Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Партизанская хроника

ОТ АВТОРА

Победа в Великой Отечественной войне против фашизма была достигнута советским народом, руководимым Коммунистической партией и Советским правительством.

Советские люди находили различные средства борьбы с гитлеровскими захватчиками.

На Украине, в Белоруссии, Прибалтике, Брянских лесах, под Ленинградом и Смоленском – повсюду с первых же дней фашистской оккупации развивалось партизанское движение.

Первоначально возникшие разрозненные партизанские группы вырастали в отряды; отряды объединялись в бригады и соединения. Для населения оккупированных районов партизанское движение было источником веры в победу над врагом, могучим возбудителем воли к борьбе и патриотическим действиям, к самоотверженному выполнению долга перед Родиной. В оккупированных городах сотни и тысячи скромных героев нападали на гитлеровцев, срывали их планы, осуществляли диверсии на предприятиях и железнодорожных узлах.

Для руководства и помощи партизанскому движению и местным подпольным организациям Коммунистическая партия посылала в тыл врага испытанных, самоотверженных сынов и дочерей социалистической Родины. Десантники, местные отряды и подпольщики быстро становились единым коллективом.

В этой книге я попытался рассказать о том, как наша чекистско-оперативная десантная группа по заданию партии влилась в партизанское движение на оккупированной территории Белоруссии, создавала подпольные группы в Минске и как она стала костяком большого партизанского отряда.

В книге изложены только подлинные факты, в ней нет вымышленных персонажей, все действующие лица названы своими именами.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Весть о вероломном нападении гитлеровских полчищ на нашу Родину застала меня за пределами Советского Союза.

Утром, за неделю до начала Отечественной войны, мы с товарищем по работе в советском консульстве отправились на берег полежать на песке, полюбоваться на рыбаков, с зарею отплывающих по воскресным дням в море с таким расчетом, чтобы вернуться к обедне в крохотной деревенской церкви. Большинство жителей прибрежных островов занималось земледелием и рыбным промыслом. Некоторые из них служили в германском торговом флоте, но, почувствовав усиление грозовой атмосферы войны, стали возвращаться на родные острова. Они дружелюбно относились к нам, советским людям.

Когда мы возвращались домой, к нам подошло человек пять незнакомых людей. Отозвав нас в сторону от людной дороги, они быстро, шепотом сообщили, что в Германии сейчас часты разговоры о «намерении фюрера вскоре разбить Россию». Конечно, мы, работники консульства, были настороже и до этих предупреждений неизвестных доброжелателей. Еще 2 мая 1941 года «Правда» сообщала о прибытии в один из крупных портов германских транспортов с войсками. Мы знали и о том, что в середине июня правительство той же страны под предлогом «предстоящих военных маневров» провело «пробную мобилизацию» мужчин младшего и среднего возрастов.

И все-таки, когда наступило утро 22 июня, весть о войне показалась в первую минуту неожиданной, недостоверной, нелепой…

После долгих дипломатических переговоров и всяческих проволочек, чинимых чиновниками тогдашнего финляндского правительства и маскировавшимися гитлеровскими агентами, личному составу нашей миссии удалось, наконец, выехать в Советский Союз.

Проезд разрешили через Турцию, где предстоял взаимный обмен дипломатическими сотрудниками воюющих стран. На протяжении всего пути по Европе и Балканам гитлеровцы неустанно следили за нами. Особенно навязчивой и наглой эта слежка была в Югославии: фашисты опасались, что население узнает о проезде советской миссии, станет приветствовать ее. В городе Нише нас держали в вагонах около тридцати суток. Через окна мы всматривались в суровые, изможденные лица людей. Вот два исхудалых, плохо одетых югослава с тяжелыми узлами за плечами сошли с пригородного поезда. За ними с автоматом наперевес шагал эсэсовец, по-видимому конвоир. Один из югославов оступился и упал. Узел ударился о землю, развязался, из него посыпались мелкие вещи домашнего обихода. Подошел эсэсовец и кованым сапогом ударил югослава по голове. У того изо рта полилась кровь. Пошатываясь, он встал. Тогда эсэсовец начал бить его по лицу.

Рядом со мной у окна вагона стоял Николай Архипович Прокопюк, работник посольства. Я взглянул на него: он был белее бумаги, дышал хрипло, с трудом…

Второй югослав бросил свою ношу на землю, плюнул немцу в лицо и что-то крикнул. Тогда подскочили еще три фашиста и хладнокровно расстреляли югославов.

– Гут, – послышался голос начальника охраны нашего поезда.

Мы обернулись. На нас глядел, усмехаясь, такой же гитлеровский убийца. Мы не слышали, как он подошел. Было ясно, что он с удовольствием расстрелял бы нас, не имей мы дипломатической неприкосновенности.

Шли дни, а наш состав стоял в Нише. Его загнали в тупик. Против состава возвышался многоэтажный корпус табачной фабрики. Начальник охраны поезда часто уходил в город пьянствовать, и нам иногда удавалось выйти из вагона. Однажды через открытое окно в купе влетела папиросная коробка. Я не решался ее поднять, подозревая очередную издевку охранников. Ведь они, зная, что мы сидим без курева, нередко пытались разыгрывать нас: выкурив папиросы, аккуратно заклеивали пачку и подкидывали нам.

Я толкнул коробку ногой и почувствовал: не пустая. Перекладывая папиросы в портсигар, я увидел записку. Убедившись, что поблизости нет охранников, развернул ее, прочитал. Она была написана на ломаном русском языке. В ней передавались привет и краткое сообщение последней оперативной сводки Совинформбюро. Это были первые вести о Родине. Спрятав записку в карман, я высунул голову в окно, осмотрелся. Никого нет, только в конце состава грелись на солнце гитлеровцы. Я тотчас же показал записку товарищам.

На следующий день, когда на табачной фабрике загудела сирена на обед, мы с Николаем Архиповичем прогуливались неподалеку от состава. Из ворот фабрики группами выходил народ. Парень и девушка отделились от толпы и, прислушиваясь к нашему разговору, остановились в стороне. Распознав в нас советских людей, девушка, проходя мимо, бросила две пачки папирос и на чистом русском языке прошептала:

– Фашистов разобьем!.. Выйдите вечером, если сможете.

В вагоне Прокопюк разорвал пачки и нашел новые московские сообщения. В то время мы не могли слушать радио, и передачи югославских патриотов были для нас очень дороги.

Так почти каждый день мы получали сводки о положении на фронте, пока не выехали из Ниша.

Следующая остановка была в Софии. Жители города, узнав, что проезжает советская миссия, стали собираться на вокзале. Начальник охраны оцепил наш состав несколькими рядами эсэсовцев, а сам бегал по станции, торопя железнодорожников скорей подавать паровоз…

Через несколько дней мы избавились от фашистов. На турецкой границе нас встретил советский представитель. Еще два дня – и мы на турецко-советской границе. Пограничник улыбается и дружески кивает нам.

Мы на Родине!

Ранним утром 15 сентября 1941 года наша миссия прибыла в Москву. Когда я оставлял столицу, стоял цветущий май, на бульварах и скверах веселой гурьбой бегали детишки. Теперь Москва стала строгой и суровой: всюду виднелись противовоздушные сооружения, на окраинах столицы – противотанковые рвы, надолбы, «ежи». Вся Москва, от мала до велика, трудилась на оборону. Рабочие, служащие, инженеры, писатели, артисты вступали в народное ополчение и истребительные батальоны. Москва – сердце страны – превращалась в грозный бастион.

Из города беспрерывным потоком выезжали автомашины: шла эвакуация детей, женщин, стариков.

Прямо с вокзала я поехал в свой наркомат. Отчет о проделанной работе не занял много времени. Руководство было хорошо осведомлено о результатах моего пребывания за рубежом. Поблагодарили за службу и сообщили, что меня вызывает один из начальников управления Наркомата внутренних дел, генерал Григорьев. Направился, не откладывая, прямо к нему. Генерал принял сразу же.

– Где хочешь воевать? – спросил он. – На Украине или в Белоруссии?

Речь шла о работе в тылу врага. Я выбрал Белоруссию. С нею у меня связана половина жизни. В гражданскую войну я два года сражался там на Западном фронте, пять лет провел в партизанских отрядах в западных районах, после учебы, на исходе 1929 года, был направлен в Минск и служил в нем и других городах Белоруссии до середины тридцатых годов.

Генерал Григорьев должен был знать все это из моего личного дела.

– Помню-помню, – сказал он, – ты же теперь почти коренной белорус. Отлично. Пойдешь туда не один и не вдвоем, а во главе разведывательно-диверсионного отряда численностью человек восемьдесят. Отдохни денек с дороги и поезжай в Подмосковье, где по заданию ЦК партии готовятся кадры для заброски в тыл противника. Изучи людей, сформируй себе отряд и приготовься к десантированию.

– Слушаюсь, товарищ генерал. Скажите, а как там вообще обстоит с партизанским движением?

– По имеющимся у меня сведениям, белорусский народ во всех районах поднялся на борьбу с оккупантами. Руководит народной войной против захватчиков Коммунистическая партия Белоруссии, ее Центральный Комитет, первый секретарь ЦК Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. В прошлом месяце два белорусских партизанских вожака, Бумажков и Павловский, первыми в стране получили звание Героя Советского Союза. В тылу врага во главе партизанского отряда воюет с оккупантами ваш товарищ по двадцатым – тридцатым годам и по Испании Василий Захарович Корж…

Все рассказанное генералом было интересным.

– Включи в отряд радистов, лекаря, переводчика. Обязательно найди уроженцев Минска и Минской области, с ними тебе легче будет завязывать связи с местным населением, партизанами, подпольщиками и подпольными партийными органами. Звать мы тебя будем… – Генерал задумался. – Давай так: Ваупшасов станет Виноградовым. Скромно и звучно. Идет?

– А нельзя ли покороче, товарищ генерал? Чтоб шифровальщикам каждый раз не проставлять лишних знаков в радиограммах. Все же четыре слога, десять букв.

– Короче так короче, – согласился генерал. – Отбрасываем «вино» и получается безалкогольный вариант – Градов. Коротко и веско. Ну, как майор Градов, – улыбнулся генерал.

– Согласен, в самый раз.

– Тогда ступай, а я закажу тебе документы на это имя. Меня в донесениях будешь называть «товарищ Григорий», просто и по-домашнему.

Генерал посмотрел на меня красными от бессонницы глазами и пожал руку. Тяжелая усталость видна была на его лице. И я впервые ощутил, какой неизмеримый груз лег на плечи моих соотечественников с начала войны.

Из наркомата я пошел домой, в Варсонофьевский переулок. Долго звонил у двери. Вышла соседка Евгения Антоновна в коридор, подала мне ключи и сообщила, что жена с младшим сыном Маратом эвакуировалась на восток, а старший сын Феликс находится со школой в Рязанской области.

Вот она жизнь военного. Больше года не виделся с семьей. Надеялся обнять детей, жену, а застал пустые стены. Теперь война надолго разлучила нас. Но разве мало семей она разлучила? Я еще счастлив: знаю, где мои близкие. Усталость была так велика, что сон не шел.

Нескончаемым серпантином вились воспоминания о семье, товарищах, испанской войне, европейских странах, белорусском подполье.

Рано утром я был на ногах, выбрит, затянут портупеей, в полевой форме, с маузером, висевшим у правого бедра.

Личные переживания уходили на задний план, освобождая место для забот иного рода. Я приступил к выполнению задания генерала Григорьева.

Отряд из восьмидесяти бойцов сформировал в сжатые сроки.

Мы уже обсуждали, сколько самолетов нам понадобится для переброски за линию фронта. Однако сложившаяся военная обстановка изменила наши планы. Началась грандиозная битва под Москвой, страна бросила все силы на защиту столицы.

Наш отряд влили в сверхштатный 4-й батальон 2-го полка отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР (сокращенно – ОМСБОН).

Полком командовал полковник Сергей Вячеславович Иванов, бригадой – полковник Михаил Федорович Орлов. Я получил должность заместителя командира батальона. Командовал им Николай Архипович Прокопюк, ныне полковник в отставке, Герой Советского Союза. С ним мы вместе были в Испании.

Перед ОМСБОН была поставлена задача – быстро подготовиться к действиям в тылу противника, где предстоит всемерно помогать развитию партизанского движения, вести разведывательно-диверсионную работу на главных коммуникациях врага и выполнять особые, специальные задания на самых различных участках фронта.

Ядро бригады составляли оперативные работники и пограничники. Центральный Комитет партии направил к нам полторы тысячи коммунистов, почти столько же комсомольцев прислал ЦК ВЛКСМ.

Лучшие спортсмены обществ «Динамо», «Спартак», «Труд» и других пришли добровольцами. Среди них были чемпионы и рекордсмены страны: братья Георгий и Серафим Знаменские, штангист Николай Шатов, чемпионка СССР по лыжам Люба Кулакова, боксер Николай Королев, дискобол Али Исаев, Саша Долгушин, Анатолий Капчинский, Леонид Митропольский, Виктор Андреев, Сергей Щербаков, Жора Иванов, Николай Галахматов. Были здесь известные художники – Андрей Павлович Ливанов, Д. Циновский, Семен Гудзенко, ставший после войны поэтом.

Много прибыло студентов из Московского Центрального ордена Ленина института физической культуры – Борис Бутенко, Павел Маркин, Борис Галушкин, Людмила Патанина и сотни других. Пришли и преподаватели – Д. И. Кузнецов, А. З. Катулин. Были и студенты других московских вузов.

У нас числились представители многих народов страны. Кроме того, в бригаду поступили испанцы, болгары, венгры, чехи, австрийцы, поляки. Некоторые из них уже имели опыт борьбы с фашизмом – одни сражались на баррикадах у себя на родине, другие приобрели его в Испании, будучи солдатами и офицерами интернациональных формирований.

Наряду с молодыми парнями и ветеранами предыдущих войн в бригаде служили девушки-комсомолки. Они успешно овладевали специальностями радистов, санинструкторов, шифровальщиков, подрывников-диверсантов.

7 ноября 1941 года наш батальон и другие подразделения бригады ОМСБОН принимали участие в историческом параде войск Красной Армии на Красной площади, после чего мы снова направились на отведенные нам участки фронта.

В период битвы под Москвой Военный совет Западного фронта широко использовал наших минеров, снайперов и лыжников. Мы отражали вражеские атаки, уничтожали парашютные десанты, вылавливали заброшенных в расположение наших войск лазутчиков, шпионов, минировали дороги, устраивали завалы и различные заграждения.

Немало фашистских танков, орудий с тягачами, грузовиков с автоматчиками и пехотных колонн нашли свой бесславный конец в районах Дмитрова, Яхромы, Рогачева, Клина, Солнечногорска, Можайска и Тулы, где действовали батальоны и отряды ОМСБОН, взаимодействовавшие с армейскими подразделениями. Заместитель командующего Западным фронтом – начальник инженерных войск в своем приказе дал высокую оценку действиям подразделений бригады, подчеркнул, что характерной особенностью ОМСБОН являлись четкость и отличная организованность. А в заключение отметил, что ОМСБОН оказала фронту большую помощь.

После разгрома немцев под Москвой генерал Григорьев встретил меня словами:

– Теперь пора.

Однако с течением времени предполагаемое задание изменилось, соответственно изменилась и численность отряда. Теперь мне предстояло набрать тридцать человек. Рядовые стрелки и автоматчики не нужны, их достаточно в тылу среди местных партизан. Нам требовалось отобрать только специалистов разведывательной и диверсионной работы, не менее половины отряда должны составлять командиры, которые в случае надобности смогли бы возглавить партизанские подразделения. Таким образом, мне предстояло вести не просто оперативную группу, а отборный спецотряд.

От прежнего отряда, вошедшего в 4-й батальон, к этому времени не осталось и следа. За полгода люди рассеялись по другим подразделениям, ушли на иные задания, были ранены или убиты. Пришлось начинать заново.

Сразу объявилось много добровольцев. Предстояло отобрать из них наиболее проверенных, боевых и физически крепких. Первыми я зачислил нескольких обстрелянных пограничников, прошедших по дорогам войны от самого Белостока. Рядовыми взял только белорусов – уроженцев Минской области, которые хорошо знали местность и могли помочь мне в налаживании связи с населением.

Формирование отряда я начал совместно с комиссаром Георгием Семеновичем Морозкиным, уже назначенным на эту должность. Был он кадровым чекистом, имел высшее образование и немалый опыт работы. В ту пору ему еще не исполнилось и сорока лет. Худощавый, подвижный, впечатлительный. Мы вдвоем занимали номер в гостинице «Москва», питались из одного котелка и быстро подружились. Ему присвоили нелегальную кличку «Егор».

Начальником штаба стал капитан Алексей Григорьевич Луньков («Лось»), участник гражданской войны на Дальнем Востоке, затем пограничник. Он побывал уже в разных переделках, хорошо усвоил законы лесной жизни, был страстным таежным охотником. Высокого роста, с хорошей улыбкой и седеющими висками. О войне, в которой участвовал юношей, и о вооруженных конфликтах на границе вспоминал неохотно. Зато с большой любовью и знанием дела говорил об охоте.

Начальником разведки и особого отдела отряда назначили старшего лейтенанта Дмитрия Александровича Меньшикова, тоже служившего на дальневосточной погранзаставе. Он был земляком и ровесником Лунькова, 1903 года рождения. За мужество, проявленное при защите советских рубежей, дважды награжден, в том числе орденом Красного Знамени. Высокий, мускулистый, румяный и курносый.

Молодой военфельдшер Иван Семенович Лаврик успел повоевать под Москвой и только недавно оправился после ранения. У него – продолговатое лицо, черные волосы удивительно сочетались с голубыми глазами. Строг, подтянут, дисциплинирован. Он выглядел старше своих двадцати одного года.

Переводчиком я взял Карла Антоновича Добрицгофера – тридцатипятилетнего австрийца, члена партии с 1934 года. Вся его семья активно участвовала в революционной борьбе, в 1934 году, во время Венского восстания пролетариата, сражалась на баррикадах рабочего предместья Флори Дорфа. После подавления восстания Карл Антонович эмигрировал в СССР, работал на автомобильном заводе мастером-инструктором. С первого дня войны пошел добровольцем в Красную Армию. В Испании я встречался с его братом Антоном Антоновичем, руководившим интернациональной бригадой. Подпольная кличка у Карла была «Дуб», это очень соответствовало его крупному, могучему телосложению.

Радистами в отряд приняли Александра Александровича Лысенко («Пик») – воентехника второго ранга с высшим образованием и специальной подготовкой и высокого тяжеловеса с рыжей шевелюрой Михаила Карповича Глушкова.

Из белорусов у нас были Викентий Мартынович Кишко и Иван Викентьевич Розум, служившие до войны в войсках НКВД, лейтенант погранвойск Николай Федорович Вайдилевич, Кузьма Николаевич Борисенок, политрук Николай Михайлович Кухаренок, младший лейтенант Николай Андреевич Ларченко, сержант Николай Николаевич Денисевич.

Кроме того, в нашем отряде был Алексей Семенович Михайловский – старшина с погранзаставы, воевавший с первых дней фашистской агрессии. Он уже второй раз шел в тыл врага.

Николай Михайлович Малев – тоже пограничник, сержант, трижды выходил из окружения и всегда выносил с собой станковый пулемет. Он был награжден орденом Красной Звезды.

С нами шли сержант Федор Васильевич Назаров – смелый, обстрелянный воин, политрук Алексей Григорьевич Николаев и старшина Яков Кузьмич Воробьев – весельчак и исключительно общительный парень.

Всего нас стало тридцать человек, из них восемь орденоносцев, средний возраст бойцов 20—25 лет.

Как-то еще в Москве Алексей Григорьевич Луньков пообещал мне:

– Увидишь, Станислав Алексеевич, насколько пригодится опыт таежного охотника в белорусских лесах.

Вскоре я начал убеждаться в этом. Перед отправкой в тыл, широко улыбаясь, Луньков подошел ко мне:

– Когда я был подростком, мы с отцом из лыж сделали санки и на них привезли домой убитого оленя. Такие санки надо и нам изготовить. Я обещаю везти на них не менее двухсот килограммов.

Луньков объяснил, как делать санки. Оказывается, не так уж сложно: лыжи ставятся на 60 сантиметров одна от другой, между ними закрепляются распорки из прочных перекладин, на которые затем накладывают дощатый настил, – и санки готовы. Предложение нам понравилось, и мы тотчас же принялись за работу. К вечеру соорудили шестеро саней, уложили на них груз. Утром в поход!

Перед выходом провели собрание бойцов Отряд состоял из коммунистов, кандидатов в члены партии и комсомольцев. Хотя с каждым бойцом уже говорили о серьезности и трудности задач, поставленных партией и командованием перед отрядом, мы сочли необходимым снова посоветовать остаться тем, кто не чувствует в себе должной смелости и выдержки.

Встал Воробьев.

– За других мне трудно говорить. Пусть каждый сам выскажется… Ведь кому-то из нас не придется вернуться. Я, как член партии, заверяю свой народ, партию и правительство, что все свои силы отдам борьбе с врагом, буду бить фашистов до последнего вздоха. Придется умереть – умру как коммунист.

Комсомолец Николай Денисевич, небольшого роста, круглолицый и румяный, постоянно с дружеской улыбкой на красиво очерченных губах, был сосредоточен и суров.

– Я белорус… Мою родину топчут гитлеровцы. Они уничтожают мой народ. Я не знаю, что сталось с родными, но я счастлив, что скоро вступлю на родную землю, горд выпавшей мне честью бить врага в Белоруссии. У всех нас одна цель: борьба с фашистами. Клянусь, я оправдаю в бою звание комсомольца.

После того как выступило больше десяти бойцов, поднялся комиссар Морозкин.

– Прежде чем отправиться через фронт, – сказал он, – командир отряда и я беседовали со многими бойцами, пробравшимися из-за линии фронта сюда, на Большую землю, чтобы снова встать в ряды Красной Армии. О страданиях наших людей там, на захваченной врагом земле, говорить сейчас не буду, вы об этом уже достаточно слышали. Я скажу о другом: о силе духа нашего народа. Похоже – такая у врага сила, что нет ей удержу, и все-таки не покоряются советские люди. Немцы твердят: как только зайдут к вам в дом оставшиеся красноармейцы, задерживайте их и сообщайте нам. А белорусские колхозники, рискуя жизнью, прячут и выхаживают раненых бойцов, отдают им последнюю буханку хлеба, последний кусок сала, показывают дорогу через фронт. А подвернется удобный момент – с голыми руками бросаются на зазевавшегося фашиста. Бывает, сначала один на один… Потом убеждаются, что вдвоем или втроем сподручнее. А где двое-трое, там и десять, и двадцать будут. По всей Белоруссии много небольших партизанских отрядов. Из самых глубин народа возникают они. Как правило, коммунисты становятся во главе отрядов.

Наш отряд должен стать одним из связующих звеньев между патриотами на оккупированной земле и нашим руководством, нашей армией… Так помните же всегда, что мы – посланцы Москвы, посланцы Коммунистической партии!

Закончив речь, комиссар внимательно оглядел притихших и взволнованных товарищей. А я смотрел на простое, чуть рябоватое лицо комиссара и вспоминал его рассказ о том, как он, старый чекист, переодевшись в спецовку чернорабочего, выбирался из Минска, уже занятого немцами, и как двое ребят, опознавших Морозкина на улице, охраняли его и провожали до последних домов окраины.

В предрассветной мгле растянулась еле различимая цепочка лыжников. Она проскользнула между низенькими домами пригорода Торопца и медленно двинулась на запад. Сильный мороз мешал дышать, больно щипал лицо. Позади бойцов поскрипывали нагруженные санки.

Я шел первым. От большой нагрузки лыжи глубоко вдавливались в снег, идти было тяжело. Вот ко мне широким шагом легко подъехал Луньков. Лицо его разрумянилось, казалось, он не чувствовал груза за плечами.

– Я пойду впереди, – обгоняя меня, сказал он.

Идти по проложенной лыжне стало легче.

– В Сибири всегда так делают, – говорил Луньков. – Не только охотники, даже звери. Одному все время идти впереди трудно, нужно меняться. Кто раньше додумался, люди или звери, не знаю, а способ хороший.

– Отличный, – подтвердил я, наблюдая за ловкими, точными движениями Лунькова и стараясь подражать ему.

Позади слышен веселый голос комиссара:

– Ловчей, друзья, выбрасывайте палки вперед. Дайте-ка санки, теперь я повезу.

Остановились на отдых. Добрицгофер извлек из своего мешка ножницы, клещи и, взяв пустую консервную банку, начал что-то мастерить. К нему тотчас же подошел Николай Денисевич. Давно я заметил, что между Карлом Антоновичем и Николаем, несмотря на большую разницу в летах, установились дружеские отношения. Может быть, потому, что у обоих было сильно развито чувство юмора.

– А все-таки скажите, Карл Антонович, какое здесь получится чудо? – спрашивал Денисевич.

– Пропеллер, пропеллер мой милый. Поставлю его на тебя, и ты полетишь, – смеясь, отвечал Добрицгофер.

Скоро «чудо» выяснилось. Широкие сапоги Карла Антоновича загребали снег и мешали идти на лыжах. Он решил приделать «снегоочистители».

– Аэросани, – смеялся Денисевич.

– Славно сработано, – осмотрев лыжи, авторитетно подтвердил Луньков, которого за быстроту и неутомимость быстро полюбили товарищи.

В полдень на горизонте показались низкие серые облака. Неожиданно крупными хлопьями повалил снег. Продвигаться стало труднее. Снег прилипал к «снегоочистителям» Добрицгофера, и за ним тянулись две глубокие борозды. Карл Антонович, учащенно дыша, упорно шел вперед и категорически отказывался отдать вещевой мешок Денисевичу, предлагавшему помощь.

Поднялись на горку. В бинокль осмотрели местность. Сквозь снежную метель заметили деревню и повернули к ней.

Когда-то, видимо, здесь находилась большая деревня, теперь она была мертва.

Война, прокатившись через нее, оставила страшные следы. Чернели пепелища. Высоко торчали закопченные трубы печей. С болью в сердце бойцы смотрели на картину разрушений.

Начальник разведки Меньшиков, обойдя уцелевшие избы, принес взъерошенного котенка.

– Единственное живое существо, оставшееся в селе, – сказал он. Бедное животное, дрожа, ласкалось к нему.

Выставив часовых, отряд расположился на ночлег. Бойцы принялись хозяйничать в сохранившихся избах: одни выметали мусор, другие разводили огонь.

Еще высоко в небе светила луна, когда дневальный поднял отряд. Сильный ветер разогнал тучи, устанавливалась ясная холодная погода. Успешный переход в тыл врага зависел от того, удастся ли незамеченными подойти к линии фронта.

Бойцы собрались без шума. Я приказал надеть маскхалаты. Санки прикрыли белыми нижними рубашками. Длинная, сливающаяся со снегом цепочка, двинулась вперед.

Уже стала слышна автоматно-пулеметная трескотня. В небо все чаще взвивались осветительные ракеты. Своим бледным светом они на короткое время освещали местность, а затем становилось еще темнее. Бойцам то и дело приходилось ложиться на снег, а вскочив, еще и еще ускорять шаги.

К полуночи отряд незамеченным прибыл на участок фронта возле Великих Лук, занимаемый батальоном лыжников. Командир батальона встретил нас приветливо, досадуя в то же время на своих бойцов за то, что они не заметили своевременно нашего приближения.

Командир батальона предупредил нас:

– Фашисты что-то готовят. Они стянули сюда большие силы. Провести через фронт можем, но вряд ли удастся втихую проскочить. Обстреляют, будут преследовать.

– Поищем другое место, – озабоченно заключил комиссар.

Я согласился с ним. Надо было торопиться: наступала весна. Когда начнут таять снега и вскрываться реки, придется бросить лыжи, а без них пройти сотни километров трудно.

Получив от представителя штаба корпуса документ, в котором было указано, что каждая воинская часть обязана оказывать нам содействие, мы двинулись вдоль линии фронта на северо-запад. Долго искали «щель», через которую можно было бы проскочить, но безрезультатно. Мы с комиссаром тревожились: уже десятое марта – весна могла нагрянуть неожиданно. Впереди водные рубежи: Западная Двина, Березина, множество других рек и речушек, которые в разлив станут серьезной преградой на пути отряда.

После двухчасового сидения над картами и сводками с фронта Морозкин с раздражением сказал:

– Вот, Станислав Алексеевич, сколько дорогого времени ухлопали на эти бесполезные шатания. Какой черт придумал это направление?

– Спасибо, дорогой, за откровенность. Я считал себя человеком, а ты узрел во мне черта. Направление выбрал я, а оперативные работники в Москве согласились со мной…

– Что же ты не сказал об этом раньше? – перебил комиссар с оттенком досады.

Мне подумалось, что лучше продолжать разговор в шутливом тоне; вынул карманное зеркальце, сделал вид, будто рассматриваю свое лицо.

– Мм… да, нечего сказать, и почернение есть, и обрастание шерстью значительное, но на черта, однако, не очень похож.

– И все-таки я доволен этим длинным походом, – сказал комиссар.

– Почему? – удивился подошедший Луньков.

– Проверили людей. Все прекрасно держатся, поход закалил их. В тылу врага будут крепче стали.

На рассвете одиннадцатого марта мы прибыли на участок фронта, обороняемый сибирским лыжным батальоном. Обстановка здесь благоприятствовала нам: активных действий не было, немцы не наступали, а наши концентрировали силы и собирали сведения о противнике. Сибирские стрелки в целях разведки делали по ночам глубокие вылазки в тыл врага.

Двенадцатого марта к нам пришел командир батальона и весело сообщил:

– Хорошие новости: в двенадцати километрах отсюда мы нащупали штаб противника. Если ночь будет безлунная, я пошлю людей разгромить его. Они вас и проведут через фронт. Налет на штаб отвлечет внимание немцев, и вы проскользнете незаметно.

Я с благодарностью пожал ему руку. Мы сели за карту.

– Вот деревня Собакино, у самой линии фронта. Там расположился старший лейтенант Рыжов с шестьюдесятью бойцами. К вечеру будьте готовы. В Собакино вас поведут мои бойцы, а оттуда с Рыжовым через фронт. Подходяще?

– Подходяще! – в один голос ответили мы с Луньковым и пошли готовиться к выступлению.

Мы убедились, что санки хороши только в чистом поле, а в лесу, цепляясь за кусты и пни, они сильно задерживали продвижение. В тылу придется идти лесом, санки будут мешать, а при встрече с противником наши запасы могут попасть ему в руки. Не отказаться ли?

Свои сомнения я поведал начальнику штаба Лунькову.

– Жаль оставлять груз, – сказал он, – столько здесь подарков фашистам!