Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Все возьмем, ничего не оставим, – ответил я, сам еще не зная, как это сделать.

Начали перекладывать с саней в вещмешки боеприпасы, каждому по двадцать пять килограммов.

– Мне тридцать пять, – попросил Луньков, когда подошла его очередь, и, уложив просимую порцию в мешок, легко вскинул его на плечи.

– Мне можно класть пятьдесят, только выдержат ли лыжи, – проговорил Добрицгофер.

От груза освободили отрядного врача Ивана Семеновича Лаврика, недавно поправившегося после тяжелого ранения, полученного в боях под Москвой. Ему оставили лишь медикаменты.

С наступлением темноты в сопровождении разведчиков-сибиряков двинулись в путь, добрую часть которого нас провожал командир батальона. Он пожелал нам успеха:

– Встретимся после победы!

Вскоре достигли деревни Собакино, разведчики передали Рыжову задание командира и представили нас.

– Прекрасно, – сказал Рыжов, – пройдем – лист не шелохнется, только луна, кажется, собирается вынырнуть. Но ничего, что-либо придумаем.

По его уверенному голосу и манерам чувствовалось, что он успел обстоятельно ознакомиться с местностью.

Составили план перехода. В километре от нас находились немцы. Рыжов со своими бойцами знал каждую «щель» в их расположении, но, на наше несчастье, ветер прогнал облака, и полная луна осветила окрестности.

– Нет, в такую ночь идти – это самоубийство, – проговорил Рыжов. – Противник нас обнаружит и будет преследовать по лыжням. Надо дождаться снегопада.

Решили заночевать в деревне. На рассвете прибежал разведчик и сообщил, что недалеко замечены два лыжника, которые около часа вели наблюдение за деревней, а затем скрылись.

Около полудня со стороны противника показалась группа лыжников. Двое из них отделились и пошли прямо на нас. Рыжов приказал огня не открывать. В двухстах метрах лыжники остановились и, о чем-то переговорив, исчезли за бугром.

Вот вынырнули еще шестеро и спрятались за тем же бугром. По-видимому, немцы скапливались для атаки. Лежавший рядом со мной Рыжов внимательно следил за маневрами врага. Когда последний лыжник скрылся, он сказал:

– Ну, Станислав Алексеевич, не хотели мы здесь шуметь, а, видно, придется. Вероятно, из-за этого холма вылезут немцы, нужно подготовиться. Как ваши ребята?

– Под Москвой славно дрались, – не без гордости ответил я.

– Вы со своим отрядом обороняйте правый фланг, а мы – центр и левый, а также прикроем с тыла. – И Рыжов ушел.

Через полчаса из-за холма показалось до полуроты гитлеровских солдат, которые двигались прямо на деревню. Впереди шли лыжники. Вот они уже совсем близко, можно различить их ухмыляющиеся лица… Но почему не слышно команды Рыжова? Кто-то из фашистов закричал, и одновременно раздался залп наших пулеметов и автоматов. Передние цепи были сметены, уцелевшие гитлеровцы бросились назад. Упавший лыжник поднял руки. Рыжов, крикнув мне, чтобы мы оставались на месте, поднял своих бойцов и бросился преследовать убегающих немцев.

За бугром еще долго была слышна стрельба, постепенно все стихло. Возвратились бойцы Рыжова, неся двух убитых и одного раненого. Противник же только убитыми потерял двадцать человек.

С опушки по деревне начала бить немецкая артиллерия.

– Сегодня они больше не придут, – успокоительно проговорил Рыжов.

Нам очень пригодился взятый в плен немецкий разведчик. Сначала он ничего не хотел говорить, но, после того как плотно пообедал и Карл Антонович с ним дружески побеседовал, сделался словоохотливым и дал ценные показания.

Наши проводники – Анатолий Павлович Чернов и Иван Никифорович Леоненко – просили меня оставить их в отряде. Они успели подружиться с бойцами, увлечься рассказами о партизанских походах. Они сказали, что слышали мой разговор с командиром батальона, разрешившим в случае опасности оставить их у себя. Я согласился.

На счастье, к вечеру поднялась пурга. Лицо Рыжова прояснилось.

– Кажется, ожиданию пришел конец. Будем выступать, – радостно сказал он.

Когда стемнело, мы вышли. К полуночи метель усилилась. Сухой, больно стегавший лицо снег летел как будто и сверху и снизу. В двух шагах ничего нельзя было рассмотреть; мы шли гуськом, то и дело натыкаясь на идущего впереди товарища.

Первым шел Рыжов. Изредка он останавливался, тогда останавливались и мы. Прислушивались. Но, кроме завывания ветра, ничего нельзя было услышать. Пройдя около трех километров, мы очутились в лесной лощине. Здесь ветер был слабее. Ко мне подошел Рыжов.

– Линия фронта осталась в двух километрах позади нас, – сказал он, – самое опасное место прошли, но и сейчас нужно быть начеку.

Отряд с трудом пробирался сквозь метель, как вдруг, словно из-под земли, вырос колхозный сарай.

– Кайки? – спросил у Рыжова великолепно помнивший карту Луньков.

– Да. Пленный говорил, что солдат в этой деревне нет. Не врет ли?.. Нужно проверить.

Посланные разведчики быстро вернулись и доложили, что в деревне противника нет. Пленный говорил правду.

На рассвете вошли в деревню. Выставив часовых, отряд разместился по хатам.

Рыжов, Луньков, Морозкин и я зашли в дом; полуодетые детишки юркнули на печку. Хозяйка через другие двери быстро вышла.

– Здравствуйте, принимайте гостей, – поздоровался Луньков.

– Откуда вы? – спросил хозяин, исподлобья рассматривая нас.

Рыжов снял маскхалат, на его шапке блеснула пятиконечная звезда.

– Садитесь, – угрюмо пригласил хозяин, опасаясь провокации.

Только через некоторое время, убедившись, что мы советские люди, он крепко пожал нам руки и позвал жену.

– Откуда вы пришли, дорогие? Сначала было за немцев приняли. – И, обращаясь к жене, сказал: – Маруся, поищи чего-нибудь получше для гостей.

– Оккупанты не все забрали? – спросил Морозкин.

– Брали сколько могли. Две недели здесь стояли. Но для своих всегда найдется чем угостить, – хитро подмигнула хозяйка.

Пока накрывали стол, я беседовал с хозяином. Оказалось, оккупанты обобрали деревню, угнали скот. Колхозники успели, впрочем, кое-что спрятать. Осенью удалось оставить немного яровых, разыскали заброшенные жернова и кое-как перетирали зерно на муку.

– Совсем невмочь стало, когда в деревне стояли гитлеровцы. Они перестреляли всех кур и даже собак. Теперь не слышно ни собачьего лая, ни крика петухов, – закончил рассказ хозяин.

– Оставили ли немцы вместо себя кого-нибудь? – спросил я.

– Назначили старосту, но вы его не трожьте – свой человек. Мы сами хотели, чтобы его назначили.

– Позовите старосту, – попросил я.

Мы сидели за столом, когда возвратился хозяин со старостой. Перешагнув порог, староста снял шапку. Перед нами предстал полысевший, с отвисшими усами пожилой человек.

– Оккупантам служите? – спросил я.

– Нет, не оккупантам. Волю жителей выполняю, – безо всякой робости ответил он.

Хозяин закивал, подтверждая слова старосты.

– Хорошо, – сказал я. – Обойдите всех жителей и скажите, чтобы из деревни никто не выходил. Лошади есть?

– Для вас найдутся, – ответил староста.

– Помещение побольше имеется?

– Есть школа.

– К обеду созовите туда народ, – закончил я.

Староста, заверив, что все будет сделано, вышел.

Через полчаса в переполненной школе комиссар рассказал о положении на фронте, о разгроме фашистских войск под Москвой.

Узнав про это, крестьяне обнимали друг друга, женщины плакали от радости.

– Недалек день и вашего освобождения, – закончил комиссар. – Не оставайтесь в стороне от борьбы. Не давайте немцам продукты, прячьтесь, чтобы вас не угнали на каторгу. Пусть среди вас не окажется ни одного предателя. Народ их строго карает.

Со всех сторон посыпались вопросы. Комиссар, Луньков и я не успевали отвечать. Было видно, что народ верил в победу, верил в свою Красную Армию.

При выходе из школы меня за руку взяла старушка:

– Мой сыночек тоже врага бьет, единственный он у меня… Может быть, встречали? – и она назвала фамилию.

Что я мог сказать? Разве можно ответить тоскующей матери «нет»?

– Видел, – сказал я, – под Москвой вместе фашистов били. Жив, здоров, скоро вернется.

Темнело. Приближалось время расставания с Рыжовым.

– Ваш путь теперь на запад, а нам пять километров в сторону, до объекта задания. Мы еще обождем здесь и поводим немцев за нос, чтобы они не могли напасть на ваш след. Счастливо, товарищи! – сказал он, прощаясь с нами.

Обнялись. Рыжов с бойцами остался в деревне, а мы, сложив вещи в сани, двинулись на запад.

Хотя метель стихла, ехать было трудно: дорога заметена снегом, лошади по брюхо проваливались в сугробы, ломались оглобли. До полуночи проехали двенадцать километров. Возле леса остановились, сняли груз с саней и отправили подводчиков обратно в деревню.

Мы надевали лыжи, когда где-то слева от нас грохнул взрыв, раздалась пулеметная стрельба.

– Рыжов с товарищами работает, – сказал кто-то из бойцов.

Забрались на возвышенность, и тут Луньков, толкнув меня локтем, показал на зарево: Рыжов выполнил задание – поднял на воздух немецкий штаб.

Мы облегченно вздохнули и тронулись в путь. Еще затемно достигли деревни Солодуха, остановились неподалеку в лесу. Воробьева и Добрицгофера послали в деревню разведать. Через некоторое время оттуда послышалась автоматная очередь. Партизаны вскочили на ноги.

– Пойду проверю, – поднялся Луньков.

– Иди! В случае опасности дай красную ракету.

Луньков с группой партизан ушел в деревню, а мы остались в лесу, приготовившись к бою. Вскоре все вернулись.

…Разведчики, побывав в двух избах и выяснив у крестьян обстановку, возвращались назад, но, перелезая через изгородь, наскочили на задремавшего вражеского часового, который с испугу открыл стрельбу.

– А чтоб он больше не шумел, мы его с Карлом Антоновичем пристукнули и дали ходу, – добавил Воробьев к рассказу Лунькова.

– Уже успели нашуметь. Как только немцы придут в себя, они обнаружат наши следы и организуют погоню. Нужно немедленно уходить, – рассердился Морозкин.

Мы двинулись в глубь леса. Отряд быстрым маршем к утру прошел более тридцати километров и благополучно достиг деревни Гурки. Помня прошлый урок, я долго наблюдал за деревней из кустов и, не заметив ничего подозрительного, повел в нее отряд.

В дом, где поместился наш штаб, вошел сгорбленный седобородый старик. Пригладив бороду, он оглядел нас и, протянув руку, представился:

– Иван Яковлевич, советский гражданин, по немецкой милости попал в старосты.

По тому, с каким уважением хозяйка поставила ему стул, мы поняли, что староста здесь – свой человек. Я припомнил старосту в деревне, куда привел нас Рыжов, и порадовался находчивости колхозников.

– Думаете, оккупантам служу? Ошибаетесь, – смело глядя нам в глаза, говорил старик. – Оккупанты от нас почти ничего не получили. И скот, и зерно попрятали. Немцы бесятся. Нужно кому-то отвечать – вот я и взял эту тяжесть на себя. Стар я, жизнью не дорожу, мне нечего бояться.

Иван Яковлевич дал нам много полезных советов. Луньков спросил, как добраться до поселка Воробьево и сильно ли охраняется железная дорога Витебск – Невель.

– Железную дорогу перейдем, а до поселка подвезу вас на санях, – уверенно ответил старик.

Вечером было запряжено восемь подвод. Каждый подводчик имел записку от старосты, будто он едет по заданию оккупационных властей в Воробьево.

В передние сани сели с ручным пулеметом Меньшиков, разведчики Малев и Назаров. Ко мне в розвальни плюхнулся Иван Яковлевич.

– Может, в дороге случится что нибудь. Коли сам поеду, лучше будет, – кутаясь в тулуп, проговорил он.

Чтобы быстрее проскочить опасный участок, решили до железной дороги ехать на подводах, пешком пересечь полотно, с тем чтобы подводы переехали ее пустыми, затем люди снова сядут в сани.

Железную дорогу миновали благополучно. Подъезжая к деревне, Иван Яковлевич посоветовал нам обождать, а сам на пустой подводе поехал вперед. Быстро вернувшись, он сообщил, что в деревне немцы.

– Сделал, что мог. Не поминайте лихом старосту из Гурок.

Мы тепло простились со стариком.

Тяжелый и опасный путь продолжался. В большинстве деревень стояли немцы. Двигались по лесной целине. Продовольствия оставалось мало. Отдыхали без костров. Лица партизан посерели и обросли.

В первых числах апреля, в ясное морозное утро отряд подошел к деревне Замошье Сиротинского района и остановился в лесу. Начальник разведки Меньшиков с тремя партизанами осторожно проник в деревню.

…Деревня еще спала. Забравшись в сарай, разведчики вели наблюдение. Через полчаса на улице появились люди. По всем признакам, немцев в деревне не было. Вот из ближней хаты вышел мальчик и направился к сараю. Увидев незнакомых людей в маскхалатах, он испугался, хотел убежать, но сильная рука Меньшикова остановила его.

– Хлопчик, не бойся, мы свои люди, – тихо проговорил Меньшиков.

– Если свои, так зачем хватаешь за рукав, – рванулся подросток.

– Свои, свои, партизаны мы. Вот смотри. – И Меньшиков откинул капюшон, прикрывавший красную звездочку.

Мальчик рассказал, что живет с матерью и дедушкой. Отец в Красной Армии.

В это время из хаты вышел старик и крикнул:

– Колька, где ты запропастился?

Наш новый знакомый растерянно посмотрел на разведчиков.

– Это мой дед, он терпеть не может немцев. Его можно позвать сюда. Он партизанить собирается. Я ему уже винтовку нашел, она здесь, в сарае, зарыта, – скороговоркой выпалил он.

– Зови, – согласился Меньшиков, – только не говори, что мы здесь.

Колька возвратился с еще довольно крепким высоким стариком. Старик, не замечая притаившихся партизан, ворчал на Кольку:

– Ну, что у тебя, пострел, стряслось? Опять, верно, винтовку разбирал.

В этот момент из угла вышел Меньшиков.

– Нет, дедушка, мы помешали. Не жури его, давай лучше знакомиться.

Он обнял и поцеловал старика. Озадаченный дед никак не мог прийти в себя и все время повторял:

– Вот пострел, вот пострел!

Колька успокаивал его:

– Дедусь, да это нашинские, из Москвы. Чего ты перепугался, посмотри, у них звезды на шапках.

– Ну, елки-палки, огорошили вы меня! Никогда в жизни так не робел, никак в себя не приду.

Стоявший рядом Колька ехидно ухмыльнулся:

– Сробел, сробел, а еще в партизаны собирался.

Тут дед вскипел:

– Ах ты, болтун окаянный, да нешто такое при посторонних людях говорят. – И тут же спохватился: – Оно, конечно, товарищи, вы не посторонние, а все-таки…

– Правильно, товарищ, – поддержал его Меньшиков, – конспирацию соблюдать надо.

Дед, все еще хмурясь, турнул внука:

– Беги в хату и скажи матери, чтоб готовила еду, а сам проведай на деревне, где полицейские, да смотри не выпяливай язык где не надо.

– Знаю, – ответил повеселевший Колька и пулей вылетел из сарая.

Дед рассказал, что в Замошье на днях прибыли пять полицейских, арестовали двух колхозников и намереваются отправить их в Германию. Угрожают отправить туда всю молодежь. Особую активность проявляет сын бывшего кулака, внезапно исчезнувший до прихода немцев и возвратившийся одновременно с их вторжением.

Прибежавший Колька с важным видом доложил, что полицаи до утра пьянствовали, а сейчас спят, что вооружены они винтовками и ручным пулеметом, а во дворе дома стоят две подводы.

Дед стал упрашивать разведчиков уничтожить предателей, избавить крестьян от этих извергов. Меньшиков возразил:

– Этих уничтожим, немцы других пришлют, которые еще больше издеваться будут.

Дед настаивал на своем.

– Вряд ли немцы найдут себе помощников, а если и найдут, то и их по проторенной дорожке направим.

Я призадумался, выслушав Меньшикова. Мне не хотелось начинать бой: это наверняка вызовет со стороны немцев активные меры к розыску и преследованию отряда, а наша задача – как можно скорее попасть в минские леса. Но оставлять предателей безнаказанными тоже не следовало. Посоветовавшись с комиссаром и Луньковым, приняли решение – ликвидировать полицаев.

Взяв с собой пять бойцов, мы с Луньковым направились к сараю старика. Здесь нас ожидали Малев и Назаров. Дед с Колькой радостно встретили партизан и повели к дому, где находились полицейские. Дом был двухэтажный, дверь на запоре. Проникнуть тихо и внезапно напасть на полицейских было невозможно.

Розум постучал в дверь, а остальные бойцы окружили дом. За дверью послышались голоса. Я крикнул полицаям, что они окружены, и предложил сдаться. Предатели молчали. Розум сильно рванул дверь, она распахнулась. Раздался выстрел – пуля ударила Розума в плечо, он покачнулся и отскочил в сторону. Дверь снова захлопнулась. Из окна застрочил пулемет. Я бросил в окно гранату. Стрельба прекратилась, один полицейский выпрыгнул на улицу и бросился бежать, его схватил за шиворот Карл Антонович и тряхнул так, что у того из рук выпала винтовка. Полицейские, оставшиеся в доме, возобновили стрельбу; тогда я бросил вторую гранату, на этот раз противотанковую.

Раздался оглушительный взрыв. Дом словно подпрыгнул, затем верхний этаж вместе с крышей осел, и на глазах у всех дом превратился в одноэтажный. Взметнулись жаркие языки пламени, дом запылал, как большой костер. В нем нашли смерть укрывшиеся предатели.

Добрицгофер привел пойманного полицейского. Обыскали. Нашли записную книжку и несколько немецких марок.

– За них продал свою шкуру? – зло глянул комиссар на полицая и бросил марки ему под ноги.

Полицейский молчал. Я перелистал записную книжку. На одном листке прочитал:

«Вчера поймали трех партизан, один удрал. Вечером пили, сегодня чертовски болит голова. Нужно найти еще выпивки».

– Расстрелять его! – раздались голоса крестьян.

Воля народа была выполнена.

Теперь надо торопиться. В пяти километрах находился немецкий гарнизон, а перед нами – открытое поле и большое озеро. К счастью, раненый Розум мог двигаться без посторонней помощи. Вереницей вышли из деревни. Нас провожали дед и Колька.

Идти было тяжело. Ношу Розума разделили между собой, хотели взять и автомат, но он не отдал. Быстро обойдя озеро, вошли в лес и, чтобы запутать следы, сделали большой круг.

2

Было начало апреля, а погода стояла холодная, ночью мороз достигал тридцати градусов, часто бушевали снежные метели.

За сутки преодолели около сорока километров и на рассвете подошли к деревне Лукашево, расположенной вблизи лесного массива у большой дороги. Разведка сообщила, что немцев в деревне нет. Дорога была занесена глубоким снегом, и машины проехать по ней не могли, поэтому мы, не опасаясь внезапного нападения, решили остановиться на отдых. Выставив посты, отряд разместился в трех рядом стоящих домах.

Узнав о приходе партизан, крестьяне собрались у домов, где мы остановились. Они просили рассказать о положении на фронте, о жизни на Большой земле. Комиссар и еще несколько коммунистов, забыв про усталость, подыскали подходящее помещение, установили рацию и созвали жителей.

Старики, женщины и дети, затаив дыхание, приготовились слушать Москву. Когда в тишине раздался голос диктора, даже в сумраке плохо освещенной избы стало видно, как радостно заблестели глаза собравшихся. Москва передавала сводку Совинформбюро.

– Жива наша армия! Живет и бьет проклятых фашистов! – вытирая слезы, сказала молодая женщина.

Мы услышали, что за месяц до нашего прихода в деревне фашистами зверски замучены тяжелораненый лейтенант и девушка, помогавшая раненым. Лейтенант, избитый до полусмерти, перед расстрелом плюнул в лицо гитлеровцу и крикнул:

– Я погибаю за Родину, за Коммунистическую партию! Стреляйте, собаки! Всех не убьете! Вы ответите за все страдания наших людей!

В хату, где поместился штаб, пришел мужчина лет тридцати пяти, высокий, но болезненного вида, обросший черной бородой, в крестьянском кожухе.

– Батальонный комиссар Ширяков Трофим Григорьевич, – представился он.

И рассказал о себе, что был ранен в бою, остался во вражеском окружении, лечился у местного фельдшера, теперь чувствует себя лучше, скоро поправится совсем. Сказал, что подобрал из деревенской молодежи группу в шесть человек и с наступлением весны собирается уйти в лес. Мы познакомились со всеми членами боевой группы Ширякова, рассказали, как практически включиться в борьбу с врагом, и оставили немного оружия: довершить свое вооружение группа должна за счет противника.

Крестьяне запрягли несколько подвод, и с наступлением сумерек мы выехали из деревни. То на лошадях, то на лыжах, обойдя местечко Пруды, через Заборье и Глухую достигли деревушки Захаровка. Немного отдохнули, закусили – и опять в путь.

В нескольких километрах от Захаровки проходила железная дорога Полоцк – Витебск, которую нам нужно было пересечь. Выходя из деревни, разведчики задержали восемнадцатилетнего юношу.

– Почему бежать пустился? – спросил я.

– Думал, немцы или полицаи. Они расстреляли моего отца, сестер, теперь ловят меня.

Юноша распорол подкладку поношенного пальто, вынул комсомольский билет.

– Идемте в деревню, крестьяне скажут, кто я, – взволнованно звал он.

Крестьяне подтвердили, что он действительно комсомолец Долик Сорин.

Сорин просил взять его в отряд. Посоветовавшись, решили принять. Кто-то из жителей дал ему лыжи.

Комиссар подозвал Долика:

– Так, говоришь, ты местный?

Долик кивнул.

– Сумеешь незаметно провести нас через железную дорогу?

– Проведу, – уверенно ответил он.

Вскоре отряд подошел к станции Оболь. По насыпи расхаживали немецкие патрули. Долик шепнул мне:

– Товарищ командир, видите речку в кустах? Она проходит под полотном. Через водосточную трубу, согнувшись, можно пройти, только лыжи придется снять.

Мы дождались, пока патрули отошли подальше, и почти под носом у часовых пробрались через бетонную трубу. Перейдя железную дорогу, собрались в овраге, густо поросшем кустарником.

– Молодец, – похлопал по плечу Сорина комиссар.

Добрицгофер порылся в вещевом мешке и, вынув сверток, отдал его Долику.

– Возьми мое нижнее белье. Надень его вместо маскхалата, а то ходишь, как ворона среди лебедей.

Сорин смутился и, не зная, что делать, вертел сверток в руках.

– Надевай, немцев напугаешь, – смеясь, подбодрил комиссар.

Большая рубашка Карла Антоновича свободно болталась на худеньких плечах юноши, кальсоны пришлось подвернуть. Партизаны добродушно смеялись: они тепло приняли Долика в свою семью. Так как Сорин хорошо знал местность, штаб назначил его в группу разведки Меньшикова.

Теперь мы быстрей продвигались вперед. Обойдя Леоново и Фитьково, отряд лесом вышел к Западной Двине. Вот она, наконец, долгожданная! Трудно различить в темноте ее обрывистые берега и русло, покрытое снежной пеленой. Издали вся местность казалась сплошной белой равниной. Надо было найти отлогий спуск, и мы послали разведчиков во главе с Воробьевым. Разведчики несколько минут всматривались в безбрежную равнину, затем, обгоняя друг друга, ринулись вперед. Вслед за ними тронулся отряд.

Вдруг разведчики исчезли, словно провалились сквозь землю. Полагая, что они спустились к реке, мы продолжали идти и внезапно чуть не полетели вниз – едва успели опереться палками. Вышедшая из облаков луна осветила неясные фигуры разведчиков, барахтавшихся в глубоком снегу на дне обрыва. Смерив взглядом высоту, мы удивились, как они после такого полета остались живы. Луньков осторожно обошел обрыв и, найдя пологое место, стал медленно спускаться к реке. Мы смело последовали за ним.

Вскоре все, за исключением группы Воробьева, были на противоположном берегу Западной Двины, а через полчаса отряд догнали и неудачливые разведчики. Воробьев, стараясь скрыть хромоту, неуверенной походкой подошел ко мне и доложил:

– Товарищ командир, спуска к реке не нашли.

– Зато покувыркались, – послышался голос стоящего позади Лунькова.

Я сердито смотрел на Воробьева, радуясь в душе, что все обошлось благополучно и все, по-видимому, целы.

– Раз-вед-чи-ки, – протянул я по слогам, стараясь придать своему тону язвительность. – Вышли из леса, увидели открытое поле и, как телята, кинулись очертя голову.

Воробьев виновато опустил голову, а я вызвал врача.

– Осмотрите их, может, кто ребра поломал. Если здоровы, двинемся дальше.

В шесть часов утра отряд вошел в деревню Усвица. Едва мы разместились, ко мне подошел Меньшиков и указал на остановившегося поодаль пожилого мужчину в рваном зипуне.

– Вот человек, присланный нашими разведчиками.

Крестьянин сообщил, что по шоссе в деревню на нескольких подводах едут полицейские.

– Что делать? – спросил у меня Меньшиков.

– Вы уверены, что это полиция? – переспросил я.

– Полицаи, точно, – кивнул головой крестьянин. – Должно быть, реквизиционный отряд. Они хотят забрать у нас свиней. Дать бы им по рукам…

Мы послали Меньшикова готовить оборону. Затем, посоветовавшись, решили без лишнего шума выпроводить полицаев из деревни. Я сказал крестьянину:

– Беги и скажи реквизиторам, что сюда прибыла крупная воинская часть Красной Армии.

Не нужно было долго объяснять ему. Он хитро улыбнулся:

– Будет сделано.

Выйдя за околицу, мы с Луньковым наблюдали в бинокль за крестьянином, спешившим навстречу полицаям. Вот он подбежал к ним и что-то сказал, указывая рукой в сторону деревни. Развернув коней, полицейские бросились наутек.

Жители деревни, довольные таким оборотом дела, долго смеялись над перетрусившими полицейскими. Потом забеспокоились, полагая, что, узнав, как ее провели, полиция выместит на них зло.

– А вы их и дальше так обдуривайте. – весело засмеялся Луньков. – Зарежьте свиней и кушайте себе на здоровье, а когда придут реквизиторы, заявите, что в деревне остановились немцы и забрали всех свиней.

– А о сегодняшнем что говорить?

– Скажите, что ошиблись. Пришли, мол, солдаты в белых маскхалатах, некоторые из них говорили по-русски, так и приняли их за большевиков и, не желая полицаям плохого, предупредили. Только сумейте хорошенько соврать – полицейские еще благодарить будут.

– Правильно, – согласились крестьяне.

Задерживаться в деревне было небезопасно, так как в восемнадцати километрах, в местечке Улла, стоял большой немецкий гарнизон. Я попросил у крестьян несколько подвод.

После полудня мы оставили деревню. Из всех хат высыпали жители, даже два древних старика слезли с полатей, чтобы пожелать нам доброго пути и боевых удач.

Легко скользили полозья по мягкому снегу, подпрыгивая, бежали лошади. В лицо дул теплый весенний ветер, от лошадей шел пар. Проехали деревни Стайки и Вече, добрались до деревни Поддубища. Здесь, отпустив подводы, снова встали на лыжи и всю ночь шли по глубокому рыхлому снегу. Рано утром, измученные тяжелой дорогой, мы остановились в низкорослом кустарнике. Впереди раскинулась обширная равнина, пересекать которую в дневное время было опасно. Невдалеке проходила дорога, по ней то и дело проносились немецкие автомашины.

Утро выдалось холодное, колючий ветер пронизывал до костей. Разгоряченные быстрой ходьбой, партизаны стали мерзнуть. Разжигать костры было опасно: их сразу заметили бы с дороги.

Меньшиков и Николаев отправились в разведку. Вернувшись, они доложили, что в полукилометре от дороги на берегу озера стоят два больших дома, принадлежащие леспромхозу. В одном из них размещается какая-то немецкая контора, туда ежедневно к десяти часам утра приезжают трое гитлеровцев в штатском в сопровождении одного в военной форме. Они работают до четырех часов дня, потом уезжают. Во втором доме живут лесник с семьей и сторож, охраняющий контору.

Я посмотрел на часы: половина девятого.

– Идем, товарищи!

Подниматься было тяжело: от усталости и холода ноги одеревенели. Несмотря на то что местность вокруг была изъезжена, мы решили идти гуськом, в одну лыжню.

Лесник принял нас настороженно и холодно. Наверное, не только потому, что жил он с семьей не очень просторно.

Часть партизан залезла на чердак. С обеих сторон были слуховые окна, но, чтобы вести круговое наблюдение, сделали щели в крыше. Четверо партизан вели наблюдение, остальные грелись у трубы. Лаврик с Розумом и еще несколько партизан остались в комнате. Лесник, сторож, комиссар и я пошли в контору, осмотрели все три комнаты. В последней мы увидели телефон.

– Исправный? – спросил я у лесника.

– Вчера работал.

Мы с Морозкиным переглянулись. Иметь соседями четырех немцев с телефоном не совсем приятно. «Испортить», – мелькнуло у меня в голове. Но это вызовет подозрение… Решили оставить в сохранности.

Выйдя из конторы, лесник начал нас просить:

– Вы не трогайте немцев, а то моей семье также придется с жизнью проститься. Откровенно говоря, я не хотел вас пускать, но уж коли принял – не выдам. Дети тоже будут молчать.

– Пусть дети сегодня дома сидят, у нас есть мастер рассказывать сказки, он им много расскажет… А немцы в дом не заходят? – спросил я.

– Пока не были, – буркнул лесник.

В десять часов приехали немцы. Лесник то выходил из дому, то возвращался обратно. Его жена, еще молодая, но с бледным изнуренным лицом, приготовила нам чай, наварила картошки. Я видел, как она при каждом скрипе дверей или шорохе на чердаке испуганно вздрагивала. Спокойным, ровным голосом Луньков рассказывал детям сибирские сказки. Мучительно долго тянулось время. Достаточно было бы двух партизан, чтобы уничтожить немцев и освободиться от гнетущего чувства напряжения, однако в партизанской борьбе не всегда надо действовать оружием.

Наконец немцы вышли из конторы, сели в сани и направились к дороге. Вскочив с пола, партизаны облепили окна и следили за подводой, пока она не скрылась. Кто-то сказал:

– Вот гады, сколько нас в напряжении держали…

Хозяева заметно повеселели. Мрачноватый лесник в первый раз улыбнулся.

– Весь день ходил, как по углям. Года нет, как немцы здесь, а что из меня сделали: каждого шороха боюсь.

– А вы научитесь ненавидеть фашистов, тогда и страх пройдет, – сказал комиссар.

Вечером мы двинулись дальше и к утру достигли деревни Осетище, а следующей ночью благополучно проскочили шоссе Минск – Лепель и остановились отдохнуть в небольшом лесу. Развернув карту, сориентировались на местности. Мы находились недалеко от деревни Федорки Бегомльского района Минской области.

Весна в полном разгаре: зажурчали придорожные ручейки, канавы заполнились водой, по краям дорог резко обозначились черные полосы талой земли. В лесу осевший снег превратился в серое месиво. Лыжи то и дело проваливались, застревали и наконец окончательно отказались служить.

Солнце уже высоко поднялось, когда отряд остановился на дневку в небольшой затерянной в лесу деревушке.

Крестьяне хорошо нас приняли, рассказали, что немцы заезжают не часто. Мы разрешили отряду отдохнуть.

Под вечер политрук Алексей Алексеевич Николаев привел двух молодых мужчин в добротных городских шубах. Он рассказал, что, сменясь с поста, заметил двух подростков, вышедших из деревни. Из опасения, как бы они не разболтали в соседней деревне о появлении партизан, решил их нагнать. Пройдя с полкилометра, увидел едущую навстречу ребятам подводу, в которой сидели двое мужчин. Перекинувшись с ними несколькими словами, мальчики пошли дальше. «Полиция, – подумал Николаев, – надо задержать». Когда подвода поравнялась с ним, Николаев стремительно вскинул автомат.