Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

– Кто «за»?

Все коммунисты высоко подняли руки.

Сдерживая волнение, Каледа обратился к комиссару:

– А кандидатскую карточку когда получу?

– Только после войны, а до того времени, может, успеем перевести в члены партии, – улыбнулся комиссар.

– Да. До Берлина еще далеко, – согласился Каледа.

Затем единогласно были приняты в члены партии участники обороны Москвы Иван Лаврик, Анатолий Чернов и Виктор Маслов. Иван Сермяжко был принят в кандидаты.

По второму вопросу выступил Родин. Затем Мацкевич отчитался о проделанной работе, и собрание вынесло решение: раз в месяц заслушивать отчеты агитаторов о работе среди населения.

Утром 1 мая стояла теплая, солнечная погода. На березках распустились листочки, от сырой, но уже прогретой земли поднимался легкий пар, небо было безоблачным. Мы с комиссаром и Кусковым обошли шалаши, поздравили партизан с праздником.

Около громкоговорителя столпились партизаны. Они, выглядели по-праздничному: мужчины щеголяли новыми гимнастерками и фуражками, долго хранившимися в вещевых мешках, а женщины, сбросив ватные тужурки и шапки, оделись в платья. Среди разведчиков слышался звонкий смех Вали Васильевой.

Начальник штаба выстроил всех партизан на лагерной площадке. Комиссар зачитал приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина:

«За период зимней кампании 1942—1943 годов Красная Армия нанесла серьезные поражения гитлеровским войскам, уничтожила огромное количество живой силы и техники врага, окружила и ликвидировала две армии врага под Сталинградом, забрала в плен свыше 300 тысяч вражеских солдат и офицеров и освободила от немецкого ига сотни советских городов и тысячи сел».

Потом начальник штаба зачитал другой приказ; в нем командование отряда поздравляло личный состав с первомайским праздником и объявляло ему благодарность за боевые заслуги. Партизаны призывались теснее сплотиться вокруг Коммунистической партии и Советского правительства, грудью защищать свою социалистическую Родину и не жалеть для этого сил, а если потребуется, то и жизни.

Торжественно в лесной тишине прозвучал приказ и раздалось долго не смолкавшее «ура!».

После торжественной части все собрались на залитой солнцем поляне. На пенек с гармошкой в руках уселся Саша Бабук, рядом с ним с гитарой примостился Евгений Пиманенко. Он пел шуточные песенки, вызывая веселый смех собравшихся. Но вот гармонь заиграла кавказский танец. Николай Ларченко вихрем понесся по кругу, а партизаны в ритм танца хлопали в ладоши. Гармонь играла все быстрее и быстрее. Николай вертелся, как волчок, а Валя плавно кружилась вокруг него на носочках. Уморившись, они под гром аплодисментов артистически раскланялись и вышли из круга.

Заиграли «Барыню». На середину круга выскочили сразу четверо: Женя Дудкин, Маруся Сенько, Пиманенко и Маруся Воронич. Они залихватски пошли вприсядку. Выступили еще несколько партизан, среди них был Жардецкий с поварихой Марией Белезяко. Все смешались в вихре веселого танца.

– Ты чудак! Она же повар, а ты приволок ее танцевать. А кто же готовить обед будет? – в шутку отчитал Жардецкого Коско и под руку увел Белезяко.

Жардецкий улыбнулся, махнул рукой и под взрыв хохота вышел из круга.

Скоро Коско пригласил всех к обеду. На площадке прямо под деревьями стояли столы, сколоченные из досок и накрытые плащ-палатками и парашютами. На столах было говяжье и свиное мясо, жареная картошка, свежий хлеб.

Партизаны сели, но не начинали есть: чего-то ждали. Из шалаша с ведром в руке показался Коско, с ним Вербицкий и повара. Они начали наливать в партизанские кружки вино.

– Предлагаю поднять тост за нашу победу! – крикнул, поднявшись, Луньков.

– За разгром захватчиков! За советский народ! За нашу славную партию! – ответили ему голоса.

Партизаны с аппетитом принялись за вкусный обед. Подошло время сменять посты. Гавриил Мацкевич, Чернов, Маслов и другие взяли оружие.

– Смотрите, товарищи, будьте начеку, – предупредил я их и, сев на лошадь, поехал проверять посты.

На площадке под нежные звуки вальса кружились десятки пар. Вдруг на середину круга вышел «эсэсовец». Волосы зачесаны на сторону, под носом маленькие усики, широкие галифе засунуты в сапоги.

– Гитлер! – закричали партизаны.

И вправду, ряженый был похож на Гитлера. Я узнал в нем своего адъютанта Малева. Он изображал, как Гитлер руководит своей армией, как, надувшись, мечтает вступить в Москву, как потом, обмотав тряпкой голову и придерживая штаны, бежит прочь от Москвы, подбирается к Сталинграду, затем, придавленный, еле выкарабкивается оттуда и истерически кричит, что уничтожит всех русских. От истерики он, усталый, засыпает, и ему снится новое оружие; проснувшись, лихорадочно шарит за пазухой и, достав оттуда веревку с петлей, замертво падает.

Громкий смех прокатился по площадке. Несколько рук подняли Малева, он сорвал усики, зачесал назад волосы, скинул немецкий мундир и стал снова партизаном.

– Замечательно, Коля! – кричал его друг Назаров.

– Ведь ты прирожденный артист, где учился? – весело тряс руку Малева комиссар.

– В Ленинграде, в кружке самодеятельности занимался.

– А ты попробуй здесь организовать такой кружок, – предложил Родин. – После войны в артисты попадешь.

– Не выйдет. Повеселить товарищей – одно, а быть артистом – другое, – покачал головой Малев.

А я все ходил по лагерю. На сердце у меня было хорошо. Только вчера люди сражались, смотрели смерти в глаза, а сегодня веселятся, радуются, обо всем забыли. Что-то предстоит им завтра?..

Вот прозвучал красивый тенор Шешко: «Реве тай стогне Днипр широкий…» Песню подхватили. Привольный напев украинской песни плавно лился по весеннему бору.

Старинную песню сменила партизанская:

 
Песня любимая, песня моя,
Встретишь другую едва ли,
Вместе с тобой побеждали в боях,
Вместе с тобой отдыхали…
 

На площадку вышли Жардецкий, Коско и Каледа. Возле них собрались запевалы. Жардецкий прищурил глаза, положил руки на плечи Коско и Каледы и негромко запел:

 
Этих дней не смолкнет слава.
Не померкнет никогда:
Партизанские отряды
Занимали города.
 

Старая любимая песня напомнила военные походы. К певцам присоединился комиссар. Спели «Варяга», «Ермака». Потом другая группа запела сложенную самими партизанами песню:

 
У старушки в хате, на каминке,
Бледно догорали смоляки,
Мать, глядя на тлеющие угли,
Думу думала в тиши.
Три сынка, три верных патриота,
Дрались с немцем, жизни не щадя,
На фронтах – два милых голубочка,
Третий сын – ушел в леса.
 

Так проводили праздник Первое мая партизаны, пока дежурный по лагерю не подал команду: «Отбой!». Нехотя разошлись по шалашам.

Лагерь погрузился в глубокий сон. На страже стояли высокий лес, чуть растревоженный мягким дуновением южного ветерка, и партизанские часовые, зорко охраняющие сон своих товарищей.

Первомайский приказ Верховного Главнокомандующего был 2 мая отпечатан на пишущей машинке в трехстах экземплярах.

Партизаны вышли в села, чтобы обнародовать приказ. Главной трудностью, как и раньше, оставалась связь с Минском.

Мы вызвали Анну Воронкову.

– Анна, в Минск поедешь?

– Конечно, – ответила она. – Листовки отнести?

– Да. Но ведь с каждым днем в Минск все труднее проходить.

– Зато и мы с каждым днем все опытнее, – возразила она.

Воронкова ушла и вскоре вернулась, одетая, как городская жительница. В руках у нее была плетеная корзинка. На дно мы положили листовки, прикрыли их тонким слоем сена, затем положили полтора десятка яиц и кусок сала, завернутый в немецкую газету, а сверху опять сено. Мы снабдили ее также и пропуском на обратный путь. Это было необходимо, так как иногда случалось, что связных одного отряда задерживали партизаны другого отряда и, пока шла проверка, проходило много времени. Поэтому каждый отряд снабжал своих людей пропусками с печатью отряда. Образцы пропусков имелись во всех соседних отрядах. Свой пропуск связной оставлял на последнем пункте партизанской зоны, а при возвращении вновь забирал его с собой. Для связных, приходящих из гарнизонов противника, мы оставляли пропуска на контрольных пунктах.

Тщательно осмотрев снаряжение Анны, я разрешил трогаться в путь. Анна села в подводу. Чернов и еще один партизан должны были доставить ее на последнюю заставу в деревню Озеричино.

Через два дня Чернов с товарищем возвратились. Они привезли с собой незнакомую женщину.

– Галина Киричек, – протянула она мне руку и улыбнулась темно-карими цыганскими глазами.

– Киричек, – повторил я. – Нет, я хоть и не видел вас, а знаю…

О Гале мы с комиссаром уже много слышали. Ей около тридцати лет, полная, с крупными чертами лица, одета скромно – в юбке и жакете, затянутом шнурком, в черных туфлях, на плечи наброшен серый шелковый платок с бахромой. Голову обрамляют черные как смоль волосы – будто и впрямь цыганка. Говорит с резко выраженным украинским акцентом.

Галя кратко рассказала про себя: муж – командир Красной Армии, до войны они жили около Бреста, с первых дней войны расстались; судьба его неизвестна. После занятия немцами западных областей Белоруссии Галя сама сожгла все свои вещи: «Уси попалила, щоб воны гадам не попали» – и, переехав в Минск, поселилась в оставленной эвакуированными минчанами комнате. Минское подполье привлекло Галю к партизанской работе.

Когда мы остались одни, Галя доложила, что руководитель подпольной группы на заводе имени Мясникова инженер Красницкий просит назначить встречу 20—25 мая.

– А он сумеет выйти из города? – спросил я.

– На два дня сможет отлучиться, – подтвердила она. – Так и велел передать вам.

Я назначил Красницкому встречу на 23 мая в партизанской зоне, в деревне Песчанка. Начальник штаба Луньков выписал Галине и Красницкому пропуска. Отдохнув, Галина выехала утром, нагруженная продуктами и листовками.

В это время мы с начальником штаба и комиссаром составляли новый план выхода диверсионных групп на железнодорожные магистрали. Ближайшая железная дорога была в сорока километрах от нас – это Минск – Бобруйск, а в восьмидесяти километрах – Минск – Барановичи. Диверсионные группы должны были весь этот длинный путь пройти по труднопроходимым болотам с тяжелым грузом взрывчатки. По многим местам днем идти было невозможно: вблизи гарнизоны противника.

Если раньше, когда эшелоны противника ходили со скоростью шестьдесят километров в час, было достаточно пяти-шести килограммов тола, в особенности под уклоном, чтобы пустить под откос паровоз и двадцать – двадцать пять вагонов, то теперь, когда эшелоны ходят с меньшей скоростью, приходится увеличивать заряды до двенадцати – пятнадцати килограммов и посылать больше людей. Маленьким группам легче проскочить незамеченными, но зато требуется больше времени, чтобы заложить заряд. Большим же группам труднее просочиться незамеченными, зато в случае опасности они могут вступить в бой с охраной и выйти победителями.

Посоветовавшись с подрывниками Сермяжко, Иваном Любимовым, Шешко а другими, мы решили создать двенадцать групп по пятнадцать человек и вооружить каждую группу ручным пулеметом.

Через пять дней из Минска возвратилась Анна и привела в лес Веру Зайцеву, жену Гуриновича. Она была беременна и никак не хотела оставить Минск; много сил пришлось потратить, чтобы уговорить ее. Окинув взором лагерь, Вера спросила:

– Где мой муж?

Комиссар, поздоровавшись с ней, сообщил, что он ушел на железную дорогу подрывать вражеские эшелоны. Вера долго смотрела ему в лицо, затем тихо проговорила:

– Может, погиб? Скажите. Я хочу знать правду, какая бы она ни была…

Малев повел ее к женщинам, а мы с комиссаром позвали Анну в штабную землянку. Она рассказала, что руководитель подпольной группы инженер Матузов также хочет встретиться со мной и просит, чтобы Анна принесла побольше антифашистских листовок. Матузов сообщил, что в Минске усилился террор. Родин подробно расспрашивал Анну и записывал новые факты для листовок.

Я выбрал то, что могло интересовать Центральный Комитет партии и военное командование, и послал радиограмму в Москву. 10 мая 1943 года получил ответ:

«Вышлите группу в район озера Палик для встречи группы Козлова, которая направляется в ваше распоряжение».

Встречать группу вышли партизаны во главе с Малевым. Через несколько дней Малев привел прибывших.

– Кто из вас Градов? – спросил один из них.

Я отозвался.

– Капитан Козлов, Александр Федорович, с шестью бойцами прибыл в ваше распоряжение, – четко отрапортовал он и показал рукой на стоявших чуть в стороне шестерых молодцов.

Я подошел к ним и поздоровался. Прикладывая руки к пилоткам, они представились: Иван Сидоров, Михаил Маурин, Павел Грунтович, Гавриил Щетько, Иван Шевченко, Иван Сабуров.

– Газет принесли? – спросил комиссар.

– Принесли, и книг целый мешок, – ответил Козлов и стал угощать нас папиросами.

Я всматривался в загорелое, мужественное лицо Козлова, блестящие черные глаза. Из-под расстегнутой телогрейки сверкал орден Красного Знамени.

Вскоре мы с комиссаром ближе познакомились с Козловым и его бойцами. Большинство из них были белорусы, уроженцы окрестностей Минска, с первых дней войны воевавшие на фронте. Козлов рассказал, что бойцы прошли боевую подготовку для партизанских действий.

– Двенадцатого мая тысяча девятьсот сорок третьего года вылетели самолетом на запад. Из-за шума моторов «Дугласа» почти не было слышно слов. Бойцы объяснялись главным образом жестами.

Темнело. Самолет набирал высоту. Чувствовалось приближение линии фронта. В ушах слышался треск – это от разреженного воздуха; где-то в стороне блеснули луч прожектора и зарево пожара. Уклонились влево, и больше ничего не было видно. Но вот инструктор, сопровождавший десантников, сообщил, что линия фронта позади. Самолет стал снижаться. В воздухе находились уже пятый час. По времени должны быть у места назначения. Но самолет идет все дальше. Смотрим вниз. В стороне вправо – большие костры. Вспоминаю сигналы. Это наши, сомнений нет.

Самолет разворачивается и идет на снижение. Внизу блеснула вода – это озеро Палик. Вот сирена-гудок – приготовиться. Подходим к обеим дверям дружно, двери открыли. Холодной сильной струей хлестнул воздух. Высота четыреста метров. Мы приготовились к прыжку. Три частых гудка – это значит «Пошел!». И мы, как горох из мешка, один за другим вывалились из дверей самолета и через двадцать пять секунд были уже на земле… Два дня отдыхали на базе бригады «Дяди Коли», а четырнадцатого мая выступили на соединение с вами. В пути встретились с вашей группой, – закончил Козлов.

Комиссар попросил Козлова рассказать, как живет Москва, как трудятся советские люди…

Козлов стал рассказывать. Партизаны, затаив дыхание, слушали и радовались, что рабочим удалось эвакуировать ценнейшее оборудование фабрик и заводов из районов, занятых противником. Партизаны долго расспрашивали Козлова о «катюшах», о новых танках, самолетах. Партизаны-москвичи опасались, нет ли разрушений в столице, и называли улицы, даже дома.

– Теперь уже гитлеровская авиация не осмеливается показываться над Москвой, – закончил свой рассказ Александр Козлов.

Мы решили, что вновь прибывшие товарищи должны провести беседы с крестьянами, и утром они вместе с нашими партизанами и комиссаром отправились по деревням.

К полудню в лагерь вернулся Меньшиков.

– Задержали немецкого полковника и офицера-летчика, – доложил он.

– Где?

– В деревне. Приехали они на грузовой машине вместе с женщинами и двумя детьми. Полковник, насколько я понял, требует, чтобы его отвели к командиру.

– Поезжай и привези его, – сказал я.

Меньшиков вскочил на коня и поскакал обратно. Я нашел Карла Антоновича, и мы вышли за линию лагеря.

Спустя некоторое время послышался гул мотора, а вскоре показалась и машина. На ступеньках кабины по обеим сторонам с автоматами в руках стояли Леоненко и Назаров. Я поднял руку, и машина остановилась. Открылась дверца, вышел немецкий полковник. Он был в новенькой форме.

– Гутен таг, камараден! – приложил он руку к фуражке.

С другой стороны кабины вылез с автоматом через плечо капитан немецкой авиации. Он также по-военному отдал честь. Карл Антонович сказал им, что я командир отряда. Летчик молча отдал автомат. Полковник начал снимать с себя пистолет, его примеру последовал и летчик.

Я спросил, что они намерены делать. Добрицгофер перевел мой вопрос и, сразу же повернувшись ко мне, сказал:

– Они больше не хотят воевать за Гитлера и поэтому сдают оружие.

– Передай, что тех, кто добровольно переходит на нашу сторону, мы не обезоруживаем, – сказал я.

Карл Антонович перевел, а я наблюдал, какое впечатление произведут на них мои слова. Я с расчетом оставил им личное оружие, чтобы они больше верили нам. Два немца, вооруженные пистолетами, все равно опасности для нас не представляли.

Слушая Карла Антоновича, полковник становился спокойнее. Своими тонкими пальцами он сжал мою руку и начал что-то быстро говорить, но, вспомнив, что я не понимаю по-немецки, повернулся к Добрицгоферу.

– Полковник говорит, что не ошибся, веря в советских людей. Он благодарит вас за доверие, – переводил Карл Антонович.

Полковник и летчик слегка поклонились. Полковник опять начал говорить и показал на кабину машины. Только теперь я увидел двух смуглых женщин. Одна из них была очень красива. Там же были два взъерошенных малыша.

– Полковник говорит, что привез двух женщин-евреек и надеется, что партизаны их приютят, – сказал Карл Антонович.

В знак согласия я кивнул головой и пригласил всех в лагерь.

Партизаны подходили поближе, рассматривая неожиданных гостей.

Мы расположились в шалаше. Добрицгофер спросил, не хотят ли немцы пообедать. Они отрицательно покачали головами. Полковник достал свои документы и начал рассказывать.

Ему в 1943 году исполнилось сорок пять лет. Его отец был офицером. Сам он участник первой мировой войны на русском фронте; потом кончил военную академию. До осени 1942 года руководил в Гамбурге противовоздушной обороной, потом был переведен в Минск на ту же работу. В Минске ему пришлось побывать в Тростенецком лагере смерти, видеть массовые казни, и он понял, что является слепым орудием преступников. Начал искать выход. Как начальник противовоздушной обороны он имел доступ всюду. Зайдя в гетто, он встретил там свою гамбургскую знакомую Эльзу. Она призналась ему, что хочет бежать к партизанам, и попросила его помощи. Она говорила с ним столь откровенно потому, что знала его близко и верила, что он не выдаст. И он, конечно, не выдал ее СД. Но сначала запретил ей и думать о бегстве.

– Спроси полковника, почему он не разрешал ей бежать к партизанам, – попросил я Добрицгофера.

Карл Антонович перевел мой вопрос.

Полковник ответил, что боялся. Думал, партизаны убьют ее. Но когда над Эльзой и ее сестрой нависла угроза расстрела, полковник решился любой ценой спасти их.

– Почему он спас их? Ведь фашисты тысячами расстреливают евреев, – спросил я.

Когда Добрицгофер перевел мои слова, полковник покраснел. Он пояснил, что не является нацистом и их человеконенавистническая идеология ему чужда. Он сказал, что любит Эльзу и поэтому решил спасти ее.

Я поинтересовался, как он познакомился с летчиком.

Летчик кратко рассказал. Ему дали задание разбомбить деревню, но, разведав, что там нет военных объектов, он прилетел с бомбами обратно. Командир подразделения назвал его ослом и отправил в Минск на расследование. Летчик рассказал об этом полковнику, и они долго откровенно говорили друг с другом.

– Как они выехали из Минска? Пусть подробно расскажут, – сказал я Карлу Антоновичу.

Полковник рассказал.

Узнав, что эсэсовцы готовятся к погрому, они решили действовать. У полковника был шофер, которому он мог довериться, но тот находился в командировке. Тогда он вызвал дежурную машину, пригласил из подразделения летчика, и они оба поехали в гетто. Там взяли женщин и детей, и машина выехала на шоссе.

Шофер оказался членом гитлеровской организации молодежи. Он начал было предупреждать об опасной близости партизан, но полковник приказал ему молчать и ехать дальше. Как только машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, шофер бросил руль и пытался бежать. Тогда полковник пристрелил его, сам сел за руль, и они приехали в деревню, где их и задержали наши разведчики.

Летчик рассказал, что его брат, майор, служит начальником снабжения соединения, находящегося на орловском направлении. Брат нацист. На мой вопрос, знает ли он, где находятся военные склады, летчик сообщил, что может их показать на карте, так как не раз бывал там.

Я показал немцам на отведенный для них шалаш и отпустил их. Затем позвал Малева и приказал организовать охрану, но так, чтобы не бросалось немцам в глаза. Потом пригласил женщин. Сначала они сильно волновались, но вскоре успокоились, а через некоторое время один из мальчиков уже забрался к Карлу Антоновичу на колени. Женщины рассказали то же, что и офицеры. Затем, помолчав, Эльза заговорила особенно горячо и быстро.

– Что она говорит? – спросил я Карла Антоновича.

– Она сказала, что полковник культурный и очень хороший человек, что она знает его с детства, что в его семье нет ни одного нациста. Она беспокоится, не будут ли партизаны мстить близкому ей человеку.

– Ничего ни с ним, ни с ней не случится. Поясни им, что мы воюем против фашизма, а не против немецкого народа, – сказал я.

Женщины, выслушав, поклонились и вышли.

– Как ты на это смотришь? – спросил я Карла Антоновича.

– Весьма все необычно, но, мне кажется, провокацией не пахнет, – отвечал он. – Мы еще раз проверили документы полковника и капитана. Они не вызывают сомнения.

Я написал обстоятельную радиограмму в Москву. Вскоре получил дополнительные вопросы. Вызвал полковника и снова опросил его. Материалы опроса сообщил в Москву. Получил распоряжение – обоих немцев держать отдельно и ждать указания.

Вблизи шалаша немцев мы поселили Карла Антоновича, Назарова и Леоненко, чтобы те следили за ними. Оба офицера скоро освоились в лагере. Полковник начал усердно изучать русский язык.

Через несколько дней он пришел ко мне и поздоровался по-русски, а затем попросил переводчика. Вызванный Добрицгофер перевел мне его слова. Полковник просил поверить ему, что не только любимая женщина заставила его прийти к нам. Это решение постепенно зрело в течение ряда лет, и только теперь он его осуществил.

Прошло еще немного времени. И вот снова у меня полковник со словарем в руках. Вместе с ним и летчик.

– Как решите мой вопрос? – по-русски спросил полковник.

– Какой вопрос?

– Пустите меня воевать, нельзя без дела сидеть, – перелистывая словарь и подбирая нужные слова, сказал он.

– Воевать вам не придется, а без дела вы, как вижу, не сидите: изучаете русский язык; это вам пригодится. Читали ли вы русских классиков – Пушкина, Лермонтова, Толстого?

Полковник понял мой вопрос, но ответить у него не хватило слов. Я позвал Карла Антоновича. Он перевел ответ полковника: тот говорил, что читал, но мало, и в свою очередь спросил, читал ли я Шиллера и Гёте?

– Ты ему скажи, что Гёте, Шиллера, Гейне и других немецких классиков у нас читают даже школьники.

Полковник ответил, что Гейне у них читать запрещено, но он этого поэта тоже ценит и любит.

– Когда я ехал сюда, к вам, партизанам, в моей памяти вновь и вновь всплывали две строки Гейне:

 
Gibt es meiner neuen Liebe,
Oder soll es Tod bedeuten?..[2]2
  Что же предстоит мне,
  Новая любовь или гибель?..


[Закрыть]
 

Вдруг горячо заговорил летчик Ганс.

– Ганс говорит, – переводил Карл Антонович, – что он только здесь, в России, понял, какой чумой является фашизм, как он подрывает культуру не только других наций, но даже и самого германского народа. Ганс считает, что он очень виноват перед русскими, хотя воевал против своей воли. Теперь он хочет искупить вину, просит, чтобы его пустили на боевые операции.

Я внимательно посмотрел на летчика и подумал: «Не собирается ли он удрать?»

– А вы знаете, как опасна партизанская война? – спросил я.

– Знаю, – ответил капитан, выслушав перевод Добрицгофера.

– Но я не боюсь и в борьбе докажу, что я не нацист.

– Хорошо, – сказал я. – Усольцев возьмет его.

Как только Карл Антонович перевел это, Ганс сорвал со своей головы фуражку и погоны и бросил их под ноги.

– Раньше мы думали, что Москва будет нам могилой, а теперь хотели бы стать достойными такого почета – попасть в Москву.

Тогда я достал из сумки радиограмму и попросил Карла Антоновича перевести ее. В радиограмме говорилось, что как только будет возможность, немецких офицеров переправят на самолете за линию фронта. Полковник принялся расспрашивать о Советском Союзе, а Ганс благодарить за то, что его возьмут на задание.

Впоследствии я убедился, что не ошибся, пустив немецкого летчика на боевую операцию. Ганс до последнего дня пребывания в отряде добросовестно выполнял все распоряжения командиров и, хорошо зная порядок несения немцами охраны, во многом помог нашим подрывникам. Он оказал помощь и Карлу Антоновичу в составлении и переписке воззваний к немецким солдатам.

Спустя три месяца я получил радиограмму с указанием доставить немецкого полковника, летчика и прибывших с ними женщин в Червенский район, куда за ними прибудет специальный самолет.

В последний вечер пребывания немцев в нашем лагере мы с комиссаром пришли к ним в палатку. Полковник уже довольно хорошо говорил по-русски. Он прочитал нам из Пушкина:

 
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу…
 

Ганс, узнав, что на днях их отправляют в Москву, пошел к подрывникам. Он тепло и сердечно прощался со своими новыми друзьями – партизанами группы Ларионова.