Текст книги "Темное зеркало"
Автор книги: Соня Мэсси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Касс, ты просто неподражаема. А какой горячий южный темперамент! – Она не выдержала и громко рассмеялась. – Представляю, с каким остервенением ты будешь рвать их плакаты.
– Да, у меня горячий южный темперамент. И я им очень горжусь.
– Никак не пойму, для чего надо было тащиться сюда на ленч? – ворчливым тоном произнес Питер, с сомнением глядя на хот-дог, который держал в правой руке, и презрительно сморщив нос. – Неужели в целом городе не нашлось места получше? Пошли бы куда-нибудь в приличное место, посидели. Что это за ленч на скамейке в парке? Не понимаю.
Ник, усмехаясь, слушал приятеля и молчал. Господи, каким же занудой стал Питер! Бубнит, ворчит, вечно всем недоволен. В общем, Ник давно к этому привык, но иногда занудство Питера его раздражало. Например, как сейчас, только он не подавал виду, поскольку сам предложил ему встретиться во время ленча в парке и съесть по хот-догу.
А ведь было счастливое время, лет двадцать назад, когда они с Питером каждое субботнее утро собирали старый алюминиевый лом, сдавали его в лавку на местном рынке, а на вырученные деньги ехали в Центральный парк, покупали там один хот-дог на двоих и бутылку апельсинового лимонада. Садились на скамейку, ели по очереди и запивали сладкой пенистой водой. Потом они долго играли в бейсбол или футбол, а устав, снова присаживались на скамью и мечтали о том счастливом дне, когда насобирают столько алюминиевого лома, что смогут купить билет на поезд, доехать до района Куинс и пойти на стадион. И казалось, нет ничего на свете вкуснее этого хот-дога, съеденного пополам с лучшим другом.
Ник взглянул на лужайку, где двое мальчишек играли в футбол пластиковым мячом, и улыбнулся. Тоже, наверное, истратили все свои сбережения на хот-дог и лимонад. Он отломил кусок булки и бросил Геркулесу, сидящему на траве около его ног. Пес мгновенно схватил кусок зубами, но, слизнув острую горчицу, недовольно поморщился, выплюнул и с обидой взглянул на хозяина.
– Ладно, приятель, не сердись, – усмехнулся Ник. – Я знаю, тебе по душе мясные блюда. – И, отломив кусок жареной сосиски, дал Геркулесу.
Тот быстро проглотил, высунул огромный язык, облизнулся и завилял коротким хвостом.
– Почему бы нам как-нибудь не съездить на стадион? – предложил Ник, глядя на Питера. – Погуляли бы там, посидели на трибунах.
– В ноябре? – брезгливо наморщив нос, отозвался Питер. – По-моему, в такую погоду стадион – не лучшее место для прогулок.
– А ты предпочитаешь гулять, только когда наступит апрель? Ладно, как хочешь.
– Дело даже не в погоде, – пожал плечами Питер. – Откровенно говоря, у меня накопилось много дел. – Он взглянул на дорогие наручные часы. – Кстати, ты хотел со мной о чем-то поговорить?
Ник кивнул, поднялся со скамьи, достал из кармана мяч, размахнулся и бросил на лужайку.
– Геркулес, принеси! – скомандовал он.
Пес дернул маленькими ушами и рванулся за мячом. Через несколько секунд он с важным видом вернулся, держа добычу в зубах, и положил мяч у ног хозяина. Сел рядом и вопросительно посмотрел на Ника.
– Хороший, умный пес, – похвалил его Ник. – Замечательно выполняешь команды. – Ник снова сел на скамью. – Вот о чем я хотел тебя спросить. Ты рассказывал, что приблизительно две недели назад начал расследование одного весьма странного, непростого дела.
– У меня все дела непростые. – Питер самодовольно усмехнулся. – О каком именно ты говоришь? Напомни.
– Парня застрелили в постели и...
– Таких у меня сколько хочешь!
– Парня застрелили в постели, – теряя терпение, повторил Ник. – А по полу разбросали шары для игры в боулинг.
– А, да, действительно странное дело! – оживился Питер. – Жертва, как удалось выяснить, никогда не увлекалась боулингом, однако в спальне валялись шары. Единственная подозреваемая – жена убитого.
– Но насколько я помню, против нее не нашлось ни одной прямой улики.
– Вот именно, хотя она и остается на подозрении.
– Что она рассказывала о застреленном муже?
– Говорила, что он регулярно, еженедельно избивал ее и до того довел, что она хотела его убить. Во время драк она вызывала полицию, они приезжали, но ни разу не предъявили ему обвинения. Жена клянется, что ей ничего не известно о том, кто избавил ее от буяна-муженька и из какого оружия его убили. И еще: уверяет, что никогда прежде даже не видела этих шаров и не представляет, как они появились в квартире.
– Значит, расследование топчется на месте, – задумчиво проговорил Ник.
– Почему на месте? – обиделся Питер. – Оно продвигается, но... с трудом.
Ник кивнул. Ему были понятны чувства Питера. Как же так? Питер Макдональд, который мнит себя лучшим детективом города, не может раскрыть убийство какого-то парня!
– Удалось выяснить, что шары принадлежат одному из местных отделений Армии спасения, расположенному на Тридцать третьей улице, – продолжил Питер. – Оружие, из которого застрелили парня, – пистолет девятимиллиметрового калибра. Но его так и не нашли. Выстрел был произведен горизонтально, почти в упор. В общем, можешь себе представить, во что превратилась голова этого бедняги! И как я уже сказал, ни одного подозреваемого, кроме жены.
– Значит, дело все-таки зашло в тупик.
– Пока я над ним работаю, и оно не закрыто. А почему ты этим интересуешься, Ник? У тебя тоже появилось дело, в котором фигурируют шары для игры в боулинг?
– Нет, просто я начал заниматься расследованием убийства, совершенного при схожих обстоятельствах.
– То есть?
– На месте преступления были найдены предметы женского туалета. Дорогое нижнее белье и бутылка «Дом Периньон».
– Ничего себе схожие обстоятельства! – воскликнул Питер.
– Складывается впечатление, что и белье, и бутылка были нарочно подброшены на место преступления, – пояснил Ник. – Убийца специально оставил их в квартире. Так же как и тот, кто раскидал по полу шары. Похоже, что это инсценировка.
– Но трупы-то есть!
– Да, есть, а вот все остальное – инсценировка. Да, забыл тебе рассказать! Представляешь, когда я подъехал к дому, где произошло убийство, то столкнулся там с Элизабет Найт!
В глазах Питера мелькнуло удивление, но он тотчас изобразил равнодушие и небрежно спросил:
– Ну и как она? В жизни лучше, чем по телевизору?
– Да, в жизни она выше ростом, голос еще более звучный и глубокий, лицо тонкое, немного печальное. Она... она прекрасна!
– Вот как?
– Да, Элизабет Найт – удивительная женщина. Правда, мне показалось, она недолюбливает полицейских.
– Бывает... А что она делала около того дома?
– Стояла, как множество других, смотрела. Очевидно, возвращалась с работы, проходила мимо и... Их телекомпания находится неподалеку.
– Интересно...
Глава 6
В последний раз, когда Элизабет ехала на старом «аванти» 1966 года выпуска по Теконик-Стейт-паркуэй, направляясь к мужской тюрьме Беллингхэм, она испытывала те же ощущения, что и сейчас. Руки, обхватившие руль, дрожали, тело было напряжено как струна, в голове лихорадочно мелькали мысли. Машина точно так же подпрыгивала на выбоинах и ухабах, в ней что-то позвякивало и скрипело, а ведь Элизабет только на днях забрала ее из автомастерской, заплатив механику за ремонт приличную сумму. Да, уход за старой, классического образца машиной фирмы «Студебекер» обходился ей недешево, но она любила ее и относилась как к живому существу. Не так, конечно, как к обожаемой кошке Кэти, но похоже. Единственное, что отличало эту поездку от предыдущей, – цель. Сегодня Элизабет торопилась на встречу с тюремным психиатром, снова и снова проигрывая в голове разнообразные варианты будущей беседы. Встреча была назначена на половину четвертого, а сейчас, как выяснила Элизабет, взглянув на часы, было всего четверть третьего. Быстро же она добралась – осталось проехать двенадцать миль. Времени предостаточно, даже для того, чтобы... совершить убийство.
Убийство... Какое короткое, отрывистое, но емкое слово.
Элизабет нервно усмехнулась. Господи, какие только глупые, невероятные мысли не лезут в голову! Наверное, оттого, что дорога в тюрьму у нее всегда ассоциировалась с той давней трагедией. Да это и неудивительно: разве она стала бы приезжать сюда просто так, по собственному желанию?
В последний раз Элизабет проделала этот путь три года назад, и ее машина так же тряслась на ухабах, подпрыгивала, позвякивая и поскрипывая. Цель той поездки – просить членов комиссии по досрочному освобождению ни при каких условиях не отпускать Дэвида Фергюсона раньше срока из исправительного заведения. Не предоставлять ему долгожданной свободы, которую он, по мнению Элизабет, не заслужил.
Тогда, три года назад, в зале, где собралась комиссия по досрочному освобождению, Дэвид Фергюсон сидел напротив Элизабет, не отрываясь смотрел на нее своими выразительными карими глазами, молчаливо умоляя простить его и... полюбить.
Любить... Об этом Дэвид всегда просил Элизабет. Любить, быть с ним рядом, принадлежать ему, и только ему. Какая, в сущности, простая, понятная и вместе с тем чудовищная просьба! Ради любви к Элизабет он был готов на все; со временем его желание соединиться с ней приобрело черты навязчивой идеи, мании, психоза. Быть рядом с Элизабет, добиться ее любви, раствориться в ней... Ради достижения этого Дэвид Фергюсон был способен на все. Ему было не важно, нужна ли его любовь Элизабет, хочет ли она быть с ним. Какая разница? Главное, это жизненно необходимо ему, и он в своем безумии ни перед чем не остановится. Ни перед чем. Он готов был пожертвовать даже своей свободой, ради Элизабет он способен был убить человека. И он, не задумываясь, этой свободой пожертвовал. И убил человека. Тоже ради нее. Ради его обожаемой Элизабет. Что еще он мог сделать, чтобы убедить ее в своей любви? Разве потеря личной свободы и уничтожение другого человеческого существа – не лучше доказательство его любви?
Перед мысленным взором Элизабет снова замелькали картины недавнего прошлого, в ушах зазвучали давно забытые, чужие голоса. Один из членов комиссии по досрочному освобождению задал Дэвиду Фергюсону вопрос:
«Скажите, вы осознали за эти годы, что совершили тяжкое преступление?»
«Да, – твердо ответил Дэвид Фергюсон, не отрывая тоскливого взгляда от сидящей напротив Элизабет. – Я нарушил закон. Я виноват перед Богом и людьми и глубоко сожалею о содеянном».
«Если члены комиссии примут решение о вашем досрочном освобождении, вы можете поклясться, что никогда, ни при каких обстоятельствах не будете преследовать мисс Найт?»
В карих глазах Фергюсона блеснули слезы, они заструились по его щекам, стекая к подбородку. Его руки задрожали, голос стал прерывистым, хриплым.
«Я никогда не смогу отречься от Элизабет... Я буду любить ее всегда. Нас разлучит только смерть. Я знаю, что она меня не любит... Я ей безразличен. И жить с сознанием, что я для нее пустое место, невыносимо. Однако...»
Фергюсон оборвал себя на полуслове. Элизабет заметила, что его карие глаза полыхнули безумием и... ненавистью. Годы, проведенные в заточении, не изменили его, не излечили от давней мании, не избавили от навязчивого желания быть рядом с ней во что бы то ни стало. К счастью, члены комиссии тоже заметили выражение его глаз. Перед ними сидел не тихий, больной, помешанный человек, жаждущий любви прекрасной молодой женщины. Перед ними сидел Дэвид Фергюсон – жестокий, расчетливый, хладнокровный убийца.
И члены комиссии единогласно приняли решение отказать Дэвиду Фергюсону в его просьбе о досрочном освобождении и оставить в тюрьме. И вот две недели назад...
Въехав в тюремные ворота, Элизабет остановила машину и несколько минут сидела неподвижно, пытаясь успокоиться, сосредоточиться и разобраться в собственных ощущениях. Какие чувства она испытывает сейчас, приехав туда, где томился в заключении Дэвид Фергюсон? Смешанные. Острое желание никогда больше не видеть его лица. Чувство незащищенности: ведь Дэвид Фергюсон – убийца, и недавно он вышел на свободу, а значит... снова может начать преследовать ее под предлогом всепоглощающей любви.
Каждую неделю она с экранов телевизоров настойчиво предлагала телезрителями заглянуть в «темное зеркало», то есть в собственную душу, и попытаться понять, что же там происходит. А не пора бы этот вопрос задать самой себе? Что же притаилось в темном омуте души Элизабет Найт? Что скрывается за внешней вполне благополучной телесной оболочкой? Жажда мести. Желание убить. Расправиться с человеком, десять лет назад лишившим жизни ее младшую сестру.
Элизабет вздрогнула, испугавшись собственных ощущений, взглянула в зеркальце машины и увидела там лицо молодой женщины с холодным, пронзительным взглядом. Лицо женщины, страстно одержимой целью и готовой ради достижения ее поступиться многим. Многим, если не всем.
«Неужели это я? – ужаснувшись, обратилась Элизабет к своему зеркальному отображению. – Я? Но если эта леди с ледяным взглядом действительно Элизабет Найт, то тогда, как это ни прискорбно, следует признать: у Элизабет Найт и Дэвида Фергюсона много общего. Слишком много...»
– Мистер Беллини, я понимаю ваше негодование, но вы неоднократно угрожали расправой этому человеку, – сказал Ник и сделал глубокий вдох, пытаясь подавить раздражение. – Теперь он мертв, а вы – главный подозреваемый. Прошу вас отвечать на мои вопросы.
Мужчина с угрюмым видом сидел напротив Ника и молча смотрел на него исподлобья. Отвечал на вопросы неохотно, упрямо не шел на контакт. В принципе Ник понимал его и не осуждал за это. Если бы, не дай Бог, с его младшей сестрой случилась бы такая ужасная вещь, которая произошла с юной дочерью этого мужчины! Если бы какой-нибудь ублюдок учитель посмел соблазнить Нину... Да Ник бы пересчитал ему все зубы, а возможно, и...
– Мистер Беллини, если вы не желаете отвечать на мои вопросы здесь, в гостиной собственного дома, то мы можем перенести нашу беседу в полицейское управление, – продолжил Ник, пристально глядя на подозреваемого.
Тот сидел на старом потрепанном диване, положив огромные руки на колени, и хмуро молчал. На мужчине была старая, линялая, с пятнами тенниска и поношенные брюки, в которые он переоделся, вернувшись домой из порта, где работал грузчиком. Вид у подозреваемого был весьма внушительный: высокий, мощный, широкоплечий, с простым грубоватым лицом. Именно такие люди выполняли тяжелую физическую работу в порту, и мистер Беллини, хоть и был главным подозреваемым по делу об убийстве, внушал Нику уважение. В нем чувствовалась основательность и надежность. А как он обрадовался, когда из школы вернулись трое его детей! Ник даже невольно умилился, увидев, как просиял отец, увидев их, а потом нежно расцеловал в щеки. И дети очень обрадовались ему, повисли на нем, обнимали. Еще бы, с таким сильным, надежным отцом они чувствовали себя в полной безопасности!
Глядя на эту картину семейного счастья, Ник вспомнил свое детство, дни, когда отец работал в ночную смену и, приходя после дежурства, так же как мистер Беллини, обнимал выбегающего к нему навстречу Ника, прижимал к себе, шепча ласковые слова. Никогда прежде Ник не чувствовал себя таким счастливым, защищенным, как в те времена...
– То, что произошло с моей дочерью, касается только моей семьи, – вдруг произнес мистер Беллини. – И я не хочу обсуждать это с посторонними.
Ник заметил печальный, затравленный взгляд юной девушки, которая, увидев незнакомого мужчину, быстро прошмыгнула к себе в комнату, и нежелание отца обсуждать с посторонними недавнюю драму дочери, ему было понятно. Девушке не позавидуешь: мало того что она подверглась физическому насилию, так еще хваленая юридическая система растоптала ее душу и выставила на всеобщее посмешище.
– Хорошо, мы не будем говорить об этом, – кивнул Ник. – Поговорим о вас, мистер Беллини. Итак, где вы находились в прошлую пятницу между десятью часами вечера и полуночью?
– На работе, – пожал плечами подозреваемый.
– В порту?
– Да. Можете спросить у моего начальника, он подтвердит мои слова и покажет учетную карточку прихода и ухода. Я находился в порту с половины десятого вечера пятницы и до половины шестого утра следующего дня, субботы. Меня видели много людей, все могут подтвердить, что я никуда не отлучался. Проверьте, это совсем нетрудно.
– Я обязательно проверю, – сказал Ник.
Как всегда, приступая к очередному делу, он испытывал смешанные чувства. С одной стороны, хотелось надеяться, что дело окажется несложным, расследование займет немного времени, Ник благополучно завершит его и приступит к следующему, а с другой стороны... Как было бы просто и удобно, если бы, например, этот угрюмый мистер Беллини, ранее неоднократно угрожавший ныне убитому расправой, не имел алиби и оказался преступником! Но... именно этого-то Нику и не хотелось. Он испытывал симпатию к этому человеку, простому работяге, любящему отцу и мужу.
Ник вздохнул, поднялся с дивана, подошел к входной двери и остановился.
– Итак, вы утверждаете, что ваша дочь ничего не знает? – спросил он. – Я вам верю, мистер Беллини, но все-таки хотел бы побеседовать с ней.
При упоминании о дочери суровое лицо мужчины смягчилось, черты лица разгладились. Он тоже встал, приблизился к Нику и горячо проговорил:
– Детектив О'Коннор, клянусь вам! Если бы моей дочери было что-либо известно, она непременно бы поделилась со мной, а я бы рассказал вам все как на духу!
– Ладно, мистер Беллини, давайте закончим пока нашу беседу, – устало промолвил Ник. – Пока поверю вам на слово. Но если у меня возникнут какие-нибудь вопросы или выяснится, что вы меня обманули, я снова приду к вам, и тогда... – Он сделал выразительную паузу.
– Да, детектив О'Коннор, я понимаю, я все понимаю, – закивал мистер Беллини, протягивая ему руку и пожимая ее.
Рукопожатие оказалось таким крепким, что Ник даже невольно поморщился. Вот это ручища...
Спускаясь вниз по лестнице и выходя из дома, он думал о том, что мистера Беллини можно вычеркивать из списка подозреваемых. Хотя бы потому, что человек с такими сильными руками не станет убивать дубинкой или каким-то похожим на нее предметом. Он просто сожмет руку в кулак и одним ударом прикончит своего врага. Нет, такому оружие не требуется...
Ник на секунду остановился и потер ладонь, которая все еще ощущала прощальное рукопожатие мистера Беллини – грузчика и счастливого отца семейства. Нет, этот человек не убивал, а значит... расследование продолжается.
Элизабет Найт неоднократно приходилось сталкиваться по работе с психиатрами, и вывод, который она для себя сделала, был такой: все психиатры делятся на две категории. Первая: спокойные, уравновешенные люди, хорошо образованные, опытные и знающие, чем и как помочь своим пациентам восстановить душевное здоровье и вернуться к нормальной жизни.
Вторую категорию представляли психиатры иного типа. Нервные, нетерпеливые, с порывистыми жестами, бегающим взглядом, мало чем отличающиеся от своих пациентов. Глядя на таких, Элизабет часто думала, что профессию свою они выбрали лишь для того, чтобы справиться с собственными неврозами и иными проблемами психического свойства. И мистер Голком, с которым у Элизабет была назначена встреча в тюрьме, к ее большому сожалению, относился именно ко второму типу. Он беспрестанно сжимал и разжимал руки, взгляд его, тревожный, бегающий, то и дело ускользал от Элизабет, движения были резкими и порывистыми.
– С Дэвидом Фергюсоном все в порядке, мисс Найт, – говорил он, сидя за столом и теребя в руках шариковую ручку. – Уверяю вас, его психическое состояние не вызывает у меня ни малейшего опасения. В течение всего срока он постоянно проходил множество тестов, и последние результаты убедительно доказывают, что реабилитация прошла успешно.
– Но он все еще зациклен на мне? – сухо осведомилась Элизабет, пристально глядя в лицо доктору Голкому.
Авторучка выпала из его рук.
«А вот и ответ на мой вопрос», – мрачно подумала она, обводя глазами маленький кабинет с зарешеченными окнами и останавливая взгляд на висевшем на стене плакате-карикатуре. Человек с напряженным лицом карабкался вверх, к вершине горы. Подпись под плакатом гласила: «От паранойи вам не убежать. Только мы вам поможем».
Миленький плакат, а главное – весьма наглядный. В любое другое время Элизабет улыбнулась бы, но только не сейчас, находясь в кабинете доктора, давшего положительное заключение о психическом состоянии Дэвида Фергюсона?
– Я прошу вас ответить на мой вопрос, доктор, – строго произнесла Элизабет. – Фергюсон все еще одержим идеей быть со мной и добиваться моей любви?
– Мисс Найт, поверьте мне как специалисту: Дэвид Фергюсон изменился, полностью изменился. Разумеется, я не могу поделиться с вами всеми подробностями... это врачебная тайна, но...
– Доктор, мне ни к чему ваши подробности! – резко прервала его Элизабет. – Я всего лишь хочу получить ответ на один, очень важный для меня вопрос: моя жизнь в опасности?
– Ну что вы, мисс Найт! – воскликнул психиатр, подпрыгнув в кресле и снова схватив авторучку с края стола. – Что вы! Разве я когда-нибудь дал бы согласие на досрочное освобождение Дэвида Фергюсона, если бы у меня имелись хоть малейшие сомнения в его психической полноценности? Если бы я на мгновение предположил, что он может причинить вам вред, то никогда, уверяю вас, никогда... – Доктор вздрогнул, и авторучка снова выпала у него из его рук. – Фергюсон абсолютно социально неопасен, мисс Найт. Поверьте мне как специалисту с большим стажем. Единственное, чем он сейчас озабочен, – мечтает вымолить у вас прощение, мисс Найт. Надеется возобновить с вами отношения.
– Что? Возобновить со мной отношения? Какие отношения? У нас никогда не было и не могло быть никаких отношений!
Она вскочила с кресла и стала нервными шагами мерить маленький кабинет, стены которого были уставлены книжными полками, и машинально поглядывать в зарешеченное окно. Доктор Голком молча сидел за столом, сцепив длинные тонкие пальцы.
– Скажите, доктор, – Элизабет, резко остановилась около стола, – а вы когда-нибудь читали полицейский отчет по делу Дэвида Фергюсона? Вам известно, что он сделал с моей сестрой?
– Мисс Найт... конечно, мне известно, что натворил Фергюсон, – опуская голову, пробормотал он. – Но я уверен, что подобного он никогда себе больше не позволит.
– Вы уверены? – недобро усмехнулась Элизабет. – И вы можете собственной жизнью поклясться, что, выйдя на свободу, Фергюсон станет тихим как ягненок? Лично я в этом сильно сомневаюсь.
Элизабет подошла к двери, рывком распахнула ее и обернулась. Доктор Голком продолжал сидеть в кресле и рассматривать плакат на стене.
– Ну конечно, можете поклясться, – тихо с яростью произнесла она. – Ведь ваша жизнь вне опасности, а до чужой вам нет дела.
И вышла из кабинета, хлопнув дверью.
Убийца сидел в машине, низко наклонив голову, и через переднее стекло внимательно наблюдал за тем, как Элизабет Найт вышла из центральных ворот тюрьмы и направилась к тому месту, где был припаркован ее автомобиль. Он мечтал оказаться к ней поближе, чтобы лучше рассмотреть ее лицо, прекрасное, неземное лицо, уловить все оттенки ее настроения, прочитать мысли, но это было небезопасно. Всюду вооруженная охрана, камеры слежения, зачем же лезть на рожон? Только идиот стал бы так легко подставляться: вот он я, ребята! Хватайте меня, вяжите. Я тот, за кем вы охотитесь.
Собственно, пока они охотились не за ним конкретно. Они искали человека, совершающего странные убийства, и никому еще из этих недоумков не пришло в голову объединить череду жутких загадочных смертей в единое целое. Пока все это – разрозненные эпизоды, отдельные фрагменты большой разноцветной мозаики, которые надо собрать вместе, чтобы получилась стройная, яркая, красивая картинка. Но очень скоро они поймут это и начнут собирать кусочки.
Нет, не они, а он. Тот самый полицейский с огромным уродливым бульдогом. Тот, который разговаривал с Элизабет около дома, где произошло очередное убийство. Этот сообразит, что к чему, начнет раскладывать маленькие фрагменты, примерять друг к другу, вертеть так и эдак... И картинка сложится.
Глядя на Элизабет, с высоко поднятой головой шагающей к своей машине, убийца думал о том, что отлично понимает ее состояние. Он чувствует Элизабет Найт, как самого себя. Сейчас она взволнована, нервы напряжены, ее душат злость и бессильная ярость. О, как тонко он чувствует Элизабет! Малейшие оттенки ее души. Острые, как иглы, цепкие коготки страха царапают сердце Элизабет, все крепче сжимая в ледяное кольцо, не дают дышать. Он так тонко чувствует это потому, что сам много раз испытывал нечто подобное. И чем глубже он проникает в душу Элизабет, тем увереннее становится сам. Страх, вечный страх быть пойманным исчезает, уступая место иному, удивительному ощущению: властью над людскими душами, а главное, над душой Элизабет Найт.
Вот и сейчас он чувствует: она в его власти, она принадлежит ему, он контролирует каждое ее движение, каждый вздох. Она – его, эта удивительная, необыкновенная женщина с красивым, одухотворенным лицом. Как сладостно это сознавать – почти так же, как и слышать предсмертные крики своих жертв, их мольбы о пощаде. Бесполезные мольбы – ведь он, насладившись ими, все равно убивал. Вот если когда-нибудь Элизабет Найт тоже попросила бы пощадить ее, оставить в живых, не убивать... она плакала, рыдала, тянула бы к нему свои прекрасные гибкие руки с тонкими длинными пальцами.
Он много раз проигрывал в уме эту восхитительную картину, но всегда обрывал свои фантазии на середине. Не позволял себе доходить до конца. Он вообще не очень любил фантазировать, его больше вдохновляли воспоминания. А их было много, очень много. И в сущности, он даже не испытывал потребности в просьбах и мольбах Элизабет. Ему было вполне достаточно, если бы она, например, просто выразила ему благодарность за то, что он спас ее – в смысле, оставил в живых. Она призналась бы ему в своей любви к нему – большой, всепоглощающей, безмерной. И он с радостью принял бы ее признание, поведав в ответ, что сам совершал все свои кровавые злодеяния исключительно ради нее. Ради несравненной Элизабет Найт. Ведь бессмертная, вечная любовь всегда требует жертв. Больших жертв. Она бы поняла его... Поняла бы?
Элизабет распахнула переднюю дверцу машины, села за руль, включила мотор. Какая у нее машина? Убийца напряг зрение. Спортивная, кажется, фирмы «Студебекер».
Автомобиль Элизабет Найт тронулся с места, выехал с парковочной площадки и помчался по дороге, ведущей к шоссе. Но убийца не последовал за Элизабет. Зачем? Во-первых, опасно себя обнаруживать, а во-вторых, ему отлично известны все ее намерения и последующие действия. Он знает о ней все. Абсолютно все.
Убийца нервно облизнул пересохшие губы и усмехнулся. Какое все-таки это восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство: знать, что люди находятся в твоей власти и полной зависимости!
Глава 7
Молодая крашеная блондинка в ярко-красном коротком платье крадучись шла по больничному коридору, испуганно озираясь по сторонам. Она старалась передвигаться на цыпочках, чтобы тонкие шпильки красных туфелек не стучали по черно-белому кафелю. Маленькую красную дамскую сумочку блондинка нервно прижимала к пышной груди. Вот наконец и последний пролет коридора... Остановившись перед дверью с табличкой «310», блондинка обернулась и, убедившись, что в коридоре никого нет, бесшумно вошла.
В палате лежал мужчина с закрытыми глазами. В вену его левой руки была введена игла, прикрепленная к тонкой стеклянной трубочке, по которой медленно капала бесцветная жидкость. У изголовья кровати возвышался медицинский прибор, по зеленому экрану попеременно плыли большие и маленькие волнистые линии. Блондинка, покачивая бедрами, шагнула к кровати, наклонилась к неподвижно лежащему мужчине, быстро оглядела его, и ее полные, ярко накрашенные губы искривились в усмешке.
– Билли, я не могу смотреть, как ты мучаешься, – прошептала она, наклоняясь все ниже и касаясь пышной грудью плеча больного. – Ты находишься в больнице уже несколько месяцев, а улучшения не наступает. Наверное, тебе здесь плохо, правда? – Мужчина молча лежал с закрытыми глазами. – Но есть одно место, где тебе будет хорошо, просто замечательно.
Блондинка присела на край кровати, поставила красную дамскую сумочку в ноги больного. Снова с опасением глянула на дверь. Никого. Потянулась к сумочке, раскрыла ее и достала маленький шприц с очень тонкой иглой.
– Я кое-что принесла для тебя, Билли, – шепотом продолжала она. – Морфин. Он поможет тебе. Успокоит тебя и твою боль. Навсегда.
Ловким движением она выдернула вставленную в вену мужчины иглу, отбросила ее в сторону и ввела вместо нее другую. Надавила поршень шприца, и бесцветная жидкость мгновенно вошла в вену.
– Вот так-то, Билли, – зловеще ухмыльнувшись, прошептала блондинка. – Больше ты не будешь чувствовать боль. Никогда. Ты вообще ничего не будешь чувствовать. Хочешь знать, зачем я это сделала? Из любви к тебе. Из сострадания. А потом не забывай, Билли, ведь по твоему завещанию я получу три миллиона долларов. Я не могу больше ждать, Билли. Три миллиона – это...
Линии на зеленом экране прибора замелькали, запрыгали; блондинка, вскинув голову, посмотрела на них, потом перевела тревожный взгляд на дверь.
– Прощай, Билли, – отрывисто бросила она и, наклонившись, коснулась пухлыми алыми губами его рта.
Схватив сумочку, она хотела спрятать в нее шприц, но в спешке больно укололась об иглу и отдернула руку. Шприц упал на пол и закатился под кровать. Искать его не было времени. Блондинка вскочила с кровати, кинула растерянный взгляд на пол и, прижав сумочку к груди, выбежала из палаты...
– Что здесь происходит? – раздраженно воскликнула Элизабет Найт, шагнув к съемочной площадке с установленными декорациями. – Что это такое? Где Броди? Где он, черт возьми?
Неподвижно лежащий на кровати мужчина, только что изображавший испустившего дух больного, открыл глаза, сел и бодро произнес:
– Наверное, он у себя, мисс Найт, или в просмотровом кабинете.
– Снято! – раздался голос режиссера Франциска, канадца французского происхождения.
Он отошел от камеры, приблизился к возмущенной Элизабет и вопросительно посмотрел на нее.
– Что-то не так?
Элизабет всегда с большой симпатией относилась к Франциску, считая его хорошим, толковым режиссером, но сегодня даже он раздражал ее. Что они все себе позволяют? Разве это ее сценарий?
Франциск выжидательно смотрел на Элизабет сквозь толстые стекла очков в черепаховой оправе и нервным жестом накручивал на указательный палец свои длинные волосы, собранные в хвостик.
– Мы снова отошли от первоначального варианта? – уточнил он.
