Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

Максаржав бродил среди прибывших на надом, приглядываясь и пытаясь узнать, чьи скакуны и борцы смогут соперничать со скакунами и борцами нойона, и пришел к выводу: мало кому удастся одолеть борцов из Булгана[Булган – обширный район в центральной Монголии, к западу от столицы.].

Человек всю жизнь помнит того, кто сделал ему добро. Если и есть в мире грех, то это великий грех забвения друга. Если и есть в мире плохие люди, это те, которые думают не о благе других, а лишь о собственной своей корысти. Разве можно назвать добрым того, кто снисходителен к врагу и причиняет зло другу? Максаржав не забыл своего верного товарища, он день и ночь думал о Того.

Однажды ему представился случай побывать в усадьбе нойона, и он узнал, что Гунчинхорло отправлена к отцу. А Того с тех пор, как они приезжали с обозом, больше здесь не появлялся, и никаких вестей о нем не было. Гунчинхорло умоляла дать ей возможность дождаться Того, но посланец нойона, невзирая на ее мольбы, забрал девушку и увез. Что с пей сталось потом, никто не знал.

Спрашивал Максаржав о друге и у госпожи – может, она что-нибудь слышала? Но та тоже ничего не знала. Того исчез, как сквозь землю провалился.

На надоме Максаржав отличился – стал победителем среди лучников.

– Не зря, видно, в свое время плетей попробовал, – шутил довольный нойон.

Знатные господа, которые смотрели состязания, сидя под навесом, перешептывались, когда Максаржав получал награды.

– Не сын ли это Ганжуржав-гуна?

– Ну что вы, – громко сказал кто-то. – Это же простой табунщик.

– Да нет, – вступил в разговор еще один. – Это сын Сандак-доржа, обедневшего гуна, а Га-нойон взял его к себе, выучил грамоте, человеком сделал. Так я слыхал. Верно я говорю, Ган-журжав-гуай[Гуай – форма вежливого обращения.]? – обратился он к сидевшему перед ним Га-нойону.

– Ну, не совсем так, – ответил тот. – Человеком он стал еще до того, как попал ко мне. А что касается грамоты, то это верно, я его выучил.

– И все же ученый человек – совсем другой человек. И не отнекивайтесь, это вы сделали из него человека. Говорят, хороший писец из него получился. И глаз у него верный – стреляет хорошо.

На надоме Га-гун встретил Очир-бээса.

– Что же это вы, милейший! Прибыли на праздник, а молодую хатан никуда с собой не берете. Может, нездорова? – спросил Очир с ехидством.

– Вот вы бы и таскали ее с собой, если вам правится. А коли у вас нет подходящей, возьмите хоть первую попавшуюся гулящую девку. – И Га-гун прошел мимо. Вспомнив, что Максаржава кто-то назвал простым табунщиком, нойон подумал: «Все порицают меня за то, что он у меня живет как батрак. И мне даже нечего на это возразить. И еще этот Очир-бээс со своими расспросами... И тут тоже нечего сказать в ответ. Кругом позор! Перед маньчжурским амбанем ползаю на пузе, и меня это даже не трогает, все безразлично стало. Нет, дома все-таки лучше! Там даже воздух живительный, как вода аршана» [Аршан – минеральный источник.].

Вскоре после поездки в столицу Максаржава отправили с обозом в Заяын-Баю. Он надеялся разузнать по дороге что-нибудь о Того и Гунчинхорло. У него была возможность ехать разными путями, но он предпочел побывать именно в тех краях, где кочевал отец Гунчинхорло. Он заранее узнал, где находится их кочевье, – через жену и детей того самого посыльного, который отвозил девушку из столицы на родину. Посоветовавшись с Цэвэгмид, он прихватил в подарок другу хороший дэли и гутулы.

Как только они прибыли в Заяын-Баю, Максаржав придумал какой-то предлог и отправился на розыски Того. Добравшись до речки Тэрхийн-гол, он стал расспрашивать местных жителей, не слышали ли они про Того. Ему сказали, что есть в этих краях Того, но и по возрасту, и по описанию это был явно не тот, кто нужен Максаржаву. И тогда он назвал имя Гунчинхорло.

– Уж не нойонова ли «хатан» нужна вам? Она живет здесь, их аил вон там, на берегу речки.

– Ас кем она живет? – спросил Максаржав.

– Вдвоем с отцом.

Максаржав отправился к реке и вскоре был возле потемневшей от времени юрты. По всем признакам аил очень бедный, скота вокруг не видно.

– Не выпускайте собак, – крикнул Максаржав, хотя собак возле юрты вроде не было. На его крик из юрты, ворча и ругаясь, вышел худой старик лет шестидесяти.

– Ты что, не видишь – у нас даже собак нет, – сердито сказал он.

– В добром ли вы здравии? – приветствовал Максаржав хозяина.

– Благодарю. А сам-то ты кто будешь? Что-то я тебя не видел ни разу. Небось какой-нибудь банди[Банди – послушник в монастыре.], приехал поиздеваться над дочкой моей. Убирайся отсюда! – вдруг закричал старик.

– Нет, отец, я нездешний. Издалека. Дайте мне напиться, и я поеду дальше.

– Чай пить надо заезжать в богатую юрту, – проворчал старик, а потом крикнул: – Гунчин! Выйди-ка на минутку. Вот тут проезжий, говорит, издалека...

Из юрты показалась девушка лет двадцати. Максаржав сразу даже не признал бывшую «молодую хатан».

– Отец, этот человек и вправду не из наших мест. Зайдите в юрту, – пригласила она. Судя по всему, Гунчинхорло тоже не узнала Максаржава.

Бедная, тесная юрта внутри оказалась довольно опрятной.

– Я Максаржав, вы не помните меня? – начал гость.

– О боже мой, точно, Максаржав, – воскликнула девушка. Вначале она показалась ему цветущей, молодой, но, приглядевшись, Максаржав заметил в глазах у Гупчинхорло затаенную боль, а на лбу – ранние морщинки. Оно и понятно, сколько горя ей пришлось пережить!

Оба не решались заговорить о Того. Гупчинхорло приготовила чай. Максаржав, как приличествует гостю, принялся расспрашивать хозяина о делах, о хошуне. Оказалось, что в их хозяйстве только и есть скота, что несколько коз. Наконец Максаржав решился сказать:

– А ведь я специально приехал к вам.

– Свою дочь я теперь никуда от себя не отпускаю, – ответил старик. – Довольно с нее самостоятельной жизни. Отдал я ее тогда совсем еще ребенком – словно в ад послал. Намучилась она. Хватит.

– Отец, но ведь этот человек совсем о другом...

– Да, мне хотелось бы поговорить с вами, – твердо сказал Максаржав.

– Я выйду, отец, надо поговорить. Ты подожди, выпей пока чаю.

– Ну ладно уж, ступай.

Они вышли, присели.

– Почему вы ничего не говорите мне о Того? – спросил Максаржав.

– Я сама хотела спросить вас о нем. Сколько мук я вынесла, ожидая его! Не думала я, что он меня обманет! – И она заплакала.

– Как вы можете так говорить! Сразу же, как только нарочный уехал за вами, Того вымолил у нойона разрешение и отправился к вам. Я сам его провожал, он обещал мне послать весточку, но с той поры я о нем ничего не знаю. Сам я приехал в ваши края с обозом и вот, оставив товарищей в Заяын-Баю, решил разыскать вас.

– Что же с ним могло случиться? Жив ли? Не знаю даже, что и подумать.

– В столице он не появлялся. А вы еще не замужем?

– Нет, конечно. Живем вдвоем с отцом. – Она помолчала. – Да, вот как все получилось. Родила я в дороге, ребенок родился мертвенький. Так и вернулась к отцу одна. Я вот все думаю о клятве, что Того дал мне. Все жду, может, приедет. – Она снова заплакала.

– Он хоть пешком, по пришел бы. Не такой Того человек, чтобы обмануть... Значит, что-то случилось. Вот я тут кое-что привез для него. – Максаржав стал развязывать дорожную суму. – Прошу вас, сохраните эти гутулы для Того. А дэли носите сами. – Он достал и другие гостинцы – конфеты, сахар и несколько монеток. – Если что-нибудь узнаете о нем, сообщите мне.

– Я буду ждать его, сколько бы ни пришлось. Распустили слух, будто у меня дурная болезнь, и нойон за это прогнал меня. Поэтому сластолюбцы обходят меня стороной.

Максаржав вошел в юрту и сказал, обращаясь к хозяину:

– Отец! Если к вам явится человек по имени Того, знайте: это хороший человек.

* * *

Максаржав благополучно вернулся домой, и жизнь его протекала без каких-либо особых событий. Цэвэгмид родила сына, но радость была недолгой, вскоре на них обрушилось горе – ребенок заболел и умер. Впрочем, долго горевать было некогда, одолевали заботы. Очир-бээс установил невыносимые налоги, и по всему хошуну шел глухой ропот.

Максаржаву было уже за двадцать, когда умер отец. Он отправился в родной аил на похороны.

– Как же я теперь буду жить с такой оравой? – сказала ему, заливаясь слезами, мать.

– Ничего, мама, – ответил Максаржав, – мы перекочуем к вам, будем жить рядом.

Га-нойон, сочувствуя осиротевшей семье, одобрил решение Максаржава и разрешил перекочевку. Вскоре они уже поставили юрту в Дунд-Хайлантае. И опять потянулись будни: работа в поле, поездки с обозами. Иногда Максаржава вызывали в хошунное управление: нужно было заменить писца. Это давало небольшой заработок. Время от времени Максаржав наведывался к Га-нойону, помогал ему. Благодаря хлопотам нойона аймачный хан специальным указом присвоил Максаржаву отцовский титул младшего гуна.

После усердного молебствия по этому случаю Максаржав случайно встретился с Очир-бээсом в одном аиле. Изрядно подвыпивший бээс разразился гневной тирадой:

– Твой Га-нойон совсем из ума выжил, подыхать ему пора! Сует свой нос в дела, которые его не касаются. Вот увидишь – начнет обниматься со своей старухой и загнется. А ведь твой род, Максаржав, не ахти какой знатный. Как говорится, титул, полученный за кровопролитие не приносит добра. Пришлось, наверное, пообивать пороги да покланяться Ханддорж-вану. Можно подумать, маньчжурский император выжил из ума! Ведь выходит, что люди, воевавшие против императорского войска, получают за это титулы! Да и Го Су, видно, совсем ослеп! Как же допустили, чтобы нищий, не имеющий даже коня приличного, стал гуном? Хочешь, одолжу лошаденку на бедность? – Очир-бээс едва держался на ногах. Он покачивался и размахивал руками. Максаржав легонько оттолкнул Очира, и тот, пошатнувшись, упал. Шапка с него слетела и покатилась по земле. Очир-бээс с трудом поднялся и, ни слова не говоря, пошел прочь. Старичок тайджи[Тайджи – потомственный дворянин.], бывший свидетелем этой сцепы, дождался, когда бээс удалится на приличное расстояние, и промолвил:

– Про Очир-бээса говорят, что его люди иной раз подкарауливают недругов своего хозяина и расправляются с ними. Избави бог прогневить такого человека.

– Кого же это они подкараулили, например?

Старик ничего не ответил.

– А вы, случаем, не слыхали про Того, табунщика нашего нойона? Сколько я ни расспрашивал о нем – пропал, как сквозь землю провалился.

– Послушай-ка, сынок, я скажу тебе, что знаю, – только чтоб меня не подводить! А то несдобровать мне. Слышал я, что люди Очир-бээса выследили Того, когда он ехал в столицу. И еще ходят слухи, будто это были люди Га-гуна.

– Так кто же они все-таки?

– Не знаю, сынок. Порасспроси-ка лучше других. Но имей в виду: с Очир-бээсом шутки плохи, он на все способен. Не забывай об этом. – И старик ушел в юрту.

«Бедный Бого! – думал Максаржав. – Неужели эти негодяи убили его? Конечно, если Очир-бээс хотел навредить Га-нойону, он постарался, чтоб слух о злодействе разошелся повсюду. Но раз этот случай не получил огласки, может, Бого остался жив... Вот беда-то! Надо будет съездить к учителю и спросить его прямо».

Подъехав к дому, Максаржав спрыгнул с коня и крикнул:

– Цэвэгмид, выйди-ка на минутку!

Тотчас же появилась Цэвэгмид и встревоженно спросила:

– Ты чего? Что-нибудь случилось?

– Я кое-что узнал о Бого.

– Ну и как, где он?

– Похоже, его убили.

– Что ты говоришь! Не может быть! Кто же это сделал?

– Наверно, люди Очир-бээса подстерегли его на дороге.

– За что же они убили его? Что он им сделал плохого?

– Они, видно, хотели опорочить учителя, свалить на него это убийство – распустили слух, будто Бого убили люди Га-гуна.

– О боже! – Она взяла повод коня, привязала его к коновязи и вслед за мужем вошла в юрту. Максаржав, присев на корточки, принялся разжигать огонь в очаге.

– Ну-ка отойди. Я сама очаг разожгу и приготовлю тебе поесть.

– Как мать? Здорова?

– Ничего. Я собралась было сбивать шерсть на войлок, но она ие дала: сама, говорит, справлюсь.

– Значит, скоро у нас будет новая кошма?

– А как же! Ты бы тоже помог сделать кошму – в подарок учителю. Надо же поблагодарить его. А то подумает: «Отросли у козленка рожки, теперь он и мать бодает!» Обязательно навести учителя.

– Хорошо, съезжу. А заодно спрошу его о Бого.

– Стоит ли? Наш нойон начнет допытываться у Очир-бээса, а тот спросит, от кого он узнал эту историю. Не нужно говорить об этом с нойоном, а то беды не оберешься.

– Действительно... Вдруг они оба сговорились и приложили к этому руку?

– Перестань! Как ты можешь говорить такое о своем учителе?!

– Цэвэгмид, дядюшка Сад собирался сделать нам морин-хур. Не знаешь, он его уже закончил?

– Нет. У него материалов не хватает, краски нигде не может достать.

– Купил бы у торговцев.

– Он бы купил, да вот только русские купцы что-то в последнее время не появляются.

– Ну, это понятно. Ведь в России смута началась. Тамошние араты поднялись против богатеев.

– Как же это может быть?

– Да вот так. Они не такие покорные, как мы. – Максаржав немного помолчал, потом заговорил снова: – Очир-бээс считает, что я не по праву получил титул гупа. Разозлился, орет во все горло.

– Он был, наверное, пьян?

– Конечно.

– Ну подумаешь, дело какое – выпил человек лишнего, вот и распустил язык. Стоит ли из-за этого огорчаться?

Вскоре Га-гун прислал за Макса ржавом, чтобы тот помог ему разобрать счета и записи. Максаржав пробыл у нойона несколько дней. Улучив момент, он все-таки рассказал нойону о Того, о том, что слышал от старика.

– До меня тоже доходили такие слухи. Но я думаю, Тот жив. Видно, нелегко ему сейчас приходится, вот он и не дает о себе знать. А подлеца Очир-бээса ты не бойся. В этой пакостной истории без него, конечно, не обошлось, только напрасно Очир думает, что это ему сойдет с рук. «Не бросай камень вверх – тебе же на голову упадет». Вот иные нойоны грызутся между собой как собаки, а в результате сами же становятся добычей чужеземцев. Помни, Максаржав, у молодых впереди длинная дорога, вам думать о будущем, вам и ума набираться. Слабый ум не выведет на правильный путь.

Слушая эти слова учителя, Максаржав окончательно уверился в том, что Га-гун не держит зла на Того.

– Говорят, в западных аймаках цирики[Цирик – военнослужащий, солдат монгольской армии.] и араты сочинили жалобу на маньчжурских нойонов, – сказал он, вопросительно глядя на учителя.

– Тягаться с маньчжурами тяжело. Но мы должны помнить: торговать с Китаем – в этом ничего плохого нет, но родиной своей торговать нельзя.

– А вот еще говорят, будто в России поднялся мятеж, будто тамошний простой люд восстал с оружием в руках.

– Великий белый хан России обладает большой силой, он словно лев в царстве животных. Ни на западе, ни на востоке, пожалуй, не найдется страны, которая смогла бы одолеть его. У южных наших соседей тоже неспокойно. Чем все это кончится? – Га-гун задумался.

Как-то Га-нойон устроил большой пир – пригласил к себе окрестных нойонов. Особого предлога для пиршества он придумывать не стал: ему хотелось поговорить спокойно обо всем, что происходит в мире, и попытаться склонить соседей к тому, чтобы они отказались платить долги китайским фирмам.

Несколько дней Максаржав хлопотал, принимая гостей, каждого – соответственно чину. Для них Га-нойон устроил скачки, состязания борцов и стрелков из лука. По обычаю, гости могли сами награждать победителей. Одни выделили для этого коней, другие – слитки серебра, третьи – шелк. Самый дорогой приз вручил Очир-бээс, чем несказанно удивил всех.

В разгар пира Га-нойон попросил Максаржава спеть для гостей. И тот запел старинную протяжную песню «Верхушка шатра». Жена нойона пошутила: «От такого голоса даже наш шатер задрожал». А Максаржав пел:

 
Пусть счастье скорее нисходит к вершине шатра,
Здесь добрые гости – для пира настала пора.
Озарены бестревожною радостью лица.
Пируйте же, гости! Пусть каждый из вас веселится.
Что было предсказано доброго – все воплотилось,
И каждое сердце отвагой теперь укрепилось.
И сильная воля, и мужество в душах живет.
Так пусть же родная отчизна навек расцветет!
 

Все хором подхватили песню. Потом выступили юролчи[Юролчи – исполнитель юролов-благопожеланий.], они исполнили свои импровизации, в которых восхвалялись горы и реки родного края. Пиршество продолжалось до поздней ночи. Захмелевший Очир-бээс отправился наконец в отведенную ему юрту. Когда он, покачиваясь, приблизился к юрте, из темноты навстречу ему вышли несколько человек, схватили его, зажали рот и поволокли куда-то.

– Если хочешь остаться живым – молчи. Только пикни – утопим в Селенге, – произнес незнакомый голос.

– Что вы собираетесь со мной сделать? Если вы грабители, то знайте: у меня с собой ничего нету.

– Не нужны нам твои сокровища! Значит, ты считаешь, что люди Га-гуна грабители! Тащи его к Селенге!

– Не губите меня, братцы! – взмолился бээс.

– А что ты сделал с Того, батраком нашего нойона?

– Мои люди подкараулили его за перевалом и избили. Там они его и оставили. Но я сделал это все по приказу вашего нойона.

– Вот как, значит, ты еще и позоришь нашего нойона!

– Га-нойон сказал, что таково его желание. Значит, за все и отвечать должен он.

– Если ты еще раз сделаешь что-нибудь во вред нашему хошуну, мы тебя из-под земли достанем!

И они снова подхватили Очир-бээса и куда-то потащили. Потом бросили. Очнувшись, он увидел, что лежит возле отведенной ему юрты...

После окончания празднества три всадника направились к злополучному лесу за перевалом. Подъехав к опушке, они спешились и стали внимательно осматривать землю – нет ли следов преступления. Вскоре один из них подозвал остальных:

– Эй, идите-ка сюда!

Двое других бросились на этот зов. Одним из приехавших был Максаржав.

– Смотрите-ка, разбитая телега. По-моему, как раз та, на которой отправился Того.

– Точно, она. Но почему вокруг нет никаких следов? Должно же остаться хоть что-нибудь. И трупа тоже не видно. Тут недалеко живут китайцы, давайте заедем к ним, разузнаем.

– Стоит ли? – засомневался один из спутников Максаржава. – Чем они нам помогут?

– Может, они что-нибудь видели или слышали. Как бы то ни было, съездить не помешает.

– Ну ладно. Давай съездим в Буянту.

– Буянту от нас не уйдет, заедем лучше сперва к старику Доржу, – предложил кто-то.

Вскоре они уже были в аиле Доржа, старика, который батрачил у управляющего Буянтской фирмой. Родом китаец, он был женат на монголке, прожил здесь около сорока лет и хорошо знал монгольский язык. Дорж принял гостей, лежа в кровати – ему нездоровилось. Жены его дома не было. Ивовая изгородь вокруг глинобитного домика местами упала, стены домишки были сплошь в трещинах и едва держались. У старого Доржа только и было скота, что одна дойная корова, да еще небольшой огородик давал ему кое-какой доход – старик растил лук и чеснок на продажу. Жили старики на грани нищеты.

– А где же твоя Ханда? – спросили гости у старика.

– Да пошла занять где-нибудь миску риса. Я-то, вишь, совсем слег. Пока здоров был – работал на фирму, как заболел – прогнали, кому я хворый да немощный нужен. А тут еще коровенка от старости сдохла. Да, не нажили мы богатства. Я сейчас больше всего о старухе тревожусь. Что с ней будет, когда меня не станет? Ведь у нее родных никого, одна-одинешенька на белом свете. Уж вы не оставьте Ханду, как умру-то. Пристройте куда-пибудь, хоть коров доить...

Старик с постели не вставал и даже не мог предложить гостям чаю.

– Дядюшка Дорж, не знаешь ли ты Того? Он был батраком у Га-гуна.

– Нет, не знаю такого. А зачем он вам?

– Да вот слышали мы, что в лесу, неподалеку от этих мест, напали на него люди Очир-бээса.

– И больше вы ничего о нем не знаете?

– Нет, больше ничего. Верно, его уже и в живых-то пет.

Старик долго не решался, по потом стал рассказывать.

– Да, не повезло парню. Он ведь тогда ночью приполз к нам. Мы его скрывали, потому что он не велел никому говорить о себе. Сказал: если узнают люди Га-нойона, что он здесь, ему не жить на свете.

– Так он, говорите, жив? – обрадованно воскликнул Максаржав. – Где же он?

– Он долго отлеживался у нас, пока не окреп. Днем мы его закрывали в кладовке, а ночью выпускали на волю подышать воздухом. Все просил, чтоб мы не сообщали о нем Га-гуну, а то, говорит, беда мне.

– Да, уж натерпелся, видно, горя, бедняга!

– Ну, а что потом?

– А как немного окреп, то с караванщиками от Буянтской фирмы отправился в Пекин. Немножко и я за него похлопотал у хозяев. По пути он хотел заехать в Великий Хурэ. Хороший парень, этот Того, помог нам – наделал из дерева рукоятей к огородному инструменту. Теперь нам надолго хватит. Собрал я ему немного еды на дорогу, старенький дэли отдал. Сначала у него ноги очень болели. Да и с ушами что-то неладно было, почти оглох. Но потом дело вроде пошло на поправку. Хотел было я позвать лекаря, да заплатить нечем.

– А что, караванщики уже вернулись?

– Нет. Они и не вернутся, нанялись для того, чтобы остаться на родине насовсем.

– А вот вы привязаны к своей Ханде, – сказал один из гостей с улыбкой.

– Да, привязан. Ведь у меня на родине, почитай, никого и родных-то нет. Кому я там нужен. Да и здесь я не нужен никому, кроме Ханды.

– Странно... В столице Того не появлялся, на Тэрхийн-голе тоже, – говорили спутники Максаржава, возвращаясь домой.

– А что, друзья! – сказал вдруг Максаржав. – Давайте поможем старику, подбросим ему иногда горсть-другую зерна или еще чего-нибудь из еды. Только никому не говорите, что Того скрывался у них. Иначе плохо придется старикам.

* * *

Вскоре прошел слух, будто Очир-бээс отправился в Великий Хурэ. Возвращался он в сопровождении большой группы нойонов и их жен. Чтобы строить лодки и плоты для переправы через Селенгу, к реке согнали множество людей. Пока готовилась переправа, нойоны расположились на берегу реки – здесь вырос целый городок из шатров и палаток. Повсюду сновали мастера-плотники, приближенные и челядь нойонов. Среди слуг шли разговоры: «Вот какой тарарам поднял «овсяной гун», а ведь титул он свой получил с помощью интриг». На берегу реки Ачутын-гол тоже разбили лагерь и, устроили там пиршество. Когда переправлялись через Селенгу, одна из женщин, сопровождавших Очир-бээса, уронила в воду золотой браслет, украшенный самоцветами, и бээс приказал собрать лучших пловцов, чтобы те нашли браслет на дне реки. Пловцы ныряли до изнеможения, но найти драгоценное украшение не смогли. Очир-бээс пришел в ярость.

– Остолопы! – орал он. – Вы нарочно оставили лежать на дне реки дорогую вещь, чтобы потом самим поживиться. А может, нашли да припрятали, а? А ну-ка, откройте рты! Вы, разбойники, ведь на все способны!

Но проверка ничего не дала. Тогда бээс приказал выпороть пятерых ныряльщиков и, не дав пм ни медяка за труды, отправился дальше.

* * *

Летом тысяча девятьсот одиннадцатого года Максаржав поставил юрту на летнике в степи, носившей название Средняя Хайланта, к северу от горы Ундур-ула. Стояло погожее лето, травы поднялись высокие, сочные. Скоту было вдоволь корму. Степь благоухала разнотравьем, Селенга спокойно несла свои прозрачные воды. Казалось, не только все живое, но даже ивы на берегу реки радовались прекрасному лету. Мир и спокойствие царили вокруг.

Как-то Максаржав вместе с соседями отправился в лес за дровами и привез с Цурайского перевала воз отличных бревен. Потом он поехал в хошунное управление. Там его нагрузили работой – пришлось переписывать столько бумаг, что даже пальцы сводило от боли.

Однажды к их аилу прискакал на взмыленном коне всадник. Он ловко спрыгнул на землю и вошел в юрту. Поздоровался, спросил хозяина и вручил Максаржаву срочную бумагу из аймака. Потом незнакомец поспешно сменил коня и ускакал. Бумага, которую посланец вручил Максаржаву, была подписана чин-ваном Ханддоржем. Максаржаву предписывалось через месяц явиться для прохождения службы в Кобдо. Прочтя повестку, Максаржав долго сидел молча. Встревоженная жена поспешила выпроводить ребятишек на улицу, но мужа ни о чем расспрашивать не стала, ждала, пока сам все расскажет.

– Меня посылают на западную границу, – сказал он наконец.

– О боже! Как же это?

– Приказ есть приказ, ничего не поделаешь. Через месяц велено явиться.

– Что ж теперь будет-то? – в отчаянии прошептала Цэвэгмид.

– Что будет? Да то и будет – поеду, коли велят. Разве я посмею уклоняться от выполнения такого важного распоряжения!

– А когда вернешься?

– Тому, кто идет на военную службу, таких вопросов не задают. Так же, как и охотнику перед охотой.

– Придется мне, видно, тебе и зимнюю одежду готовить. А до этого ты ничего не знал?

– Помнится, учитель говорил об этом как-то, но не очень определенно.

– Матери-то сообщишь?

– Скажу, но не сразу. Вот приготовим все, а потом и скажем, только как-нибудь поосторожней. Да, трудно вам придется без меня.

– Ничего, как-нибудь перебьемся. Вот тебе-то здорово достанется, такой долгий путь! Сколько же уртонов[Уртон – расстояние между станциями, где меняли лошадей (примерно 30–40 км).] будет до Кобдо?

– Да уртонов пятьдесят, не меньше.

– Ой, как далеко! Матери ничего пока не говори, а учителю сообщить надо.

– Конечно, – проговорил Максаржав и замолчал. Цэвэгмид тоже сидела молча. На краешек тоно сел воробей. Цэвэгмид заметила птичку и подняла голову.

– Пусть сбудется то, о чем щебечет эта пичужка.

– А знаешь, что она говорит? «Стыдно, стыдно!» Это она тебе говорит, потому что ты плачешь, – пошутил Максаржав.

– Неправда, я не плачу. И вовсе не эти слова щебечет птица. Она тебе поет: «Отправляйся-ка ты на службу, незачем тебе сидеть около вздорной бабы».

– Ах, так ты рада, что я уезжаю?

– Да нет, не рада. Но разве способна женщина удержать мужа, если его призывают на государственную службу? Тяжело мне с тобой расставаться, и дети будут скучать без тебя, но мы потерпим, Ма-ху, дорогой. Может, родные помогут, не оставят нас одних. Только вот никак не соображу, что же тебе дать в дорогу. Спрошу-ка я у матери.

– Конечно, поначалу тяжело вам будет, но потом привыкнете. Смотри не балуй детей без меня.

Перед отъездом Максаржав решил навестить учителя и посоветоваться с ним.

– Трудное это дело – поддерживать нормальные отношения между монголами и китайцами, – сказал Максаржав Га-гуну. – Читал я маньчжурские законы. Очень хитро они составлены. Вот взять, к примеру, закон об уртонной повинности. Он гласит: «На китайских уртонах необходимо держать по тридцать коней, на каждого из которых от казны выделяется по шесть шэнов бобов и по два зоча[Шэн и зоч – китайские меры емкости для измерения сыпучих тел.] соли. Уртонщикам выплачивается по одному лану серебра на двоих». И тут же написано: «Низших служащих и смотрителей монгольских уртонов направлять на эту работу без оплаты в порядке повинности». Как же это все понимать? Для китайцев одно, а для монголов другое?

– Запомни, сын мой: если вы, молодые, не добьетесь возрождения нашего государства, то больше некому это сделать. Старики говорят: «С соседом надо жить в согласии». У маньчжурского императора не хватает силенок, чтобы проглотить Монголию. А знаешь почему? Потому что монголы издавна боролись за свою землю. Сумеет ли ваше поколение освободить страну от китайского ига? Ведь людей у нас, в Монголии, неизмеримо меньше, чем в Китае. Тут и сравнивать-то нечего – это все равно что в мешок с рисом всыпать чашку ячменя. Перемешается ячмень, да так, что и зернышка ячменного в мешке не отыщешь. На нашу землю зарятся не только маньчжуро-китайцы – и Страна Восходящего Солнца, и великий белый хан, и Америка, и Германия не прочь расхватать Монголию по кусочкам. И так уже наши женщины, выйдя замуж за китайцев, становятся совсем китаянками, а об их детях и говорить нечего. Боюсь, как бы всем нам не пришлось надеть ватные штаны да заняться землепашеством, подобно китайцам. Скоро, пожалуй, исчезнут и язык монгольский, и сами монголы. Растворимся мы в чужом государстве, и нашей нации придет конец.

Максаржав не выдержал и прервал Га-нойона:

– Что вы такое говорите, учитель?!

– Если вы не станете думать обо всем этом, то так и будет. Придет время, и нашими жинсами – знаками княжеского достоинства – будут забавляться дети. Надо, надо думать о возрождении государства. Только очень важно выбрать момент. Иначе те, кто поспешит, уподобятся кукушке, которая раньше всех прилетела, закуковала да язык отморозила. Боюсь, что тебе надоели мои поучения. Много лет я тебе толкую об одном и том же. Теперь ты стал совсем взрослым, сам можешь во всем разобраться. Чувствую я: вот-вот что-то должно произойти. Пойми, таким, как я, старикам, уже ничего в жизни по изменить. А вот если молодежь отойдет от праведного дела, тогда позор вам. Сейчас среди молодых немало людей образованных. А с умом да с деньгами можно поездить по свету, посмотреть, как в других странах люди живут, поучиться. И запомни вот что: простой люд, чернь, надо всегда держать в узде, а строптивых – прижимать, не то они сядут тебе на шею.

Так поучал Максаржава старый учитель. На этот раз нойон усадил его рядом с собой, принимал и угощал как равного. На прощанье он подарил любимому ученику кусок шелку на дэли, слиток серебра и красивую чернильницу с кисточкой для письма.

– Счастливой тебе службы, сынок, – сказал он, расставаясь.

«Что-то вот-вот должно произойти!» – такое Максаржав слышал уже от многих, да и сам часто об этом думал.

Перед тем как отправиться на службу, Максаржав съездил в Нампанский монастырь, накупил припасов. Потом побывал в Шапхын-Сайрте и рассчитался там с долгами, накупил еще всякой всячины для хозяйства. И в начале первой осенней луны выехал из дому.

Максаржава сопровождали двое земляков. За собой он вел в поводу запасного копя, на которого погрузил поклажу. Путники миновали Голубой перевал и теперь приближались к Гурту. «Хангай... любимый мой край, родные горы и реки, – думал Максаржав. – Леса, богатые ягодой, зверем. Благословенный Хангай!» На Гуртском перевале всадники спешились, бросили по камешку в обо, сели и закурили. Спутники Максаржава преклонили колена, потом бросили на все четыре стороны по кусочку из жертвенных кушаний и поднялись на вершину обо. И тут все трое, каждый про себя, дали традиционную клятву: «Клянемся вам, предки, клянемся тебе, родной нутук, в том, что верой и правдой будем служить родной стране и народу!» Потом они снова тронулись в путь.

С перевала открывалась широкая долина Селенги – стада и отары на пастбищах, то тут, то там волнующиеся нивы, дымки над кровлями юрт, повозки, запряженные быками, караван верблюдов, мерно шагающий по узкой извилистой дороге. Над головами путников с криками проносились стаи диких гусей и уток, а высоко в небе, над вершиной Ундур-улы, парил горный орел. При виде этой картины у Максаржава защемило сердце, захотелось остаться здесь, в этих родных и милых сердцу местах.