Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Нет, Ма-гун, возьми меня с собой. Я хочу сражаться вместе со всеми. Не могу я оставаться здесь, когда ты там один!

– С чего это ты взял, что я один? Со мною будут три сотни бойцов. А тебе надо остаться.

– Ни за что!

– Ах, ты отказываешься выполнять приказ командующего?

– А ты возьми да и прикажи выпороть меня!

– Некогда мне сейчас этим заниматься, а не то выпорол бы! – И он вышел из юрты.

Под звуки труб войско двинулось в поход. Того быстренько собрал еды на дорогу и поскакал вдогонку.

– Что ж это они, считают меня ни на что не годным человеком? Словно я ничего не умею, как только прислуживать! Тысячи человек из разных мест прибыли сюда, чтобы участвовать в сражении, а я чем хуже? Они, значит, будут бороться за свободу родины, а мне сидеть сложа руки? – обиженно бормотал он себе под нос.

Ориентируясь по следам и по облаку пыли, поднятой отрядом Максаржава, он нагнал своих у самого берега реки. К Максаржаву, правда, не подъехал, а спешился в сторонке и принялся внимательно осматривать ружье, время от времени искоса поглядывая на жанжина. Наступил полдень. Того достал свои припасы и приблизился к Ма-гуну.

– На, подкрепись! – Голос Того звучал нарочито грубо, когда он передавал Максаржаву кувшин с чаем. Тот ничего не сказал, выпил чаю, но есть ничего не стал и снова прилег. Того тоже лег рядышком. Вскоре он задремал и не заметил, как Максаржав куда-то исчез. Едва обнаружив это, Того схватил ружье, не вполне понимая, что происходит и что за люди суетятся вокруг. Все разбирали коней, и Того тоже вскочил на первого попавшегося. Теперь он явственно различал впереди китайцев, которые отчаянно отстреливались. Возле самого уха – Того это почувствовал – просвистела пуля. Другая пуля пробила ему полу дэли. «И зачем это я вырядился в праздничный дэли? Ведь испортят хорошую вещь», – мелькнула мысль. Взглядом он выхватил из гущи боя Максаржава, который отчаянно и сноровисто, как лозу на ученьях, рубил неприятельских солдат.

– Цирики, вперед! Ура! – услышал Того голос Ма-гуна.

«Вот это действительно бесстрашный воин! – подумал Того. – Даже не ожидал от него... Только бы он остался цел и невредим!» Того мчался вперед, стараясь не отставать от Максаржава. По берегу реки метались обезумевшие от страха верблюды. Китайцы дрогнули и побежали, но, отступая, наткнулись на засаду. Их преследовали, рубили, обстреливали со всех сторон. Четверых или пятерых уложил сам Того. В сумятице боя он потерял из виду Ма-гуна. Да и искать его сейчас было недосуг. Того охватил азарт боя. Вот он догнал вражеского солдата, занес саблю, целясь в голову, но тут его окликнули, и Того услышал приказание командира: «Этого, в синем мундире, взять живым!» Вдвоем с подскакавшим цириком они погнали пленного в тыл. Сражение затихло, китайцев больше нигде не было видно. Группа цириков осматривала брошенные китайцами тюки.

– Здесь архи, смотри-ка, архи! А это что такое?

– Порох, наверное?

– Да нет, не порох, а табак.

– А тут сигареты!

К ним подъехал Максаржав.

– Немедленно прекратить! – крикнул он. – Все имущество сдать в казну, и впредь чтоб никакого мародерства! Все, что захвачено, надо переписать, мы раздадим это добро беднякам!

На другой день Максаржав позвал Доржа и распорядился, чтобы от каждого эскадрона к штабной палатке прислали двух цириков. Когда цирики собрались, спешились и расселись возле палатки на корточках, Максаржав велел трубить сигнал построения. Он приказал вывести перед строен пленных. Дрожащих от страха китайцев привели и заставили встать на колени перед двумя Гунами.

– Пришел час расплаты за столетия, в точение которых вы беспощадно угнетали монголов, отбирали у нас последнее, – сказал Максаржав.

– Мы вырвем у вас сердце и окропим его кровью священное знамя нашего государства! – добавил Дамдинсурэн.

Один из китайцев выступил вперед.

– Пощадите нас! Мы ни в чем не виноваты.

– Не виноваты? А не вы ли с оружием в руках явились на чужую землю, не вы ли убивали и мучили наших людей? – гневно воскликнул Дамдинсурэн.

– Если к пленным нет больше вопросов, увести их в овраг! – заключил Максаржав. – Выполняйте приказ!

Несколько цириков, окружив пленных, повели их к оврагу.

– Нельзя давать врагу пощады, – продолжал Максаржав. – Знайте, если хоть одни из наших попадется им в лапы, они его не пощадят! А сейчас пусть подойдет сюда Хада-дзанги.

Из толпы вышел человек лет пятидесяти, в мешковатом коричневом дэли, с торчащей на затылке косичкой. Он опустился перед жанжинами на колени.

– Что ты взял из китайского имущества? – строго вопросил его Дамдинсурэн. – Это какой же пример ты подаешь цирикам? Первым бросился грабить!

И тут раздался плаксивый голос одного из хошунных правителей:

– Помилуйте его, уважаемые жанжины! Что же это за война, если победителям даже трофеями нельзя попользоваться! Ведь китайцы столько лет обирали нас! А мы все захваченное честно поделили поровну...

Вперед выступил тагнинский Лувсан.

– Мы воюем не ради добычи, как полагают некоторые. Мы добываем в боях несравненно более ценное – свободу родины!

– Хорошо сказано! – воскликнул Максаржав. – И пока мы не добьемся этого, надо проявлять выдержку и терпение.

Вскоре все трофеи были сложены возле командирских палаток. Захваченное оружие распределили между эскадронами и полками, а патроны оставили в штабной палатке.

Максаржав хорошо знал хошунного правителя До, выступавшего в защиту Хада-дзанги, это был известный трус, всячески избегавший схватки и при малейшей опасности готовый дать дёру. Вот и сейчас он, невзирая на приказ командующего, выступил в защиту мародеров. Максаржав велел наказать его перед строем – двадцатью ударами плети, а кроме того, лишить звания.

– А Хада-дзанги, – распорядился Максаржав, – всыпьте тридцать ударов. Его я тоже лишаю звания. Все, что они награбили, отобрать и сдать в казну! Люди давно жалуются, что он скверно обращается с цириками. Теперь вы его самого хорошенько поучите. Замечу за ним снова что-нибудь неладное – накажу еще строже!

* * *

В сражении у реки Шивэртын-гол монгольское войско прошло хорошую школу. Из аймаков и хошунов непрерывно поступало пополнение. Был отдан приказ – продовольствие экономить, отпускать из расчета один баран на двадцать пять человек и один бык – на сто. Велено было закупать пшено и муку у русских купцов, по денег зря не тратить.

Для командующих были поставлены две жилые юрты и одна штабная. Позади штабной установили еще одну юрту – кухню. Вокруг лагеря вырыли ров, выставили сторожевое охранение. По обе стороны от юрт командующих – чуть поодаль – разбили палатки для командиров полков. А перед палатками, где разместились цирики, установили войсковое знамя, возле которого стоял часовой. Знамена полков развевались у входа в палатки полковых командиров. Знаменосцами выбирались самые сильные: дело в том, что в походе знаменосец должен был повсюду следовать за командующим, высоко подняв знамя, чтобы его было видно издалека – за ним ехало все войско.

В стороне от лагеря разбили палатку, где хозяйничали женщины из окрестных аилов, в их обязанности входила стирка белья и шитье полотнищ для знамен. Кормились они из солдатского котла. Цирики нередко спорили из-за того, кому нести еду в их палатку. Однажды из-за этого даже драка произошла. Как только об этом случае узнал Максаржав, он распорядился отправить женщин по домам.

И вот настал день, когда после очередного построения и переклички выяснилось, что число цириков в войске достигло трех тысяч. Перед строем был оглашен приказ командующих: награждались бойцы, отличившиеся в бою у Шивэртын-гола. Те, чьи имена упоминались в приказе, выходили, становились перед строем и совершали молитву знамени. Потом на шею каждому повязывали ленточку – знак отличия, некоторым вручали еще по пачке табака. Обойдя строй своих воинов, Максаржав и Дамдинсурэн поздравили их с победой.

Монгольское войско со всех сторон обложило Кобдо, заставы на всех дорогах задерживали китайцев, стоило им только выехать из города. Китайцы усиленно вели работы по укреплению Казенного городка, издали было видно, как они, словно муравьи, копошатся в крепости.

Дамдинсурэн, который видел, как мужественно сражался Максаржав в последнем бою, проникся к нему еще большим уважением.

– Жанжин, – обратился он к нему однажды, – вы любите песни и музыку?

– Что это вы вдруг называете меня жанжином? – откликнулся Максаржав. – Вы же старше меня и по возрасту, и по званию... Ну, а что касается музыки, то очень люблю и музыку, и песни.

– Говорят, что командир дюрбетского полка Парчин сказывает старинные предания и хорошо играет на товшуре[Товшур – национальный музыкальный инструмент.]. Может, пригласим его? Позовем и других командиров, выпьем по чарке, послушаем певца.

– Согласен. Нужно только прежде распорядиться, чтобы усилили караулы.

Вечером Дамдинсурэн собрал командиров, явился со своим товшуром и Парчин. К приходу гостей юрту тщательно прибрали, на маленьких столиках расставили угощенье: архи, разную снедь. Парчина усадили на почетном месте.

– Сколько вам лет? – спросил его Дамдинсурэн.

– Пятьдесят семь.

Максаржав встал.

– Уважаемые командиры! Прошу вас наполнить чарки. Мы с вами успешно провели этот бой, скоро нам предстоит новое сражение с маньчжуро-китайцами. Помните: для нас лишиться Западного края – все равно что лишиться ноги или руки. Итак, за успех нашего дела! – Он поднял чарку с вином, остальные последовали его примеру.

Дамдинсурэн, держа в руке наполненную чашу, подошел к Парчину.

– А теперь мы просим вас спеть нам какое-нибудь древнее сказание. – И он преподнес чашу певцу. Тот принял ее стоя, выпил до дна, а затем, поставив чашу на стол, взял свой товшур и запел. И перед взором каждого из сидящих в юрте как бы возник образ сказочного богатыря в кольчуге и шлеме, с луком и колчаном, представились знаменитые горные вершины: Хар-хира, Цамба-Гарав, Алтай-Сутай, Отгон-Тэнгри, Таван-Богдо. Мелодия лилась, и в ней слышалось пение птиц, бряцание старинных клинков. То была песнь о сражениях богатырей, об их победах, о встречах после долгой разлуки с любимыми. И каждому, кто слушал сказителя, вспоминались родные края, жена, дети. И только Парчин, казалось, был далек от всей этой обыденности, он унесся в неведомую даль...

Максаржав думал о доме. Ему виделись булганские степи Хангая, широкая долина Селенги, вершины Хайлантая, Гунчин-Гурт, Цаган-Бургас, Цурайн-Дава, озеро Уран-Того. Высоко в горах в образовавшейся в незапамятные времена впадине возникло это озеро с отвесными берегами, которое по форме напоминало котел. Потому и назвали его Уран-Того, что означает «искусный котел». Три горы обступили озеро, словно три огромных камня, на которых устанавливают котел над костром. В этих горах множество укромных мест: небольших рощиц, покрытых сочной травою лужаек. Максаржаву вспомнилось, как он любил приезжать к озеру. Спрыгнув с копя, он отпускал его пастись на ярко-зеленых лужайках. А какие чудесные картины можно было наблюдать в горах Урап-Бурхэр и Жилэв! Какое многоцветье каменных россыпей! Тихо в горах, только слышится порой трубный голос изюбря да размеренное кукование кукушки.

А Дамдинсурэну вспомнилась Барга. И на ум вдруг пришло халхаское выражение: «Жить бы мне вечно, любуясь тобою». Далеко остались и река Халха, и величественные отроги Ном-рога, и голубые воды Буир-нура. «Что станется с людьми, которые живут на этих землях, у этих вод? Придут ли счастливые и мирные времена для них? Мне надо бы сражаться у себя на востоке, а меня вот занесло сюда, на запад...»

Один из командиров, уроженец улясутайского края, вынул из-за голенища трубку и закурил. Он слушал певца, вспоминая снежную вершину Отгон-Тэнгри, сияющую в лучах солнца, как остроконечный шпиль ганжира[Ганжир – островерхая башенка, деталь национальной культовой архитектуры.]; бескрайние пески и редкие ключи среди пустыни, дороги, извивающиеся между барханами... «В опасный путь пустился я, – думал он. – Но зато хоть дети мои станут счастливыми. Отец мой ничего, кроме издевательств да окриков, не знал, так и помер, не дождавшись победы над чужеземцами. В Улясутайском крае горы перемежаются долинами так, будто кто-то нарочно расставил их в таком правильном порядке. До чего же хороши места, где ты родился и вырос!» В звуках товшура слышались ему голоса птиц, купающихся в водах Ойгон-пура и Вус-пура. Вспомнилось и озеро Холбо-нур, на котором иной раз столько птиц собирается, что кажется, будто вода в нем кипит; вспомнилась и гора Маргац-ула, ее неприступные кручи и суровые скалы. Все словно говорило: «Будь батором, решительным и храбрым. И пусть душа твоя будет прозрачной и светлой, как воды родных озер!»

В запасе у Нарчина было столько песен и сказаний, что он мог петь несколько дней подряд. Но сегодня он решил исполнить только одну. Парчин кончил петь и отложил товшур. В юрте наступила тишина. Потом раздались голоса:

– Хорошо! Как хорошо он поет!

– У нас, монголов, есть добрый обычай, – сказал Максаржав, – перед сражением собираться вот так и слушать старинные песни да сказания. Мы просим вас завтра спеть и для цириков. Хорошее настроение у бойца – великое дело! Спойте им что-нибудь героическое. А сейчас давайте поблагодарим Парчин-гуая и продолжим нашу пирушку!

Все оживились, зашумели и принялись за угощение. В конце вечера Максаржав напомнил командирам:

– Позаботьтесь, чтобы бойцы хорошо отдохнули да чтоб сыты были. Окрестным хошунам, я знаю, нелегко снабжать нас продовольствием, так что припасы расходуйте экономно. Иной раз люди ссорятся из-за того, что каждый норовит получить кусок пожирнее. Жадность надо пресекать.

Кто-то из командиров подал голос:

– Правильно! Здесь не нищие попрошайки собрались, чтобы драться из-за куска. И мы сюда не обжираться приехали.

– Командиры должны показать пример – не обязательно каждый день есть одно лишь мясо. Существуют ведь еще и молочные продукты.

Когда все начали расходиться, Максаржав задержал Парчина.

– Давайте-ка посидим еще, чаю попьем. Если вы, конечно, не устали. Садись и ты с нами, Бого. Что-то спать сегодня совсем не хочется. Ну, рассказывайте, какие новости?

– Да какие новости... Что знал, то забыл.

– Как это забыл? Вон сколько песен в памяти держите. А тут – забыл.

– Хорошие вести, даже заткнув уши, услышишь и запомнишь. А плохое, хоть сто раз повторяй, забывается. Довелось мне как-то быть проводником у русских ученых-путешественников. Много интересного узнал я от них. Рассказывали они, к примеру, о главном городе белого хана – Петербурге – и картинки мне показывали. Людей там, говорят, множество: кто пешком ходит, кто в конном экипаже ездит, а кто и в самоходной повозке. Разве только на собаках не ездят. Хотя, говорят, есть у них места, где и собак запрягают. А улицы в том городе, рассказывают, длинные – каждая чуть ли не с уртон будет. Так вот, ездил я с этими путешественниками, рассказывал им наши предания. Многое у них перенял. Знаю, есть в их краях и огромное море, и широкие реки. А бог у русских и вера ихняя совсем не такие, как у нас. Звонят они для бога в колокола и храмы строят высокие. А дворец русского хана и вовсе немыслимой величины! Конечно, на то он и хан, чтобы жить в таком городе и в таком дворце.

– Много, говоришь, там у них народу?

– Что муравьев в лесу! Бедняки у них, как и у нас, бедные, а богачи – те уж нашим не уступят, у некоторых, говорят, миллионы накоплены.

– А языку их ты не научился?

– Да времени слишком мало было. Два-три слова всего запомнил. Чужие слова, если в них нет надобности, быстро забываются. Сами-то они по-монгольски бойко говорили. Хорошие это были люди – прямые и честные и ко мне уважительно относились. У них если «да», так «да», а коль «нет», так уж «пот». Если на кого рассердятся, то за дело. Но, надо сказать, и отходят быстро. Рассказывали они мне еще об одной стране, Германия называется. В других странах, говорят, в юртах, как у нас, не живут. В России дома все больше деревянные, а крыши из соломы, в Германии же дома кирпичные. Есть, говорят, специальные дома, где поют и пляшут. Я со своим товшуром, бывало, спою русским что-нибудь, так они мне деньги за это давали. Люди у них питаются больше всякой зеленью да овощами, мяса мало едят. Пел я и у русских нойонов, заработал немного денег и накупил гостинцев домашним.

– На юге[Имеется в виду Китай.] люди тоже едят много зелени, да к тому же еще такой, что в море растет. Трава да рыба, тем и живут, – заметил Дамдинсурэн.

– Русские говорили: у нас в городах красиво, как в раю. Оказывается, и на земле есть райские страны. Показывали мне картинку, дворец Петра-хана на берегу большого моря. Вот уж поистине рай земной. Ночью там, сказывали, солнце светит, а зимой в нем тепло, совсем как летом.

– Нашу Монголию бог не жалует, далеко нам до такого рая, – сказал Дамдинсурэн.

– Видно, за грехи предков не жалует, – вступил в разговор Максаржав, – они ведь сколько лет народ под каблуком держали. А вот у нас в Булган-Хурэ монахи тоже устроили для себя райский уголок.

– Тот чудесный райский дворец для русского хана, говорят, построили такие же, как мы, бедные люди. Уменье тут нужно да ум большой, – задумчиво сказал Парчин.

– Есть и у нас умные люди. Но с одним умом далеко не уедешь. Если нет денег, то и ум не поможет, – вставил Максаржав.

– А что, жанжин, если всем людям – богачам и бедным – разделить богатство поровну, а остальное отдать в казну? Государство станет богатым, тогда и у нас город-рай построить можно.

– Мысль неплохая, хорошо придумал. Только, видишь ли, есть люди, которые не любят трудиться. Такой скот пасти ни за что не захочет, лучше будет бродить по аилам, подаяния просить.

– Такая уж, видно, у них судьба, – вздохнул Дамдинсурэн.

А Парчин возразил:

– Судьба тут, пожалуй, ни при чем.

– Ну, вот и поговорили, – Максаржав обернулся к Пар-чину: – Устали небось? Поздно уже, пора и отдохнуть.

Тот поднялся и, прощаясь, сказал:

– Доброй ночи, жанжины-министры.

Когда Парчин вышел, Максаржав кликнул адъютанта:

– Вели сказать цирикам из полка Парчина, чтоб берегли своего командира. Нельзя нам терять такого искусного тульчи[Тульчи – народный сказитель, певец.]. Передай: если с Парчином что случится, не сносить им головы!

– Слушаюсь, жанжин, – ответил тот и вышел.

В юрте стало свежо, видно, к холодному дождю. Максаржав долго не мог уснуть, его одолевали заботы: «Одежда у цириков истрепалась, продовольствие приходится возить издалека. А тут еще и денег из столицы не присылают. Что, если к китайцам подоспеет подкрепление? Надо скорее выступать». Он поднялся и кликнул Того. Тот немедленно отозвался:

– Что случилось? Почему вы не спите?

– Передай, чтоб Дамдинсурэн зашел ко мне.

Того быстро оделся и вышел. Вернувшись, разжег очаг.

Пришедшему вскоре Дамдинсурэну Максаржав сказал:

– Извините, что побеспокоил вас, поспать не дал. Что-то тревожно у меня на душе, хочу посоветоваться. Может, нам все же попытаться подорвать крепостную стену, как предлагали дюрбеты и урянхайский Лувсан? А с другой стороны, если из этого ничего не получится, что делать тогда?

– Придется брать крепость штурмом.

– Давайте попробуем. Эй, Дорж, позови-ка Лувсана!

Явился Лувсан.

– Ну, как настроение у твоих людей?

– Какое может быть настроение? Развлекаются чем могут: скот забивают, болтают о том о сем, покупают и продают, а иной раз и подерутся...

– Сколько тебе надо пороха, чтобы подорвать крепостную стену?

– Если русского, то, пожалуй, бочки хватит. А монгольского понадобится не меньше пятидесяти жинов[Жин – мера веса, около 600 г.].

– Откуда у нас русский порох! Наш, монгольский, конечно. Возьми, сколько надо. А как ты думаешь все это проделать?

– Нужен подкоп. Начнем подальше от крепости, поэтому нам потребуется несколько суток.

– Сколько именно?

– Трое-четверо.

– Ну, а потом?

– Доберемся до стены, заложим под нее порох и подожжем. И будем ждать взрыва.

– А каким образом вы подожжете порох?

– Можно по-всякому. Например, фитиль установить да прижечь его угольком.

– А если поставить худж[Худж – тонкая курительная свеча.]?

– Можно, пожалуй... Только где мы найдем достаточно длинный худж?

– Достанем у лам в храме. Надо взять целую пачку, так будет вернее. А люди уйти успеют?

– Конечно, жанжин! Люди быстро убегут. А рыть мы будем ночами.

– Ну, Лувсан, желаю успеха! Начинайте прямо с сегодняшней ночи.

– Слушаюсь!

На следующий день полки стали готовиться к штурму. Была разработана целая система сигналов для связи. Группу цириков отправили в лес – нарубить жердей для штурмовых лестниц. Доржу поручили обеспечить взрывников порохом.

* * *

Халхаский Го-гун поставил палатку и юрту довольно далеко от расположения своего полка и с четырех сторон установил караул. Возле входа в юрту приказал укрепить полковое знамя.

– Чего это Го-гун расположился обособленно? – спросил Максаржав и получил ответ:

– Да он всегда так: затворится в своей юрте и нигде почти не показывается.

К юрте Го-гуна то и дело приводили баранов, таскали кумыс и архи. Он посылал своих цириков за два-три уртона от лагеря, и те всеми правдами и неправдами добывали для гуна провизию.

– А что, Го-гун сейчас у себя? – поинтересовался Максаржав.

Оказалось, у себя. Максаржав соскочил с коня возле юрты гуна и вошел в нее. Го-гуна он застал в объятиях какой-то девицы. Увидев командующего, тот нисколько не смутился и сказал, сладко зевнув и потягиваясь:

– Заходите, заходите, дорогой министр.

Девица испуганно вскочила с кровати и натянула дэли. Максаржав велел позвать Дамдинсурэна.

– Подать гостю кумыса! – рявкнул Го-гун. Он нехотя поднялся с кровати, в душе проклиная непрошеного гостя.

Максаржаву очень хотелось пить, но он не притронулся к чаше с кумысом. Вошел Дамдинсурэн, и Максаржав, приказав слуге и девице выйти, обратился к Го-гуну:

– Да есть ли у тебя стыд и совесть? Вот так, средь бела дня, забавляться с женщиной, позоря святое знамя государства и звание военного командира! Ну ладно, об этом будет доложено богдо-хану. Пусть рассудит, кто из нас прав. Если прав ты, то придется нам выписать сюда китайских потаскушек на усладу цирикам и командирам. Тысячи людей едва не помирают с голоду, иным даже и спать не на чем, есть такие бедняки, у которых нет ни копя, ни седла, а ты решил накануне сражения развлечься? Посмотрим, каков ты будешь в бою! Если все командиры станут нежиться с бабами, кто поведет солдат на штурм?

– Но ведь я нарочно поставил юрту подальше от лагеря, чтоб никто не знал...

– Ах вот как, никто не знал, говоришь! Да на тебя же твои бойцы смотрят! Ладно! Мы спросим мнение цириков. И если люди скажут, что я неправ, то с амбанем разделаешься ты один, мы оставим тебя здесь развлекаться с девицами и воевать, а сами разойдемся по домам.

– Да что вы на меня набросились! Но мужчина я, что ли? А сами вы другие?

– Другие, совсем другие, уважаемый Го-гун, – твердо сказал Дамдинсурэн.

– Ну ладно, понимаю... Но ведь вы небось тоже шастаете по аилам. Тоже небось хочется насладиться жизнью, а то вдруг помереть придется на войне. – И Го-гун, вытаращив глаза, заорал: – Жавсанханда!

В дверях юрты появилась девица.

– Выйди, грязная тварь! Вон отсюда! – повысил голос Максаржав. – И чтоб не марать больше воинскую честь!

Девица исчезла.

– Пойдешь с нами, – приказал Максаржав сластолюбцу.

– Никуда я не пойду. Кто вы такие? Я владетельный гун, этот титул пожалован мне богдо-ханом! Я сам себе хозяин!

– Значит, не пойдешь? Забыл, что пока еще я здесь министр и командующий! – Максаржав быстро встал, бросил взгляд на плеть, видневшуюся из-под седла, лежащего у степы, схватил ее и изо всей силы хлестнул Го-гуна.

– А ну, выходи!

Го-гуна усадили на коня и подвезли к строю командиров. Здесь его ссадили с коня, спустили штаны и еще не остывший от гнева Максаржав принялся сам пороть зарвавшегося гуна.

– Виноват я, жанжин! – взвизгивал тот при каждом ударе. – Больше не буду! Я пойду в бой вместе со всеми. Только не отправляйте меня в Хурэ! – Го-гун вырывался и дрыгал ногами. Дамдинсурэн, сочтя, что он уже достаточно наказан, легонько тронул Максаржава за локоть.

* * *

Перед тем как двинуть свое войско в бой, Максаржав объехал выстроившиеся полки, проверил, все ли в порядке: копи, седла, сбруя и оружие. Еще раз строго напомнил о недопустимости грабежа. «Малое добудешь – большое потеряешь! Только оружие и патроны, захваченные у врага, мы распределим между собой». Потом он собрал командиров в своей юрте. Расстелил на небольшом столике бумагу и стал чертить план предстоящего сражения.

– На северо-западе концентрируются полки Гомбодоржа и дюрбетского Аарчина – всего триста цириков; чуть южнее займут позиции семьсот человек из Халхи, с востока – Дамдин-сурэн со своей полутысячей. А я со своими всадниками подойду с юга. Помните одно: людей у нас много, но противник вооружен лучше. Так что патроны зря не расходовать! Следите за горой Аршант. Как только там загорится костер – все на штурм! Вот тут, на юго-востоке от горного массива, мы поставим четыре эскадрона из Оргон-Ширэга, которые двинутся на штурм по сигналу. Один эскадрой врывается в крепость через пролом, который обеспечат взрывники Лувсана. Обеспечите? – спросил Максаржав Лувсана.

– Мы уже почти подобрались к стене, – ответил тот. – Можете посмотреть сами.

– Настилы и лестницы надо подтащить поближе. Будем штурмовать крепость с четырех сторон. Не следует пугаться свиста пуль, и пусть цирики непрерывно кричат «ура». В резерве мы оставим один дюрбетский и один халхаский полки. Им следует хорошо укрыться в тылу. Коней, надеюсь, хватает на всех?

– У нас еще имеется четыреста коней, захваченных у амбаня, – напомнил Дамдинсурэн.

– Точно. Это очень хорошо, что мы добыли коней. Распорядитесь наградить цириков, которые пригнали их.

Тут заговорил дюрбетский нойон:

– Жанжин-министр! Наш полк желает первым ворваться в крепость.

– Так оно и будет. Все полки примут участие в штурме.

Командиры разошлись.

К Максаржаву непрерывно поступали донесения. Наконец сообщили о том, что работы по подготовке к взрыву заканчиваются. Цирики приготовились к бою, настилы и лестницы подтащили поближе к крепости. Все ждали. Кругом стояла тревожная тишина. Внезапно раздался оглушительный грохот – это взрывники сделали свое дело. В крепости началась паника, послышались беспорядочные выстрелы. Однако сигнала к штурму пока еще не было. Снова все стихло. Ночную тишину нарушал только негромкий посвист ветра. К утру похолодало. Луна смутным, неверным светом заливала город, который казался вымершим – нигде ни дымка, ни огня.

– В чем дело? Что случилось? Уж не погибли ли там наши взрывники?

– Предупреждали же их, чтоб были осторожны!

– Вон что-то темнеет. Смотри, смотри!

– Как будто человек. Стой!

– Это я, Номт. Проведите меня к Максаржаву.

– О, да это, кажется, китаец! Хватайте его! – раздались голоса.

– Что там такое? Тихо, не стрелять! – послышался голос Максаржава.

– А, это ты, Номт, – воскликнул он, когда к нему подвели перебежчика. – Здравствуй. Что случилось?

– Да со мной-то ничего. Вот жене и детям приходится туго. Есть у нас совсем нечего, даже воды нет. Чиновники амбаня нам ничего не дают. С едой, правда, и у пих неважно: туго им пришлось, грызутся между собой. Да и патронов, говорят, не хватает. Нас, бедняков, мобилизовали в армию амбаня насильно. Гопяют на ученьях до седьмого пота. Если дойдет дело до схватки, нам, наверное, тоже больше всех достанется.

– Почему же вы не арестуете чиновников амбаня?

– Да разве это возможно! Они ведь хорошо вооружены, и охрана у них надежная. Нам их не одолеть. У нас к вам одна-единственная просьба – не причинять вреда нам и нашим семьям. Наши люди не будут стрелять в вас. Мы находимся в Торговом городке.

Китаец собрался было идти, но Максаржав остановил его.

– Послушай, Номт. Однажды ты уже помог мне, и я этого не забыл. Тебе не следует возвращаться в крепость, это опасно. Оставайся пока у нас.

Номт не стал возражать.

Вскоре вернулись подрывники.

– Ну что? – спросил их Максаржав.

– Взорвать-то мы взорвали, огромная воронка образовалась, да только сквозного пролома не получилось.

– Ну ладно, ничего. Стена, видно, очень толстая. Поверху, говорят, можно на телеге проехать.

– И все же китайцы переполошились.

В разговор вступил Дамдинсурэн:

– Нам надо спешить. Попробуем взять крепость штурмом, пока они не опомнились.

– Давайте-ка обойдем лагерь, – предложил Максаржав, – посмотрим еще раз, все ли готово к атаке. Не могу сейчас ни о чем думать, кроме предстоящего боя.

– Учений у нас было очень много, – заметил Дамдинсурэн. – Совсем поистрепали одежду наши цирики, обучаясь рукопашному бою.

– В других странах, я слышал, солдат одевают в одинаковую форму.

– Да, это, конечно, здорово. Куда бы солдат ни пошел, все сразу видят, что это солдат. Эй, Дорж! – позвал Дамдинсурэн адъютанта. – Пошли связных к командирам полков. И к эскадронным тоже.

– Сигнал к бою будет дан с горы Аршант, как договорились раньше, – обратился Максаржав к командирам, убедившись, что все в сборе. – По сигналу выступать всем сразу. Есть ли среди вас или среди ваших цириков такие, кто не хочет сразиться с врагом?

– Нет, господин министр!

– А если так, будьте готовы к атаке. Скажите бойцам, что им нечего бояться противника. Мы защищаем правое дело!

– Предупредите бойцов, чтобы во время передвижения соблюдали осторожность, не шумели и не курили, – добавил Дамдинсурэн.

– Ясно!

– Будьте внимательны, в темноте по ошибке не перестреляйте своих.

– В торговой части города живут несколько бедных китайских семей, – снова заговорил Максаржав. – Передайте всем мое распоряжение – их не трогать. Тех же, кто будет оказывать сопротивление, уничтожать на месте!

Была глухая ночь восьмого дня первого осеннего месяца тысяча девятьсот двенадцатого года, или второго года правления «многими возведенного».

* * *

Максаржав вскочил на коня, звякнув саблей. Сейчас на своем гнедом жеребце он был похож на сказочного богатыря, одного из тех, о которых пел Парчин-тульчи. Смуглое лицо с сильным подбородком, разрезанным глубокой ложбинкой, прямой с горбинкой нос, густые брови вразлет, сходившиеся на переносице, – весь облик гуна свидетельствовал о решительности и бесстрашии. На затылок свисает толстая коса с ленточкой, заправленной за пояс. На нем остроконечная шапка и отделанный галуном дэли из коричневого шелка с серебряными застежками, а поверх дэли – ярко-голубой хантаз.

В глубоком безмолвии следовал за Максаржавом отряд. Слышно было лишь слабое трепетанье знамени на ветру, дыхание сотен людей да иногда чей-то сдержанный кашель. Неожиданно Максаржав поднял вверх винтовку и выстрелил. На горе тотчас запылал костер, который был виден отовсюду. В считанные минуты войско построилось к штурму. И мысль, беспокоившая каждого: «Останусь ли я в живых?» – сменилась единым порывом – во что бы то ни стало победить!