Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Максаржав скакал впереди своего войска, не замечая свистевших вокруг пуль; казалось, этот человек всего тридцати с небольшим лет был рожден для стихии яростных атак, словно на роду у него написано командовать войском. Велик мир, но не много рождается на свет таких богатырей! Конечно, отважным зовут и того, кто вступает в единоборство с пантерой, с медведем или волком. Но чего стоит такой смельчак в сравнении с человеком, который силой своей воли, своей энергией, личным примером побуждает тысячи людей подняться в едином порыве! А ведь среди этих людей были и такие, что отдали за долги последнюю корову, в ушах у них еще не смолк плач голодных детей, были здесь и те, чьих отцов замучили пытками в тюрьме.

Наступая с четырех сторон, войска Максаржава вскоре овладели торговой частью города. Казенный городок был полностью блокирован. Из крепости палили пушки, огненными вспышками разрывая темноту. Напуганные взрывами кони шарахались в разные стороны. Китайцы вели в темноте вслепую беглый ружейный огонь. Разрабатывая план атаки, Максаржав приказал как можно скорее достигнуть стен, где цириков не достанет огонь артиллерии, а беспорядочная стрельба из винтовок не причинит им большого урона. Однако по мере приближения к крепости наступательный порыв заметно угас. При виде высоких стен, при звуках канонады у многих дрогнуло сердце – крепость казалась неприступной. Первоначальный замысел – захватить пушки, установленные на степах, – не удался. Китайцы не давали подступиться к орудиям, отчаянно защищали их. Максаржав приостановил наступление. Как ему хотелось сейчас иметь крылья, чтобы перелететь эти проклятые стены! «Наиболее сильна оборона у них возле ворот, – рассуждал он. – Значит, надо главный удар направить на глухие стены между воротами, туда же подтащить и пастилы с лестницами». И он отправил связных к Дамдинсурэну и полковым командирам. Максаржав приказал также усилить обстрел артиллерийских позиций противника. Сам же он поспешил к западной стене – хотел на месте распорядиться, чтоб установили лестницы.

– Кто полезет на стену вместе со мной? – обратился Максаржав к цирикам. Вызвались несколько добровольцев. Они подобрали полы дэли, чтоб не мешали взбираться по лестнице, и Максаржав первым начал карабкаться вверх.

– О господи! – заволновались бойцы. – Жанжин сам полез!

Следом за командующим стали подниматься Дорж, Дэрмэн и Ядамсурэн.

– А что ж мы-то? Давайте за ними! – послышались голоса, и вскоре лестница снизу доверху была облеплена людьми.

Неподалеку установили еще одну лестницу.

– Жанжин! Разреши и мне! – крикнул Того, но Максаржав не расслышал его, он уже был на верху крепостной стены. При свете факела фигура командующего была хорошо видна стоявшим внизу цирикам.

Уже около двадцати человек преодолело западную стену. Часть из них гола рукопашный бой внутри крепости, другие атаковали защитников ворот, растаскивали мешки с песком и камни, которыми они были забаррикадированы. Здесь завязалась рукопашная схватка. Максаржав, увидев Доржа, крикнул ему:

– Быстро поднимись на стену, передай нашим, чтобы все силы бросили на эти ворота. Скажи, что у нас тут большие потери.

Вскоре и Дамдинсурэн, преодолев стену, пришел на помощь атакующим.

– Скорей открывайте ворота! Сбивайте запоры! Навались! Все вместе – взяли!

Ворота не поддавались. Снаружи на ворота навалилось множество людей, по ним били тяжелым бревном. И вот наконец створки подались и медленно, со скрипом разошлись. Со всех сторон в них ринулись цирики. Максаржав, отстреливавшийся из-за мешков с песком, поднялся во весь рост, наблюдая за последними минутами штурма.

Большую воронку, зиявшую в стене после взрыва, штурмующие вскоре превратили в сквозной пролом, и в этот пролом тоже хлынули цирики. В крепости было немало убитых – и китайцев, и монголов. В сумятице боя Максаржав не мог отыскать ни одного из полковых командиров. Вокруг творилось что-то невообразимое – треск ружейных выстрелов, огонь и дым, вопли, крики «ура». Лишь одному китайцу удалось вырваться из крепости. Оставшихся в живых защитников Казенного городка взяли в плен. Какого-то китайца схватили как раз в тот момент, когда он, сияв с убитого цирика дэли, пытался натянуть его на себя.

Цирики окружили Максаржава.

– Теперь наша задача – взять амбаня! – обратился Максаржав к бойцам.

Он направился к резиденции китайского наместника, следом за ним двинулись цирики. Амбань вышел навстречу им сам, в окружении чиновников. У всех на головах были белые повязки, в руках они держали белые флаги, свидетельствующие о капитуляции.

– Надо будет оставить их пока здесь, позаботьтесь только о надежной охране, – сказал Максаржав шедшему рядом с ним Доржу.

– Ну что, господин амбань, – обратился он к маньчжурскому наместнику, – все случилось именно так, как вам в свое время было сказано. Правда, следует признать, мы немного задержались. По просьбе российского консула мы сохраним вам жизнь, по меня сейчас интересуют долговые книги. Подать их сюда!

Один из китайских чиновников бросился выполнять приказание и вскоре вернулся с охапкой долговых книг.

– Сжечь все это немедленно! – распорядился Максаржав, и цирики без промедления исполнили его приказ. – Возьмите у пленных ключи от тюрьмы. Выпустить всех, кроме воров. А этих, – Максаржав указал на амбаня и его чиновников, – содержать в резиденции под усиленной охраной! В самом здании ничего не трогать! Да найдите-ка Дамдинсурэна. Где он, что с ним? Немедленно разузнать! Все трофейное оружие собрать и сложить в каком-нибудь доме.

Вскоре подошел Дамдинсурэн.

– Здравствуйте, – поздоровался он со всеми. – Надо бы собрать да построить войско. И пусть коноводы пригонят коней.

Взошло солнце. В крепости не прекращалась суета, каждый разыскивал свое подразделение, цирики приводили в порядок одежду и амуницию, искали товарищей среди убитых и раненых, горевали, если находили их мертвыми, и радовались, если видели живыми. Казенный городок и весь Кобдо были полностью в руках монгольских цириков. Однако многим отцам и матерям предстояло оплакивать сыновей, отдавших жизнь в этом сражении.

Пленные китайцы целый день убирали трупы. Между крепостью и Торговым городком до позднего вечера сновали цирики. Максаржав отдал приказ: всем бойцам покинуть город, разбить лагерь возле реки, провести перекличку и представить точные данные о личном составе.

Амбаня было решено передать на границе русским властям, которые отправят его на родину.

С того дня среди цириков стала популярной песня, слова которой сочинил Дамдинсурэн:

 
Шумом огласились берега,
Песни боевые зазвучали.
Пот и одолели мы врага,
Прочь с земли своей прогнали!
 

Для Максаржава в новом лагере поставили небольшую палатку, где он расположился по-походному. «Уже осень наступила, а цирики одеты лишь в легкие летние халаты-тэрлики и живут в холодных палатках» – эта мысль не давала Максаржаву покоя. А раз у солдат нет теплого жилья, неудобно и ему, командующему, жить в юрте.

Максаржав полулежал на двойном войлочном коврике, а Ядамсурэн записывал то, что он диктовал ему: «...благодаря самоотверженным и бесстрашным действиям трехтысячного войска халхасцев, урянхайцев, дюрбетов, казахов и других народностей Западного края ненавистные оккупанты – амбань и его войско – разбиты наголову, город Кобдо отныне свободен. В бою мужество и героизм были проявлены гуном Дамдинсу-рэпом, Лувсаном из Урянхайского края, Парчином дюрбетским и многими другими, о чем с почтением доношу и прошу достойно наградить этих людей. Что касается амбаня, то он и китайские чиновники с женами и детьми выдворены из страны через русскую границу. Настоящим извещаю, что после непродолжительной побывки у родных намереваюсь прибыть в Великий Хурэ и лично доложить обо всем...»

Окончив диктовать, Максаржав вызвал Доржа.

– Скачи с этим донесением в столицу и возвращайся с ответом. Возьми подорожную и выезжай без промедления. – И, повернувшись к Того, спросил: – Ты приготовил хадаки, как я велел?

– Приготовил.

– Завтра мы будем награждать цириков, возвращающихся домой. А что-то я давно не вижу Го-гуна...

– Его нет.

– Как нет? Что-нибудь случилось?

– Он вернулся к себе, в свое кочевье. Погрузил на лошадей трофеи и уехал.

Максаржава охватил гнев.

– Ну и пройдоха! Видно, давно решил бежать, спасать свою шкуру!

На другой день Максаржав и Дамдинсурэн вручали награды уезжающим цирикам: отличившиеся в сражении получили хадак или плитку чая. Некоторым выдали деньги. И всем крепко-накрепко наказали: если возникнет надобность, по первому зову, без промедления вернуться на военную службу.

– Того из Намнан-ульского хошуна, – выкликнул писарь, читавший список награжденных. Но никто не вышел из строя.

– Того, подойди сюда!

– Я? Это меня вызывают? – удивился Того.

– Конечно, тебя, – строго ответил Дамдинсурэн. – Ведь это ты в числе первых забрался на крепостную степу и вступил в рукопашную схватку с врагом. Ты храбро сражался. Вот тебе награда! – И Дамдинсурэн вручил Того отрез шелка на дэли, поясной нож и кресало, отделанные серебром. Принимая награды, Того благоговейно опустился на колени, затем встал и, внезапно смутившись, убежал в палатку.

Через несколько дней вернулся гонец из столицы. Вести он привез добрые: Максаржаву был пожалован наследственный титул тушэ-гуна и звание Хатан-Батор. Такой же титул получил и Дамдинсурэн вместе со званием Манлай-Батор[Различные степени воинского отличия: Хатан-Батор – могучий герой; Маплай-Батор – выдающийся герой.]. Звания батора и других наград были удостоены еще несколько человек. Когда вновь назначенный правитель Кобдо Наван огласил этот указ, раздались крики «ура». Правда, многих удивило, что самую высокую награду получил почему-то лама Дамбий-Жанцан, выдававший себя за сына Тумурсаны, внука Амарсаны[Амарсана – предводитель антиманьчжурского движения в Западной Монголии в XVIII в.]. Во время сражения этот Дамбий-Жанцан появлялся то тут, то там, но подвигов его никто не видел, этот «герой» был мастером, скорее, по части пьянства. Однако указом богдо-гэгэпа он был провозглашен «преисполненным драгоценной веры нойоном-хутухтой и ханом премудрости», и ему была пожалована печать с этим витиеватым титулом.

Прославленный борец за свободу и независимость Монголии – Амарсана после разгрома антиманьчжурского освободительного движения нашел убежище в России, где и умер от какой-то болезни, однако в народе возникла легенда о том, что потомок Амарсаны вернется в родные края на белом коне и освободит Монголию от маньчжурского ига. Этой легендой а воспользовался авантюрист Дамбий-Жанцан из Долнура, что находится на территории Китая. Этот проходимец промышлял разбоем, несколько раз менял имя и однажды прибыл в Монголию, ведя за собой двух верблюдов. Прежде чем появиться перед людьми, он подстрелил в степи волка, положил его в определенное место, а потом отправился в ближайший аил. «Вам грозит страшная беда! Но я постараюсь ее отвратить, – заявил он хозяевам и выстрелил вверх – в тоно, а потом сказал: – Пойдите на запад от юрты да посмотрите, что там лежит».

Хозяева нашли в указанном месте убитого волка. Весть о чудодейственной силе пришельца быстро распространилась повсюду. А тот еще показал всем печать, похищенную у ламы-хубилгана[Лама-хубилган – «перевоплощенец», человек, в которого, согласно поверью, при рождении переселилась душа одного из буддийских святых.] из Захчинского хошуна, – и люди окончательно уверовали в его могущество.

Богдо-хан, не подозревая, что Дамбий-Жанцан вынашивает план стать монгольским ханом, щедро одаривал его своими милостями. За то, что ему якобы не выделили ламских прислужников, Дамбий-Жанцан велел наказать бандзой жонон-бээса Нацагдоржа и мэргэн-гуна [Жонон-бээс, мэргэн-гун – феодальные титулы в старой Монголии.] Араша. С помощью разных ухищрений он стал владельцем более тысячи аратских хозяйств. Дамбий-Жанцан всеми средствами старался убрать Максаржава из Западного края, надеясь занять его место, но из этой затеи ничего не вышло. Араты – подданные Дамбий-Жанцана – неоднократно поднимались против жестокого правителя, и, когда в Монголии победила Народная революция[Народная революция в Монголии произошла в 1921 г.], авантюрист бежал за границу и некоторое время в стране не появлялся. Потом он установил тайную связь с Бодо, занимавшим тогда крупный пост в народном правительстве, и задумал с помощью китайских войск ликвидировать народную власть. Немало приверженцев народной власти замучили Дамбий-Жанцан и его головорезы. Когда народному правительству стало известно о злодеяниях Дамбий-Жанцана, было решено подготовить тайную операцию с целью уничтожить авантюриста, и вскоре Дамбий-Жанцан и его банда были ликвидированы.

* * *

Максаржав пригласил На-вана и Манлай-Батора Дамдинсурэна в свою палатку и устроил для них торжественную трапезу. На-ваин он преподнес хадак, поверх которого положил печать Кобдоской джасы. Когда гости ушли, Дорж обратился к Максаржаву:

– Жанжин, тут один русский, по имени Элеске[От русского «Алексей».], просит, чтобы вы его приняли.

– Где он?

– Да тут, в караулке.

– Пусть его проведут ко мне. Только сначала прибери здесь. Да прикажи подать на стол еще кушаний. Этот человек, кажется, хорошо говорит по-монгольски?

– Да, как будто бы.

Максаржав поправил дэли. Он уже слышал про этого Элеске, который был приказчиком русского купца Мокина и водил обозы с товарами купца. Он уже лет двадцать жил в Монголии. Здесь он и женился на своей землячке, русской фельдшерице. Жил Элеске неподалеку от монголо-русской границы, у реки Хангилцаг, у него было много друзей среди монголов, и он прилично говорил по-монгольски. Максаржав слышал также, что Элеске собирает монгольские сказки, пословицы и загадки.

Вскоре возле палатки появился и сам русский – мужчина лет тридцати, с глубоко посаженными глазами, прямым носом и бородкой клинышком. Прежде чем войти, он поставил у входа большую сумку из толстой сыромятной кожи.

– Здравствуйте, уважаемый жанжин и министр Хатан-Батор! – приветствовал он хозяина.

– Здравствуйте, здравствуйте! Прошу вас, располагайтесь.

Элеске сел на предложенный ему войлочный коврик.

– Хочу выразить вам свою радость по поводу того, что в вашей стране наконец-то воцарились мир и спокойствие. К счастью, во время боев наши русские торговцы не понесли большого ущерба.

– Да уж во время войны всегда так: одни терпят ущерб, другие наживаются, ничего не поделаешь.

– Я много слышал о вас, уважаемый жанжин, и очень рад лично познакомиться с вами. Именно с этой целью я и просил вас принять меня.

– Мне говорили, что вы человек справедливый и честный, не обманываете монголов и помогаете беднякам, когда им приходится туго. А еще слышал я, что вы человек ученый. Путь ученого человека светел, и душа должна быть благородной! Так у нас говорят.

– Учиться по-настоящему мне но довелось, но овладеть грамотой мне помог один хороший человек. Я очень благодарен ему – смотрю теперь на мир открытыми глазами. Вот даже наукой немного занялся. Мне вот что хотелось бы узнать: вам, жанжин, прежде ведь никогда не приходилось командовать войском? И тем не менее вы руководили боевыми действиями целой армии, как опытный полководец, и в сражении проявили небывалую храбрость и решительность. Все это достойно удивления!

– А вы хорошо владеете монгольским языком. Я вот, к сожалению, русского совсем не знаю. А надо бы знать. У нас говорят: «Человек, владеющий девятью языками, может общаться со всем миром».

– Я хочу попросить разрешения сфотографировать вас.

– Конечно, конечно. Можно будет мне потом посмотреть карточку?

– Я вам пришлю ее, когда будет готова.

– Мне однажды довелось видеть фотографическое изображение нашего богдо Жавзандамбы. А теперь и у меня такой же портрет будет? – спросил Максаржав и весело рассмеялся. Элеске не удержался и улыбнулся тоже.

– Сейчас нет в Монголии более заслуженного человека, чем вы, – заметил русский.

Максаржаву пришлись не по вкусу эти слова. «Что это он мне прямо в глаза льстит, превозносит до небес? А говорили, открытый, искренний человек...»

– Угощайтесь, выпейте чаю, – предложил он гостю. – Вы, торговцы, и во время войны, верно, не забываете о прибыли. Однако если кто утратит меру... – Максаржав запнулся на мгновение, – это к добру не приведет. – Он хотел сказать: «Если будете использовать тяжелое положение в стране для собственной выгоды, прогоним вас, как прогнали амбаня». Алексей видел, что этот человек отличается от других монгольских нойонов. Чем же именно? На этот вопрос он и сам затруднялся ответить. Может, своей простотой? Но ведь о нем говорили как о человеке решительном и суровом, а порой даже жестоком. Рассказывали, что, пользуясь «законами военного времени», он сурово наказывал даже нойонов, которые имели более высокий титул, чем он сам. «А производит впечатление очень простого и открытого человека», – думал гость.

Максаржав тоже внимательно наблюдал за русским. Ему понравилось, что за столом тот держал себя, как настоящий монгол, – так же отрезал себе куски мяса, так же держал пиалу с чаем. «Либо это очень умный и наблюдательный человек, либо очень хитрая бестия, – думал Максаржав. – По тому, как человек пьет и ест, можно легко понять, хорошо ли он знает местные обычаи. Ну что ж, живет он у нас давно, возможно, и в самом деле привык».

Хозяин и гость, по всей вероятности, были почти одного возраста. Они с первой встречи нашли общий язык. Может, именно тогда у Максаржава и сложилось доброе мнение о русских, кто знает...

– Уважаемый жанжин и министр Хатан-Батор, позвольте сердечно поблагодарить вас за то, что согласились принять меня. Я сын простого крестьянина, воспитывался в богатой семье, а сейчас разъезжаю повсюду с товарами хозяина, многое повидал, кое-чему научился. Среди монголов мне живется, как среди братьев.

– Я вижу, у нас с вами много общего. Я ведь тоже сын бедняка. – И тут Максаржаву вспомнились слова Га-нойона: «С богатыми держись как богач, с бедными – как бедняк». – Хочу вас спросить, как ваше полное имя. У нас все зовут вас Элеске, – но ведь у русских, я знаю, длинные имена.

– Зовут меня Алексей Васильевич Бурдуков[А. В. Бурдуков впоследствии стал известным русским монголоведом.], а здесь меня прозвали Элеске. Я уж и сам привык к этому имени. – И он рассмеялся. – Я хотел бы сфотографировать вас у входа в палатку. Вы но возражаете?

Максаржав надел шапку и вышел наружу. Алексей навел объектив и щелкнул затвором.

– Ну, вот и готово, – сказал он.

Оба снова вошли в палатку и сели за стол.

– У меня к вам еще одна просьба, уважаемый жанжин. Устройте мне встречу с Маплай-Батором Дамдинсурэном.

– Это совсем нетрудно сделать. Эй, кто там? Далха, пригласи-ка сюда Дамдинсурэна. – Отдав приказание, Максаржав вновь обратился к гостю: – Дамдинсурэн что-то загрустил – давно не получал вестей из родного хошуна.

– Я слышал, что ваши люди уничтожили бурханов в храме Гэсэра и растащили имущество амбаня. Очень жаль, ведь это произведения искусства, созданные руками народных умельцев, а художественные ценности надо сохранять, – задумчиво проговорил Бурдуков.

– Вы правы, но только отчасти. Люди разрушают то, что стало для них символом иноземного владычества и угнетения.

– Я, кажется, очень утомил вас. Прошу простить за беспокойство. Дамдинсурэна я надеюсь встретить по пути. – И Бурдуков покинул палатку.

– Создано руками народных умельцев... – задумчиво повторил Максаржав слова гостя.

* * *

Надеясь разузнать что-нибудь о Того, Гунчинхорло присоединилась к караванщикам, отправлявшимся в столицу. Она готовила им еду, помогала пасти верблюдов во время стоянок. Так, с караваном, добралась она до Великого Хурэ. Пока караванщики занимались в городе своими делами, девушка зашла на подворье Га-гуна, где ей сообщили, что Того заглядывал сюда, расспрашивал про нее. Но было это больше года назад, а с тех пор о нем ни слуху ни духу. Гунчинхорло несколько дней бродила по базару, все ждала, не покажется ли в толпе знакомая фигура. Но надеждам ее не суждено было сбыться, и Гунчинхорло ничего другого не оставалось, как вернуться домой с теми же караванщиками. На обратном пути путники остановились на ночлег на берегу Толы, возле зарослей ивняка. Поставили палатку. Гунчинхорло развела костер, установила на камнях котел. К костру подошел старик караванщик – прикурить от огонька.

– Ох, дочка, гутулы-то у тебя совсем прохудились! Да, встретила бы своего суженого – не ходила бы в рваных. Как бы все-таки узнать, жив ли он? Нам-то, старикам, с такой помощницей идти хорошо.

– Я ведь не сразу решилась идти с вами обратно, сначала думала остаться в Хурэ...

– А как же отец? Ему без тебя совсем плохо придется!

– Знаю. Вот вспомнила об отце и решила возвратиться.

Другой караванщик, прислушавшись к разговору, вышел из палатки.

– Выходила бы ты за кого-нибудь из своих мест, оно и лучше было бы. У женщины без мужа характер портится. Что ей остается? С собакой целоваться!

«До чего неприятный старик этот Янда-гуай. Не любит он людей!» – подумала девушка.

– Хорошо нам, старым, быть умниками перед человеком, у которого горе, – вступил в разговор третий старик, сидевший в палатке.

Когда Гунчинхорло взяла ведро и пошла за водой, один из сидевших у костра язвительно заметил:

– Наш Янда совсем как юноша! Уж не собирается ли он на молоденькой жениться?

– Да если б и собирался, то какую-нибудь трясогузку не взял бы, выбрал бы себе порядочную, – возразил Янда.

– А старуху свою бросил бы? – спросил старик, сидевший в палатке.

– Знаешь пословицу: «Заглядишься на лань, последнего быка потеряешь», – засмеялся первый.

– Женщина в старости ведьмой становится, от ее болтовни уши вянут. С такой даже пройтись рядом неприятно. Только и знает, что ругается да молитвы шепчет. – Сочтя, что разговор принял интересное направление, Япда пригладил свои жиденькие волосы, прищурившись, откашлялся, отрывисто хохотнул и продолжал: – Вы-то, черт бы вас побрал, разве муж-чипы! Говорите «женщина», а сами даже по знаете, что это такое. Ослы вы старые! Вот я, когда был молодым, досыта потешился с хорошенькими бабенками! Была одна, по имени Шузандай, дочка Ца-нойона. Славилась красотой не только в нашем, но и в окрестных хошунах. Вот уж с ней я позабавился! Без ума была от меня. И я ее до сих пор забыть не могу.

– Это старуха Цэвэга, что ли?

– Нет, нет!

– Нет, говоришь? А ведь ее тоже зовут Шузандай.

– Да ну тебя к черту! Мало ли кого как зовут!

Поняв, что заврался, Янда встал, подошел к костру и прикурил от уголька. Поднимаясь, он как бы ненароком оперся о колено Гунчинхорло. Та в смущении отпрянула, и Янда, потеряв опору, упал на четвереньки.

– О, черт побери! – пробормотал он с досадой и ушел в палатку.

А старик, сидевший у костра, продолжал прежний разговор:

– Для меня моя старуха и теперь дорога, как в молодости. Когда уезжаю, всегда так скучаю! Не хватает мне ее.

– Идите чай пить, дядюшки! – позвала Гунчинхорло.

Все трое, каждый со своей пиалой, уселись у входа в палатку и с наслаждением принялись пить горячий чай.

– Янда! – снова начал один из караванщиков. – Ты вроде помоложе нас, сходил бы в аил, что виднеется вон там, принес бы немного молока. А то что же мы пьем пустой чай, незабеленный!

– Ну, по возрасту-то вы меня моложе. А вот что касается ходьбы, тут я действительно попроворнее любого из вас.

– Ну чего ты все хорохоришься, клюка колченогая! Распустил язык! Ну-ка, подойди ко мне, посмотрю я, кто ты есть – мужик или баба...

– Но-по! Не кипятись, а не то я живо с тобой разделаюсь. У меня ведь знаешь как: «На пиру три куплета спою, на игрище троих поборю!» – Янда встал во весь рост и расправил плечи.

– Ну вас, совсем из ума выжили! – воскликнул третий. – Вы этак палатку, пожалуй, завалите! – И, держа в руке пиалу, он поспешил отойти подальше от спорщиков.

А Янда принял борцовскую стойку, неожиданно сделал выпад и, схватив противника за ногу, повалил его. При этом штаны у него сползли, на пояснице обнажилась полоска изрезанной шрамами кожи.

– Ну-ка, подайте воды! – крикнул Янда.

– Эй, что ты делаешь? У меня же сердце лопнет, что скажешь тогда моей старухе? Пусти! Экий ты медведь, черт старый! А тело-то отчего у тебя в рубцах?

– Это меня так собаки да нойон разукрасили.

Старик подал руку упавшему, помог подняться. А Янда продолжал свой рассказ:

– Повздорил я как-то с нойоном, ну, меня и отделали. Еле домой приполз, а там меня свои же собаки еще искусали, и старуха добавила дома когтями своими...

– Ну ладно, давайте укладываться. Завтра утром рано в путь.

Они похлебали мучной затирухи, заправленной кусочками вяленого мяса, и улеглись. А Гунчинхорло тем временем собрала и вымыла посуду. Потом постелила на улице возле палатки кусок войлока и тоже легла.

– Слышь, дочка! Иди-ка ты в палатку да ложись здесь, – раздался шепот Янды.

Девушка притворилась, будто не слышит.

– Чего боишься? Неужто глупого старика испугалась? Ночью, кажется, дождь пойдет. А не то еще бродячая собака укусит.

Гунчинхорло встала, взяла свою подстилку и перешла в палатку. И тотчас под дэли, которым она укрылась, проскользнула холодная нога Янды. От обиды девушка тихо заплакала.

– Ну чего ты среди ночи нюни развела, в темноте никто ничего не увидит! – сердито прошептал старик.

В палатке воцарилась тишина. Потом снова послышался раздраженный голос Янды:

– Ты собаку-то накормила?

Гунчинхорло ничего не ответила. Тогда подал голос первый старик:

– Ты что там жужжишь, как шмель в банке, Янда? Спи давай!

Янда замолк.

Утром караванщики отправились дальше. Миновав Хадасан, они снова остановились на ночлег, а Гунчинхорло послали добыть молока в соседних аилах. Она взобралась на верблюда Янды, по не успела отъехать от места стоянки, как верблюд споткнулся, девушка упала и повредила ногу. Караванщики растерялись: что делать? Жители ближайшего аила посоветовали обратиться за помощью к ламе-костоправу и рассказали, где его найти. Янда забрался на своего верблюда, Гунчинхорло уселась позади него, и они тронулись в путь. Первый старик шел впереди и вел верблюда за повод. Наконец они нашли юрту костоправа. она была совсем маленькая, четырехханная. Рядом стояли шалаш и палатка.

Путники заставили верблюда реветь, чтобы отпугнуть собак, а сами направились в юрту, где увидели костоправа – человека лет сорока, который, держа за руку старушку, делал какие-то непонятные манипуляции. В юрте был образцовый порядок, все сверкало чистотой. Лама, по-видимому, прежде долго жил в монастыре. Железный таган над очагом, медный кувшин, щипцы для угля, большой черпак – все было украшено одинаковым орнаментом. Видно, то были изделия одного мастера, притом очень искусного.

– В добром ли вы здравии? – приветствовали пришельцы хозяина.

– Здоров, спасибо. А вы здоровы ли? – ответствовал лама. – Заходите, располагайтесь. – Закончив свою таинственную операцию и отпустив руку старухи, лама встал, взял небольшой чайник и, поливая сам себе, вымыл руки и насухо вытер их. Потом по очереди внимательно оглядел путников, задержав взгляд на Гунчинхорло.

– Присаживайтесь, гости дорогие, – предложил хозяин и, подойдя к очагу, надел дэли, который был накинут на его плечи. Старухе, видно, давно не терпелось вставить свое слово, она засуетилась.

– Я вот-вот собиралась раздуть огонь. Погодите немного, я сейчас.

– Ничего, – ответил лама, – нам не к спеху.

Оп наклонился над кучкой аргала, положенной на тлеющие угли, и стал сам раздувать огонь. Показались язычки пламени. Лама поставил на таган котел и принялся готовить чай.

– Мы караванщики, – начал первый старик. – Сами-то мы издалека, ходили в Хурэ, а теперь к себе возвращаемся. Да вот несчастье у нас случилось, девушка повредила ногу.

– Бедняжка! Как же это произошло?

– Упала с верблюда.

Тем временем проворная старушка разлила чай в пиалы. Лама поднес пиалу каждому из гостей. Все молча принялись пить чай. Первым заговорил хозяин:

– Я ведь не ахти какой лекарь. Правда, бывает, что и помогаю ближним. А сидеть целыми днями на молебнах в храме у меня терпения не хватает. Ну, давайте посмотрим, что у нее с ногой.

Сначала он пощупал у Гунчинхорло пульс, потом стянул с нее гутул, осмотрел и ощупал ногу.

– Разрыв мышц, и еще неизвестно, цела ли кость. Идти она сейчас не сможет. А если все же будет ходить, то останется хромой на всю жизнь. Может что-нибудь и похуже случиться... Но вы ведь караванщики, задержаться здесь, наверное, не сможете?

– Да, ждать нам долго нельзя никак.

– Ничего не поделаешь, придется нам оставить ее здесь, пока не поправится. Только где же вы ее поместите-то?

– Ну, насчет этого не беспокойтесь, найдется, где поместить. Я ведь живу один, – смиренно потупившись, ответил лама.

Гунчинхорло заплакала.

– Не ждите меня, раз уж так случилось, – всхлипывая, проговорила она. – Идите, но задерживайтесь. А поправлюсь, как-нибудь доберусь одна.

– Янда, оставь ей своего верблюда. А то как же она потом пешком пойдет? – сказал первый караванщик.

– Ладно, оставлю. Вернешься домой – не забудь вернуть!

– Войлочную подстилку и все, что нужно, мы тоже оставим. . Хозяин юрты был загорелый полнеющий человек с мягким, спокойным взглядом и тихим голосом. На отдельном столике в юрте лежала раскрытая книга, чтобы всякий, кто войдет сюда, мог видеть, что хозяин – любитель богословия. И вся обстановка в юрте свидетельствовала об аккуратности и обстоятельности ее владельца.

Старушка тем временем удалилась в шалаш, а из палатки появился банди с мальчиком лет десяти, которого он пес на закорках. Он вошел в юрту, и лама начал вправлять мальчику вывихнутую ногу. Потом банди забрал больного и вернулся в палатку. Тут как раз подоспел Янда со скудными пожитками Гунчинхорло, ведя за собой верблюда.

– Не знаю уж, как вас и благодарить, – обратилась к нему Гунчинхорло.

– Вишь, какая незадача, не вовремя ногу ты повредила. Ну ничего, – сказал Янда.

– Не беспокойтесь, нога скоро заживет. Счастливого пути вам, Янда-гуай. Жаль, что некому теперь будет готовить чай для вас. Не знаю уж, как мой отец расплатится с вами за верблюда. Доберетесь до дому – вы ему там расскажите, что со мной приключилось.

– Да бог с пим, с верблюдом. Ведь его могли и волки задрать. Поправляйся-ка лучше скорее да возвращайся домой.

* * *

Максаржав был занят с утра до поздней ночи: приходилось бороться с бандитами – крупная банда перешла западную границу и грабила казахские аилы. Но в конце концов с пей было покончено, бандиты отступили на русскую территорию.

Оставив часть войск в пограничном районе, Максаржав с небольшим отрядом продолжал преследовать банду. Однажды они наткнулись на группу русских солдат, которые, укрывшись в лесу, начали стрельбу. Отряд в замешательстве остановился. Максаржав, внимательно вглядываясь в лесные заросли, уже подернутые желтизной осени, думал: «Интересно, много ли их?» Потом спохватился: «Так мы же на русской территории!» К отряду подошли русские пограничники.