Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Цэмбэл, войдя в свою палатку, быстро намотал поверх желтого кушака другой и вышел.

– Подумать только, и такой красавец мог погибнуть в бою... – сказал кто-то.

Когда награждали цириков, отличившихся в сражениях, то одним из первых награду – чин залана – получил Цэнд, который лишился крова и семьи и остался один как перст. Пока войско стояло в Улясутае, Цэнд научился грамоте, и теперь товарищи, провожая его, говорили:

– Не горюй, Цэнд, что у тебя пет дома. Приезжай к любому из нас, женишься, поступишь на службу в хошунное управление, грамотный человек нигде не пропадет.

Многие цирики получили в награду ружья и патроны, шелк на дэли, коней. Все готовились в путь, когда из Хурэ примчался нарочный, который передал Хатан-Батору вторичное предписание срочно явиться в столицу.

* * *

На отлогом холме Шар-хов собралось множество всадников со знаменами. Был раскинут нарядный шатер, тут же, неподалеку стояло несколько автомобилей. В шатре сидели две женщины: русоволосая полноватая женщина средних лет и красивая черноглазая молодая.

Пол шатра устилала белая кошма, поверх которой положили три больших ковра. Возле двух столбов, поддерживавших шатер, стояли четыре расписных столика на изогнутых ножках. В глубине шатра на большом столе были расставлены большие деревянные чаши для кумыса и пиалы – фарфоровые и оправленные серебром. Между столбами стоял большой чаи с кумысом, в который был опущен деревянный черпак.

В шатер заглянул Сухэ-Батор и сказал, обращаясь к молодой женщине:

– На дворе тепло, ветра нет, вы бы вышли с Цэвэгмид.

– Идемте, посмотрим, как приближается войско Хатан-Батора. – Молодая женщина поднялась.

– Походный дэли у Максаржава, наверное, выгорел и полинял. Догадается ли он переодеться? Так много людей встречает его, неловко будет, если он окажется одет по-походному. Люди подумают, чего доброго, что он не уважает собравшихся, – сказала Цэвэгмид.

Когда женщины вышли из шатра, они увидели Сухэ-Батора, который стоял перед шеренгой знаменосцев и что-то говорил. Поверх голубой чесучовой шубы на ягнячьем меху он надел коричневый хантаз, обшитый широкой полосой ткани и галуном. Был он в головном уборе командующего армией, который отличался от фуражки с козырьком, какие носили командиры регулярной армии. Это была квадратная шапка с голубым верхом, четыре отворота покрыты черным бархатом, а на макушке пришит красный плетеный шарик. Эта шапка делала Сухэ-Батора еще более стройным и высоким. Черные русские сапоги с высокими голенищами скрипели.

Был тут и Чойбалсан, который смотрел в бинокль на приближающихся всадников Хатан-Батора. Он не отличался высоким ростом, но был красив – в зеленой шубе на черном ягнячьем меху, отороченный широкой полосой, в голубом хантазе и русских сапогах, в шапке с отворотами, покрытыми собольим мехом. Рядом с Чойбалсаном стоял Элбэгдорж, худощавый мужчина среднего роста, в черной кожаной тужурке, кожаной кепке и военных брюках, заправленных в высокие сапоги.

Сухэ-Батор в обычные дни тоже носил короткую кожаную тужурку, портупею и кожаную кепку, но перед отъездом зашел домой и переоделся. Его жена Янжима заплела волосы в одну косу и скрепила ее на конце заколкой. Цэвэгмид же приклеила себе мушки, сделала высокую старинную женскую прическу, надела украшения и бархатную шапочку, длинный хантаз и накидку поверх дэли.

Хатан-Батор был по возрасту старше всех этих полководцев, и за плечами у него было больше войн и сражений, чем у других, поэтому все так почитали его, а некоторые суеверные люди даже поверили в то, что он и в самом деле чойжин, которого нуля не берет.

Рассказывали, как однажды Хатан-Батор поколотил Зая-гэгэна. Пришел он к нему как раз в тот момент, когда Зая, угостившись крепким вином, пьяный лежал у себя в юрте. «Ты должен помочь армии продовольствием», – сказал Максаржав, но гэгэн сделал вид, будто не слышит его. «Известно ли тебе, что сейчас идет война?» – снова спросил Хатан-Батор. «Это меня не касается. У меня есть и яства, и вино – все, что требуется. А вы воюйте, это ваше дело!» И он выругался. Тогда Хатан-Батор схватил плеть и стал хлестать его. «Ой, все дам, все дам, что потребуете!» – завопил гэгэн.

Так разделался Хатан-Батор с жадным гэгэном.

– Едут! – раздались возгласы среди встречающих.

– Максаржав едет в конном строю!

– Говорят, с ним остались только цирики, у которых еще не закончился срок службы.

– Как много знамен!

Выехав из Улясутая с группой цириков, направлявшихся в Хурэ, Хатан-Батор всего одни раз остановился на ночевку – неподалеку от долины Жирэмт. Второй раз они сделали привал перед самым Хурэ – на берегу Толы. Напоили коней, переоделись, привели себя в порядок и двинулись в путь. Посланный вперед цирик вскоре вернулся и рассказал, что на холм Шар-хов приехало много людей – встречать их.

Максаржав остановил отряд. Все спешились.

– Дайте мне мой новый наряд, – сказал он, снимая кушак.

Переодевшись, Хатан-Батор снова построил цириков в ряды, подбирая всадников по цвету одежды и по масти лошадей.

– Как станем подъезжать, – сказал он, – запевайте песню «Шивэ Кяхта»!

«Да нас ли они встречают? – подумал Максаржав с сомнением. – Может быть, случилось что-нибудь, а мы об этом просто не знаем... Кто я такой, чтобы меня встречали с такой пышностью? Обыкновенный солдат, вовсе не хан и не какой-нибудь знатный вельможа...»

А цирики переговаривались в строю:

– Встречают с красными знаменами!

– Какой шатер раскинули!

– Жанжин, смотрите! – сказал Далай. – Автомобили стоят.

При слове «автомобиль» Хатан-Батору вспомнилось, как он впервые сел в автомобиль барона Унгерна. Ехать в автомобиле оказалось удобно, и катил он быстро, но машина часто застревала в грязи, а кроме того, был очень неприятен запах бензина. Барон кричал шоферу: «Вперед! Не выбирай дороги!» – и они то и дело застревали, так как дорога была в ямах и ухабах, к тому же недавно прошел дождь.

Максаржав возмутился: «Еду, чтобы встретиться с друзьями и товарищами, а думаю почему-то об этом мерзавце бароне...»

Уже можно было различить встречающих, в пестрой толпе Максаржав сразу узнал Сухэ-Батора и Цэвэгмид. Элбэгдоржа он принял за русского.

– Песню! – скомандовал Максаржав.

Цирики запели «Шивэ Кяхту» и перешли на мелкую рысь. Когда до цели оставалась всего сотня шагов, Максаржав скомандовал бойцам: «Стой!» – и один поехал вперед. Сухэ-Батор, Чойбалсан и Элбэгдорж двинулись навстречу ему.

– Главнокомандующий Народной армией монгольского государства! Докладываю Народной партии, правительству и вам, что прибыл, разгромив белогвардейское войско и водворив мир и спокойствие на западной границе нашего государства, – отрапортовал Максаржав Сухэ-Батору и отдал честь.

– Выдающийся военный деятель нашего государства, дархан-чин-ван Хатан-Батор Максаржав! Сердечно поздравляю вас с победой над врагом и присвоением вам звания дархана, – сказал Сухэ-Батор.

Встречающие цирики трижды прокричали «ура!», бойцы Хатан-Батора сделали то же самое. Максаржав спешился и поздоровался с Сухэ-Батором.

– Все ли у вас благополучно? Как здоровье и самочувствие?

– Спасибо, хорошо! Не слишком ли утомил вас дальний поход?

– Не беда! Телу тяжело, зато душе легко. Как идут у вас дела? Как служба? Все ли спокойно в столице?

Затем он поздоровался с Чойбалсаном и Элбэгдоржем, справился об их здоровье.

– У Сандуйсурэна все идет хорошо, – сказал, обращаясь к Хатан-Батору, Чойбалсан. – После того как он вернулся от вас, мы с пим вместе уйму дел переделали.

– Отлично!

Беседуя, они подошли к шатру, где их встретили Цэвэгмид и Янжима.

– Приветствуем вас! Благополучен ли был ваш путь?

– Все в порядке. А вы, мои дорогие, все ли здоровы? Я теперь далеко и надолго не уеду, – улыбаясь, обратился к жене Максаржав.

– Ну, Янжин, здравствуй! Сынок-то, наверное, подрос? – спросил Максаржав у Янжимы, которая подошла поздороваться, и поцеловал ее в лоб. Он обменялся приветствиями также со всеми присутствующими и вошел в шатер.

Хатан-Батора усадили на тюфяк, положенный в северной части шатра, угостили, по обычаю, кумысом и араком. Отведав и того и другого, он сказал:

– А теперь настала пора произнести благопожелание: «Да претворятся в жизнь все планы независимого Народного правительства!»

– Пусть исполнятся эти слова! – подхватили присутствующие.

– Я сердечно благодарен Народной партии, правительству и вам, уважаемый полководец Сухэ-Батор, за то, что вы проявили такое внимание ко мне, – сказал Максаржав. – Я настолько взволнован, что у меня не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность. Я заставил вас ждать себя и, наверное, отнял у вас много времени. Не пора ли нам всем трогаться в путь?

– Заслуги ваши перед родиной велики. Мы рады снова видеть вас, видеть, что ваша дружная семья опять вместе. Цирикам своим по приезде в город вы, наверное, предоставите отдых? – сказал, поднимаясь, Сухэ-Батор. Все встали вслед за ним.

Сухэ-Батор, Максаржав, Элбэгдорж, Янжима и Цэвэгмид уселись в автомобиль. Чойбалсан решил ехать верхом вместе с цириками. Пока те, кто ехал в автомобиле, разговаривали, Хатан-Батор обдумывал, что предпринять. «Надо бы пригласить к нам Сухэ-Батора и Элбэгдоржа... по удобно ли? Я ведь даже не знаю, как здесь устроилась моя семья, сможем ли мы принять таких почетных гостей».

– Слушай, Цэвэгмид, как тут, в Хурэ, вообще живется? – спросил он жену.

Сразу смекнув, что он имеет в виду, Цэвэгмид ответила:

– Все в порядке. Во дворе мы поставили две юрты. Сандуйсурэн живет с младшими детьми. Зная, что вы едете, мы позаботились об угощенье.

Максаржав успокоился.

– Дорогие гости, Сухэ-Батор, Янжин, Элбэгдорж, прошу вас всех пожаловать к нам! – пригласил он.

Сухэ-Батор вопросительно посмотрел на Элбэгдоржа.

– Вы утомлены, жанжин, после дальней дороги и к тому же давно не виделись с детьми... Не помешаем ли мы вашему свиданию с семьей?

– Да что вы! – возразила Цэвэгмид. – Если Максаржав не устал, дети подождут. Они, конечно, соскучились по отцу, но ведь они уже взрослые, все понимают. Пожалуйте к нам. Янжин, прошу вас, заходите, заходите! – приглашала Цэвэгмид.

Янжима с улыбкой взглянула на Сухэ-Батора.

– Идем, идем! Отошли машину, домой доберемся верхом.

– Согласен! – ответил Сухэ-Батор.

– А меня, Хатан-Батор, прошу извинить, – сказал Элбэг-дорж. – Я назначил встречу и уже немного опаздываю. Неудобно, люди ждут. В другой раз непременно заеду к вам.

– Обязательно!

Шофер распахнул перед Хатап-Батором дверцу автомобиля. Остальные тоже вышли из машины, и Элбэгдорж сразу же уехал.

– Ну, наконец-то я успокоилась! – проговорила Цэвэгмид, которая в первый раз ехала в автомобиле и, видимо, очень боялась.

Ласково глядя на жену, Хатан-Батор пропустил вперед гостей, а затем сам вошел во двор. Дети встретили отца с хадаком в руках. При виде Сухэ-Батора они смутились, не зная, как быть с этим единственным хадаком.

– Преподнесите хадак нашему гостю! – сказал Хатан-Батор, улыбнувшись.

– Но ведь хадак предназначался вам! – сказал Сухэ-Батор, взглянув на Максаржава, и стал здороваться с детьми.

Целуя детей, Максаржав спросил у жены:

– А где же наша сноха?

– Она осталась в кочевье, надо же кому-то скот пасти. Когда Чойбалсан известил нас, что вы, не заезжая домой, приедете в Хурэ, мы сразу отправились сюда, а она осталась.

Сухэ-Батор, усевшись поудобней, не спеша пил чай. «Вот и хорошо, – подумала Янжима. – Пусть немного отдохнет. Ведь у него нет ни минуты покоя. Днем всякие дела, а по ночам самолично обходит казармы, проверяет караулы».

Когда Сухэ-Батор и Максаржав начали обсуждать государственные дела, все, кто был в юрте, вышли и оставили их вдвоем.

– Среди людей, которые оказались в Народном правительстве, имеются серьезные разногласия. Мы многое делаем по примеру Советской России, но, конечно, сообразуясь с местными условиями. Однако я чувствую, что нам не хватает знаний. Есть, правда, люди, которые владеют языками, начитались всяких книг и побывали в других странах, они считают, что мы должны строить свою жизнь по западному образцу. Большая же часть понимает, что у нас нет иного пути, кроме как возродить страну с помощью Советской России.

– Когда части Красной Армии впервые пересекли нашу границу, я ведь принял их за врагов, подумал, что с ними нам придется воевать. Но оказалось, что это не враги, а надежные друзья наши, – сказал Максаржав.

– Все это так, но нельзя забывать, что люди у нас веруют в будду и почитают властителя богдо-хана, – заметил Сухэ-Батор и, не закончив фразы, поставил пиалу с кумысом.

Он знал, что коснулся самой сложной для Хатан-Батора темы, и ждал, что ему ответит полководец, но тот молчал.

– Вот из-за этого и происходит много разногласий, – сказал Сухэ-Батор.

– Если правительство Советской России после свержения царя столько лет успешно управляет своим государством и побеждает врагов, это значит, что его мудрые руководители верно определили путь дальнейшего развития страны. Однако наш хан – глава духовный, а русский царь лишь правил державой. Поэтому было бы лучше, если бы у богдо-хана осталась духовная власть и он по-прежнему был бы главой нашей религии. А партия и правительство пусть возьмут на себя руководство государством.

Сухэ-Батор, услышав главное, о чем хотел знать, видимо, успокоился. В последнее время распространились слухи, будто Хатан-Батор, выполняя указания Народной партии, действует очепь жестоко, его даже обвиняли в гибели людей.

– Я лишился сна и аппетита, – сказал Сухэ-Батор, – думая о том, как сохранить наши завоевания, не дать нашим тайным врагам использовать их в своих интересах.

– И я, ничтожный, не пожалею сил в борьбе за это. Однако жаль, что слишком много времени пришлось мне скакать верхом с саблей в руке и некогда было взять в руки кисть и книгу. Вот и остался я без образования, – вздохнул Хатан-Батор.

– Но ведь случается, что ученый дурак во сто раз хуже мудреца без образования.

– Это зависит от того, насколько человек овладел своим делом, – ответил Максаржав.

– Если бы каждый сознательный человек помог нам разъяснять народу политику партии, насколько легче было бы!

– Мы старались распространять полученные от вас воззвания и газеты. Я заставлял двух своих полковых командиров по многу раз читать их цирикам. И сам пытался говорить с ними, да только плохой я оратор, вот у командира Пунцага лучше получается...

– Пусть вы не мастер говорить речи, но ваши поступки убеждают больше, чем слова! Говорят, вы даже хутухту убедили, – сказал Сухэ-Батор.

В юрту вошла Цэвэгмид, она принесла горячие бозы.

– Кушайте, пожалуйста! – предложила она. – Янжин говорит, что уже темно и пора ехать. Прибыли Дэрмэн, Далай и Далха, они в соседней юрте, с детьми.

Сухэ-Батор, отведав бозов, сказал:

– Ну, мы поедем. Когда вы отдохнете с дороги и придете в министерство, мы поговорим и об остальных делах.

– Пусть Сандуйсурэн и Далха проводят полководца, – сказал Максаржав жене.

Он вышел проводить гостей, подождал у ворот, пока Сухэ-Батор и Янжима сядут на коней, и вернулся в юрту. Вскоре туда пришла и Цэвэгмид.

В юрте на почетном месте стояла божница с бурханами, перед нею, позади жертвенных чашечек, виднелась в рамке маленькая фотография Максаржава – этот снимок подарил ему Бурдуков. По обе стороны божницы стояли два одинаковых коричневых, украшенных цветным орнаментом сундука без замков. Справа и слева на деревянных кроватях один на другом лежали толстые войлочные тюфяки, отороченные разноцветным тибетским сукном. На лицевой стороне продолговатых валиков-подушек, покрытых кожей, были пришиты серебряные бляшки. На полу тоже были разложены стеганые войлочные тюфяки. Справа, на почетном месте, виднелся маленький столик, а на нем – кисть, баночка с тушью и стопка бумаги. Казалось, что хозяин юрты только что куда-то вышел. Детям было строго-настрого запрещено даже подходить к столу, и они лишь издали разглядывали книги, кисти и тушь.

В центре юрты, где пол был выстлан пластинами из желтой меди, был очаг. Цэвэгмид поставила на стальной треножник серебряный чайничек с араком и раздула угли, вытащенные из глиняной печки. Потом она сняла с чайника крышку, подвешенную на цепочке, налила в арак топленого масла и снова закрыла чайник.

Пришли дети. Молча посидели, глядя на отца, и ушли в соседнюю юрту.

В юрте стало жарко, Максаржав расстегнул пуговицу на рубашке, взял чашку с теплым араком, попробовал. Арак с маслом ударил в нос.

– Женушка моя по-прежнему готовит очень крепкий арак, – сказал он, улыбаясь, и пододвинул ей чайник. – Выпей и ты.

– У меня от арака голова болит. А вы пейте. Может, еще подогреть?

– Не нужно. Довольно, и так пот прошиб. И перестань ты топить печь, я ведь привык к прохладе. Или вам холодно?

– Ничего с нами не сделается, только бы вас видеть. Как услышу, что бон все еще идут, – места себе не нахожу. Счастливая, видно, у нас судьба, если после стольких бед все-таки довелось встретиться!

– Да, не раз попадал я в такие переплеты, что, казалось,, был на волосок от смерти. Видно, милостив ко мне гений-хранитель. Были моменты, когда меня охватывал страх. Но боялся я не за свою жизнь, я боялся, как бы воины мои не повернули вспять, не отступили перед врагом. Приходилось собирать всю свою волю, чтобы вести их вперед, на врага.

– О боже! Хотелось бы мне, чтобы вам никогда не пришлось больше рисковать жизнью.

– А как поживает наш Бого? – спросил Максаржав.

– Он нашел свою Гунчинхорло. Значит, суждено им было встретиться.

– Суждено? Нет, тут судьба ни при чем. Просто они любили друг друга...

– Такие, как они, на свете встречаются редко. Я нм дала юрту и кое-какую домашнюю утварь, выделила несколько голов скота, как вы велели. Сейчас они, наверное, едут сюда, я думаю, захотят поселиться поблизости от нас. Столько пришлось пережить бедной Гунчинхорло, что и не перескажешь...

Вошел Сандуйсурэн.

– Ну, сын мой, все ли благополучно в хошуне и у тебя на службе?

– Все в порядке! – коротко ответил тот и потянулся было за трубкой, намереваясь вытащить ее из-за голенища, но раздумал – постеснялся курить в присутствии отца.

– Давно вы приехали сюда? – спросил Максаржав.

– Перед Новым годом, – ответила Цэвэгмид. – Сандуй нас встретил. А что же мы не дали гостям отведать крестцового мяса? – всполошилась она.

– Совсем забыл. Завтра угощу всех. – Максаржав, склонившись, стал отрезать от вареного крестца кусочки мяса.

– А кто это трогал мясо? – строго спросила его мать.

– Да я. Взял немного, – сказал Сандуйсурэн.

– Вот вам на счастье. – Максаржав подал жене и сыну по кусочку мяса и сам тоже отведал.

– Вам велели передать, отец, чтобы вы расквартировали цириков в Хужирбулане, там все уже для них приготовлено, еда и обмундирование.

– Вот и отлично. Им надо хорошенько отдохнуть.

– Вы завтра поедете в министерство? Когда подать копя? – спросил Сандуйсурэн.

– Часов в одиннадцать.

– А на прием к богдо пойдете? Приготовить хадак? – забеспокоилась Цэвэгмид.

– Да нет...

Максаржав задумался.

– Ну, я пошел, отец! – сказал Сандуйсурэн.

– Куда же ты?

– Да мы в нашей юрте веселимся.

– А, ну иди, иди!

Снимая нагар с фитиля, Цэвэгмид сказала:

– Слышала я разговоры, будто Максаржав не пользуется расположением властителя богдо. Трудно вам будет. – И она принялась молиться.

В памяти Максаржава сразу всплыло былое: как он решил уничтожить вандановцев, как сражался с белогвардейцами, воспротивившись приказу богдо, как помог заполучить печать богдо на письмо, в котором правительство Монголии просило помощи у Советской России. «Теперь-то уж наверняка пришел конец моему везению и удаче», – подумал он, нахмурившись.

– Ну, пора ложиться спать, Цэвэгмид, иди проведай детей.

– Вот постелю тебе постель и схожу.

Она сняла с кровати, стоявшей справа, ковровую дорожку, затем постелила голубую полотняную простыню и вынула из сундука зеленое шелковое одеяло Максаржава. Положив перед кроватью коврик, она вышла. Максаржав сидел, разомлев от жары. К тому же согревал его еще и выпитый арак.

Четверо мужчин внесли в юрту большой чан с подогретой водой и, поставив его на пол, вышли. Сидя в теплой воде, Максаржав ощутил блаженное успокоение. Он не торопясь вымылся, надел белье, приготовленное женой, и улегся в кровать.

Вошли Сандуйсурэн и Далха, чтобы вынести воду. Скоро вернулась и Цэвэгмид.

– Ты улегся, не помыв голову?

– Тебя не было, вот я и лег. Помой, пожалуйста, утром.

Цэвэгмид поправила огонек в лампаде перед бурханами, задернула перед ними занавеску и погасила свечу. Юрту наполнило едва заметное тусклое сияние. Цэвэгмид разобрала кровать, стоявшую слева, разделась и собралась лечь.

– Цэвэгмид, где ты? Иди сюда! – позвал муж. Чувствовалось, что он улыбается в темноте.

– Уехала за солью.

– В то время как муж приехал? Иди сюда! У меня кровать широкая. – Он отодвинулся к стенке.

Цэвэгмид, накинув на себя дэли, обошла таган и, приблизившись к кровати Максаржава, села на краешек. Муж взял ее за руку.

– Я очень тосковал по тебе, женушка, – сказал он.

Цэвэгмид хотела сказать: «Я тоже очень скучала», но не смогла – к горлу подкатил ком. «Покидает нас, уезжает на годы, дети без него стали взрослыми. А он все в делах да в сражениях...» Она вспомнила, как оскорблял ее, пользуясь отсутствием мужа, Очир-бээс, как не могла она дождаться Максаржава, и слезы полились из ее глаз. Она легла рядом с мужем, продолжая тихо плакать.

– В своей юрте грешно плакать. – Он вытер слезы Цэвэгмид. – Все время думаю, что иметь такую жену, как ты, – большое счастье.

– Про человека, расхваливающего свою жену, говорят, что он не мужчина, – сказала Цэвэгмид.

– Ну нет! Не мужчина тот, кому нечем похвалиться, кроме жены, кто ничего путного в своей жизни не сделал.

«Удивительный она человек, – подумал Максаржав. – Сколько бы я ни ездил, ни оставлял ее одну, никогда не пожалуется на болезни или на детей, никогда ни в чем не упрекнет. Молодец она у меня».

* * *

Очир-бээс надеялся, что Максаржав при народной власти не будет пользоваться таким почетом и уважением, как прежде. Он распускал слухи, будто люди Максаржава отбирают у аратов скот, приезжают в его кочевья и располагаются на стоянку, будто они не отдают долгов. И тем не менее, когда Максаржав приезжал в родные места, Очир немедленно являлся к нему с подарками, играл с ним в шахматы, состязался в стрельбе из лука.

В министерство внутренних дел поступило письмо, которое было подписано так: «Группа аратов». Авторы письма прославляли Народное правительство, избавившее страну от жестокого угнетения иноземцев, и заявляли, что такие управляющие, как Хатан-Батор Максаржав, не уделяют достаточного внимания своим хошунам, от чего страдают бедняки араты. Те, кто не знал Максаржава, готовы были поверить жалобе и говорили, что во всем этом нужно разобраться, но многие сразу смекнули, в чем дело.

– Ну, здесь не обошлось без Очира. Давно он пытается подставить ножку Хатан-Батору. Ведь полководец опасен и грозен для чужеземцев, а перед личными врагами он безоружен.

В министерстве решили, что если все подобные письма разбирать и принимать всерьез, то не будет никакой возможности заниматься другими делами, и оставили письмо без внимания. Однако Очир-бээс не успокоился. Приехав в Хурэ, он стал ходить по учреждениям и пытался найти себе сторонников в борьбе против Максаржава, но особых результатов не достиг. Когда Очир услышал, что Максаржав приехал в Хурэ и его торжественно встретил Сухэ-Батор, он пришел в ярость.

– Оказывается, сейчас в цене грешники. Стану грешить, как Максаржав, может, и меня тогда сделают министром?

До Максаржава доходили, конечно, сплетни, которые Очир про него распространял, но он не обращал на них внимания, он работал день и ночь. Надо было следить за состоянием казарм, где жили цирики, за их питанием и обмундированием.

Когда Хатан-Батор впервые пришел в военное министерство, то увидел, что там появилось много молодых, незнакомых чиновников. Были здесь, правда, и люди среднего возраста – все в парадных одеждах, на шапках красовались жинсы и отго. Они расхаживали по министерству со строгим и озабоченным видом. Максаржав подумал, что у Сухэ-Батора, должно быть, очень много работы. Однажды Хатан-Батор сидел в своем служебном кабинете, когда ему передали, что его вызывает к себе Сухэ-Батор.

– Присаживайтесь, Хатан-Батор. Есть одно очень важное дело, и я хотел бы узнать ваше мнение по этому поводу, – сказал Сухэ-Батор.

– Слушаю. – Хатан-Батор, глубоко вздохнув, сел на стул..

– Мне кажется, что государственный налог нужно взимать с нойонов и тайджи так же, как и с аратов. Что вы об этом думаете?

– Почему же налог должен быть для всех равноценным? Справедливо было бы больше взимать с тех, у кого больше личная собственность, и меньше с тех, кто беднее. Есть ведь богатые хозяйства, насчитывающие по тридцать тысяч голов скота, хотя владельцы их и не тайджи. Правильнее будет, по-моему, обложить хозяйства налогом соответственно поголовью скота.

– Сколько же скота у вас лично?

– Наверное, голов четыреста будет.

– Неужели так мало?

– Что значит мало? Когда-то ведь было всего сорок. Не кому у нас заниматься скотоводством. А семье хватает и моего жалованья. Если вспомнить, как пришел я когда-то к Га~ нойону в одном стареньком дэли, то сейчас я богач. Мои родители жили действительно бедно. А я вот о чем хотел с вами поговорить: думается мне, следует призывать на военную службу всех юношей без исключения. А так как решено ввести для цириков единую форменную одежду, то надо бы увеличить численность людей, которые готовят обмундирование для армии.

– Так и сделаем.

– Хочу предложить еще сократить расходы на жертвоприношения богдо во время церемоний. Бообще-то эти расходы невелики, но, я думаю, многие из приближенных богдо, пользуясь своим положением, запустили руку в государственную казну.

– Максаржав-гуай, хочу предложить вам пойти со мной на спектакль.

– Да нет, не могу, – отказался Максаржав, и Сухэ-Батор не стал настаивать.

* * *

Утром Максаржав отправился в военное министерство. Он передал служителю коня и вошел в свой кабинет. Тотчас же явился чиновник.

– Приветствую вас, министр! – проговорил он, кланяясь.

Максаржав отбросил косу за спину и пододвинул к себе кисточку и тушь.

– Много ли на сегодня дел? – спросил он. – Принесите папку.

– Сейчас, – проговорил чиновник и, выйдя из кабинета, тут же вернулся с кучей бумаг.

– Вот дело одного залана, который убил уполномоченного правительства, когда тот потребовал, чтобы залан отдал своего сына в армию.

– Сколько у него детей?

– Не знаю.

– Почему же это дело не передано в суд? Надо передать!

– Слушаюсь! Еще дело о дезертирстве.

– Откуда этот цирик?

– Из Хурэ.

– Почему дезертировал?

– Не знаю.

– А надо было узнать, почему он бежал из армии. Может быть, пища и жилье плохие или командир наказал несправедливо? Может, дома у него что-то случилось... Как бы то нп было, дезертира найти и допросить! Давно он призван в армию?

– Да нет, недавно.

– Что еще?

– Велели спросить вас, где поселить инструктора по орудийному делу.

– Научись говорить «по артиллерии». Скажи, чтобы для него подыскали приличный дом. Когда найдут – доложи. Я схожу, сам посмотрю.

– Вас приглашают на званый обед.

– Кто приглашает? Когда?

– Кажется, это обед, который дает правительство китайским представителям.

– С китайцами я лишь скрещивал мечи, а чокаться с ними ни разу не доводилось. Доложи начальству, что я на обеде но буду, боюсь, наговорю лишнего.

«Будут принимать китайцев... Есть, наверное, и среди китайцев такие, которые относятся к нам доброжелательно...» – размышлял Максаржав.

– Спроси, как продвигается строительство здания военного училища, – сказал полководец. – После полудня я еду в Хужирбулан. Посмотрю, как проходят там строевые занятия.

– Слушаюсь.

– Узнай, выдали ли, как было велено, цирикам бумагу, кисточки и тушь. Надо учить их грамоте.

– Цирики говорят, что им русский доктор не нужен.

– Кто именно так говорит?

– Да я слышал эти разговоры в лечебнице для цириков.

– Точно узнай, кто ведет эти разговоры, кто стоит за его спиной. И учти: не следует спешить с наказанием. Только тщательно разобравшись, можно наказывать виновного. А лучше всего не наказывать людей, а убеждать.

– Слушаюсь.

Чиновник вышел, и Максаржав остался один. «Не такое теперь время, чтобы наказывать за малейшую провинность, сейчас надо убеждать и разъяснять. Однако если каждого уговаривать, пожалуй, так все дело остановится».

Прежде Максаржав считал, что, как только будут изгнаны иноземцы и будет установлена народная власть, революция завершится. Однако Сухэ-Батор сказал, что революция только начинается.

Снова вошел чиновник.

– Министр, Сухэ-Батор хотел вас видеть.

– Сейчас иду. – Максаржав убрал бумаги и вышел из кабинета.

«Как я заблуждался, думая, что не увижу больше ни одного китайца! Ну что ж, моя совесть чиста: я воевал с ними не на их территории, я сражался с врагом, который посягал на мою страну. И ни за что не стану просить у них извинения или расшаркиваться перед ними. Я так прямо об этом и скажу!» – думал он, входя в кабинет Сухэ-Батора.

Сухэ-Батор отложил бумагу, которую читал, и обратился к Максаржаву:

– Вы подыскали жилье для инструктора по артиллерии?

– Пока нет. Если найдется какое-нибудь помещение поблизости от казармы, то это было бы удобнее всего.

– У меня к вам, Хатан-Батор, есть серьезный разговор. Я понимаю, что вы были постоянно в военных походах и не смогли вступить в партию...

Максаржав, с ходу поняв, что хочет сказать министр, подхватил его мысль:

– Если меня примут, то я хотел бы вступить теперь. Я уже все обдумал и даже написал заявление. Вот оно. – Он вынул из-за пазухи листок. – Только не знаю, кого попросить поручиться за меня, – нерешительно проговорил он.

– Я поручусь, – сказал Сухэ-Батор.

– Вы? – обрадовался Максаржав.

– Да-да. Я знаю всю вашу жизнь и поручусь за вас. В общем-то, я давно уже считаю вас членом партии.

– Ну, спасибо, мой младший брат!

– Скажу вам по секрету, что у нас в правительстве есть расхождения по важнейшим вопросам и наши противники могут направить страну по ложному пути.

– Мне очень трудно во всем этом разобраться, – сказал Максаржав. – Во время сражений все было значительно проще: ясно, где друзья, а где враги. Теперь же иной раз и не поймешь, где таится враг. – Он взглянул на Сухэ-Батора.

– Вот именно. Поэтому командирами нужно назначать верных люд.ей. Необходимо знакомить цириков с политикой партии, требовать соблюдения в армии строгой дисциплины.

– Да, это так. И еще нужно пополнить государственную казну.

– С богатых феодалов взимают большие налоги, и многие недовольны политикой правительства.