Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

* * *

После того как Очир-бээс был изгнан Хатан-Батором из Западного края и лишился всех своих титулов, он места себе не находил. Услышав о приходе гаминов, он поспешил явиться в Хурэ и добился снова назначения управляющим края. Затем он подал прошение Сийлэнбу о возвращении ему титула и пообещал за это даже сдать коров и овец, но генерал Сюй дал ему иное задание: привлечь Максаржава на сторону китайцев.

– Генерал, пощадите, – взмолился Очир. – Мы же с Максаржавом давно не в ладах!

– До чего же ты несообразителен! Разве не отнял у тебя Того, слуга Максаржава, казенные деньги и не передал их командующему?

– Да, так было.

– Потребуй эти деньги у Максаржава. Вот тогда он и сдастся!

– Помилуйте, великий полководец! Никто же не поверит, что Максаржав израсходовал казенные деньги. А он потом сживет меня со свету!

– Не все ли равно, поверят в это монголы или нет. Ты напиши заявление о том, что эти деньги были переданы Максаржаву!

– Хорошо, генерал! Я попробую увидеться с ним лично и поговорить.

Когда Очир-бээс, прихватив кое-что из еды и смену белья, пришел в тюрьму на свидание к Максаржаву, тот был растроган: «Вот что значит земляк! Нет, Очир все-таки добрый человек!»

Максаржав роздал принесенные Очиром продукты соседям по камере, и тот шепнул, что хотел бы поговорить с глазу на глаз, и Максаржав отошел с ним в дальний угол.

– Ну, Максаржав, – начал Очир, – наше дело проиграно. Даже сам богдо склонил голову перед китайцами, так что нам некуда деваться. Вы умный человек, подумайте о себе, о своей жене и детях... Ни к чему сопротивляться. Опи убьют вас, и гибель ваша будет совершенно бесполезной! Если этого не скажем вам мы, земляки, то кто же еще? Мои слова – от чистого сердца!

– Ну пет, я уже все решил и не отступлю. А вы идите своим путем. И помогите моим несчастным детям. Больше мне нечего вам сказать...

Очир ушел, понимая, что уговоры бесполезны. Когда он вернулся в свое кочевье и люди стали спрашивать его о Максаржаве, он отвечал:

– У власти есть глаза, а бурхан отличает грехи от добродетелей. Говорят, Максаржав арестован по приказу богдо. Когда я узнал об этом, я, как земляк, отнес ему, конечно, еду и одежду.

– Эх, бедняга, помилуй его бог... – вздыхали старики.

– А меня богдо удостоил своей милости, – продолжал Очнр, – я снова получил титул бээса и вернулся домой с грамотой богдо. Думал я, Максаржав мудрый человек, а он, оказывается, связался с мятежниками. Говорят, богдо на него сильно гневается. А еще говорят, в тюрьме его бьют, ребра сломали, может, уже и скончался... Ом мани падме хум! [«Ом мани падме хум!» – мистическая формула буддизма: «Да будет благословен рожденный из лотоса!»] – прошептал он.

«А Очир-бээс – расторопный человек, – подумали его слушатели. – Повертелся перед гаминами и вернул себе титул».

Все решили, что Максаржав погиб, и старый Балчин известил об этом семью полководца. Ламы монастыря Хайлантай отслужили молебен, и в дом Максаржава потянулись люди, чтобы разделить скорбь с его родными.

* * *

Максаржава перевели в камеру, где сидели Дамдинсурэн и другие арестованные. Когда он вошел, Дамдинсурэн не мог прийти в себя от изумления.

– Максаржав! – вскричал он и хотел было встать, но не смог. Товарищи помогли ему сесть на постели.

– Дамдинсурэн-гуай, друг мой, оба мы в беде! Как ваше здоровье? – спросил Максаржав, поздоровавшись со всеми и усаживаясь подле друга.

Тот только застонал в ответ и положил руку на колено Максаржава.

– Гамины пытали меня со всей изощренностью. Они, наверное, и вас будут истязать и вынуждать идти к ним на службу.

– Да, уже пытались уговорить, а потом стали запугивать. Иногда казалось, лучше умереть...

– Пет, вы еще молоды, вы должны жить. А я, кажется, не перенесу пыток... Вы же непременно должны остаться в живых! Подумайте, как протянуть время, сохранить жизнь. На моих глазах погибли четверо товарищей. Мы теряем прекрасных людей...

– Они хотят уничтожить самых сильных, а остальных сделать рабами.

– Говорят, никого не оставят в живых...

И они стали вспоминать славное прошлое, друзей, совместные походы.

Максаржава еще не раз вызывали на допрос.

– Кто, кроме вас, примкнул к Сухэ-Батору? Где эти люди? – спрашивал следователь, но в ответ каждый раз слышал одно и то же:

– Мы с Сухэ-Батором воевали вместе, он отличный командир! Это я вас должен спросить, где он!

Китайский чиновник хотел применить к нему пытки, но один из нойонов убедил его не делать этого.

– Не надо его трогать. А что, если понадобится поднять монгольское войско? Он будет полезен нам тогда. За Максаржавом монголы пойдут в огонь и в воду. А пока нужно выпустить обращение от имени двух полководцев.

– Нойон, этот ваш Максаржав не так глуп, напрасно вы думаете, что он будет слепо повиноваться нам.

– Ну что ж, если откажется подчиняться, мы уничтожим упрямца.

– Это мы всегда успеем сделать.

– Вы от него так ничего и не добились. На ваше место пришлют другого чиновника. А вы знаете, что он написал обращение и, говорят, монголы знают его почти наизусть? Не давайте никому с ним свиданий! Не разрешайте никаких передач!

– Я не думаю, что мы здесь чего-нибудь достигнем...

– Послезавтра из Пекина прибудет курьер. Он привезет какое-то распоряжение. Знаете монгольскую поговорку: «Взял и вытолкнул языком сало, попавшее в рот»?

– Поговорку-то слышал, да к чему она тут, не понимаю...

– Ну так вот. Может случиться и такое: несмотря на то что верные люди, такие, как мы с вами, всячески охраняют завоеванное, мы потеряем Монголию, что называется, вытолкнем языком сало, попавшее в рот.

– И кому же оно достанется, это сало?

– Может, никому, а может, и Стране Восходящего Солнца, ведь японцам ни силы, ни хитрости не занимать.

– Надо, чтобы об этом доложили амбаню...

– Амбань знает все лучше меня, он трижды умен: от рождения, от знаний и от хитрости.

– Так чего ради мы нянчимся с этими вояками? Не проще ли отправить этих двух «героев» на тот свет?

– Так-то оно так... Иностранные державы только и ждут удобного случая, чтобы разделить и проглотить Монголию... А Срединное государство не в состоянии воевать со всеми. Монголию и то с трудом одолели.

– Нойон, я, низкий раб, благодарен вам за то, что вы снизошли до разговора со мною. И вот что я хотел вам предложить: вам нужно золото?

– Что? Какое золото? Мне нужно не золото, а земля, мне нужны просторные монгольские степи, и тогда все золото – и под землей, и на земле – мое! Тогда я буду богат и братья мои разбогатеют.

Чиновник насупился. Оп-то надеялся доставить удовольствие нойону и заручиться его покровительством, тогда ему будет позволено все что угодно – грабить и убивать... «А может, этот нойон просто жеманится, сначала говорит: мне ничего не надо, а потом преспокойно заберет золото?» – подумал китаец.

– Ваша светлость, не холодно ли вам? – спросил он.

– Да нет, ничего. Принеси-ка ты хворосту с Толы.

– Сию минуту. – Он хотел было выйти, но остановился на полпути и сказал: – Ваша светлость, я забыл вам доложить... На двери дома, где я живу, вчера ночью наклеили вот это. – И он подал нойону листок бумаги.

Тот прочел: «Если вы осмелитесь покуситься на жизнь Хатан-Батора Максаржава и Манлай-Батора Дамдинсурэна, мы, монголы, вам отомстим за это».

Нойон в ярости бросил на землю листок.

– Гнусная бумажонка!

* * *

Максаржав и Дамдинсурэн уже несколько месяцев сидели в тюрьме. Манлай-Батор тяжело заболел. Все тело у него отекло, он дышал с трудом, отказывался от пищи и воды. Максаржав, посоветовавшись с товарищами, отдал охраннику золотое кольцо и попросил:

– Помоги нам, достань мяса, бульона и лекарство. Позови лекаря. И дай знать нашим, что Дамдинсурэн серьезно болен.

Охранник забрал кольцо, по ничего не сделал. Зато другой охранник, не взяв ничего, принес лекарство. Три дня Дамдинсурэну как будто было полегче, но потом опять состояние его ухудшилось.

– Был бы здесь Ванчигсурэн, сразу бы вылечил. Он только пощупает пульс, и вроде легче станет, – сказал Максаржав.

Ванчигсурэн был его земляк. Он бывал с пим и в походах. Иногда Ванчигсурэн, тихонько выйдя из казармы, шел собирать травы, и однажды его чуть не схватили китайцы. Хоть Вапчигсурэн и был ламой, но ходил всегда с ружьем, не раз участвовал в перестрелках и из всех сражений выходил невредимым.

На первом допросе Дамдинсурэну заявили:

– Ваши баргуты – давние подданные Китая, так что напрасно ты пытался поднять восстание. Ты подаешь дурной пример! – И его принялись бить.

– Никогда мы не были подданными Китая, – возразил Дамдинсурэн.

– Погоди, скоро ты заговоришь иначе! Ну-ка, пиши по-монгольски...

Он отказался, и его снова стали жестоко избивать.

Однажды Дамдинсурэн сказал Максаржаву:

– Подумайте о Монголии, Максаржав, и постарайтесь остаться в живых. Мы не должны уступить китайцам! Максаржав, дорогой, знайте: я не выдал никого из товарищей, по передал ни слова из наших бесед...

– Я верю вам. Но меня беспокоит, что вы теряете силы. Должно быть, этот Жамьян очень мучил вас...

– Ничего, Максаржав, теперь мне и смерть не страшна – я знаю, что есть борцы за счастье Монголии, и мне не страшно умирать. Если останетесь в живых, позаботьтесь о моих детях. Я роздал во все аилы заверенные моей печатью справки о том, что с жителей нашего хошуна не следует брать налогов. Я хотел бы умереть молча, без единого стона. Чтобы не доставить радости гаминам. Когда меня не станет, известите мою семью. Я хочу подняться, – сказал он.

Максаржав помог ему приподняться на постели. Вошел гамин.

– Дамдинсурэна на допрос!

– Он не может, он болен.

Гамин подошел поближе, посмотрел на Дамдинсурэна и выбежал. Вскоре явился следователь.

– Если бы ты признал свою вину, то не страдал бы так.

Дамдинсурэн молча рукой указал на стену, точно хотел сказать: «Я не хочу умирать на их глазах лежа». Максаржав понял его жест и вместе с товарищами помог Дамдинсурэну подняться.

– Я хочу умереть стоя, – только и смог вымолвить Дамдинсурэн. Он привалился к стене, и жизнь покинула его.

Как тяжело видеть страдания верного друга и не иметь возможности помочь ему – видеть, как он погибает у тебя на глазах!..

Когда гамины пришли за телом Дамдинсурэна, Максаржав заслонил его:

– Не отдам вам тело друга! Пусть его похоронят монголы!

В камеру вбежали офицеры, по Максаржав в бешенстве вытолкал их.

– Тогда убейте и меня и выбросьте нас отсюда вместе! Если вы еще сохранили хоть что-то человеческое, приведите сюда монголов! – потребовал он. Остальные узники встали стеной, заслонив обоих полководцев, живого и мертвого. Гамины удалились. Только вечером появились два монгола с носилками, они положили на них тело Дамдинсурэна и вышли, ни словом не обмолвившись с заключенными.

* * *

Шел последний зимний месяц. Максаржав сидел на мокром полу тюремной камеры. После смерти Манлай-вана его мучила бессонница, он извелся от горьких дум. Однажды заключенные услышали выстрелы и шум, доносившиеся снаружи. Узник, лежавший рядом с Максаржавом, спросил:

– Хатан-Батор, что бы это могло быть? Уж не началась ли шамбалайская война[Шамбалайская война – война буддистов с иноверцами. Здесь в значении «великая освободительная война».]?

– Если бы это были наши, они освободили бы нас. Нет, это что-то другое. Может быть, гамины удирают? Встаньте-ка, кто помоложе, посмотрите, а вдруг дверь не заперта?

Дверь и в самом деле оказалась не заперта, мало того – в тюрьме не было ни одного гамина. Заключенные выходили из камер, окликали друг друга. Кто-то спросил: «А где же Хатан-Батор?» К нему бросились сразу несколько человек.

– Пойдемте, мы поможем!

– Ничего, ничего, до ворот я сам дойду потихоньку.

Когда Максаржаву стало известно, что с востока границу перешли белые, он понял, что это они прогнали гаминов. «Значит, Монголия заключила союз с белогвардейцами. Гаминов прогнали, но кто знает, как обернется дело, когда белые дойдут до границ Советской России? Двое топчут подметку одного сапога... Когда же нам-то станет легче?

– Как там наши семьи?

– Говорят, уничтожены поголовно, – ответил какой-то парень.

Но тут словно из-под земли появился Жав, ведя в поводу запасного копя. С ним были еще двое. Он спешился и сказал:

– Максаржав-гуай, я приехал за вами. Белые в Хурэ. Еще двое наших поехали выручать товарищей из другой тюрьмы.

– Да не смогу я ехать верхом, тяжело мне...

Они хотели было помочь ему взобраться на коня, но даже с помощью Жава он не смог сесть в седло, и они пошли пешком, ведя копей за собой. «Белые, завладев Хурэ, непременно постараются повернуть дула своих орудий на север, – размышлял Максаржав. – Китайцы теперь, уж конечно, не вступят в союз с ними. Когда начнутся новые бои на границе, что нам-то делать? Я измучен и устал... Да и стоит ли сейчас продолжать борьбу? С кем и за что?»

– Вы устали так же, как и я, – сказал он своим провожатым. – Идите по домам, оставьте меня. Я поеду дальше с Жавой.

– Ну что вы, мы проводим вас еще немного.

– Нет-нет, не нужно. Эх, жаль, столько товарищей не дожили до освобождения. – Он остановился, чтобы передохнуть.

По дороге им то и дело попадались трупы – то были и китайцы, и монголы.

– О боже! Что с нами будет? Кругом горе! – вздохнул кто-то.

– Этого забывать нельзя! – твердо произнес Жав.

Путники опять остановились.

– Отдохните и приезжайте к нам, – сказал Максаржав. – А теперь все, дальше мы поедем одни. Разъезжайтесь по домам, набирайтесь сил для новой борьбы. Не пришло время прятать стрелы в колчан. Мы с вами еще встретимся.

Все были взволнованы. Гаминам не удалось сломить этого человека. Они отобрали его одежду и саблю Хатанбувэй-Батора, подаренную богдо. Они подвергали Максаржава пыткам, но но сломили его дух.

Дома Хатан-Батора уже ждали Далха и Того.

– Супруга ваша в тревоге, хотела ехать вам навстречу, – сообщил Того, – по ведь вы не велели ей приезжать. А знаете, меня чуть не повесили! Я уверен, это дело рук Очир-бээса. Только бы мне встретиться с ним, я бы с ним поговорил!

– Ты уверен, что он действительно в этом виноват? – спросил Максаржав. – Я бы не стал доверять слухам.

– Многие говорят, что он участвовал в каких-то подозрительных делах. Жаль, когда я ездил в родные края, не довел дело до конца, не расправился с этим мерзавцем!

– Что такое Очир-бээс, вот белогвардейцы действительно наши враги! – вмешался в разговор Далха.

А Того, желая заставить Максаржава высказаться, стал причитать, закрыв глаза:

– Неустанно будем помнить их помощь, миллион лет помнить будем милостивцев, избавивших нас от негодяев, которые унизили богдо-хана!

Максаржав был и удивлен и рассержен, услышав, что Того превозносит белогвардейцев.

– Человек должее быть твердым в своих убеждениях, Того, – сердито оборвал он его.

Положение в Хурэ стало невыносимым. Днем и ночью слышалась беспорядочная стрельба, китайцы грабили китайцев, русские – русских, и те и другие вместе грабили и убивали монголов. Максаржав вспомнил слова Сухэ-Батора: «Гамины придут – образуют министерство, русские придут – тоже образуют министерство и канцелярию, но никто из них не даст Монголии независимость, не дал и не даст».

Богдо-хану, видимо, по душе пришелся барон Унгерн. Что это означало? По-видимому, он думал, что, если возрастет влияние Красной России, в стране поднимут голову революционеры, и тогда он может потерять престол, как русский царь. А пока малограмотные рабы будут хозяйничать в стране, какое-нибудь иностранное государство захватит Монголию, и вновь станет она добычей чужеземцев.

Через несколько дней после возвращения Максаржава из тюрьмы Того обратился к нему:

– Вас приглашают к себе многие князья, вы соблаговолите пойти?

– Давно прошло то время, когда я ездил по аилам, Того. Они хотят видеть меня? А мне нет до них никакого дела... Если они решили зазвать меня в гости, пока нет жены и детей, то они давно могли бы это сделать. Я знаю, что среди них есть хорошие люди, но не стоит, мне кажется, разъезжать по гостям в такое смутное время.

Но вот пришло приглашение от богдо. Максаржав надел парадные одежды и отправился во дворец. Он догадывался об истинной цели этого приглашения: барон и его приспешники решили арестовать его. «Если сведения о деятельности Сухэ-Батора достигли ушей богдо, я могу и не вернуться сегодня... А может, я снова понадобился богдо?» Ему вспомнились чьи-то слова: «Когда вы подавите врагов богдо?» – и он подумал: «Враги моей родины – это и мои враги! И враги богдо. Но если они идут против Сухэ-Батора и его сторонников, я не буду с ними заодно, лучше умереть сыну Сандакдоржа!»

Он стал собираться на прием к богдо, Того помог ему одеться, а Далха вызвался сопровождать. «Был бы жив Манлай-ван, вдвоем бы мы скорее разгадали эту загадку, – думал Максаржав. – Но нет больше его! Проклятые гамины!»

Правая бровь его задергалась, и Того, заметив это, с удивлением посмотрел на Хатан-Батора: «Что это он так волнуется?»

Когда Максаржав явился во дворец богдо, он нашел, что там все осталось по-старому, только вокруг дворца стало как будто больше часовых. Здесь царили тишина и покой, так что Максаржаву даже показалось на миг, что он попал совсем в другую страну, где не было ни войн, ни мятежей. А между тем все аилы в долинах гор вблизи Хурэ были уничтожены гаминами, которые пришли с юга, и белыми, вторгшимися с севера.

В те давние дни, когда Максаржав впервые приехал с Того в Хурэ, он побывал в гостях у старого князя Сундуя. Сын Сун-дуя был очень образованный человек, много читал, собрал большую библиотеку. С ним очень интересно было беседовать, и Максаржав целыми вечерами разговаривал с юношей. Старый князь вскоре уехал из Хурэ и поставил себе небольшую юрту в окрестностях монастыря Дамбадоржа. Сын же остался в городе, в зимнем доме. Когда в Хурэ пришли гамины, они убили сына князя Сундуя, разграбили дом, опозорили невестку и выгнали на улицу детей. А потом белогвардейцы Унгерна разорили и аил Сундуя, растащили все его добро. Старый нойон с горя заболел и умер. И вчера Максаржав, проходя мимо его дома, видел, как груду книг во дворе засыпал снег...

На улицах Хурэ людей почти не было видно, бродил только бесхозный скот. Въезд и выезд из города были строго запрещены, в городе не хватало топлива и продовольствия. Привычными стали выстрелы на улицах. Люди старались не выходить из дому, опасаясь случайной пули. После этой страшной картины разрухи и запустения странно было видеть дворец богдо, где все оставалось по-прежнему, а сегодня, по случаю большого приема, даже звучала музыка.

Максаржав сидел среди нойонов и лам, слушая пение и музыку. Они уселись не по рангу, а как придется. Прежде в покоях богдо никто не осмеливался говорить громко, теперь же раздавались громкие голоса, звучала русская и монгольская речь.

Богдо сидел, закрыв очи, и только дрожь в руках, нервно перебиравших четки, говорила о том, что владыка провел ночь без сна. Вошел барон Унгерн и склонился перед богдо-гэгэном, принимая благословение. Этим он как бы хотел подчеркнуть, что отличается от гаминов, требовавших почтительности от самого богдо. Но вместе с тем этот немец, причисляющий себя к потомкам знатного рода, склонил голову так, будто был чрезвычайно утомлен и вся эта церемония стоила ему невероятных усилий.

Максаржав невольно вспомнил, как входили к богдо послы царской России: склонив головы и преклонив колена, они останавливались далеко от тропа, выражая тем самым уважение к правителю. Он следил за каждым движением барона, наблюдал за его лицом, жестами, и в памяти всплыли слова Жава: «Безродный беглец, по с монголами держится очень высокомерно».

Богдо, приглашая барона, указал точное время, но тот явился с большим опозданием. «Почему он опоздал? Потому ли, что не знает обычаев, или он хотел унизить меня?» – думал богдо, глядя, как барон усаживается, неловко поджимая под себя ноги. Нет, это, безусловно, сделано намеренно, барон Унгерн хочет унизить его!.. Богдо был недоволен.

В Петербурге барон не мог даже и помыслить о том, что его примут в царском дворце. Однажды он был на приеме по случаю вручения ему награды, по царя, конечно, не видел, увидел лишь дворец – со смешанным чувством почтительности и благоговейного ужаса. «Что ни говори, маленькое государство есть маленькое государство, не могли даже приличного дворца своему богдо выстроить. – Барон поморщился. – Этот дворец уступает дому любого богатого русского вельможи. Видимо, многолетнее маньчжурское иго не способствовало процветанию Монголии. Надо бы найти к ним подход, получить у них войска и продовольствие. Ведь если их вооружить и поставить над ними хороших командиров, они будут неплохо воевать... Если же я со своей малочисленной армией выступлю против красных, вряд ли можно рассчитывать на успех. А начнешь просить оружия у Японии – они потребуют отдать им часть Монголии, а потом, воспользовавшись нами как буфером, уничтожат нас. Надо выждать, дать отдохнуть и подкормиться солдатам, а там определится и положение красных, и возможности монголов».

Барон рассеянно слушал монгольские напевы – они раздражали его слух – и машинально крутил пуговку на вороте рубашки. «Если монголы отдадут нам свой скот, – размышлял Унгерн, – прекрасно! А откажутся – можно взять силой. Как хорошо было бы принять сейчас теплую ванну! И еще хорошо бы искупать богдо в реке, вот было бы забавно! Ведь говорят, этот вельможа купается только в молоке...»

Едва смолкла музыка, барон торопливо встал и вышел, даже не поклонившись богдо. Тот по-прежнему сидел неподвижно. После того как Вышли ламы и нойоны, Максаржав тоже двинулся к двери, по тут его окликнули, и он вернулся.

Он осведомился о драгоценном здоровье богдо и сел, ожидая приказаний. Богдо, продолжая перебирать четки, произнес:

– Ты должен искупить свои грехи перед богами и помочь барону во имя блага Монголии. Мы назначаем тебя главнокомандующим.

«Не могу я служить у белых. Я сражался с белогвардейцами и знаю, что они такие же враги Монголии, как и гамины, – чуть было не вырвалось у Максаржава, но он сдержался и промолчал. – Богдо не может считать врагом барона, спасшего его от китайцев».

Он понял, что аудиенция окончена.

«Итак, властитель не сказал мне: будь осторожен с бароном,, но соизволил напомнить: счастье твое, что живым ушел от гаминов. Я, как верный пес, служил ему, служил своей родине и буду верен своему долгу до самой смерти. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Я буду защищать свою родину, биться с ее врагами, не щадя своей жизни, а когда увижу, что она в падежных руках, тогда и умереть не страшно. А в своих грехах я ничуть не раскаиваюсь», – говорил себе Максаржав по дороге домой.

И слова, и мелодии песен, что пели сегодня у богдо, были совсем иными, чем прежде. Если во дворце богдо никто не запрещает петь эти легкомысленные песни – это значит, очевидно, что все устали от войн и потрясений, что вообще жизнь в стране утратила порядок...

«Ты должен помочь барону во имя блага Монголии», – снова и снова звучал в его ушах голос властителя. «Помочь... но как? – спрашивал себя Максаржав. – А может, мне лучше вернуться на родину и остаться там? Надо посоветоваться с партийными товарищами, узнать, что думает об этом Сухэ-Батор».

Он решил найти Жава и поговорить с ним обо всем. Когда Максаржав вернулся домой, его встретил улыбающийся Того.

– Пока существует солнцеликий и вечный владыка богдо-хан, – сказал он, – с нами не случится ничего плохого. Мы можем спокойно молиться, а враг исчезнет сам по себе.

– Если бы враг исчезал сам по себе, нам бы с тобой, Того, не надо было воевать. Лежали бы здесь да молились с утра до ночи...

– Ма-ван, не обращайте внимания на мою шутку, ваш ничтожный брат несет вздор, чтобы услышать от вас мудрые речи.

Максаржав тоже улыбнулся.

– Знаешь, что в жизни самое лучшее? Для совместного похода – товарищ, для охоты на хищника – смелый человек рядом.

Вскоре барон Унгерн вызвал к себе Максаржава. Миновав караул, он вошел в кабинет, где сидели Унгерн, русский офицер и переводчик.

Как только Максаржав вошел, барон встал ему навстречу и приветствовал как старого знакомого. Пригласил сесть. «Окажу я ему уважение или нет – он в моих руках, – подумал барон. – Ведь это я спас ему жизнь, вырвав у гаминов». И он бросил на Максаржава высокомерный, даже чуть-чуть презрительный взгляд. Максаржав предвидел это.

Когда Унгерн сказал богдо о том, что ему нужен человек, который мог бы встать во главе монгольской армии, богдо но раздумывая назвал имя Максаржава, ибо знал, что монгольские цирики пойдут только за ним.

Барон еще не успел начать беседу, как с улицы донеслись громкие голоса, резко распахнулась дверь и в комнату с криком ворвался молодой русский офицер с пистолетом в руке. Он с ’ бранью накинулся на Максаржава.

– Он говорит, что вы в Западном крае в сражении с армией русского царя убили его старшего брата, и требует вас к ответу, – сказал переводчик.

– Я не могу считать себя виновным, – спокойно возразил Максаржав, – так как выполнял свой воинский долг. Я не считаю себя виновным в том, что, будучи военным, в соответствии с приказом богдо-хана сражался на поле боя. А как вы понимаете воинскую дисциплину? – спросил он, обращаясь к барону.

– Четырнадцать суток ареста этому офицеру! – приказал барон. – Как ты смеешь врываться сюда и нарушать порядок! Убирайся! – гневно крикнул он, и офицер, а потом и вбежавшие за ним солдаты мгновенно выскочили вон.

Наблюдая за этой картиной, Максаржав думал: «Я вот тоже вспыльчив, могу в сердцах причинить зло, по потом душа ноет... Плохо это...»

– Говорят, гамины, считая вас и Манлай-вана Дамдинсурэна сторонниками красных, подвергали вас жестоким пыткам? – Барон взглянул на Максаржава, но тот молча курил трубку. «Да, нас оклеветали и в самом деле мучили в тюрьме.

Я остался жив лишь благодаря вашему появлению» – хотел было сказать он, по промолчал.

Унгерн в ярости бухнул кулаком по столу.

– Ты думаешь, благодаря кому ты остался в живых? – заорал он.

«Да он сумасшедший, что ли? Долго был в изгнании, скитался, может, и в самом деле болен? Такой вспыльчивый человек...

В гневе он и убить, пожалуй, может», – подумал Максаржав и оглянулся, отыскивая, куда бы выбить золу из трубки. Барон пододвинул ему пепельницу. Видимо, гнев его прошел. «Этот монгол не двинется с места, хоть убей его! Он везде чувствует себя как дома, – недовольно подумал барон. – Ну ничего, я заставлю тебя ползать на коленях».

Разговор не вязался, и Максаржав решил уходить. Барону хотелось знать, собирается ли полководец отдать ему цириков и копей, и, когда тот уже стоял в дверях, спросил:

– Надеюсь, вы наденете форму генерала нашей армии? Не смотрите на то, что я ношу монгольский дэли. Мы оденем и вас, и всех ваших цириков в нашу форму.

Максаржав, ничего не ответив, вышел. «Было бы ошибкой отдать им армию. Гамины и белогвардейцы никогда не примирятся, ну и пусть сражаются друг с другом, теряют силы. Но вот оружие у них взять не мешает, его у нас мало».

А барон Унгерн, оставшись один, размышлял: «Максаржав был арестован китайцами и, конечно, охотно будет сражаться против них. А за Максаржавом пойдут и монгольские цирики. Богдо указал мне нужного человека!»

Когда-то один из приближенных богдо сказал: «Впустив белых, мы с их помощью избавимся от гаминов». Но Максаржав думал иначе. «Ведь белые – такие же заклятые враги монголов, как и гамины. Неужели же рок судил мне помогать врагам?» – сокрушался он. – Вместе с белогвардейцами мы прогнали гаминов, но сможем ли мы потом своими силами уничтожить белых? А что, если за ними придут японцы или американцы? Как быть тогда? Очевидно, нам поможет только Советская Россия. Сухэ-Батор давно предвидел это».

Максаржав был известен как человек скрытный, в этом он, пожалуй, не уступал самому богдо. Барон Унгерн, понимая, что поставить такого человека во главе армии опасно, не спешил с приказом о назначении Максаржава командующим. И не только барон побаивался Максаржава, многие прокитайски настроенные сторонники шанзотбы Бадамдоржа использовали любую возможность, чтобы отдалить его от богдо.

Однажды в толпе, собравшейся возле виселицы, встретились На-ван и Очир-бээс, и Максаржав, который оказался неподалеку, услышал, как один сказал другому:

– Эти виселицы – дело рук Максаржава, которого назначили командующим.

Но это назначение оказалось только уловкой барона Унгерна, все вопросы барон решал сам со своей свитой, а чтобы сохранить все в тайне, они говорили обычно на русском или на немецком языке. Максаржав был возмущен. Никогда еще не попадал он в такое нелепое и унизительное положение.

* * *

Монголы назвали этот год, когда они испытали столько страданий, когда им пришлось спасаться от гаминов в горах, «годом панического бегства». Люди бросали свои дома, государство утратило силу, паника охватила всех. Одни спешили на запад, другие – на восток. Всюду царило запустение, даже собак по было слышно в аилах. Тоно юрт были плотно закрыты, скот разбежался. Люди стали сторониться друг друга.

Когда Гунчинхорло приблизилась к двум серым юртам, она не увидела нигде ни собак, ни скота, ни людей. Двери обеих юрт были закрыты и подперты снаружи кольями. Она села отдохнуть, прислонившись к стене.

Наступил вечер, но никто так и не появился. Женщина встала, заглянула в щель: в юрте все разбросано, даже молоко так и осталось стоять на тагане. Она собрала валявшееся подле юрты тряпье в кучу, улеглась, укрывшись куском войлока, и уснула.

Наутро, убедившись, что хозяева, видимо, покинули аил, она отворила дверь и вошла в юрту, чтобы поискать какой-нибудь еды. Нашла засохшие и заплесневевшие куски хлеба, поела, запила молоком и, снова закрыв дверь, зашагала дальше, ведя в поводу своего верблюда.

Горы были уже близко, и она села отдохнуть, как вдруг вдали показался всадник. Гунчинхорло вздрогнула. Вскоре к ней подъехал молодой парень, поздоровался и спросил:

– Вы видели за тем холмом, на юго-востоке, две серые юрты?

– Не только видела, я ночевала там. Очень устала и все надеялась, что придут хозяева.

– Долго ждать пришлось бы. Так как наши юрты? Целы?

– Мне хотелось есть, я решила зайти поискать еды.

– Эх, бедняга. Что нашла-то?

– Да там все разбросано... Я не стала ничего трогать, только выпила молока, а потом закрыла дверь и ушла. Вы туда вернетесь еще?

– Мы беженцы. Услышали, что гамины уничтожают все на своем пути: и людей, и скот, – убежали из дому, бросили все имущество. А вы гаминов не встречали?

– Нет, не встречала. Я иду в свое кочевье. Не знаю, что меня там ждет... Жив ли отец...

– Так иди к нам. Мы слуги богача Дагдана. Моя жена и дети спрятались там, в барханах. Брось-ка ты своего верблюда. Садись на моего коня, а я пойду пешком.