Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Гунчинхорло отправилась с ним.

* * *

Барона Унгерна удостоили звания хана, высокого титула дархан-хошой-чин-вана и звания великого полководца, основателя государства, поднесли ему зеленый паланкин, желтую курму[Курма – желтая куртка, служившая знаком отличия.] и шелковые поводья. Максаржаву вначале все это показалось смешным, по потом он почувствовал горечь и раздражение.

«Дело не в том, что мне самому хочется этих титулов и чинов, горько сознавать, что обесценивается само понятие «правительственная награда», ведь она дается за заслуги перед государством... А тут чужеземец, который захватит завтра всю страну, получает высокие титулы, и звание, и даже награду... Когда мы взяли Кобдо, какой награды удостоились мои воины? Чего стоят мои чины и титулы в таком случае? Как вспомню «правительственное совещание», на котором я присутствовал после возвращения из тюрьмы, так прямо сердце щемит. Мучительно сознавать, что мы получили свободу из рук этого барона! Он, конечно, помог нам изгнать гаминов, но еще неизвестно,, кто хуже – гамины или белогвардейцы. Теперь вся надежда на Народную партию. Если мы добьемся осуществления наших планов, то, может быть, наша измученная родина обретет наконец мир...»

Барон Унгерн не доверял Максаржаву. «От этого человека, пользующегося таким авторитетом в стране, – думал он, – можно ждать чего угодно. Возьмет в один прекрасный день да и поведет своих цириков против белогвардейских войск». И барон решил предупредить возможные события, установить слежку за Максаржавом, а в случае надобности можно и отправить его на тот свет.

Максаржав был назначен военным министром Западного края, куда он и намеревался отправиться. Перед отъездом он встретился с Жавом.

– Дела наши идут успешно, – сообщил ему Жав. – Сухэ-Батор просил передать вам привет и велел сказать, что было бы хорошо, если бы вы не отлучались надолго из столицы. Барон неспроста отсылает вас в дальние края, он вам не доверяет.

– Где бы я ни был, я всегда вместе с вами. А сидеть и сложа руки ждать, когда придет Сухэ-Батор, я не могу. Пусть успех сопутствует ему во всех делах. Я тут отложил несколько ланов серебра и хочу передать их в партийную казну, – сказал Хатан-Батор.

Жав взял деньги.

– Да, по я не сказал вам самого главного – я хотел дать вам почитать газету. Только будьте осторожны!

– Да, конечно.

– Имейте в виду, если ее найдут у вас, это может кончиться плохо. Вас и без того подозревают в связи со сторонниками Народной партии.

– Я постараюсь прочесть ее поскорей. – Максаржав развернул газету и тут же начал читать.

В юрте Максаржава не было ничего лишнего, он жил почти по-походному. К нему часто заходили товарищи, приносили ему еду. Далха ни на минуту не спускал с него глаз – ему было поручено охранять полководца.

Ходили слухи, будто Сухэ-Батор, Чойбалсан и еще кое-кто из их сторонников вступили в красную партию русских, изменили буддийской вере, но Максаржав, не отрицая этих фактов, заявил, что не может во всеуслышанье объявить их отступниками.

В маленькой юрте с красной полосой у Максаржава было тихо, только слышно было, как трещат лиственничные поленья в очаге.

– Говорят, мой старший сын тоже примкнул к нашему делу. Если так, я очень рад. По дороге непременно заеду к своим, повидаюсь с ними. Меня радует тот факт, что вы доверяете мне, и я желаю вам всяческих успехов. Так и передайте товарищам.

Он встал, чтобы проводить Жава, но тот остановил его:

– Сидите, сидите, не стоит беспокоиться. Желаю вам счастья!

* * *

Неподалеку от монастыря Дайчин-вана остановился один из отрядов барона Унгерна. Разбили палатки, выставили со всех сторон караулы, установили пушки, повернув их в сторону монастыря и нацелив прямо на кумирню. Издали было видно, как по узким уличкам монастыря снуют пешие и конные. Гамины, когда подошли к монастырю, собирались выгнать и расстрелять всех его лам, но командир белогвардейцев, как говорили, почитал буддийскую веру.

Монгольских цириков белогвардейцы заперли в монастыре и с четырех сторон выставили караулы. Они заставили нх снять свою одежду, выдали русское обмундирование, разорвали и выбросили монгольское знамя и каждый день проводили с цирика-ми строевые занятия. Триста цириков спали на голой земле, без одеял и подстилок, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. В палатках разрешалось спать только больным и командирам.

Однажды ламы приготовили кое-какую еду и хотели покормить цириков, но белые велели все выбросить, утащили котлы за ограду и велели цирикам наносить в них воды. Потом из ближайших аилов пригнали женщин и девушек и приказали нм стирать и чинить солдатское обмундирование. В котлах, к которым не должна была прикасаться рука женщины, потому что в них готовили обычно монастырскую пищу, белогвардейцы заставили стирать белье. Плач и проклятия иноземцам не смолкали в монастыре день и ночь. Женщин, которые не хотели идти служить белогвардейцам, избили и привели силой, разорив их юрты, и некому было защитить их, так как всех мужчин окрестных аилов белые мобилизовали. Многие ламы, видя, как бесчинствуют иноземцы, разбежались. Чем больше зверствовали солдаты Унгерна, тем сильнее становился гнев народа. Они мучили и истязали беззащитных женщин и стариков, попирали веру людей, которые принесли обет богам, – в общем, ничем не отличались от гаминов, во всяком случае, в жестокости не уступали им.

Когда в лагерь, расположившийся возле монастыря, приехал Хатан-Батор, собралась большая толпа, люди жаловались и возмущались бесчинствами белогвардейцев. Кормящих матерей оторвали от детей и пригнали в монастырь чинить и стирать одежду солдат. Хатан-Батор показал офицеру, командовавшему отрядом белогвардейцев, удостоверение с подписью барона Унгерна и велел немедленно возвратить все имущество, отобранное у монголов. Офицер насмешливо улыбнулся.

– Да вы понимаете, что вы делаете, господин командующий? Ваше дело – воевать, и только.

– Сначала узнай эту землю, на которой стоишь, а потом уж командуй! Если я имею право воевать, то имею и право отдавать распоряжения. – Максаржав резко повернулся и направился к ограде, за которой расположились монгольские цирики.

Но тут в лагере поднялся какой-то шум: оказалось, это прибыл сам барон Упгерп. Максаржав стоял молча, не отвечая на приветствие барона. Несколько сотен монгольских цириков тоже молчали.

– Я забираю моих воинов и еду в Улясутай, – сказал Максаржав.

– Что'? Что вы сказали? Уж не думаете ли вы, что, как и прежде, командуете всей армией? Вы, наверное, забыли...

– Ничего я не забыл и никогда не забуду!

В это время прибыла группа белогвардейцев, они выстроились позади Унгерна.

– Вы знакомы с Сухэ-Батором? – в упор спросил Унгерн.

– Да, знаком, – спокойно ответил Максаржав, – это мой давний друг.

Унгерн изменился в лице, усы задергались, рука потянулась к кобуре. Но Хатан-Батор, словно ничего этого не замечая, продолжал:

– Я считаю Сухэ-Батора одним из самых умных и смелых людей, которые служат монгольскому народу и государству!

На этот раз барон не только схватился за кобуру, но и расстегнул ее.

– Вы что, не понимаете, с кем говорите?! – закричал он. – Я командующий армией и получил свои полномочия от богдо. Мне подчинены не только монгольские цирики, по и прочие воинские части!

– Мне не надо напоминать о том, кто вы. Я тоже потомственный воин и полководец монгольской армии. И пока жив, я буду бороться с теми, кто посмел унижать честь монгольской армии. Пусть слова мои подтвердят цирики. Вы еще не знаете характера монголов. Остановитесь, пока не поздно!

– Молчать! – в ярости заорал барон и выхватил пистолет.

Но Максаржав шагнул вперед, обнажив саблю и зажав в другой руке пистолет. Белогвардейцы, стоявшие позади Унгерна, взяли винтовки наизготовку. Монгольские цирики, которые наблюдали за происходящим через забор, кинулись вперед с криком «ура!» и повалили ограду. Однако Хатан-Батор остановил их, подняв руку, и барон Унгерн, немного успокоившись, убрал пистолет в кобуру.

– Если вы убьете меня, Монголия все равно останется, по, если вы погибнете от рук цириков, ваши солдаты, уже лишившиеся родины, потеряют и командира, – сказал Максаржав и обратился к своим цирикам: – Те, кто хочет идти со мной, снимите эту форму, наденьте свою одежду и постройтесь здесь, за оградой.

Цирики бросились выполнять приказ полководца.

– Мы с вами еще встретимся во дворце богдо, – сказал Унгерн и, усевшись в коляску, уехал.

И все-таки женщин и девушек из окрестных аилов отпустили, а монастырские котлы вернули их владельцам.

Вечером к Максаржаву явился посыльный и доложил, что барон Унгерн приглашает полководца к себе в гости. Максаржав ответил, что придет, и товарищи стали уговаривать его взять с собой охрану, хотя бы несколько человек.

– В этом нет нужды, – возразил Максаржав. – Они понимают, что еще не настало время уничтожить меня. Если Унгерн сегодня осмелится убить меня, это обернется против него. – И Максаржав отправился к барону, взяв с собой лишь двоих цириков.

Унгерн сам вышел из дома ему навстречу.

– Добро пожаловать! Я верю в ваши добрые намерения и знаю вашу преданность богдо-хану.

«Он, видимо, считает себя равным богдо-хану», – подумал Максаржав, а Унгерн продолжал:

– Извините, я вас обидел тогда, я очень вспыльчив. Оба мы солдаты и, я думаю, поймем друг друга. Проходите, пожалуйста.

– Я сожалею, что нарушил традиции и вынудил вас удалиться из ставки. Вы не устали в дороге? Надолго ли сюда? Сам я завтра же еду дальше, – сказал Максаржав.

– Да, я доехал хорошо. Вы были правы – сейчас, когда китайцы изгнаны из Монголии, к чему мне большая армия? Забирайте цириков с собой.

– Я намеревался с этими цириками через месяц пойти в Улясутай.

Барон снова рассердился.

– Вы все делаете по-своему. За самоуправство по законам военного времени вас следовало бы наказать!

Хатан-Батор улыбнулся.

– Да, вы действительно очень вспыльчивый человек! Наказать меня вы всегда успеете, по вряд ли ваша горячность пойдет на пользу делу...

– С какой целью вы распустили основную часть цириков, хотел бы я знать?

Люди устали, потеряли коней. И военная подготовка у них недостаточна. Они разъедутся по домам, отдохнут. А этих я заберу с собой.

Бы очень тщеславны, князь. Это же цирики не вашего хошуна.

– Я верю, что они нё подведут меня. Правда, я знаю, все они очень соскучились по дому...

– Ну, где удача, там и дом, а значит, и родина.

– Вы в самом деле так думаете? Так почему же вы изменили родине, русской земле?

– Нет, я не изменил. Я борюсь за своего царя.

– А разве вы боретесь не за освобождение Монголии?

Максаржав вспомнил, как барон заявил богдо: «Моя борьба за Россию есть борьба за Монголию». Теперь же, в присутствии этих офицеров и солдат, он об этом даже не заговаривает. Богдо он клялся, что не пожалеет жизни, сражаясь за освобождение Монголии, а теперь, видимо, думает иначе.

– Мне тяжело слышать это слово: «Россия». Я понимаю, что потерял родину... Но у меня не было иного пути.

– А не хотели бы вы поселиться в Японии? Заняться, например, торговлей или издательским делом?

– Не говорите чепухи. Я не девица. Я мужчина, воин! Я должен сражаться до последней капли крови. Я лишился всего: друзей, родины... У меня не осталось ни дома, ни денег. Мне нечего защищать, не о чем больше жалеть, и я думаю лишь о том, как отомстить красным и отблагодарить людей, вручивших мне оружие. Вам таких вещей не понять... Вот вам следует жить в своем хошуне.

– Вы просто пьяны, генерал. В прошлом году, когда вы в первый раз прибыли в Кобдо, о вас говорили как о человеке, презирающем жизненные блага, а теперь вы, оказывается, собираетесь мстить за то, что красные лишили вас всего, в том числе и этих благ. А знаете ли вы, что лишили нас покоя, вторгшись в нашу страну? Ну, уже поздно. Я пошел. А вы отдохните. Спокойной ночи.

Вернувшись домой, Максаржав тут же лег, но сон не приходил. Он полулежал, прислонившись спиной к высокому изголовью, как всегда в часы раздумий. Перед его мысленным взором проплывали лица цириков, образы плачущих женщин и девушек. Так вот какой он, барон Унгерн! Решил отплатить добром человеку, вручившему ему оружие? «Мне не о чем жалеть», – сказал он. «Отчаявшийся бандит! Я могу уничтожить его, но своевременно ли это? Ведь из-за этого могут быть политические осложнения. Интересно, он искренне просил прощения или просто хотел выведать мои мысли? Оружие, власть над людьми, почести – вот что ему нужно! И он получил все это. Мы оказались в руках человека, который готов торговать Монголией. Нет, командиры Красной Армии совсем другие!»

Он встал и направился в лагерь цириков. Большинство из них спали без подстилок, на голой земле. Он разбудил парня лет восемнадцати, тот испуганно вскочил, протирая глаза.

– Ты откуда? – спросил Максаржав.

– Родителей убили гамины, дома нет, и скота пет, ничего у меня не осталось, кроме того, что на мне. Я два дня не ел, – сказал цирик, и голос его дрогнул.

Хатан-Батор велел разбудить всех, кто спал на земле, и разместить в палатках и юртах, предварительно накормив их.

Когда он вернулся к себе, на востоке уже заалела заря.

* * *

Китайцы называли Улясутай Северным Пекином с тех пор, как в нем поселился маньчжурский амбань. Одно время здесь была резиденция амбаня, который управлял и Кобдо и Хурэ одновременно.

В западных аймаках не раз поднималось движение за освобождение от маньчжурского ига, что вызывало неудовольствие маньчжурских императоров. Чтобы можно было за трое суток добраться до Хурэ, они учредили тридцать восемь уртонных станций для амбаньского курьера. Курьера плотно пеленали материей, сажали на спину коня и с северного склона горы, что возвышалась к югу от Улясутая, давали сигнал – стреляли из пушки. Если курьер не успевал прибыть в указанный срок, ему отрубали голову мечом.

Улясутай был хорошо укреплен: огромные ворота, выходившие на четыре стороны, охранялись пушками. Вдоль крепостных стен был прорыт ров с водой. В крепости были места, куда допускались только военные. А за стенами укрепления, в городе, который заполонили китайские торговцы и разносчики, у монголов отбирали все, что находили: скот и шерсть, золото и драгоценности.

Теперь же в Улясутае китайцев почти не осталось: управляющие и богатые купцы успели убежать на родину, а бедные китайцы боялись даже выходить из своих глинобитных лачуг. Белогвардейские отряды и монгольские войска расположились лагерем неподалеку от Улясутая, в верховьях реки Чигэстэй.

Хатан-Батор знал, как измучены цирики, проделавшие длинный путь в несколько десятков уртонов в рваных дэли и легких тэрликах, в старых, изодранных гутулах. Лишь у немногих были овчинные тулупы, да и те разлезались по всем швам. Максаржав по дороге собирал одежду и снаряжение для цириков – надо было хорошо подготовиться к предстоящим боям.

Ванданов, или, как его еще называли, Вандан-Бурят, прибыл в Улясутай со своим пестрым войском раньше Хатан-Батора и остановился в пади Ганц-худаг, расположившись в лагере белых и приказав поставить для себя три юрты с красной полосой. Этот толстый, обрюзгший человек – как говорили, бывший лама – вкрался в доверие к Унгерну. Ванданов был известный любитель выпить и повеселиться. Носил он обычно длинную шинель или красно-желтый дэли, поверх которого надевал хантаз с черной опушкой, на голове – барашковая шапка с красным верхом. Ванданов никогда не расставался с маузером в деревянной кобуре. За ним постоянно следовал молодой бурят по имени Лам-Авар, устрашавший всех своим свирепым видом.

Ванданов получил от богдо почетный титул и чин и решил, что это прекрасный повод для попойки. Барон Унгерн опирался на таких людей, как Вапданов; разжигая их алчность и зависть, он обещал сделать их управляющими аймаков и хошунов. Пьяный Ванданов не раз говорил: «Были бы у меня власть, деньги и женщины, а есть в России царь или нет – это мне безразлично».

Едва в Улясутай прибыли вандановцы, по городу расклеили приказ: монголы должны сдать в армию большую сумму денег, а того, кто откажется выполнять этот приказ, ждет наказание вплоть до смертной казни. Тому же, кто выдаст скрывающихся китайцев, была обещана награда.

Как только Ванданов приехал, он велел позвать к себе Цултэм-бээса, улясутайского министра. Цултэм был человек прогрессивных взглядов. Он ненавидел китайцев, которые угнетали и эксплуатировали монголов, и безгранично верил Хатан-Батору. Улясутайский министр никогда не наказывал своих подданных кнутом или бандзой.

«Пусть зовут, не пойду я на поклон к этому бандиту и не дам ему ни лошадей, ни скота, – решил Цултэм. – И хорошо бы уехать из города под каким-нибудь предлогом. Но куда? Может, поставить юрту в монастыре Яргуй и переждать несколько дней? А там явится Хатан-Батор и...»

Размышления Цултэм-бээса прервало появление двух белогвардейских солдат, подъехавших к юрте.

– Есть тут Цултэм-бээс? Пожалуйте к командующему Ванданову, да поторопитесь, – сказал один из них, и всадники поскакали дальше.

Цултэм-бээс со своим телохранителем прибыл в лагерь белогвардейцев, бросил телохранителю поводья и мимо постовых прошел в большую юрту. Ванданов встал ему навстречу.

– Приветствую вас, ваша светлость.

– Почтительно приветствую вас, командующий. А я-то думал, что приехал Хатан-Батор. Извините за то, что не вышел встречать вас. Куда вы теперь направляетесь?

– Вот болван! – бросил Ванданов по-русски, а потом продолжал уже по-монгольски: – Мы армия великого полководца барона Унгерна, спасителя нашего государства. Вы слышали, что богдо благосклонен к нашему полководцу и удостоил его чинов и титулов?

– Да, я знаю об этом. Я думал, что вы направляетесь к русской границе.

Ванданов рассвирепел.

– Куда мы едем – это не ваше дело! Вы должны поставить немедленно пятьсот коней, пятьсот овец, пятьдесят седел и триста цириков. И еще пятьсот чашек. На все даю вам три дня!

– Понял, – сказал Цултэм-бээс и вышел. «Я не так глуп, чтобы давать тебе, бандиту, цириков».

Когда Цултэм-бээс уехал, Ванданов, глядя ему вслед, рассмеялся.

– Посмотрите-ка на него! Так перепугался, что душа в пятки ушла!

Он отрезал себе большой кусок жирной говядины и отправил его в рот. «В первую очередь надо внести имя этого Цултэма в списки тех, кого надо ликвидировать. Вот только получим с него все, что нам нужно, и уничтожим!»

Через два дня Ванданов решил поехать в Улясутай, проверить, как идет мобилизация. Но о мобилизации, как оказалось, никто и понятия не имел. Тогда он снова вызвал к себе Цултэм-бээса.

– Великий полководец, – сказал министр, – я знаю, что нельзя не выполнить ваш приказ. Но я, низкий раб, решил, что надо дождаться приказа богдо-хана о мобилизации, и потому пока еще ничего не начинал делать.

– Я в этом вашем Улясутае то же самое, что и богдо! Вы обязаны выполнить мой приказ! И поторопитесь!

– Я нездоров, – ответил Цултэм, – мне нужно поехать полечиться в монастырь Яргуй.

Так Ванданов не получил ни цириков, ни продовольствия.

«Вот отправлю его на тот свет, тогда все местные князья приползут на коленях», – решил он и позвал двух солдат.

– Арестовать Цултэма! – приказал Ванданов.

– Но говорят, он здесь самый уважаемый и знатный нойон, – сказал один из них.

Ванданов побелел от ярости.

– В Монголии пет человека более уважаемого, чем солдат армии полководца Унгерна. Поняли, болваны?

Тогда бурят-переводчик сказал:

– Полководец, но он ведь муж сестры той девушки, которая вам нравится.

– Вот и хорошо. Эту норовистую девицу я тоже приберу к рукам. А вы, негодяи, извольте выполнять мой приказ, а не рассуждать!

Он вывел из юрты обоих солдат, жестоко избил их перед строем и послал к министру пятерых других.

Возле юрты Цултэма спешились четверо русских и один бурят. Они привязали коней слева от юрты и вошли. Бурят развернул свой хадак и сказал русским:

– Я хочу преподнести князю хадак.

Те удивились:

– А зачем это?

– Так положено приветствовать его светлость, – сказал бурят и, вручая хадак, повернул его так, что Цултэм все понял и покосился на ружье, висевшее на стене. Он хотел было подняться, но двое белогвардейцев подскочили к нему, скрутили руки, вытащили из юрты и, бросив на коня, поскакали.

Они не повезли Цултэма в Улясутай, а спустились в овраг, где раздели его, оставив в одной нижней одежде, и стали допрашивать.

– Вы связаны с Народной партией?

Хотя Цултэм и не знал никого из членов Народной партии, он ответил утвердительно, и тогда белогвардейцы принялись избивать его.

– Ванданов приказал нам убить тебя за то, что ты отказался помогать нам. – И, вытащив сабли, они зарубили его.

Узнав о гибели министра, жители Улясутая очень горевали. Несколько юношей из бедных семей, мобилизованных в армию в Улясутае, решили отомстить за гибель Цултэм-бээса. Они задумали подкараулить Ванданова, когда он ночью поедет к женщинам, и убить его. Но именно в эту ночь их назначили в караул, так что план не удался.

– Вот прибудет Хатан-Батор, он утихомирит этих белых!

– Навряд ли... Говорят, он теперь стал полководцем армии барона.

– Так может, и его вместе с Вандановом надо убить?

– Нет, я и пальцем не трону Хатан-Батора. Я уверен, что он не пошел на службу к Унгерну. А едет он сюда только для того, чтобы осмотреть позиции.

Когда Хатан-Батор узнал о гибели Цултэм-бээса, он очень скорбел и сожалел, что приехал слишком поздно и не сумел защитить министра.

«Если бы я не заехал домой, то успел бы, – упрекал он себя. – Китайцы и белогвардейцы уничтожили столько людей – и бедных, и богатых, и знатных, и незнатных, не спрашивая ни роду, ни племени! Вот уже два столетия чужеземцы хозяйничают на нашей земле. Впрочем, и до китайцев бедняки много лет страдали от войн. Видно, суждено нашему народу море страданий».

Максаржав собрал вокруг себя верных людей и заявил, что намерен бороться с белыми. Он говорил, что помощи можно ждать только от Советской России, от красных, что красные русские относятся к монголам совсем иначе – но грабят, не убивают, не занимаются мародерством. Если всем вместе выступить против белых, они рассеются как пыль.

Хатан-Батор начал учения с цириками, велел привести в порядок одежду и позаботиться о запасах продовольствия. Он с нетерпением ждал вестей от Сухэ-Батора.

После убийства Цултэма он не желал разговаривать с Вандановом и избегал встреч с ним. А так как Максаржав издавна был известен как человек молчаливый, Ванданову не к чему было придраться.

Как-то раз, когда Максаржаву пришлось все-таки явиться к Ванданову, он увидел в его юрте много вещей, награбленных в китайских лавках, и, уходя, сказал: «Чистый убыток лучше грязного барыша». Однако Ванданов не понял этих слов и пропустил их мимо ушей.

Однажды возле лагеря цириков Хатан-Батора остановились два всадника, за которыми следовал цирик на подводе. Видимо, они приехали издалека, к седлам были приторочены дорожные сумки.

– Передайте полководцу, что приехал Сандуйсурэн и просит принять его.

– Мой сын приехал! – обрадовался Максаржав.

Вошел Сандуйсурэн, он был такой же крупный, как и отец, и очень похож на пего.

– Приветствую вас, отец.

– Ну, сыпок, иди сюда! Как вы доехали? Как чувствует себя мама? Что делают младшие братья и сестры? – Он засыпал сына вопросами, от радости голос его звенел, глаза блестели.

– Вот вам мама прислала, – сказал Сандуйсурэн, доставая свертки из дорожной сумки. – Жители нашего хошуна устали от беспорядков. Но благодаря вам, отец, нам все же легче, чем другим.

Они поели, и, когда отец с сыном остались вдвоем, Сандуйсурэн сказал:

– Мне велели передать вам, что армия Сухэ-Батора готовится к взятию Хурэ. Вы должны знать, что белые решили ночью убить вас и бежать. Отец, вы должны быть осторожны.

– Я понимаю. Когда рядом враг, нельзя выпускать палку из рук, это все равно, что лечь спать, когда вокруг тебя шакалы. Но я уверен в своих цириках, хорошо, что они со мной. Некоторые из них поначалу верили белым, теперь же, после всех грабежей и убийств, они поняли, что белогвардейцы Унгерна – наши враги. У меня много верных товарищей: Бого, Давасамбу, Далай, Лхамсурэн, Дорж, Дэндэв.

– Я привез вам партийную газету, отец. Прочтите и сразу же верните мне. – Сандуйсурэн снял сапог и из-под двойной стельки достал газету.

– Ох, сынок, как только тебе удалось добраться живым!

– Да уж если бы я попался, то не только русские, но и свои, монголы, не пощадили бы...

Максаржав начал читать газету, а Сандуйсурэн вышел во двор и вместе с Того уселся подле юрты.

– Того, там в сумке нижнее белье, мама прислала вам. Но главное не это. Я должен вам сообщить еще что-то очень важное.

– Боже мой, она... та женщина... умерла?

– Нет, Того, говорят, она жива. Посланные отцом двое людей не нашли ее и ни с чем вернулись обратно в кочевье, но дзанги одного сомона говорил, что она якобы батрачит по аилам.

– А ты сказал отцу, что она жива?

– Не успел. Последите, чтоб никого из посторонних здесь не было, а я пойду скажу отцу. – И он вошел в юрту.

Того плакал. Он плакал навзрыд, вспоминая Гунчинхорло и проклиная себя. Теперь, когда он знает, что она жива, он непременно найдет ее. «Я за это время успел жениться и вот уже снова один... А она, бедняжка, все ждет меня, ищет повсюду...»

Максаржав из юрты позвал Того, но тот даже не услышал его.

– Не надо звать его, папа, – сказал Сандуйсурэн, – пусть побудет немного один... Я только что рассказал ему о Гунчинхорло...

– Вот бедняга!

Когда Того сообщил о решении отправиться на поиски Гунчинхорло своим друзьям, Далай стал отговаривать его:

– Я понимаю, Того, ты сейчас взволнован и готов бежать навстречу своей любимой! Но неужели ты бросишь дело, которому мы все посвятили жизнь?

– Да, нельзя бросать товарищей в такой момент, я не имею права... – Того был в смятении. – Но ведь и Гунчинхорло нуждается в моей помощи, нельзя оставлять ее в беде...

– Если ты отправишься искать ее один, можешь голову сложить, да и где ты вообще собираешься ее искать? Ну, подумай сам!

Сомнения вновь овладели Того.

– Пойду к Ма-вану, может, он посоветует мне что-нибудь...

– Я знаю, что он тебе скажет, – улыбнулся Далха. – «Поезжай, я дам двоих сопровождающих».

– Нет, я не могу на это согласиться! Люди нужны здесь. А то уеду я, потом еще двое, так все и разбредемся, – твердо сказал Того.

Товарищи разошлись. На душе у Того немного полегчало. Он направился к юрте, где Максаржав беседовал с Сандуйсурэном.

– Бого, разве ты не собираешься ехать за Гунчинхорло? – спросил Хатан-Батор. – Я думаю, лучше вам отправиться группой, одному ехать опасно.

– Нет, я не могу согласиться на это, тут каждый человек на счету.

– Тогда вот что я скажу тебе, Бого. Сандуйсурэн вернется домой и пошлет людей, чтобы они привезли ее сюда. Согласен?

– Как хорошо вы придумали! – воскликнул Того.

Через два дня Сандуйсурэн собрался в обратный путь.

– Ну, сынок, передай мой наказ братьям – пусть помогают матери. Скоро наступит мирное время и мы все снова будем вместе. Поезжай спокойно, ты едешь с бывалыми людьми. И вот что еще я хотел сказать тебе, сынок: будь честен, будь тверд, жизни своей не пожалей ради святого нашего дела. Однако зря рисковать не надо, будь осторожен и сдержан. Передай товарищам мои слова.

– Счастливо оставаться, папа! Когда вы будете в Хурэ, может, и мы с мамой приедем туда повидаться с вами.

– Да сбудется твое пожелание! – сказал Максаржав, провожая сына.

Ванданов решил отправить барону Унгерну письмо:

«Великий герой-полководец, генерал барон Унгерн фон Штернберг, основатель государства, удостоенный титула дар-хан-хошой-чин-вана и звания хана, я, низкий раб ваш, осмелюсь доложить: по случаю того, что я удостоился великой награды и милости, я устроил праздник и потому задержал свой доклад. Ныне я посылаю его вам вместе с подарками, которые я хотел бы преподнести вашей милости».

Вручив посыльному пакет и подарки, он отправил его к барону.

Ванданову очень хотелось завести знакомство с одной из известных улясутайских красавиц – Жаргал, младшей сестрой жены убитого им Цултэма. Он пытался хитростью заманить к себе девушку, дал ей понять, что удостоиться внимания одного из полководцев барона Унгерна – большая честь, но девушка отвергла все его домогательства, и Ванданов рассвирепел. Он решил, что должен во что бы то ни стало уломать строптивую девицу, и послал к ней своих людей, чтобы они пригрозили Жаргал, если она будет сопротивляться.

Жаргал отослала слуг Ванданова и просила передать ему такие слова:

– Я не солдат в его войске, чтоб ему подчиняться. Если он полюбил меня, пусть поступает, как положено мужчине; а по нашим обычаям женщина не приходит сама, первая, в юрту к мужчине. Если же он намерен охотиться за мной, словно за диким зверем, то пусть тогда, как охотник, и убьет меня. А сама я к нему не пойду.

«Черт побери, вот это женщина!» – с восхищением сказал один из посланцев Ванданова.

Ванданов понял, что силой здесь ничего не добьешься, и решил отправиться к Жаргал сам. Он надел самый лучший свой наряд и в сопровождении десяти солдат отправился в гости к девушке.

Жаргал вышла им навстречу, поклонилась и, откинув полог, пригласила войти. «Что у него на уме, у этого гуна? – думала она. – Он хочет просто позабавиться или решил сделать меня своей женой? А если ему придется уехать в чужую страну, он бросит меня... Или, может быть, возьмет с собой? Не окажется ли, что я попала волку в пасть?»

Весь день она угощала гостей, развлекала их беседой, а когда наступил вечер, обратилась к Ванданову:

– Вы очень умный человек и знаете все обычаи лучше, чем наши местные нойоны... Я думаю, что мы соединим наши подушки лишь после того, как совершим официальное бракосочетание. А теперь не соизволите ли ехать к себе? Уже поздно.

Ванданов вначале было заупрямился, но, видя, что делать нечего, встал и вышел. А девушка была и в самом деле очень хороша. Талия у нее такая тонкая, что Ванданов мог бы обхватить ее двумя пальцами. Шелковый розовый дэли со звездочками был перехвачен голубым поясом, шапочка с красными лептами чуть сдвинута набок, на кончике толстой косы – кисточка с серебряными украшениями, которую Жаргал засунула за пояс справа, из рукава дэли виднеется кончик шелкового платка, пропущенного сквозь тяжелое золотое кольцо, а из-за ворота дэли выглядывает белый воротничок. Новые гутулы совсем без узора. Одним словом, невозможно было оторвать глаз от этой красавицы, от ее матового личика... Ванданов, выйдя из юрты, оглянулся, постоял в раздумье, не вернуться ли, по девушка поклонилась ему в пояс, сложив ладони, и произнесла:

– Спокойной ночи, великий полководец!

«Хотел бы я знать, кто сегодня проведет с ней ночь. Не верю, что она будет одна... Наверняка придет к ней китайский торгаш или кто-нибудь из монастырских лам. Может, вернуться?» – подумал Ванданов, но так и не решился повернуть коня и уехал к себе в лагерь.