Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Супруга Цэ-нойона обратилась ко всем присутствующим:

– Все знают игру в жмурки? – И, услышав неопределенные возгласы, продолжала: – Женщины будут поочередно вставать со своих мест, завязав глаза, а мужчины поменяются местами.

Опа вышла на середину комнаты.

– Сейчас я завяжу глаза супруге князя Дэ, мужчины произнесут по два-три слова или кашлянут. Затем все поменяются местами и снова подадут голос. Жена Дэ-гуна должна угадать, кто перед пей, и, встав на колено, подать ему руку. Если она не угадает, оба должны выпить штрафную или спеть песню. Если угадает, они должны выпить из одного бокала. Ну, начнем! Завяжите глаза супруге Дэ-нойона и все по очереди подайте голос!

Каждый из мужчин сказал по нескольку слов, а Максаржав кашлянул. Жене Дэ-гуна завязали глаза, и все поменялись местами. Мужчины снова произнесли несколько слов. Жена Дэ-гуна назвала имя Максаржава и не угадала, потом она сказала: «Далха-батор», и тот, сконфузившись, вышел на середину.

– О, вот, оказывается, какой среди нас батор есть, – послышались шутливые восклицания.

Когда настал черед жены До-гуна и ей завязали глаза, каждый из присутствующих мужчин старался, чтобы она назвала его имя, поэтому все говорили нарочно громко и отчетливо. А Максаржав снова кашлянул. Красавица, слегка покраснев, произнесла: «Ма-гун» – и, протянув руки, направилась прямо к Максаржаву. Она опустилась возле него на колени и склонила голову.

Максаржав взял ее руку и тут же отпустил. Все зашумели: «Вот это ловко. Сразу угадала!» Теперь им предстояло выпить архи из одного бокала. Максаржав предложил: «Пейте сначала вы...» Но жена До-гуна возразила: «Нет, пейте вы первым. Выпейте за мое счастье!»

– Пусть ваше счастье будет таким же полным! – воскликнул Максаржав, поднимая бокал, и, сделав глоток, вернул бокал красавице. Она лишь пригубила его и поставила.

А Хатан-Батор уже не смотрел на нее, он повернулся и ушел играть в шахматы.

– Он даже не смотрит на женщин! Говорят, у него в худоне остались жена и дети, – сказала какая-то гостья своей собеседнице.

– Высокомерный и неотесанный мужлан, ничего не знает, кроме сражений и войн!

– Давайте послушаем пение, – снова предложила хозяйка.

Максаржав, оторвавшись от шахмат, взглянул на певицу.

Глаза ее сверкали, пудра и румяна подчеркивали прелесть нежного лица, хотя уже не могли скрыть признаков болезни. «А моя Цэвэгмид доит коров, стрижет овец, взбивает шерсть, даже волосы ее пахнут молоком», – вздохнул Максаржав.

– Увлеченные женской красотой, вы пожертвовали мне ладью, – засмеялся его партнер. Максаржав ничего не ответил.

Цэ-нойон пригласил на праздник городских певцов и музыкантов, желая развлечь гостей, и они наперебой благодарили его за доставленное удовольствие. Потом начали играть в хуа, напевая:

 
У лягушки четыре ноги,
У лягушки два глаза и рот.
Если в чашу прыгнет она,
Кто же чашу ко рту поднесет!
 

– А давайте-ка лучше петь на старый лад! – сказала хозяйка и запела:

 
Если вместе закурим – Самбу и я, —
Вверх дымок поплывет, за струею струя...
 

Остальные подхватили напев.

Нойон, игравший с Максаржавом в шахматы, сказал:

– Говорят, в сражениях вы проявляете завидную смекалку и умение. Странно, что этого не чувствуется в шахматной игре.

– Я плохой игрок.

– А правда ли, что вы были первым в стрельбе из лука и получили звание «меткого тайджи», а в борьбе победили известного силача Намдага?

– Не будем говорить об этом.

Было совершенно очевидно, что центром внимания в этот вечер был Максаржав.

* * *

Колонна всадников двигалась но безводным степям восточной Монголии. Стояла изнуряющая жара. Командир части Бадам предложил послать нескольких бойцов поискать колодец, и Максаржав выслал вперед группу цириков, вооружившихся лопатами. Однако воды они не нашли. Попался им на пути лишь один старый колодец, который давно занесло песком и грязью.

Бадам не решался доложить о своей неудаче командующему и все ездил меж холмов, пристально вглядываясь в траву, особенно в островки чия. Он брал в руки камни, внимательно разглядывая каждый, и наконец остановился и сказал:

– Здесь будем копать колодец. Снимайте дэли и несите лопаты!

Стали копать по очереди. Потом подошел еще отряд, и все включились в работу. В полночь они достигли влажного слоя, расчистили его, и вода стала быстро прибывать. Уже к рассвету каждый цирик получил по пиале воды. Целый день ждали они, когда наберется достаточно воды и для людей, и для лошадей, только тогда, пополнив свои запасы, двинулись дальше.

Максаржаву донесли, что передовые отряды Бавужава расположились на берегу Халхин-гола и готовятся к бою. Он позвал к себе Сухэ.

– Покажите-ка мне ваши новые пулеметы. А когда кончится сражение, я хочу научиться у вас пользоваться этим оружием.

«Он никогда не думает о поражении, о том, что может и сам пасть в бою. Впрочем, наверно, думает, но просто не показывает этого», – подумал Сухэ.

К ним подъехал командир.

– Я с рапортом к командующему. Несколько цириков проиграли своих коней...

– Как это проиграли?

– В кости.

– Дать каждому по десять плетей и отобрать у них седла и коней!

Вмешался Сухэ:

– Знаете, говорят, что даже в Китае после падения маньчжурской династии изменились законы о наказаниях.

– Вот как? – строго спросил Максаржав. «Видимо, Сухэ противник телесных наказаний», – подумал он и поспешил переменить тему: – Вы слышали, Сухэ, что произошло в России?

– Говорят, там революция. Царя свергли, и государственные дела решают совместно простые люди.

– Но ведь это же ведет к беспорядкам.

– Отчего же? Когда объединяется разум многих людей, может быть, это и неплохо. Некоторые из наших русских инструкторов очень недовольны тем, что произошло у них на родине, другие же, наоборот, приветствуют новую власть.

– А вы с инструкторами разговариваете по-русски? Выучили их язык?

– Нет, русского языка я не знаю. Запомнил два или три слова, вот и все.

– А как звучит по-русски слово «сайн»? Я уже забыл все, чему вы меня учили в пути, плохой я ученик, – засмеялся Максаржав.

– «Сайн» – по-русски «хорошо».

– Хо-ро-шо. Надо запомнить это слово. С китайцами в лавках я уже вполне мог объясняться, надо бы выучить и русский. А теперь давайте пройдем по палаткам.

Они вышли.

– Надо усилить посты и караулы! – сказал Максаржав. – Нескольких цириков с подводами послать за топливом. Кто знает, сколько нам здесь сидеть придется. А вы, Сухэ, готовьте разведку. Где инструктор? Что-то его не видно...

– Разрешите обратиться? – спросил Сухэ.

– Что такое?

– Надо бы мобилизовать цириков из местных, тех, кто хорошо знает окрестности Халхин-гола. Понадобятся, когда начнется сражение.

– Прикажите позвать кого-нибудь из хошунных чиновников. Кстати, почему они сами не явились до сих пор?

– Может быть, не знали, что мы уже здесь...

– Чтобы вовремя являлись, их следует оштрафовать, – рассердился Максаржав.

Войска стали готовиться к бою. Половину цириков выслали вперед. Когда они переправились через Халхин-гол и хотели, спасаясь от мошкары, отойти подальше от воды, разведчики доложили, что в песках обнаружен вражеский отряд.

Сухэ получил приказ выступить с небольшой группой. Они внезапно атаковали отряд, остановившийся на привал, уничтожили его почти целиком, захватили оружие, отобрали награбленный скот и вернулись.

– Ну, теперь и сам Бавужав сюда пожалует. Нужно всюду разослать лазутчиков, чтобы точно знать, откуда он появится, – приказал Максаржав.

Сам он со всем войском двинулся к Халхин-голу. Едва только они приготовились раскинуть лагерь, как поступило известие о том, что появился отряд Бавужава.

– Бойцы рассыпались по барханам, – сказал Сухэ командующему. – А вам, мне кажется, лучше наблюдать за ходом сражения с вершины этого холма. Один из наших инструкторов, человек опытный и знающий, часто повторял нам, что не всегда полководец должен идти впереди своих бойцов.

– А где наш инструктор?

– Не могу его уговорить отойти от пулемета.

Передовые части Бавужава пошли в атаку, по их встретили пулеметным огнем, и они отступили.

Максаржав послал Доржа с приказом:

– Передай Далхе, пусть его отряд остается в тылу.

Вражеская пуля просвистела совсем рядом. Максаржав и Сухэ сменили позицию и снова залегли. Примчался цприк с донесением:

– Убит Чагдар-Батор.

– Где? Как? – с досадой к яростью набросился на посланца Максаржав.

– Чагдар-гуай сказал, что хочет своей рукою уничтожить Бавужава. И он сделал это: упорно преследовал Бавужава, убил его, но и сам погиб.

– Я еду. Коня!

– Того, что случилось, уже не изменишь. Какой же смысл вам ехать? Не лучше ли приказать привезти сюда тело Чагдар-Батора? – сказал Сухэ.

Ма-гун бросил на него суровый взгляд.

– Привезите. И непременно отыщите убитого Бавужава!

К командующему подъехал один из командиров.

– Враг точно одержимый ринулся в атаку. Должно быть, это последний отчаянный бросок!

– Передайте, чтобы отряд Далхи преградил путь неприятелю. Моего коня!

У некоторых пулеметчиков кончились патроны, и Сухэ, распределив боеприпасы между всеми, приказал пулеметчикам занять удобную позицию, а сам вскочил на коня и с саблей наголо бросился в атаку.

Завидев желтое знамя Хатан-Батора, враги в панике разбегались – настолько велик был их страх перед неуязвимым полководцем. И цирики Максаржава твердо верили в то, что, если сам командир поведет их в атаку, никто их не одолеет. Сухэ подскакал к Максаржаву.

– Мы оказались в тылу врага, надо возвращаться.

Командующий огляделся. Впереди – никого, рядом с ним только Сухэ, Того, раненный в руку, да еще небольшая группа цириков.

Сухэ собрал и привел пулеметную роту. Русского инструктора нигде не нашли, хотя искали долго. Вначале цирики вели бой в барханах, не слезая с коней, а потом бросились в рукопашную – с такой яростью, что трудно было различить, где люди Бавужава, а где цирики Сухэ и Максаржава.

Один командир рассказывал потом:

– Сухэ, врезавшись в самую гущу схватки, рубил врагов, как лозу, только видно было, как он наклоняется то вправо, то влево. Потом соскочил с коня, передал его мне и вступил в бой сразу с несколькими неприятельскими солдатами. С высокого бархана мне было хорошо все видно, просто удивительно, как это ни одна пуля не задела Сухэ! Он расправился со своими противниками, взял у меня коня и, схватив пулемет, поднялся на бархан. Как только появлялись враги, он расстреливал их короткими очередями.

– Да, в этом сражении Бавужав потерял свои основные силы. Хатан-Батор, Сухэ и пулеметчики стреляли так, что у пулеметов раскалились стволы, – говорили цирики.

Наступила ночь, и вдруг вдали показалось множество огней.

– Это остатки разбитых вражеских отрядов подходят сзади, – сказал Сухэ.

– Да у них почти не осталось людей, они просто берут нас на испуг. Тело Бавужава не нашли, я думаю, он жив и теперь прибегнет к какой-нибудь хитрости, – сказал Максаржав.

«Сражаться с Бавужавом труднее, чем с китайцами, – подумал он. – Во-первых, место неудобное, кругом барханы, а во-вторых, они хорошо вооружены: китайцы снабдили их оружием, хотят поймать змею чужими руками – решили столкнуть нас лбами. Жаль людей... Столько крови пролито напрасно!»

Утром цирики похоронили убитых и, поклявшись отомстить за кровь погибших товарищей, заговорили о новой битве. Максаржав снова стал готовиться к бою. Чувствовалось, что силы врага иссякли. Тридцать человек из отряда Бавужава сдались в плен.

– Что нам с ними делать, жанжин? – спросил Максаржава один из телохранителей.

– А что они говорят?

– Говорят, мы – братья и не хотим убивать друг друга. Хотим жить в Халхе. Некоторые даже плакали. Не послать ли их ловить Бавужава? Или, может, распределить по полкам, чтобы они вместе со всеми участвовали в сражении?

– У них ведь, наверное, есть жены, дети... – задумчиво произнес Максаржав. – Отобрать у них все оружие вплоть до ножей и отправить под падежной охраной в монастырь Матад. Снабдить продовольствием. Пусть заготавливают аргал, выделывают кожи и выполняют другие хозяйственные работы. Потом решим, что с ними делать. – «Как бы то ни было, нельзя посылать их ловить Бавужава. И в наше войско не следует зачислять. Сколько ни было сражений, я не помню случая, чтобы хоть один мой солдат стал перебежчиком. Нет, мои воины на такое по способны, они помнят, что они сыны Монголии и сражаются за родину».

Остатки отрядов Бавужава некоторое время еще вели оборонительные бои, потом отступили на территорию Китая. Максаржав преследовал их до самой границы, а затем повернул назад.

Все были искренне опечалены, когда нашли убитым русского инструктора. Его похоронили по русскому обычаю и поставили на могиле крест с надписью. Когда совершали этот печальный обряд, кто-то спросил Максаржава:

– Кто же прочтет отходную?

– Войсковой лама должен прочесть.

Но лама, услышав это, возразил:

– Покойный был иной веры. Я не могу читать над ним молитву.

– Да, он был другой веры, но очень много сделал для нас, монголов, и в конце концов отдал за нас свою жизнь. Что мы скажем его семье, если не выполним положенного обряда? – возразил Максаржав, и лама вынужден был с ним согласиться – он прочел молитву.

В этом сражении отличился Сухэ, и слава о нем разнеслась далеко. «Он владеет саблей не хуже, чем Ма-гун. Летит на своем коне и рубит врагов справа и слева на всем скаку. Стреляет, почти не целясь, а сам от пуль уворачивается!»

Войска стояли у границы и ждали нового наступления войск Бавужава, но те не появлялись.

Пришла осень. Однажды на пограничный пост прибыл посланец Бавужава: тот заверял Ма-гуна, что больше никогда не станет разбойничать и желает братьям мира и счастья. Максаржав стал готовиться в обратный путь.

Перед отъездом он решил наградить отличившихся в бою. Это была торжественная церемония. Посол, явившийся из Хурэ, привез известие о присвоении Сухэ и еще нескольким командирам звания батора. В честь победы над врагом был устроен парад.

Максаржав со своим войском возвращался в столицу. Шли они днем и ночью, не останавливаясь. И вот наконец показался Хурэ.

Навстречу войску выехали чиновники и послы. Они объявили, что Хатан-Батор Максаржав награжден титулом дархан-вана.

Цирики направились к Толе, омыли в реке лицо и руки, напоили коней. Из Хурэ навстречу им выехали старые баторы. Перед тем как армия вступила в город, двенадцати баторам подвели белых коней с узорчатыми седлами и сбруей, украшенной серебром. Подошли отряды и из Хужирбулана, все построились и двинулись во главе с героями-полководцами: Максаржа-вом и Сухэ-Батором. Впереди колонны развевалось большое знамя монгольской армии – синее с желтыми лентами, за ним – знамя военного министерства, затем желтое знамя Хатан-Батора. Трое прославленных борцов-силачей, восседавших на черных копях, везли эти знамена.

Затрубили двенадцать больших труб, заиграли флейты, все двинулись ко дворцу богдо-хана, перед которым была разостлана белая кошма – по ней должны были проехать двенадцать героев.

Перед дворцом всадники остановились, двенадцать трубачей и сто флейтистов приветствовали их. Однако большие ворота оставались закрытыми. Воины спешились и прошли в калитку. От ворот до самых дверей дворца по обе стороны прохода стояли – строго по старшинству – ламы и нойоны и почтительно кланялись, приветствуя героев. Когда процессия подошла к дворцовой лестнице, навстречу баторам вышел премьер-министр.

– Мы воздаем сегодня почести славным героям Монголии, наголову разбившим чужеземных захватчиков, мятежников и изменников родины. Его святейшество нездоров, он просил передать, что посылает вам свое благословение.

Одни из лам, стоявший у самых дверей, поднял очир, на котором висел длинный хадак, и благословил героев. Каждому из них преподнесли хадак.

– Воины безгранично рады, что великий богдо-хан и высшие ламы отметили наше усердие, – сказал Максаржав. – Мы полны стремления отдать свою жизнь за независимость родины. Да будет вечно здравствовать наш владыка богдо-хан!

Они отправились в обратный путь, белых коней сменили на своих прежних. Простые араты, дети и старики громкими криками встретили героев, когда они выехали из ворот дворца. Каждому хотелось рассмотреть их поближе.

– Ты мне очень помог, брат, мы сражались плечом к плечу, – сказал Максаржав Сухэ-Батору.

– А я многому научился у вас. Хотелось бы поделиться с вами некоторыми своими мыслями, – отозвался тот.

– Ну что же, будь моим гостем, я всегда рад тебя видеть! Я все думаю: как сообщить горестную весть семье инструктора? Бедняга отдал жизнь за наше дело, и, я надеюсь, министерство позаботится о его вдове и детях.

Сухэ-Батор со своими бойцами вернулся в Хужирбулан, а Максаржав и все остальные разъехались по домам.

Когда Максаржав и Того приблизились к своему дому, они увидели, что двор полон народа. Из дома навстречу полководцу вышли супруга Максаржава в праздничном наряде и его старший сын. Густые косы Цэвэгмид были уложены в высокую прическу, украшенную позолоченными серебряными заколками. Жемчуг сверкал на длинном хантазе. На Цэвэгмид была парчовая накидка, бархатная шапочка, надвинутая на лоб, и новенькие узорчатые гутулы. Она степенно шла навстречу Максаржаву. И при виде жены он испытал гораздо большую радость, чем во дворце богдо, когда его чествовали высокие лица. Низко поклонившись супругу, Цэвэгмид торжественно произнесла:

– Почтительно приветствую вас!

Максаржав улыбнулся.

– Моя ли это жена? – Он взял ее за обе руки и заглянул в глаза. – Как хорошо, что вы приехали. Здравствуйте! А ну, дети, идите-ка к отцу. – И он расцеловал детей.

– Приветствую вас, Бого, – сказала Цэвэгмид. – Вы очень устали? Ранены?

– Да пустяк, небольшая царапина.

Они вошли в дом и сели за стол.

– Мама осталась в кочевье, за скотом попросили присмотреть соседей.

– А как вдова Га-гуна?

– Все хорошо. Отправила ей еду, муку и в подарок хадак. Мы тут поставили маленькую юрту для Бого, натопили ее. Хочешь посмотреть, Бого?

Того вышел, а Максаржав, выпроводив детей, обратился к жене:

– Ты очень устала?

– С чего мне уставать? Я привыкла работать, да и родные помогают. На присланные тобой деньги мы купили все необходимое. Случалось, конечно, и уставала. Но я не думала о себе, я думала только о вас, молилась, чтобы вы все вернулись живыми.

– Красивый наряд ты себе купила!

– Я подумала: все-таки еду в город, к нам будут приходить люди, нельзя мне выглядеть замарашкой, это уронит честь батора, вот и взяла одежду и украшения у вдовы твоего учителя. Сегодня надела в первый раз...

– Моя жена стала настоящей красавицей! Во всей Халхе нет такой!

– Много дней и ночей провела я в одиночестве, о чем только не передумала за это время, вся душа изболелась!

– А меня часто мучила мысль о том, что кто-нибудь может обидеть мою Цэвэгмид.

– Да кому я нужна. – Она рассмеялась.

– Женщину нетрудно обидеть...

– Ты очень устал?

– Да. Я, пожалуй, сниму пояс и прилягу отдохнуть.

– Бого плохо выглядит. Если он не будет лечить руку, это может плохо кончиться.

– Надо бы женить его...

– Да он и слышать об этом не хочет.

– Не вечно же ему жить одному! Женится – все переменится. Вот у Далхи есть сестра, и она не замужем.

– Молоденькая?

– Да нет, ей уже за тридцать?

– Ну, поступай, как знаешь.

* * *

Прошло уже несколько месяцев, а Гунчинхорло все продолжала жить у Гавы, хотя нога давно зажила. Она вела хозяйство ламы и ждала весны. Старая ее одежда совсем износилась, а новую негде было взять.

– Во что же я тебя одену, денег-то у меня совсем нет, – говорил лама. Если верующие приносили ему несколько ланов серебра, он тут же прятал их в сундук, а ключ вешал себе на шею. Всю зпму Гава ел только баранину, а из костей варил бульон.

– Пойди-ка к старухе, что живет там, в палатке, – сказал он однажды Гунчинхорло, – они сегодня какую-то скотину зарезали. Помоги им почистить кишки, а я здесь займусь врачеванием.

Гунчинхорло помогла старухе очистить кишки и получила за это кусок мяса, поставила его варить и, не дожидаясь, пока мясо сварится, взяла корзину и ушла собирать аргал. Когда же она вернулась, оказалось, что Гава съел половину мяса, а другую половину оставил себе на завтра, ей же не досталось ни кусочка. Так уже бывало не раз: Гунчинхорло ложилась спать голодной.

Однажды ночью Гава пришел к ней, улегся рядом и пробормотал:

– Ступай, закрой тоно, вон месяц смотрит на нас.

– А что мне месяц! Пусть смотрит. Если тебе надо, так сам закрой.

– Греховодница! – с досадой сказал лама и пошел закрывать тоно. Когда он вернулся и, поправив лампаду, хотел снова лечь с нею рядом, Гунчинхорло сказала:

– Великий ты грешник, хоть и лама.

– Это ты во всем виновата! – огрызнулся Гава.

Горькие мысли одолевали Гунчинхорло: «Ну, вернусь я домой. Что меня там ждет? Если отец еще жив, то наша встреча убьет его. И все же я уйду!»

Днем, если в юрте никого не была, лама без конца гонял Гунчинхорло:

– Ну-ка, подай ножницы! Пойди принеси аргал!

Когда же кто-нибудь приходил, лама сразу неузнаваемо менялся.

– Как вы себя сегодня чувствуете, Гунчинхорло? – спрашивал он елейным голоском.

Однажды она не вытерпела и заявила:

– Я поеду домой!

– Сначала заплати за еду.

– А чем я заплачу? Что с меня взять-то?

– Тебя самое и возьму.

– Не хватит ли? Я жду ребенка, – солгала она.

– Ах, грех-то какой! Тебе надо уйти отсюда, прежде чем ребенок родится... Ведь если узнают в монастыре, не сносить мне головы! – Гава совсем растерялся.

Гунчинхорло продолжала собирать аргал и дрова, готовила еду. Она старалась хорошо есть, чтобы набраться сил. Однажды утром она села на своего тощего верблюда и, сказав, что едет собирать аргал, поехала на восток – в сторону родного кочевья.

* * *

Шел 1918 год. Максаржав с друзьями обсуждали последние новости: в России идет война, народ взял власть в свои руки.

– Если в России началась война, это очень плохо для нас, – сказал Далха. – Китайцы воспользуются моментом и снова перейдут границу. Опять муки и разорение бедным людям! Да вздохнем ли мы когда-нибудь спокойно?

– Ив министерствах у нас никакого порядка, – подхватил Ядам. – Все дела запущены. Чиновники целыми днями бездельничают. Если так будет продолжаться, с нами любой может расправиться.

– Сколько лет воевали, сколько крови пролили, людей потеряли, а теперь, пожалуй, можем потерять и все завоеванное.

– И снова будут нас называть «глупые монголы», «темные монголы».

– Знаете пословицу: «Каков хозяин, таков и дом», – сказал Далха. – Вот так же и с государством.

Цэвэгмид, которая до этой минуты молча шила что-то, сидя в сторонке, вступила в разговор:

– Что правда, то правда: по хозяину и дому честь.

– Вот-вот, это про наш дом как раз сказано. Я вот, например, такой хозяин, что не знаю, сколько у нас скота, сколько добра, у нас в доме глава и управляющий – Цэвэгмид, – сказал Максаржав, и все рассмеялись.

– Ну, не богатство и не умение наживать добро приносят славу. Слава добывается на войне, Ма-гун! – сказала Цэвэгмид.

А Того поправил ее:

– Ма-ван.

– Белого царя свергли с престола. Кто же теперь правит у русских? – спросил Ядамсурэн.

Максаржав, помолчав с минуту, перевернул страницу книги и ответил:

– Наверное, народ. Если весь народ будет заодно, и царь не сможет с ним справиться.

– Боже мой! Грех даже говорить об этом! – воскликнула Цэвэгмид.

– Все мы грешники от рождения: например, убиваем животных и едим их, – сказал Дорж. – Послушайте, я был в Хужирбулане, там такое происходит, ничего понять невозможно... Русские инструкторы увольняют наших опытных командиров. Они и Сухэ-Батора уволили.

– Я слышал, он собирается идти работать в типографию, там вроде требуются наборщики, – сказал Далха.

– Некоторые наши министры готовы идти на переговоры с Китаем, который хочет ввести войска для защиты нашего государства от Красной России, – объявил Максаржав.

– Опять позволить китайцам сесть нам на голову?

– Что же делать? Неужели мы сами не сможем защититься от Красной России?

– Говорят, эти красные русские – бандиты, каких свет не видывал!

– Как бы то ни было, в смутное время мы должны держаться вместе, выступать заодно, – сказал Максаржав.

– Ну-ка, хозяйка, прежде чем я погибну от рук китайцев, угостила бы ты меня архи, – сказал Далха.

– Нет уж, хватит, и так достаточно выпили, нужно и меру знать, – запротестовала Цэвэгмид, но все же поставила на стол два графинчика.

– Говорят, араты из хошуна Ажитай-бээса отказались платить налоги, – сказал Дорж. – И Очир-бээс якобы направлен туда для разбирательства.

– Значит, Очир-бээс пожалует в Хурэ? – усмехнулся Того. – Хотелось бы мне осведомиться о его здоровье!

– Как приедет он в Хурэ, ищи его там, где самые богатые лавки, – отозвался Ядам.

– Бого, дорогой, стоит ли ворошить прошлое? – попытался успокоить друга Максаржав.

– Нет, мы непременно должны встретиться, – упрямо твердил Того.

В разговор вступил Дорж:

– Говорят, Того собирается жениться?

– Конечно, готовьте подарки! От Доржа – шелк на дэли и соболью шапку, от Ядамсурэна – шелковый пояс и кровать с узорчатыми занавесками да еще подпругу с золотыми украшениями, – стал перечислять Того.

– Ну уж нет, слишком богатым станешь! Дам тебе старенький хадак да одну пиалу, и хватит с тебя, – сказал Дорж.

– Постой, а я-то что подарю? – задумался Ядам.

– Ну, пошутили, и довольно. Ничего мне не надо. Никакой свадьбы не будет. Поберегите свои хадаки, может, потом еще пригодятся, – сказал Того.

– После смерти человеку ничего не потребуется, – возразил Ядам.

– Что это вы вдруг о смерти заговорили? Дурная примета! – вмешалась Цэвэгмид.

* * *

Максаржаву еще дважды пришлось отправляться в поход, а когда он вернулся из последнего, правительство разделило хошун Очир-бээса. Максаржаву вручили хошунную печать, и он, согласно обычаю, преподнес в ответ девять белых предметов. Однако должность управляющего хошуном но доставляла ему радости. «Я от рождения бедный арат и не умею управлять аратами, мне скорее пристало командовать цириками. И подати я не люблю собирать. Лучше было бы на это место назначить другого человека...»

В управление хошуна Намнан-ула прибыли из аймака чиновники для раздела хошуна и сверки списков населения, они остановились в большой юрте управления. Узнав об этом, Очир-бээс пришел в ярость. «Поступайте, как знаете», – сказал он и ушел.

Люди, приехавшие по разным делам в управление, заволновались: «Бээс гневается! Как бы это нам не вышло боком». Среди тех, кто расположился у коновязи, был и Балчин.

– А ты, Балчин, по какому делу приехал?

– Слышал я, что бээс жестоко наказал одного человека, который так же, как я, запутался в долгах. Вот я и пригнал свою несчастную скотину.

Из канцелярии вышел чиновник и подошел к сидящим.

– Разъезжайтесь по домам, вопрос о том, кто будет управлять вашим хошуном, пока не решен.

Очир-бээс, который заявил аймачным чиповникам: «Поступайте, как знаете!» – на самом деле вовсе не собирался отдавать Максаржаву половину хошуна. Он решил ни за что не идти на уступки.

Когда Максаржав услышал, что Очир-бээс возражает против раздела, он решил повременить с приемом хошуна и остался при дворе богдо. Теперь он постоянно присутствовал на приемах и слышал все новости, первым узнавал обо всем, что происходит в стране и за рубежом: китайские деньги вошли в силу, китайцы основали банк... машины у них теперь ходят до самого Пекина... на монголо-китайской границе уменьшена численность войск, цириков распустили по домам, а китайская армия вплотную подошла к границе...

«Неужели напрасно я сражался, не щадя своей жизни? Ведь большинство наших нойонов настолько боятся красных русских смутьянов, что готовы снова отдать страну во власть китайцев», – думал Максаржав.

А министерские чиновники недоумевали:

– Странный, непонятный человек этот Максаржав. Говорят, он ученый, много книг прочел. Но почему он такой нелюдим?

– Он женат?

– А как же! У него и дети есть.

– Говорят, на надоме он не раз выступал в состязаниях по борьбе. И поет хорошо.

– А может, все это выдумки?

В комнату вошел Максаржав. Все сразу умолкли, а кое-кто поспешил уйти.

«Эти чиновники, ничего не делая, получают жалованье, – с возмущением думал Максаржав, – а ведь это жалованье идет за счет поборов с населения. Послать бы их в армию, там бы их сразу приструнили. А то все эти разговоры – о хорошеньких девушках, да о том, в какую лавку какой шелк привезли, да какие кони на базаре, да кто почем трубку купил... Целый день сплетни, пересуды... Ровно ничего не делают и еще недовольны – им, видите ли, мало платят! Слишком много у них свободного времени, вот и не знают, чем заняться! Недаром они в хошуне жить не хотят – там слишком много работы».

Министры советовали богдо отправить Максаржава в Западный край. «Раньше, когда он все время был в военных походах, было спокойнее. Что, если к нам войдут китайские войска? Он ведь может поднять тогда своих баторов, и неизвестно, чем все это кончится. Кто знает, какие у него намерения...»

Максаржав вернулся из министерства и объявил Цэвэгмид:

– Мне снова предстоит дальний путь.

– Надолго?

– Не знаю. Наступают трудные времена. Не исключено столкновение между Севером и Югом... Собери-ка мне оды в дорогу, приготовь теплую куртку. И летнюю одежду на всякий случай тоже дай. А вам лучше уехать отсюда в хошун. Если придут китайцы, вам несдобровать.

– Боже мой! – вздохнула Цэвэгмид. – А Бого не поедет с нами?

– Хорошо бы поехал, помог бы тебе. Был у него Далха, говорит, что Бого с женой все время ссорятся.

– А из-за чего?

– Позавчера она поругалась с Бого, заявила, что не будет жить с нищим попрошайкой, и убежала. Только сегодня вернулась...

– Ну вот, а ты хвалил ее! Недаром, значит, люди говорили, что Бого всегда сам еду готовил. Не годится так жить, Бого, уж наверно, не чает, как избавиться от такой жены.

– Манлай-Батор не приехал?

– Нет. А ты с тем Сухэ больше не встречался?

– Да все никак не удается с ним встретиться. Ну что ж, надо подобрать людей и отправить с караваном, а мы с тобой вдвоем выедем вперед.

– А как же дети?

– Если поедет Бого...

– Нет, я возьму детей с собой. Случись что, я останусь совсем одна. А ты поедешь на запад? Снова сражения?

– Все может быть...

– И никак нельзя отказаться?

– Ну, что мне здесь делать? Вести пустопорожние разговоры с чиновниками, лебезить перед министерскими начальниками?

Молча смотрела на Максаржава жена. «Оп моложе меня, а уже седеет. А вдруг он не вернется из этого похода?» От этой страшной мысли Цэвэгмид похолодела. Но что она могла? Читать молитвы? Просить благословения у ламы-наставника? Ведь Максаржав хоть и не отказывается от веры, но ни за что не пойдет поклониться ламе-наставнику.

– Помыть тебе голову? – спросила она.

– Давай. Может, поумнею, – улыбнулся он и подумал: «Бедная Цэвэгмид! Вечно я хожу с кислой миной, вечно чем-то недоволен. А ей-то каково?! Да, нелегко быть моей женой».