Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Ты участвовал в убийстве Цултэм-бээса? – спросил он, когда цирики ввели пленного и усадили возле двери.

– Да, участвовал. Ванданов пригрозил, что убьет меня, если я не укажу, где находится министр, если же я сделаю это, он обещал мне награду.

– Почему ты прежде не признавал своей вины? Участвовал ли ты в истреблении братьев-монголов?

– Участвовал. Я темный человек, жанжин мой, живой бур-хан, пощадите меня!

– Какой я тебе бурхан? А если бурхан, то, значит, мне на роду написано карать зло! Немедленно казнить его! – приказал Максаржав. – А жене Цултэм-бээса передайте, что мы отомстили за смерть ее мужа, казнили предателя. Пошлите ей от меня подарок и хадак. Когда поедете к ней, возьмите с собой Жаргал, пусть сестры повидаются. Да узнайте, жив ли Дава, который намеревался расправиться с нами во время молебна. Приказываю казнить его на глазах Ванданова, когда его поймают и привезут сюда!

Вошел командир полка Даржав.

– Надо бы послать людей в табун белогвардейцев.

– Разумеется. Хорошо, что ты вспомнил об этом. Немедленно отправь туда вооруженных цириков.

Ночью Максаржав несколько раз обошел караулы.

Утром следующего дня цирики встали спозаранку, они шумели и смеялись, радовались победе.

– Моя старенькая конопляная веревка разорвалась, и этот черт чуть не подмял меня, – смеясь, рассказывал один из цириков. – А из какого хошуна этот коротышка, который бросился на огромного русского детину, пролез у него между ног и свалил его?

– Да, друзья, – говорил другой боец, – не беда, что повреждена рука или нога, – главное, что мы уничтожили неприятеля. Это заслуга нашего командующего!

– Теперь, пожалуй, нас отпустят по домам.

– Что ты, еще не время. Вот закончим разгром белогвардейцев, тогда и по домам поедем.

– Эх, хотел бы я повидать моих славных ребятишек!

Ядамсурэн, слыша эти разговоры, задумчиво произнес:

– Человек никогда не скажет: «Хочу воевать!» Он о другом мечтает: «Хорошо бы, проснувшись утром, услышать, как звенят детские голоса, как блеют ягнята и козлята, как ржут кони, хорошо бы, поднявшись с постели, вдохнуть аромат горячего, душистого чая...»

– Верно, – подхватил Далха. – А на войне приходится больше думать о своих товарищах, чем о доме и семье.

В Шурайском уртоне жил старик уртонщик с сыном. Услышав, что Ванданов сбежал и, возможно, поедет по этой дороге, старик отправил сына к соседям – предупредить их. Вскоре на уртон приехали Жамбалжав, Дэндэв и Жамба, а с ними еще несколько жителей окрестных аилов. Вскоре подоспел и Дамба, цирик Хатан-Батора.

– Как бы нам изловчиться и поймать его? Если он пожалует сюда, отец, – обратился к уртонщику Дамба, – вы почтительно приветствуйте его и пригласите в юрту передохнуть с дороги.

– А если этот черт не согласится, потребует сменного коня и ускачет? – засомневался старик..

– Ну, а мы на что? Мы все спрячемся в юрте и будем начеку.

– Так и будем все сидеть тут и гадать, когда он приедет?

– Ну и что? Подождем, хотя бы и целый день пришлось просидеть.

– Нет, чует мое сердце: не поедет он по нашей дороге, – сказал старик.

– Надо бы спрятать лошадей, – сказал Дэндэв и вышел из юрты.

– И все же попробуем заманить его. Возможно, он проголодался и пить хочет.

– Неизвестно еще, доедет ли он до нас, ведь на каждом уртоне ждут люди, чтобы перехватить его...

– Как знать! Но вот если мы упустим Ванданова, он взбаламутит всю округу, этот негодяй ведь ни перед чем не остановится.

Пока они разговаривали, время подошло к одиннадцати часам.

– Ну-ка, друзья, смотрите! Что это там? Пыль клубится...

Едва они спрятались в юрту, подъехал плотный русоволосый мужчина в коричневом дэли. Старик и его сын вышли ему навстречу. Не слезая с коня, он поздоровался с уртонщиком и сказал:

– Скорее дайте мне коня. Я еду от Хатан-Батора по срочному делу. Поторопитесь!

– А как вас величать? У вас подорожная имеется?

– Какая еще подорожная? Ты что, не видишь, кто перед тобой, грабитель или должностное лицо? Некогда мне с тобой разговаривать! Коня!

Старик, низко поклонившись, произнес:

– Сделайте милость, пожалуйте в юрту, подождите, пока я приведу вам коня. Наши кони тут недалеко, в ложбине. Я вернусь мигом, а вы пока выпейте чаю и покушайте.

– Живо, старик! Поторапливайся, иначе тебе несдобровать!

– О бог мой! – пробормотал старик, уходя.

– Есть кто-нибудь у вас в юрте? – обратился Ванданов к сыну уртонщика.

– Там мой старший брат. А больше никого... – ответил тот.

– А почему твой брат не вышел мне навстречу?

– Прошлую ночь он пас коней, теперь спит. Братец, выходите, – позвал он.

– Кто тебе велел его звать? – завопил Ванданов.

Но из юрты уже появился, сладко потягиваясь, Жамба в дэли без пояса.

– Приветствую вас! – сказал он и низко поклонился приезжему. Ванданов огляделся по сторонам и стал вынимать ногу из стремени.

Жамба подбежал к нему, помог слезть с коня, отдал повод парнишке и, сняв седло, сказал:

– Седлай вороного! – А сам побежал к юрте.

Ванданов, держа перед собою револьвер, направился к юрте, на ходу бросив Жамбе:

– Входи ты первый! – И отступил назад, помешав Жамбе открыть дверь. Тот быстро перехватил руку Ванданова, в которой был револьвер, раздался выстрел – пуля просвистела возле уха Жамбы. Из юрты выбежали остальные, Ванданова повалили и связали.

– Дайте воды! – попросил он.

– Говорят, этот бандит уже успел стать не то гуном, не то ваном. Ишь как раскомандовался!

Налив в чашку остывшего чаю, Жамба поставил ее перед Вандановом. Тот повернулся на бок и принялся жадно глотать холодный чай.

– Говорят, этот полководец недавно хорошо попировал на надоме, – сказал один из мужчин, зажигая трубку.

Все решили немного передохнуть, выпить чаю перед дорогой.

– Нечего тут рассиживать, – вскочил вдруг Жамба, – давайте поскорее отвезем этого поганого бандита Хатан-Батору.

– Как бы его не отбили у нас по дороге!

– Кто же станет заступаться за этого подлого вора?

– Как кто! А Гэдгэр-Цултэм?

– Теперь, когда Ванданов перестал быть могущественным и богатым человеком, Гэдгэр не станет его защищать.

– Ну, как знать! Старик велел все-таки быть начеку.

Ванданова посадили на коня без седла, связали ему ноги под брюхом коня, а руки – за спиной, и Жамба с товарищем повезли его в Улясутай.

Ванданов пошел за Унгерном, надеясь, что, когда будет построено Великое Монгольское государство, он получит пост управляющего каким-нибудь аймаком или должность в министерстве. У себя на родине он вызывал всеобщую ненависть: от его руки погибло немало добрых людей, он грабил и убивал, считая, что, если сильный убивает слабого, ничего предосудительного в этом нет. Теперь же, оказавшись сам в положении пленника, он мучительно искал выход, думая только о том, как спастись от смерти.

«Скажу Максаржаву: оба мы монголы, братья по крови, и ты должен простить меня. Я стану аратом, женюсь на простой девушке и буду жить здесь». И вместе с тем Ванданов понимал, что ждать пощады от Максаржава ему не приходится. «Надо было давно прикончить его, – в бессильной ярости думал он, – если останусь жив и повстречаюсь с ним – он не уйдет от меня живым. Спалить бы этот проклятый Улясутай, а цириков в речке утопить!»

Когда Хатан-Батору доложили, что Ванданова поймали и привезли в лагерь, он, похвалив Жамбу и уртонщиков, приказал:

– Увезите его подальше и расстреляйте!

– Ванданов сказал, что хотел бы с вами поговорить.

– Не о чем мне с ним разговаривать!

На следующее утро после разгрома вандановцев Максаржав пригласил к себе Бурдукова.

– Я очень огорчен, что не нашел прежде удобного случая высказать вам, Хатан-Батор, нашу сердечную благодарность за то, что вы спасли нас и взяли под свое покровительство. Поздравляю вас с победой, – сказал Бурдуков.

– Ваши дети нам тоже помогли. Маленькие шпионы! – смеясь, ответил Хатан-Батор.

– Они ведь ходят за едой и слышат всевозможные разговоры. Не следует пренебрежительно относиться к человеку только потому, что он маленький. Если бы не ваша помощь, хлебнули бы мы горя. Думаю, ни одного человека из нашей семьи в живых уже давно бы не осталось.

– Мы вовремя разделались с белогвардейцами; если бы промедлили еще несколько суток, никто из нас не остался бы в живых.

– Вы теперь вернетесь в Хурэ? – спросил Бурдуков.

– Нет пока. Я жду вестей от Сухэ-Батора, – ответил Максаржав.

– Я потерял связь с родиной, – сказал Бурдуков, – и теперь не знаю, как мне быть. Думаю, что самое правильное для меня сейчас – перейти границу и присоединиться к красноармейцам. А жену и детей я отвезу в безопасное место.

– В таком случае мы вам поможем добраться к красноармейцам. Я дам вам охрану и верховых лошадей.

– Нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарен. Прощаясь с вами, я хотел бы пожелать монгольскому народу всяческих благ, – сказал Бурдуков.

– Собирайтесь в путь, а я пришлю вам в помощь человека.

– Хатан-Батор, вы можете положиться на красноармейцев, это совсем другие люди, чем белогвардейцы.

– Я знаю. Ведь только с помощью Красной Армии мы сумели прогнать белогвардейцев из Хурэ.

– Могу ли я перед отъездом зайти к вам, чтобы попрощаться? – спросил Бурдуков.

– Конечно. Мы с вами непременно еще встретимся.

Бурдуков ушел, а Хатан-Батор велел собрать командиров и цириков и наградил отличившихся в последней операции.

– Вы, наверное, думаете, что бои для нас кончились? – сказал он. – Нет, они только начались. Если мы не выдворим врагов из своей страны, они не дадут нам жить спокойно, не перестанут грабить и убивать. Тот не мужчина, кто откажется сражаться с врагом. В Монголии образованы Народная партия и правительство. Наша армия под руководством замечательных полководцев Сухэ-Батора и Чойбалсапа громит остатки гаминов в Кяхте и в Алтан-Булаке. Помните: государство – это народ, а изменить народу – значит совершить девять тяжких грехов. Цирики! Как бы трудно нам ни пришлось, мы будем бороться, пока не одержим окончательную победу над врагом!

В ответ раздалось «ура».

Через двое суток вернулся посыльный из Хурэ, который привез сообщение о том, что Народная армия овладела столицей и Сухэ-Батор принял от богдо государственную печать. «Красная армия, – говорилось в сообщении, – оказала помощь монгольским цирикам, Монголия провозглашена суверенным государством». Кроме того, посыльный привез воззвание правительства к народу.

Хатан-Батор снова собрал всех командиров.

– Подробно расскажите цирикам о Сухэ-Баторе, о том, что красноармейцы – наши друзья. Пусть каждый наш боец знает, кто его враги, а кто истинные друзья и соратники.

Потом командующий объявил, что отправляется в расположенный неподалеку монастырь, чтобы встретиться там с настоятелями монастыря и ламами. Услышав об этом, к храму стеклись многочисленные богомольцы, им тоже хотелось узнать, что скажет Хатан-Батор. Когда ламы собрались, Хатан-Батора провели вперед и усадили на почетное место, где обычно сидел настоятель.

Максаржав рассказал собравшимся, что в Монголии создано Народное правительство, что, согласно просьбе монгольского правительства, изложенной в письме, которое скрепил своей печатью богдо, в страну пришли красные русские и помогли изгнать белогвардейцев и гаминов. Большая часть слушателей молилась, возведя глаза кверху, другие же, напротив, сидели молча, глядя в землю.

– Ради пользы всех живущих на земле совершите благое дело – доведите до сведения всех ваших прихожан сказанное мною. И молитесь за то, чтобы народ наш навеки избавился от страданий. Знайте, что если вы станете прислушиваться к всевозможным злопыхателям и примете участие в черных делах врагов наших, я не пощажу никого – накажу по законам военного времени. Расскажите об этом и вашим многочисленным ученикам.

Закончив речь, Максаржав направился к выходу. Ламы поднялись, оправляя на себе орхимжи[Орхимжи – широкое полотнище, которое ламы носят через плечо поверх дэли.], поклонились полководцу, а затем один за другим вышли из храма. Богомольцы, собравшиеся перед храмом, толпой кинулись вслед за Максаржавом, кланяясь ему.

Трудно сказать, насколько благожелательно была воспринята священнослужителями речь Максаржава и как они передали ее своим ученикам. Во всяком случае, никто из них не взял на себя смелость возразить Хатан-Батору.

Возвращаясь из монастыря в Улясутай, Максаржав остановился на берегу реки. Ему хотелось здесь, в тишине, немного собраться с мыслями. «Если бы Унгерн мог добраться сюда, то он давно уже завел бы свой плохонький автомобиль и примчался, чтобы уничтожить меня собственными руками. Очевидно, он собирает силы. Хорошо бы разузнать, когда и откуда могут появиться отряды белогвардейцев. В каждый хошун надо послать своих людей, чтобы дали знать, как только появятся унгерновцы. Дюрбетский хан Тумэндэлгэрэх, кажется, настроен благожелательно, но есть у меня и враги среди нойонов. Говорят, властитель богдо долго обсуждал с бароном Унгерном, кого назначить на пост военного министра, прежде чем выбор пал на меня».

Хатан-Батор созвал нойонов, чиновников, писарей и грамотных аратов, чтобы учредить в Улясутае городскую управу. На должности управляющего, его заместителя и начальников отделов он назначил членов Народной партии и распорядился, чтобы все дела они вели в соответствии с установками народной власти, хотя какие-то конкретные указания дать затруднялся. Он отменил все долги – и русским, и китайцам, запретил допросы с применением пыток к кому бы то ни было, кроме воров. А затем потребовал, чтобы владетельные князья снабдили армию одеждой и провиантом.

Войско Максаржава двинулось на запад – конные цирики ехали рядами, каждый в своем десятке, обозные повозки шли тоже в строго установленном порядке. После отъезда Того близкие друзья старались окружить заботой командующего, это были Дорждэрэм, которого все звали просто Дэрмэном, Дава-самбу, Ядамсурэн, Дамдинсурэн, писарь Далха, Далай и Дагва.

Дагва красовался в коричневом шелковом дэли и на насмешки товарищей отвечал:

– Это вещь трофейная! Правда, я в этом дэли – настоящий князь? Получить бы мне еще титул гуна, и не стал бы я с вами церемониться, чуть что не по мне – велел бы отхлестать провинившегося плетью.

Мимо проезжал на своем вороном коне Максаржав. Поравнявшись с Дагвой, он натянул поводья и громко крикнул:

– Стой!

Кони в переднем ряду испуганно прянули в сторону, но тут же стали.

– Дагва, а ну давай сюда! Что это на тебе такое? Дэли Ванданова? Что ты тут вытворяешь? – И Максаржав, выхватив саблю из ножен, замахнулся на Дагву, а тот, уклоняясь от удара, сполз с коня и бросился бежать. Цирики на минуту замерли от ужаса, а потом грянул хохот. Один из командиров выехал вперед.

– Жанжин! Простите Дагву, не гневайтесь на него. Он пошутил. Мы все за него просим...

Придержав коня, Максаржав приказал:

– Снять с него сапоги, пусть бежит босиком в обозе вслед за повозкой.

Дагва бежал босиком, обливаясь потом, почти целый уртон, а когда вконец обессилел, забрался на повозку.

– Что это приключилось с Дагвой? – спросил цирик, приехавший из табуна. – Он ведь земляк Хатан-Батора и близкий ему человек.

– Да он напялил дэли Ванданова, стал дурачиться и плести всякий вздор. А Хатан-Батор, увидев это, разгневался, велел Дагве скинуть сапоги и идти за подводой босиком. А в дэли Ванданова велено набрать аргала и сжечь его.

* * *

Все лето 1921 года цирики Хатан-Батора сражались с белогвардейцами в Кобдо, Улясутае и Улангоме и, разбив отряды белых, снова вернулись в Кобдо. Но не успели изгнать белогвардейцев, как тут же подняли голову китайцы.

Однажды цирик, сопровождавший обоз, доложил Хатан-Батору:

– Управляющий торговой фирмы приглашает вас пожаловать к нему.

– Слышал я об этом...

– Говорят, они угощают водкой, подают обед из китайских блюд и подносят гостям дорогие подарки.

– Так ты собрался идти туда, что ли? – спросил, насмешливо глядя на цирика, Максаржав. Тот молчал, опустив голову и сложив ладони перед грудью. – Позови-ка командира своего полка. Идите с ним вдвоем, а про меня скажите: мол, командующему неможется, он не придет...

– А подносить ли им хадак?

– Что? Что ты сказал? Какой еще хадак? А ну, есть там кто-нибудь? Позови!

Солдат выбежал из юрты и окликнул первого попавшегося ему на глаза человека, как оказалось, адъютанта командующего.

– Всыпь этому парню семь палок, – приказал Максаржав своему адъютанту. Однако никто не знал, где лежат орудия наказания – их давно куда-то выбросили за ненадобностью. Когда палки с трудом все-таки отыскали, то адъютант, не знавший, за что наказывают провинившегося, спросил у цирика:

– Хатан-Батор за пустяки людей не наказывает, что ты такое натворил?

– Да ничего особенного, только спросил, нужно ли подносить китайцу, который позвал его в гости, хадак.

– А еще что?

– Сказал, что, мол, у китайцев принято дарить гостям подарки и что там подают вкусные блюда.

– Вот дурак!

– Кто?

– Да ты, конечно, кто же еще. А ну, спускай штаны.

– Послушай, бей прямо в штанах, а?

– Замолчи, болван! Решил, видите ли, китайцам хадак поднести!..

– Да что ты привязался! Китаец, по-твоему, не человек, что ли? – продолжал упорствовать цирик, ложась на живот.

– Неужели ты когда-нибудь подносил хадак гаминам? – спросил адъютант и ударил провинившегося палкой.

– Ой-ой, полегче! Управляющий фирмой – не гамин. Послушай, пореже бей!

– А разве ты не знаешь, что этот управляющий – гаминовский командир?

– Неужели? Ну, тогда лупи. Только все-таки полегче. Ой-ой! Ну хватит, уже десять ударов. Все! – сказал он, поднимаясь. – Пойду, пожалуй, угощусь теперь пряниками управляющего.

– Тебя действительно стоит угостить «пряником»! – сказал адъютант, хватая палку. – Убирайся, пока я тебя снова не отколошматил.

Однажды командующему доложили, что у дверей городской управы сидит какой-то старик и говорит, что не уйдет, пока его не примет Хатан-Батор-ван. Максаржав велел спросить старика, какое у него дело, и тот объяснил, что хотел бы отдать в цирики своего сына.

– Запишите имя парня и отправьте его в казарму, – сказал Хатан-Батор. Однако когда явился парень и назвал свое имя, Максаржав приказал снова позвать старика.

Высокий костлявый старик вошел и, не поздоровавшись, встал на колени, низко опустив голову.

– Да, это я, Хатан-Батор. Покарайте меня! Я нанес вред вашему справедливому делу, оказывал помощь сторонникам маньчжурского амбаня. Но с того дня у меня пропал сон и кусок не лезет в горло. Снимите с меня грех. Я привез отнятые у вас деньги, привез сына в вашу армию. Пусть он служит вам преданно, как пес.

– Вам следовало бы раньше осознать свою ошибку. Теперь же довольно и того, что вы признали свою вину. Денег я ваших не возьму, сына в цирики не приму и наказывать вас не стану. Считайте, что вас простили, и возвращайтесь домой, – сказал Максаржав.

Старик поднял голову.

– Ну, хоть ударьте меря! И почему вы не хотите взять моего сына в цирики?

– Если ваш сын погибнет на войне, то вы опять будете жаловаться. Почему ваш сын до сих пор не в армии? Если бы вы хотели, чтобы ваш сын послужил справедливому делу, давно бы отправили его к нам, – сказал Хатан-Батор.

Старик потупился, а потом со вздохом произнес:

– Простите меня, глупого старика!

– Я уже сказал, что простил вас. А теперь идите, – сказал Максаржав.

* * *

Хатан-Батор позвал Дамдина и приказал:

– Давай пиши. «Всем хошунам разъяснить: уполномоченные Народной партии вернулись в сопровождении воинов Советской России и в настоящее время очищают страну от остатков белогвардейских бандитов и гаминов. Однако наносить ущерб китайцам – беднякам и торговым служащим запрещается!» Перепиши начисто, – распорядился Хатан-Батор.

Показав ему переписанное, Дамдин спросил:

– Нет ли известий от того самого Элеске?

– У него все в порядке. С женой и детьми уехал на родину, встретился там с товарищами. А знаешь, какой смекалистый оказался у них сынишка? Пришел однажды и заявил: «Ванда-новцы худо говорят про монголов».

– И сам Элеске – прекрасной души человек. У каждого человека есть две силы: когда иссякает сила физическая, остается сила душевная.

Вошел Дэрмэн.

– Как вам спалось, жанжин? – спросил он.

– Спал неплохо. И голова сегодня ясная. Чтобы душа человека была спокойна, тело не должно знать покоя. Думаешь, с врагами уже покончено? Нет, нам еще много предстоит сделать.

– А у меня опять полно всяких бумаг, – сказал Дамдин, – просто голова идет кругом!

– Знаете, этих красных русских у нас прозвали тихонями, – сказал Дэрмэн. – Они и впрямь совсем непохожи на белогвардейцев.

– Полагаю, что, если бы было иначе, Сухэ-Батор не стал бы звать их на помощь.

* * *

Цирикам, прослышавшим о приезде нарочного из Хурэ, не терпелось увидеть его, расспросить, что делается в столице. Нарочный вручил адъютанту командующего сверток с документами и пошел в юрту для приезжих. Как только он поел и вышел на улицу, цирики окружили его. – Приветствуем вас!

– Ох, совсем я запарился, друзья! Этот пакет, завернутый в пропитанную маслом тряпку, прямо жег меня всю дорогу! – сказал гонец.

– Значит, очень горячие новости в нем были, – засмеялся цирик из Западного аймака.

– Ну, давай рассказывай, какие новости в Хурэ.

– «Хурэнские новости» я вам не привез.

– Да тебя не про газету спрашивают, а про то, что делается в городе.

– А что в городе? По утрам гудят трубы Гандана, ночью тявкают бездомные собаки, а днем стреляют, созывая народ или, наоборот, давая сигнал разойтись...

– А из какого орудия стреляют? Из «трехлетки» или «четырехлетки»?

– Откуда я знаю...

– О батюшки! Да этот парень еще, видно, и пороха не нюхал. И куда только смотрят члены Народной партии!

– Им некогда. Они заняты государственными делами.

– Ну и что же это за дела?

– Собираются уменьшить налоги, например.

– Ну-ну...

– Говорят, что государство будет оказывать помощь бедным семьям. Допросы с пытками применять не будут.

– Неужели?

– А еще слышал, с красными русскими будем торговать.

– И молоко русских женщин продавать начнут?

– Кто это тебе сказал?

– Что ушами слышал, то через рот выпустил!

– Ты впредь, если такое услышишь ушами, изо рта не выпускай, а лучше проглоти. И всегда сыт будешь. Ну-ка, почитайте вслух вот это воззвание. – И посланец подал цирикам бумагу.

– Воззвание – это неплохо, но хотелось бы до наступления холодов запастись обмундированием и провиантом.

– Послушай, а твоя жена еще не уехала?

– Да нет. Я еще не женился.

– Вот взбалмошная девица! Приехать из такой дали к мужу!

– А тебе-то что?

– Хотелось бы проводить ее.

– Да она на тебя и не взглянет!

– А ты-то сам ей кем приходишься?

– Вот я тебе сейчас покажу, кто я такой!

Цирики схватились бороться, остальные, окружив их, с хохотом подбадривали борцов. Никто и не заметил, как подошел Хатан-Батор. Желая, чтобы одержал верх тот, что послабее, он крикнул:

– Бросай его через бедро! Бросай! – Все обернулись, услышав голос командующего, и борьба прекратилась.

Цирики разошлись по своим палаткам. Максаржав тоже вернулся к себе и стал ждать прихода гонца из столицы, чтобы расспросить его о новостях. А пока занялся письмами и бумагами. Среди писем было обрадовавшее его послание Сухэ-Батора, оно начиналось словами: «Уважаемый старший брат Максаржав, пишет вам ничтожный младший брат Сухэ...»

Вскоре командующему доложили, что нарочный явился, и он попросил всех выйти из юрты.

– Полководец Сухэ велел передать вам, что барон Унгерн арестован, военные действия затихают. Однако враждебные элементы, воспользовавшись именем властителя богдо-хана, распространяют всяческую ложь и клевету о Народной партии. Сухэ просил вас хорошенько подумать, как с этим бороться. Ваши заслуги перед государством огромны, вам бесконечно верят люди. Так сказал Сухэ-Батор и поручил поднести вам хадак.

– Очень важно разъяснять народу суть и значение деятельности Народной партии и нового правительства Монголии. Однако людей, которые могли бы вести агитационную работу, у нас слишком мало. Мне и самому не хватает знаний... – сказал Максаржав.

– Я получил указание задержаться здесь на несколько дней и помочь вам.

– Очень хорошо.

– Велели передать, что в вашей семье псе благополучно. Человек по имени Того добрался к ним. Сандуйсурэн ездил по делам вместе с полководцем Чойбалсаном и уже вернулся обратно.

– Спасибо. Я рад, что у них все хорошо. Я давно не был в родных краях, а жена моя не захотела жить в столице, забрала детишек, сложила юрту и пожитки и уехала в хошун. Я-то у них только числюсь главой семьи, – говорил, улыбаясь, Хатан-Батор. – Хочется, конечно, вернуться домой, но я счастлив, что отдаю силы делу Народной партии и нового правительства. И радуюсь я не тому, что Народное правительство доверило мне высокий пост, а тому, что встретил умных людей и нашел верный путь. Сижу вот и думаю: увидеть такое прекрасное время после многих лет борьбы – это и есть подлинное счастье. Очень сожалею, что не смог оказать помощь монгольским и русским отрядам, сражавшимся у озера Толбо. Если б нас не задержало половодье, мы могли бы спасти товарищей. Многих достойных сыновей мы потеряли. Но если наша борьба увенчается победой, то, я думаю, у осиротевших родителей станет легче на душе.

– Красноармейцы, судя по всему, совсем другие люди, чем белогвардейцы.

– Какой может быть разговор! При первой же встрече сразу видишь разницу между белыми и красными. Белые, едва увидят аил, тут же начинают грабить. А красноармейцы – дисциплинированные бойцы, даже находясь вне казармы, они не позволяют себе никаких вольностей. А как поют! Да, вспомнил, не знаешь ли ты, братец, песню «Шивэ Кяхта» и не научишь ли наших цириков петь ее?

– Да, конечно. А еще есть новая песня: «Шелковое знамя».

– Ну, так спой же ее.

– Мы выучили ее по пути в Хурэ. Дело в том, что эту песню сочинили сами цирики.

 
Шелком шитое знамя
Вознесли мы на горный хребет
В знак боев с гаминами жарких,
В память наших побед,
 

– пропел юноша.

– Хорошая песня. А наши хотят выучить «Шивэ Кяхту». Они здесь тоже сочинили песню. Ну все, братец, иди отдохни. Устал ведь с дороги... Завтра снова увидимся, нужно выяснить несколько серьезных вопросов.

– Хорошо, жанжин. Спокойной ночи.

Нарочный ушел, а Хатан-Батор стал снова перечитывать письмо Сухэ-Батора.

* * *

Максаржаву велели приехать в Хурэ и немедленно приступить к обязанностям военного министра, но он не спешил покинуть Западный край, ведь большую часть своей жизни он посвятил водворению мира и спокойствия на этой земле. Он опасался, что, как только уедет, этим тут же воспользуется Дамбий-Жанцан и постарается поделить Западный край на части. И снова вспыхнет вражда между дюрбетами, халхасцами и другими народами, живущими на этой земле, – вражда, которую десятки лет старательно разжигал маньчжурский амбань.

Тяжкие думы обуревали Максаржава. «Пока я держу их твердой рукой... Но стоит мне уехать, как сразу же поднимут голову нойоны и чиновники, которые только и ждут этого момента, чтобы восстать – каждый из них мечтает быть ханом. А если начнется восстание, тут же явится из-за границы маньчжурский амбань, да и белогвардейцы снова поднимут голову. Неужели там, в столице, не понимают этого? Если вновь начнется война, в самом тяжелом положении окажется неимущий люд». Максаржав видел, как цирики радуются, узнав, что скоро разъедутся по домам. «Благодаря героизму этих сыновей халхаского, дюрбетского, казахского, мянгатского, урянхайского народов мы полностью освободили родные кочевья», – думал он с гордостью и грустью. Ему было жаль расставаться с боевыми друзьями.

А цирики ходили из палатки в палатку, обмениваясь на прощанье памятными подарками. Парни, приехавшие из разных аймаков – Сайн-нойон-хана, Зутгэлт-бээса, Засагт-хана, Сарул-гуна и Ачит-бээса, – подружились и привыкли друг к другу, словно дети одного отца. Вместе они познали и радость, и горе; видели, как чужеземцы грабили храмы и монастыри, как сжигали заживо людей, они помнили, как белогвардейцы срывали одежду с лам и натягивали ее на себя, чтобы спастись от холода, помнили, как гамины убивали мирных жителей, оставляли сиротами детей... И вот теперь им предстоит расстаться! Кто знает, какая их ждет судьба? Конечно, Народное правительство позаботится о них.

Максаржав вспомнил старого друга и соратника Дамдинсурэна. «Как бы счастлив был Манлай-ван, если бы дожил до этого мирного времени», – думал полководец.

Хатан-Батор услышал какой-то шум за дверью и, выглянув из юрты, с удивлением увидел, что все цирики вышли из своих палаток.

– Жанжин, пожалуйте в нашу палатку!

– Зайдите к нам! – наперебой звали его цирики, почтительно опустившись на колени.

– Встаньте, встаньте! Я с удовольствием послушаю пение и игру на моринхуре. Я хочу услышать песни из разных мест.

– Жанжин пожелал послушать наши песни, – обрадовались цирики. И тут же начался жаркий спор:

– Кто будет петь? И что петь? Ты пой... нет, лучше вы!

Максаржав свернул в первую попавшуюся палатку, но она оказалась пустой, и, пока цирики спорили, кому первому петь, он присел на кошму и задумался.

«В Улясутае мы однажды вот так же собрались разъезжаться, и вдруг прибыл гонец с приказом: немедленно ехать в Кобдо, где идут ожесточенные бои. Хоть бы снова не случилось такого!»

Его позвали, и он вышел из палатки. Цирики спели ему баитские песни и исполнили танец биелгэ.

– А вы не слышали такую песню – «Шелковое знамя»?

– Слышали! Знаем! – раздалось в ответ, и цирики снова начали петь.

* * *

День стоял теплый, полуденное солнце ласково пригревало.

Цирики Хатан-Батора собирались в путь.

Загудела раковина, подавая сигнал. Все вышли из казарм, Хатан-Батор обратился к бойцам:

– Достойные благодарности братья мои! Да осенит вас всех счастье новых, светлых дней! Не забывайте о наших сражениях, о наших победах. Желаю вам в будущем встретиться в здравии и благополучии. Ура!

Цирики ответили троекратным «ура».

Бойцы разошлись по казармам. Они пировали, пели песни, плясали, обменивались на память шапками, кушаками, ножами и даже дорожными сумками и седлами – пусть они были далеко не новые, главное – подарить что-то друг другу на прощанье.

– Дэрмэн! Держи, я отдаю тебе свои стремена.

– Голубчик, Цэмбэл, что же ты станешь делать без стремян?

– Да обойдусь. У меня есть еще – старенькие, но вполне пригодные.

Дэрмэн снял с себя кушак.

– А я дарю тебе кушак, помни своего побратима. Несколько цириков наблюдали за ними издали.

– Откуда этот видный парень?

– Цэмбэл, неужели не знаете его?

– Человек из свиты жанжина мог бы и халат другу подарить.

– Да, Дэрмэн везучий человек.

– Он, видно, в сорочке родился.

– Говорят, он земляк жанжина...

Цэмбэл был и впрямь парень видный, рослый и красивый. На нем белая шуба из тонкой овчины с крупными серебряными пуговицами, отороченная полосой черного шелка и широко подпоясанная неказистым желтым кушаком Дэрмэна, на ногах у Цэмбэла красивые гутулы, из которых виднеется простроченная кайма толстых носков, к кушаку прицеплен большой нож в ножнах и огниво.