Текст книги "Великая судьба"

Автор книги: Сономын Удвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Казна государственная у нас почти пуста, все деньги уходят на дела религии. Говорят, тибетцев понаехало в столицу видимо-невидимо, и еще, слышал я, торговля и спекуляция там процветают. – Тут Га-нойон велел женщинам уйти в восточную юрту, а сам продолжал: – Ты же по рождепию своему государственный человек и должен служить государству.

– Тут болтают разное о смерти тушэ-хана Дашняма[Тушэ-хан Дашням – видный государственный деятель автономной Монголии – был отравлен при дворе богдо-гэгэна.]. Сказывают, не пришелся он в столице ко двору.

Га-нойон отпил из рюмки, поставил ее на столик и, утерев усы, сказал:

– Сейчас растет влияние сторонников церковной власти. Вот денежки из казны и идут на разные молебны. Говорят, что возникли какие-то новые группировки, которые желают сближения с иностранными государствами. Одни будто бы рассчитывают на Китай, другие – на Японию, а некоторые на Россию или даже на Америку и Германию надеются. Одним словом, многие считают, что Монголия без посторонней помощи долго не продержится. Мы со всеми странами стали понемногу торговать. Но, по-моему, лучше было бы ни на кого особенно не полагаться. Правда, русские, пожалуй, лучше других. Ох-хо-хо! Теперь, говорят, не осталось и стран-то таких, которые бы сами по себе жили.

– Был у нас случай – русские пограничники разоружили наш полк и лошадей отобрали. Но мы добились того, что нам все возвратили.

– Так-то оно так, но чужеземцы есть чужеземцы. Все они одинаковы. Хотя русские ведут торговлю честно... А ты слыхал, что премьер-министром назначен Сайн-нойон-хан? Это неспроста, скажу я тебе. Подумай сам, ты ведь человек рассудительный.

– Грехов на мне много, учитель.

– У человека, освободившего родину от врагов, не может быть грехов. Нет на тебе никакого греха! Высший грех лежит на людях, которые с оружием в руках пришли грабить чужую землю. – И Га-нойон продолжал: – Так вот, в Китае тоже начались волнения, и маньчжурский император лишился трона, там провозглашена республика. Это помогло и нам восстановить свою независимость. Но китайцы по-прежнему зарятся на Монголию. Поэтому так называемый «грех», о котором ты упомянул, – благое дело. И не думай, что это уже отошло в прошлое. Такие дела, возможно, ждут тебя и в будущем.

Га-нойон снова приложился к рюмке и приказал позвать женщин. Завязалась общая беседа.

– В этом году, – сказал Максаржав, – тетушке Цэцгэ, жене Балчина, исполнилось восемьдесят пять лет. В наших краях мало кому удалось прожить столько.

«Чего это он о такой чепухе заговорил?» – подумал Га-ной-оп и недовольно поморщился.

– Пела она когда-то замечательно, гобийцы ведь славятся своим пением, – заметил он.

– Говорят, они пасут ваших бычков. А сами бедняки из бедняков. Вы бы, учитель, помогли старикам чем-пибудь.

Тут вмешалась старуха хатан:

– Оказать милость старикам – дело богоугодное...

Нойон вконец рассердился:

– Толку-то что, если я помогу Балчину! Расход один, и больше ничего.

– Сколько лет оба они радовали людей своим пением и игрой на моринхуре, а теперь некому даже отблагодарить их, – гнул свое Максаржав.

– Ну ладно уж. Дам им что-нибудь. Да только ведь за ними потянутся и другие попрошайки, начнут мне докучать.

Расстроенный нойон потянулся к трубке, закурил.

Когда Максаржав уезжал, Га-нойон вручил ему несколько толстых фолиантов.

– Дарю их тебе, храни эти книги.

Максаржав взглянул, книги эти он видел впервые. Подарок пришелся ему по душе.

* * *

– Ну, давай знакомиться, меня зовут Гава, а тебя как? – сказал лама-костоправ, снимая пояс и утирая со лба пот.

– Гунчинхорло.

– Хорошее имя. – Он чуть было не добавил: «Да и девушка тоже ничего, красивая», но удержался.

Собираясь пить чай, Гава достал из маленького посудного шкафчика завернутую в тряпицу пиалу, старательно вытер ее, налил чаю, выпил,, а потом, снова тщательно вытерев пиалу, завернул ее и убрал в шкафчик. Потом вышел во двор и крикнул: «Банди!»

Из соседпей палатки выбежал мальчик лет десяти.

– Принеси-ка воды! Это ты сломал ручку у черпака? А потом еще уронил ведро и всю воду разлил! – проворчал лама и вернулся в юрту.

– Гунчин, давай-ка сварим обед и поедим с тобой. У меня там на улице вялится мясо. – Он вышел и принес тонкий кусок мяса.

– Дайте нож, я порежу, – предложила Гунчинхорло.

– Кроши помельче. А я пока замешу муку. – Гава вынул пиалу и уже хотел было развести в ней муку, да вдруг спохватился: – Ой, я же забыл, что нас двое. – И он взял большую деревянную чашу для кумыса, высыпал в нее две горсти муки, замесил тесто, скатал его в колобок, потом очистил дно чаши и опрокинул ее. Наблюдая за ламой, Гунчинхорло подумала: «До чего же аккуратен. Сразу видно, расчетливый человек, я для него, конечно, обуза! Поскорее бы нога зажила!»

Мальчик принес воды, потом сбегал куда-то и притащил аргал в подоле дэли.

– Высыпай осторожнее, не насори тут и не пыли, – буркнул лама.

Он выложил тесто на доску и тонко раскатал его. Гунчин-хорло тем временем покрошила мясо.

– Разводить огонь? – спросила она.

– Да, только клади аргал понемногу. Котел там, в шкафчике. А в ящичке найдешь тмин, положи немного в суп. Ты что, хочешь котел помыть? Возьми воды, только пемпого. Хватит, хватит... Не брызгай на пол! Налей в тот маленький чайник полтора черпака. Довольно, довольно... Положи мясо. Орехи и соль не надо, – учил он ее.

Когда суп сварился, лама разлил его в две пиалы, вымыл котел и черпак, тут же вытер и убрал.

– Постелить тебе постель? – Он подошел к девушке.

– Зачем? Мне и так хорошо. – Она легла на тюфяк и повернулась лицом к стене.

Вот уже несколько дней провела Гунчинхорло в юрте костоправа, который лечил ее ногу.

Каждый день лама начищал всю посуду в доме чуть ли не до дыр, но руки мыл редко. Он ощупывал ее больную ногу, а потом брал пиалу и пил чай. В первый раз Гунчинхорло отважилась спросить его:

– А вы не хотите помыть руки?

– Можно ополоснуть. – Он капнул на ладонь воды и вытер руки.

Гунчинхорло отыскала ивовую палку и стала выходить из юрты. Однажды вечером, когда она ненадолго вышла подышать свежим воздухом перед сном, Гава перетащил ее тюфяк подальше от входа.

– Зачем вы это сделали? Мне и так хорошо было, – сказала она, по лама лежал молча, закрыв глаза.

Гунчинхорло, вздохнув, легла, повернувшись лицом к лампадке, и, затаив дыхание, стала наблюдать за ламой, но тот был все так же недвижим. Долго лежала она не смыкая глаз, сжавшись в комок, точно заяц в кустах, пока наконец сон не сморил ее. Проснулась она оттого, что кто-то храпел рядом, обдавая ее жаром своего тела. она замерла от ужаса. «Где же ты, Того? Спаси меня! Может, ты батрачишь на кого-нибудь или погиб давно... Если жив, может, еще разыщешь меня? Мужчинам легче жить... Возможно, Того давно уже вошел зятем в богатую семью и живет – не тужит, а мне суждены одни страдания!» – от этих мыслей стало так горько, что она не выдержала и громко заплакала. Проснулся Гава:

– Не плачь, ну что ты! Ночью плакать – грех. Знаешь, мне стало холодно, вот я и лег подле тебя. – И он теснее прижался к девушке. Она резко поднялась, надела дэли. Лама, недовольно пыхтя, потащился к своей кровати, что стояла недалеко от божницы.

– Неласковая ты женщина, – бормотал он. – Говорю же тебе, что мне холодно.

Однако потом он снова попытался лечь рядом с ней. Женщина отталкивала его, боролась, кричала, но никто не пришел ей на помощь. Руки у ламы были сильные – недаром он был костоправом. Гунчинхорло почувствовала, что не может больше бороться... Этот мерзавец опоганил ее душу и тело, надругался над ее любовью! Она испытывала одновременно и ненависть, и жалость к себе.

А Гава, одержав победу, облегченно вздохнул. «Да найдется ли на земле хоть один человек, который ни разу не вкусил мирских радостей?» Он вспомнил крики женщины, ее мольбы. Когда наутро он увидел лицо спящей Гунчинхорло, лежавшей рядом с ним, вожделение снова овладело им. Напрасно плакала, напрасно молила и проклинала его Гунчинхорло...

Теперь она думала только о том, как бы поскорее убраться отсюда. Точно птица со сломанным крылом, отбившаяся от стаи, томилась Гунчинхорло.

Однажды Гава сказал:

– Я бедный человек. Я помогаю несчастным, но они мне редко воздают добром. Думал я перебраться в монастырь, но там сыро, и потом от увечных, что приходят за помощью к монастырским ламам, тоже не приходится ждать подношений, это все беднота. В наше время лишь ламы да хувараки[Хуварак – ученик ламы.] живут припеваючи. Милостью богдо-гэгэна они благоденствуют. Ты знаешь, что лама дает обет безбрачия и потому при посторонних ты не должна разговаривать со мной, не должна подходить ко мне?

«Что за чепуху он несет?» – думала женщина.

– И еще вот что имей в виду, моя милая, ключи от своих сундуков я тебе не дам. – И, вытащив из-под подушки связку ключей, он спрятал ее за пазуху.

«На что мне его ключи? Хорош святой человек: когда от него уходят больные, он только и думает о том, что ему дадут за лечение. Ни разу не видела, чтобы этот лама молился».

– Приближаются зимние холода, – сказала Гунчинхорло. – Если у человека нет теплой одежды, он должен вернуться домой до наступления морозов.

Ламе это заявление явно не понравилось.

– Я недаром был учеником великого учителя, а он был знаменитый костоправ. Скоро твоя нога заживет.

– Да, конечно, с вашей помощью я надеюсь скоро встать на ноги. С каждым днем становится холоднее, пора мне возвращаться домой.

– Не горюй, вот я поеду в монастырь и захвачу какой-нибудь дэли для тебя.

– Разве этот дэли вам, кроме меня, некому отдать?

– Я просто подумал, не лучше ли тебе остаться здесь да весны...

– Мне лучше уехать, не хочу я больше причинять вам неудобства, есть ваш хлеб.

– К чему спешить? И нога еще не совсем зажила. Я должен вылечить тебя до конца.

– Я знаю, что причиняю вам беспокойство...

– Подожди. Придет весна, и ты уедешь. Побудешь со мной до теплых дней и поезжай куда хочешь.

Женщина ни слова не сказала в ответ.

* * *

Наступила зима 1913 года. Максаржав и Того поставили в Хурэ небольшую юрту и обнесли ее забором. Максаржав служил в министерстве внутренних дел, Того вел их общее хозяйство. Приходя со службы, Максаржав почти всякий раз приносил с собой какую-нибудь книгу.

– Надо достать лампу, как у русских, – сказал Того.

– Лампу?

– Да. Человеку, который читает книги, нужна лампа.

– Знаешь, завтра я, возможно, буду на приеме у самого богдо.

– А что это, хорошо или плохо?

– Как знать...

Максаржав видел, что богдо забрал в свои руки всю власть в стране, подчинил себе лам и князей. «Этот человек, возведенный в высокий сан, стал ханом всего народа, властителем всей страны. Одних он приближает к себе, и эти люди пользуются его милостями, других отдаляет. Но как бы то ни было, в государстве должен быть хозяин».

Максаржав терялся в догадках: для чего его зовут во дворец. «Может, снова пошлют в военный поход?» Вспомнились ему слова учителя: «Аршаном да вином, что жалуют власти, досыта не напьешься, только губы помажут».

Когда на следующий день Максаржав прибыл во дворец богдо, сопровождавший его слуга не вошел с ним в комнату, как бывало прежде, а, распахнув перед ним двери, пригласил: «Прошу вас!»

Богдо сидел в небольшой комнате на высоком тропе, слева и справа стояли два низеньких стула, на одном из них, почти у самых ног богдо, сидел лама.

Максаржав, войдя, опустился на колени.

– Подойди поближе! – сказал богдо и, благословив его, указал на левый стул. – Максаржав, я слышал, что ты храбро сражался на поле брани, думаю, сумеешь постоять за наше государство и религию и в будущем.

Максаржав молча склонил голову.

– Ты должен не только верно служить родине, по и поддерживать дело буддизма, приносящее истинное счастье нашему народу.

– Да. – Максаржав снова склонил голову.

– На западе взбунтовался Дамбий-Жанцаи, он причинил много зла жителям этого края. Дамбий-Жанцан втайне лелеет надежду стать ханом всей Монголии. Только человек, в чьих руках сила религии и государства, может подавить его могущество.

«Ну и пошли туда вот этого ламу», – подумал Максаржав.

– Мои люди доложили, что ты человек сдержанный, не любишь много говорить, по я знаю, что в трудную минуту ты действовал смело и решительно.

«Интересно, кого он подразумевает, говоря «мои люди»? Должно быть, имеет в виду придворных лам».

– Этот человек по моему приказанию много дней следил за тобой и все, о чем я просил, узнал. Мы сделаем тебя чойжином[Чойжин – гений-хранитель, человек, наделенный сверхъестественной силой.]. – Богдо-гэгэн в упор посмотрел на Максаржава.

Будь на месте Максаржава другой человек, он бы наверняка как-то выразил свою радость, но Максаржав не проронил ни слова. Во дворце царила тишина, слышно было только тяжелое дыхание богдо. В воздухе плыл аромат курительных свечей.

– Этот человек тебе все расскажет потом.

«Не лучше ли, чем запугивать Дамбий-Жанцана именем чойжина, идти прямым путем – встретиться с пим на поле боя...» – подумал Максаржав.

А богдо продолжал:

– Имя чойжина должно служить тебе защитой. Когда ты столкнешься с Дамбий-Жанцаном, ламы и простолюдины должны верить только тебе, идти только за тобой!

– Я простой смертный, у меня много грехов, и боюсь, я по справлюсь с такой высокой миссией, но обещаю приложить все свои силы, чтобы выполнить вашу волю.

Богдо не произнес больше ни слова. Максаржав понял, что пора уходить, и обратился к ламе:

– Прежде чем уйти, я хотел бы знать, где мы встретимся.

– Завтра ровно в полдень у ворот Дуйнхора, – ответил лама.

Максаржав молча кивнул, почтительно простился с богдо и вышел. Придя домой, он, ни слова не сказав Того, улегся спать.

– Что случилось? – забеспокоился тот.

– Ничего. Удостоился высочайшего благословения за то _гчто хорошо сражался под Кобдо.

– Вот как... Хотелось бы и мне хоть раз увидеть богдо. Говорят, после этого и умирать можно.

– Не помню я, чтобы ты прежде проявлял такое благочестие, что-то я не часто вижу, как ты молишься.

– В делах время быстро проходит, не до молитв.

– А что ты скажешь, если нам опять воевать придется?

– Да мы никогда не кончим воевать, – проворчал Того. – Если вас на запад пошлют, я тогда останусь на реке Тэрхийн-гол. Не могу больше...

– Будешь искать свою Гунчинхорло?

– Да. Даже если она замужем, я все равно хотел бы увидеться и поговорить с ней. Может, у нее уже дети есть... – задумчиво проговорил Того.

Однажды, дождавшись, когда Максаржав вернулся со службы, Того объявил:

– Сегодня я приготовил пирожки.

– Бого, да ты настоящим поваром стал!

– А я давно хотел у вас спросить: вы не собираетесь привезти сюда жену и детей?

– Я думаю, не стоит этого делать сейчас.

– Почему?

– Говорят, китайцы собрали на границе большие силы. Переходят ее группами, грабят и убивают жителей.

– Значит, надо выгнать их вон!

– Все верно. Но мы-то с тобой хорошо знаем, что война не такое уж приятное занятие.

«Китайцы ни за что не смирятся с тем, что Монголия стала автономным государством. По-видимому, нападение неизбежно. А что, если русские сговорятся с ними? Плохо нам тогда придется!» – думал Максаржав.

Весной третьего года правления «многими возведенного» монгольская армия стала настолько многочисленной, что всех цириков уже не могли вместить казармы Хужирбулана, да и вооружения теперь было вполне достаточно: пушки крупного и среднего калибра, берданки и кремневки, патронов и пороха тоже хватало. Вопрос был только в том, кого поставить во главе армии, кто сможет повести ее в поход на восток. Выбор пал на Максаржава. Премьер-министр Намнансурэн и Гомбосурэн, возглавлявший военное министерство, вызвали Максаржава к себе и вручили ему приказ немедленно отправляться на восток на подавление врага. Он должен был выступить во главе тысячи цириков из Хужирбулапа, позднее к ним присоединятся отряды из восточных аймаков. Решалась судьба независимой Монголии.

«Раз приказано изгнать китайцев из Восточного края, – решил Максаржав, – я буду сражаться не щадя своей жизни. По знаю: многих бойцов я недосчитаюсь после этих боев, многим отцам придется оплакивать своих сыновей...»

Не желая тратить времени даром, Максаржав начал готовиться к походу.

Однажды к нему явился Дорж.

– Этот проклятый Очир-бээс совсем очумел. Знаете, что он повсюду говорит о вас? «Этот человек не только отобрал у меня хошун, но и добытую мною славу. Лебезит перед министрами из Хурэ, вот они и назначили его командующим». И еще он пустил слух, что Максаржав, мол, поживился за счет кобдоской казны, после того как взял город.

– Да ну его, этого Очира, не до него мне сейчас, надо думать о предстоящем походе. Вот если бы Дамдинсурэн поехал с нами, насколько мне легче было бы. Да только его оставляют здесь, говорят, и тут есть важные дела. Может быть, ты, Бого, решишься поехать со мной? Неужели так уж тебе нужно ехать на запад?

– Вы сказали, что этот поход решает, быть или не быть независимой Монголии... Так как же я могу вас покинуть в такую минуту? Если с вами что-нибудь случится, как я буду жить тогда? А может, мы и Гунчинхорло где-нибудь встретим, хотя вряд ли мы можем с ней быть счастливы.

Они собрали вещи, сложили юрту и, поручив ее соседям, двинулись в путь.

* * *

Несмотря на то что в самом Китае обострялись противоречия, мнение руководителей государства относительно захвата Монголии было единым. Считалось, что монголов нетрудно победить, так как они плохо вооружены. К тому же часть нойонов, получавших прежде жалованье от китайцев, мечтали о том, чтобы Монголия добровольно вошла в состав Китая, и они двинулись во главе своих цириков к границе, чтобы сдаться.

Прошло уже несколько дней, как армия Максаржава вышла из Хурэ. Когда они достигли долины Гунгалутай и увидели большие птичьи стаи на берегах реки, на душе у всех стало легче – они вышли к Керулену.

Надо было начинать переправу, но передовые отряды замешкались, и Максаржав, стегнув коня, решительно устремился вперед. Следом за ним перешли реку и остальные. Ехавший рядом с командующим Далха спросил:

– Это и есть горы Баян-ула?

– Да. Места здесь замечательные, и есть где укрыться. С наступлением темноты мы спрячемся в горах, правда, по ночам там очень холодно.

На привале Максаржав заставлял цириков бороться – и для того, чтобы согреться, и для тренировки. А так как все изрядно устали и пропылились за время многодневного похода, Максаржав велел цирикам, прежде чем они поднимутся в горы, вымыться в реке. Среди ночи Того разбудил Максаржава.

– Несколько человек заболели, прямо горят. А лекарь говорит, что у него как раз лекарства кончились. Что делать будем?

– Разбуди Дэрмэна и Далху и позови войскового ламу.

Когда все трое явились, Максаржав приказал:

– Постройте больных и здоровых солдат – отдельно.

Никто не понимал, зачем ему это понадобилось. «Слишком он молод, этот командующий, молод и горяч! Ну чего он хочет от больных людей?» – недоумевал лекарь.

А Максаржав, дождавшись, когда все построились, сказал:

– Двое здоровых должны взять больного под руки и трижды обежать с ним вокруг костра!

Когда его распоряжение было выполнено, раздалась новая команда:

– Теперь быстро уложить больных в палатки! Дать им горячего чаю! Пусть хорошенько прогреются. Утром чтобы все были ка ногах! Солдат, который не привыкнет к тяготам походной жизни, не сможет воевать. Если кто-то все-таки не сможет встать, дайте ему что-нибудь укрепляющее. – И Максаржав ушел в свою палатку.

Наутро цирики отправились дальше. Больные ехали вместе со всеми и удивлялись, как быстро им удалось встать на ноги. «Если человек твердо знает, что он должен разбить врага, – думал Максаржав, – его силы удесятеряются. Враг угрожает родине, снова хочет нас поработить. Разве можем мы допустить это? »

Они выехали на берег Селенги.

– Люблю смотреть на реку, когда начинается ледоход, – сказал Максаржав Доржу. – Льдины идут одна за другой, теснятся, наползают на берег...

К Максаржаву приблизился войсковой лама.

– Это владения самого богдо, здесь нам нельзя брать коней у населения.

– Позовем старейшин рода и попросим привести коней, – возразил Максаржав. – Я ведь отправился в поход по приказу богдо. Чьи бы ни были владения, жители не смеют ослушаться высочайшего указа, а того, кто откажет нам в помощи, наказать и доложить об этом богдо.

Лама зашептал молитву и отъехал.

На другом берегу реки они увидели юрты, над которыми тоненькими струйками поднимался дым. Женщина с охапкой хвороста вошла в юрту, потом вновь появилась и с ведром спустилась к реке. При виде стройной женской фигурки многие вспомнили своих жен, каждому казалось, что это его Ханд, Дулма или Долгор... Сотни сердец забились при воспоминании о родном доме.

– Построить солдат! Начать строевую подготовку! – приказал Максаржав. – Шагом марш! Тверже! Тверже шаг! Бегом налево! Назад! Надо размяться, а то мы слишком долго ехали верхом.

Максаржав следил за маневрами полков, не слезая с коня.

– Послать для рубки лозы по три человека из каждого полка! – приказал он.

Цирики, стараясь опередить друг друга, бросились выполнять приказание.

– По коням! – раздалась новая команда, и войско колонной двинулось вперед. Перед каждым полком развевалось разноцветное знамя и вымпел, рядом со знаменем ехал командир. Максаржав возглавлял колонну. Издалека видно было знамя, захваченное в Кобдо, и желтый стяг Хужирбулана.

Местные князья торжественно встречали воинов – ставили палатки, угощали Максаржава и командиров, напутствовали их: «Разбейте врага и возвращайтесь с победой!» Каждая семья кропила молоком вслед войску.

Войсковой лама по вечерам читал перед строем молитву и окуривал шатер Максаржава. Он же был и за лекаря.

Однажды утром в шатер Максаржава вошел Дорж.

– Ночью один цирик пытался бежать, но его перехватили караульные.

– Приведите его сюда, – сказал Максаржав.

Ввели босого парня лет двадцати, в тонком синем дэли из далембы и заставили его встать на колени. Он не смел поднять глаз.

– Ну, сынок, почему ты решил сбежать?

Услышав слово «сынок», да еще произнесенное мягким, почти ласковым тоном, цирик поднял голову и посмотрел на командующего.

– Надо мною все издеваются. Сапоги отняли, коня подменили, даже подстилки у меня нет! Отец с матерью умерли, и мы жили вдвоем с восьмилетней сестрой. Я оставил ее у соседей и очень беспокоюсь, как она там. Говорят, в мое отсутствие у нас украли все, что было. Скота совсем не осталось...

– Можно было сообщить обо всем в вашу хошунную канцелярию, – сказал Максаржав, – и послать справку в министерство, чтоб учредили опеку над сестрой. Таких, как ты, много. Если каждый побежит домой, кто же воевать будет?

Он велел позвать командира полка, откуда был беглец.

– Это правда, что над ним издевались свои же товарищи?

– Да, жанжин. Что-то у них там было. С ним в одной палатке жили сын зайсана Ама и младший сын богача Дога... Кто еще? – спросил он у дезертира. Тот молчал, видимо, опасаясь навлечь на себя еще большую беду, если назовет имена своих обидчиков.

Максаржав понял это.

– Незачем его мучить, – сказал он. – Кому ты говорил, что хочешь бежать?

– Никому.

Максаржав вернул беглену коня, дэли, остальные вещи и отправил его с бумагой в Хурэ.

– Возьми подорожную и поезжай. Доставишь бумагу в столицу, потом найдешь сестру и догонишь нас. Даю тебе месяц отпуска. Но имей в виду: нарушишь приказ – я тебя и из-под земли достану!

– Спасибо! Если сумею, вернусь раньше, чем через месяц.

Парень уехал, а его соседей по палатке наказали перед строем бандзой – по десять ударов каждому. Потом их развели по разным палаткам.

Цирики поужинали и легли. Дождавшись, когда в лагере все стихнет, Максаржав поднял Того и велел ему созвать близких друзей.

– Отныне вы будете внушать всем командирам и цирикам, что я стал чойжином.

– Зачем это вам? – удивился Далха.

– Так надо. Сам богдо-гэгэн пожаловал мне волшебную силу чойжина, запомните это и передайте всем.

Войско вступило в долину реки. Цирики бросились к воде – жадно пили, зачерпывая воду ладонью, наполняли бурдюки, фляги, баклажки.

Вокруг ни души. Изредка пробежит стадо антилоп да взлетит птица. Вот где раздолье для охотника! Но Максаржав не любил охоты, считал, что это напрасная трата сил.

За время долгого пути кони устали, часто цирикам приходилось брать из табуна запасных, а своих, вконец обессилевших, измученных коней бросать в степи, хоть и тяжело расставаться с верным другом.

Изредка вблизи колодцев попадались небогатые аилы. Если встречался большой аил, где вода была в изобилии, Максаржав велел останавливаться на привал, чтобы цирики могли отдохнуть, сменить коней и как следует подкрепиться. Но вот начались пески Их-Тэнгэр, и вода кончилась – ни капли влаги невозможно было отыскать в этом пекле. И кони, и люди страдали от жажды. Но они упорно стремились вперед, словно воины из былины «Бум Эрдэнэ», которую сочинил Парчин-тульчи:

 
Куда птица только домчится,
Конь же, резвый и сытый,
Не дотянет копыта, —
Там мы всюду пройдем
И врагов разобьем.
 

Вскоре начали попадаться и первые следы, оставленные китайцами: разграбленные аилы, трупы убитых. Максаржав слышал от местных жителей, что гамины[Гамины – так в Монголии называли китайцев.] расположились лагерем в горах Дархан, и решил выслать разведку. Вдруг он заметил в долине, чуть правее горы, какое-то темное пятно.

– Это явились китайцы, пашут землю, – сказал кто-то.

В разведку были посланы четыре цирика во главе с Жамья-ном, и скоро один из них вернулся с докладом к командующему.

– Что там? – спросил Максаржав.

– Китайцев очень много. Копошатся, словно муравьи.

«Может быть, командующий решит уйти отсюда без боя?

Невозможно же сражаться с таким множеством людей!» – подумал цирик, прискакавший с донесением.

Но Максаржав отрывисто бросил:

– Коня мне! – Ив сопровождении нескольких бойцов поскакал к Жамьяну, чтобы своими глазами убедиться, насколько велики силы китайцев. В ущелье справа что-то двигалось. Максаржав прищурился, вглядываясь вдаль, и, не произнеся ни слова, повернул обратно.

Собрав командиров полков, он велел дать цирикам хорошо выспаться.

– Днем? – удивился кто-то.

– Да, им надо отдохнуть, – ответил командующий. – А ночью начнем наступление. Зайдем с трех сторон. Лучших ци-риков на хороших скакунах выделить для связи. Нельзя допустить, чтобы гамины начали действия первыми. Если мы будем осторожны, сможем застать их врасплох. Сигнал к атаке передадим через связных.

Цириков как следует накормили, дали выспаться, а потом объявили о готовящейся атаке. Максаржав еще раз собрал командиров и обратился к ним:

– Мы будем сражаться, не щадя своей жизни, за независимость родной страны. Отомстим же за смерть наших братьев, sa разоренные аилы! Если мы не сможем изгнать врага, вероломно вторгшегося к нам и осквернившего луга и пастбища нашей прекрасной родины, мы запятнаем честь наших отцов. Мы будем гнать врага до самого Долонура! Пусть это знает каждый цирик и каждый командир! И помните, что гений-хранитель покровительствует вам! Мы не должны робеть перед превосходящими силами противника, победа будет за нами! Оглянитесь! На вас смотрят ваши жены и дети, отцы и матери. Смело идите в бой!

Наступление началось, едва только выглянуло солнце. Цирики встретились с разведывательной группой китайцев и, уничтожив ее, внезапно с трех сторон обрушились на вражеское войско. Сражение продолжалось весь день. Китайцы были окружены, нападение противника застало их врасплох, когда лагерь еще спал, но они превосходили монголов и числом, и оружием.

Максаржав издали наблюдал за ходом сражения, когда с правого фланга прискакал с донесением цирик – тот самый парень, что хотел дезертировать. Он был ранен в руку. Максаржав сразу же узнал его и приказал стоящему рядом Далхе спросить имя бойца.

К вечеру монголы, потеряв около восьмидесяти человек убитыми, обратили противника в бегство. Часть китайских войск укрылась в отрогах Долонура.

– Если среди пленных окажутся больные, таких не брать! – приказал Максаржав. – В этих краях свирепствует лихорадка. Имейте в виду, нам не следует заходить в глубь китайской территории. Как только достигнем монастыря Бандид, что возле Егузэра, повернем назад.

Однако гамины постоянно делали вылазки. Когда в пятый раз показались китайские отряды, Максаржав, преследуя их, перешел границу и занял небольшой городок. Он распорядился взять из лавок китайских купцов табак, сапоги и многое другое, что было необходимо цирикам. Затем отдал приказ арестовать и казнить командующего гаминов, а после казни принести жертву знамени.

Весть о разгроме китайского войска, видимо, достигла Хурэ, из столицы прибыл посланец богдо.

– Богдо-хан поздравляет вас с победой и в знак своей милости посылает вам хадак и ценные подарки, – объявил он. Максаржав принял благословение и стал расспрашивать приехавшего, что нового слышно в столице.

– Россия и Монголия заключили договор, но Китай, видимо, попытается вернуть наше государство под свою власть.

– Да, похоже.

– Семья ваша в добром здравии.

– Благодарю вас за добрую весть.

– Га-гун просил передать вам, что раздел вашего хошуна пока задерживается.

– Передай в столицу: мы провели несколько удачных сражений и захватили много оружия. Во всяком случае, врага мы прогнали с нашей земли. Многие бойцы сражались как герои и заслужили награды и почетные титулы. – Максаржав отправил посланца отдыхать, а сам сел писать донесение в военное министерство.

* * *

В начале осени Максаржав с войском вернулся в Хурэ. Того с помощью цириков поставил юрту, напилил и наколол дров, убрался в юрте и приготовил еду.

Однажды с караваном приехал сын Максаржава Сандуйсу-рэн. Он рассказал о домашних новостях, а потом добавил:

– По дороге сюда я зашел погреться в один аил в окрестностях Хадасы. Это была юрта костоправа по имени Гава-лама. Встретил там одну женщину, и она сказала, что знает тебя, отец.

– Откуда она знает меня? Что за чепуха? – удивился Максаржав.

Сандуйсурэн молча пожал плечами.

– Как зовут эту женщину? – быстро спросил Того.

– Не помню... Какое-то длинное имя.

– А больше она тебя ни о ком не спрашивала?

– Спросила, не знаю ли я человека по имени Того.

– И что ты ответил?

– Что не слыхал про такого.

– Как же ты не слыхал? Да это ведь я!

– Но вас же зовут Бого.

– Эх, беда... И что же... Где теперь эта женщина?

– Ее пет, уехала.

– Ну ладно, – сказал Того. – А куда она уехала, ты не знаешь?

– Нет, – ответил Сандуйсурэн.

– Значит, она жива, Бого! Ты поедешь ее искать? – спросил Максаржав.

– Нет! Я и так уже много времени потратил на эти поиски...

Сандуйсурэн вскоре отправился в обратный путь. Того попросил его заехать к костоправу и, если эта женщина там, передать ей, что он, Того, живет у его отца, что он одинок, – больше ничего.