Текст книги "Курорт"

Автор книги: Сол Стейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Джордан расхохотался.

– Вы с Эбигейл припозднились, если решили нарожать миллион умненьких нееврейских ангелочков до того, как помрете.

Эбигейл молила Бога, чтобы Мерль не вышел из себя.

– Жаль, конечно, что у нас нет детей, – спокойно ответил Мерль.

Жалость тут ни при чем, мысленно поправила его жена. Я не хотела, чтобы у нас были дети.

– Мой план состоит в том, чтобы коренным образом изменить ход развития, что препятствовал совершенствованию генов неевреев все те годы, когда в Европе господствовала католическая церковь. Не в моей власти сделать неевреев умнее, но кое-что мне по силам.

Эбигейл встала.

– Не вернуться ли нам в гостиную?

– Пожалуйста, сядь, – возразил Мерль. Джордан внимательно слушал, и ему не хотелось отвлекаться. – Я намерен обескровить банк еврейских генов.

Скорее всего, он тронулся умом, подумал Джордан. А может, действительно придумал что-то дельное. В конце концов, его курорт в Биг-Суре работает, как часы.

– Ты, вероятно, полагаешь, что предназначение «Клиффхэвена» – держать взаперти две сотни человек? Позволь рассказать, чем мы тут занимаемся. Полагаю, ты обратил внимание на полное отсутствие детей?

– Не заметил ни одного, – признал Джордан.

– Их сразу забирают. Они бесполезны как рабочая сила, а родители в их присутствии становятся более дерзкими и с большей неохотой подчиняются приказам персонала.

– Забирают? – повторил Джордан, выпустив струю дыма.

– От них избавляются. Так же, как от упрямцев и смутьянов. Или тех, кто не может работать на полях. Но самое важное, отмечаю это особо, репутация курорта такова, что к нам едут только евреи, достигшие успеха в жизни, ибо лишь они могут позволить себе наши расценки. Большинство из них уже вышли из детородного возраста, и тут начинается самое интересное. На розыски приезжают их дети. Избавляясь от них, мы истощаем общий запас еврейских генов.

В Техасе Джордану доводилось встречаться с фанатиками, особенно религиозными, приходившими к нему за деньгами, но у Мерля хватало средств на удовлетворение собственных прихотей.

– Послушай, – Джордан сбросил в пепельницу горку пепла, наросшую на сигаре, – я люблю евреев не больше твоего, но не понимаю, как можно тратить время и энергию лишь на то, чтобы ликвидировать малую толику процента их численности. Когда-то Ку-клукс-клан пытался сделать то же самое с неграми. Я говорил, что так от негров не избавиться. Или их надо отправить в Африку, или оставить в покое.

– Ты видишь только вершину айсберга, – заметил Мерль. – Представь себе «Клиффхэвены», расположенные около Далласа, Хьюстона, Филадельфии, Атланты, Детройта, Чикаго. Двадцать или тридцать курортов, действующих одновременно.

– Ты намереваешься все это организовать, Мерль?

– Я рассчитываю, что они будут созданы без моего непосредственного участия. В «Клиффхэвене» я показываю, как это делается. Другие используют мой опыт с учетом местных условий. За десять лет мы сможем оказать существенное воздействие на генофонд евреев.

Джордан искоса глянул на Эбигейл. Какую роль играла она во всей этой истории?

– Может, тебе провести в «Клиффхэвене» несколько дней, чтобы получше ознакомиться с обстановкой? – спросил Мерль. – Например, ты обратил внимание, что здесь нет беременных женщин?

– Не видел ни одной.

– Их нет, во всяком случае, с внешними признаками беременности. День, когда беременность становится явной, – последний в их жизни. Как я говорил, евреи умны и быстро смекают, что к чему. Уяснив суть действующих в «Клиффхэвене» законов, писаных и неписаных, они стараются не беременеть. Просто удивительно, как человеческая раса приспосабливается к условиям существования.

– Может, теперь мы перейдем в гостиную? – повторила Эбигейл.

Пока они шли по особняку, Джордан, попыхивая сигарой, гадал, сколько ему придется выложить, чтобы никогда больше не слышать об этой безумной идее.

Джордан подождал, пока Мерль разлил принесенное японцем бренди.

– И что теперь в твоих планах?

– Пора расширять сферу деятельности и выходить за пределы Калифорнии. Разумеется, постепенно, шаг за шагом.

– О боже, да ты действительно настроен серьезно.

Заметив, что лицо Мерля пошло красными пятнами, Эбигейл поспешила вмешаться:

– Ты же осмотрел «Клиффхэвен», Джордан. И видел, что это не какая-то выдумка, а реальность.

– Джордан, – добавил Мерль, – я доверил тебе самую страшную тайну, в какую один человек может посвятить другого.

– Я это оценил.

– Более того, я не просил тебя приносить клятву, как это принято у масонов или в Ку-клукс-клане. Я положился на нашу дружбу.

– И правильно сделал.

– Первые несколько месяцев мы будем работать в тесном контакте.

– Мерль, прежде чем перейти к деталям, позволь заметить, что нефть отнимает у меня массу времени.

– Создавая «Клиффхэвен», я нисколько не запустил свои дела. Ты отличный организатор, Джордан. Я хочу, чтобы ты нашел подходящий участок земли в нескольких часах езды от Далласа и Хьюстона. Главное условие – труднодоступность. Предпочтительнее единственная дорога, по которой можно туда добраться. Ее будет легко контролировать.

– Я знаю такие места в Нью-Мехико и Аризоне, но у нас…

– Я говорю не о действующих курортах. Мы построим все с нуля, наберем персонал. Я знаю, как найти нужных людей, как проверить их преданность. Опыт создания «Клиффхэвена» значительно облегчит нам жизнь. Я даже могу отдать тебе нескольких сотрудников, чтобы они подготовили новичков.

Джордан покачал головой.

– Мерль, мы с тобой близкие друзья.

– Мне уйти? – спросила Эбигейл. – Когда начинается такой разговор, я чувствую, что становлюсь лишней.

– Пожалуйста, останься, – остановил ее Джордан. Он давно убедился, что присутствие женщины обычно сдерживает взрыв эмоций. Повернувшись к Мерлю, он продолжил. – Надеюсь, мы останемся друзьями. Но то, что подходит тебе, Мерль, не всегда устраивает меня.

Несмотря на такое обескураживающее начало, Мерль все еще надеялся, что Джордан близок к тому, чтобы согласиться.

– Я тебя слушаю, – кивнул он.

– Если бы я хотел изменить генетическое несоответствие, если бы я верил в важность этого дела, то нашел бы двух-трех умных, красивых, стопроцентных христиан, тут подошел бы любой возраст, и создал бы банк спермы для христианских женщин, которые хотели бы иметь интеллигентных, симпатичных детей, но не могли забеременеть от мужей или вообще не выходили замуж. Все это можно осуществить с куда меньшими затратами, безо всякого риска и к тому же оказать более сильное воздействие на генофонд в кратчайший промежуток времени. Вот что надо реализовывать в масштабах всей страны.

Джордан ждал ответа Мерля. Он полагал, что загнал в угол этого сукиного сына. Пока ты кумекаешь, насколько моя идея проще твоей, подумал Джордан, мы с Эбигейл могли бы подняться в спальню и проверить, какие тут матрацы.

– Джордан, твоя идея отнюдь не плоха, – прервал наконец Мерль затянувшуюся паузу. – Она явится отличным добавлением к широкой сети «Клиффхэвенов» и, возможно, ускорит достижение поставленной цели.

– Я предлагаю заменить твои охраняемые поселения банками спермы.

– Никогда, – отрезал Мерль.

Джордан понял, что Мерль зашел слишком далеко. Не мог же он просто закрыть «Клиффхэвен» или превратить его в обычный курорт, ожидая, что ему все сойдет с рук.

– Я рассчитывал на тебя, Джордан.

– Дружище, – ответил тот, – первое правило бизнеса, дружбы, чего угодно – в этой жизни ни на что нельзя рассчитывать, не выяснив до конца мнения другой стороны.

– Я не ожидал, что ты откажешься, Джордан. Я полагался на нашу долгую дружбу.

За свою жизнь Джордан нашел не один способ контролировать закипающую злость, так как прекрасно знал, что невозможно добиться чего-либо криком.

– Ты проверял крепость нашей дружбы, Мерль?

– В некотором смысле, да, показав тебе «Клиффхэвен».

– Может, сначала нам следовало переговорить об этом.

– Не увидев «Клиффхэвена», ты бы не поверил, что такое возможно.

– Это правда, – кивнул Джордан.

– Видишь ли, эта программа значит для меня слишком много, и я готов пожертвовать всем ради ее успешного претворения в жизнь. Прошу тебя, хорошенько обдумай мое предложение. Мы стали бы полноправными партнерами. Мы вместе занимались нефтью и знаем, что можем работать рука об руку.

– Послушай, Мерль, повторяю, я люблю евреев не больше твоего. Но я не трачу свое время, чтобы искать с ними встречи или избегать их, общаюсь с ними редко и меня это вполне устраивает. Жизнь чертовски коротка, чтобы тратить ее на реализацию безумных идей. Если б ты полагал, что наткнулся на месторождение нефти где-нибудь между Гавайями и Калифорнией, и искал партнера для постройки платформы, я бы тщательно изучил твое предложение и, возможно, вошел бы в долю. Даже не найдя нефти, мы потеряли бы только время и деньги. Но ты просишь от меня гораздо большего в деле, которое я не могу назвать иначе, как твоей причудой.

– Причудой? – Мерль отпрянул, словно ему влепили пощечину. – Я – ученый. И имею дело не с идеями, а с фактическим материалом генетической истории.

– Хорошо, Мерль. Как я говорил, банк спермы – это одно. Но ты наслаждаешься тем, что держишь евреев под замком. Не так ли, Эбигейл?

Эбигейл переводила взгляд с одного на другого. Мерль, конечно, умнее, а интеллект она ценила не вообще, но у конкретных индивидуумов. В Калифорнии, однако, особенно пышно расцветали идеи, чреватые для их вдохновителей смертью на электрическом стуле. Мерль рассказал ей об истинном предназначении «Клиффхэвена» лишь после того, как на курорте появились первые гости. Разве могла жена заявить на мужа в полицию? Тем более жена, у которой хватало своих секретов. К тому же она одобряла действия Мерля.

– Я знаю, что Мерль в восторге от результатов, достигнутых в «Клиффхэвене», – ответила Эбигейл.

– Ерунда, – не унимался Джордан. – Просто ему нравится держать евреев в клетке и убивать по своему усмотрению. Я встречал таких людей. Есть они и в Техасе. Мерлю по душе роль короля маленького мирка, созданного в «Клиффхэвене», куда он приезжает, чтобы карать или миловать.

– Ты все перепутал, – возразил Мерль.

– Хочу надеяться, что это так, – Джордан повернулся к Эбигейл. – Я рад, что вновь повидал вас обоих. Обед выше всяких похвал, – взглянув на Мерля, он добавил. – Я никому не скажу о том, что видел. Позволь мне откланяться. Надеюсь, твой человек отвезет меня в аэропорт.

– Я думала, ты останешься на ночь, – в голосе Эбигейл слышалось разочарование.

– В сложившейся ситуации мне лучше уехать.

Мерль позвал японца.

– Мистер Эверетт решил, что ему нужно незамедлительно вернуться в Техас.

Японец кивнул, всем видом показывая, что сожалеет об этом.

– Будьте добры, доставьте мистера Эверетта и его чемодан в международный аэропорт Лос-Анджелеса.

Японец кивнул.

– Ты делаешь ошибку, – Мерль протянул руку.

– Я в этом сомневаюсь, – Джордан ее пожал.

Мерль в сопровождении японца прошел в холл, и на минуту Джордан и Эбигейл остались одни.

– Я сохраню добрую память об этом доме, – улыбнулся Джордан. – Не волнуйся.

– Будь осторожен.

– Я летаю так часто, что об этом не думаю.

Эбигейл имела в виду совсем другое, но вернулся японец, приглашая Джордана пройти за ним, и она уже ничего не смогла добавить.

Когда Мерль вошел в гостиную, она сидела у камина с пустым бокалом из-под бренди в руке.

– Хочешь еще, дорогая? – спросил он.

Эбигейл кивнула.

Мерль налил в бокал бренди чуточку больше, чем обычно.

– А ты не будешь?

– Я составлю тебе компанию через пару минут, любовь моя. Мне надо позвонить.

Так Мерль не называл ее уже много лет. И теперь слова эти не ласкали слух, но звучали зловеще.

Удобно устроившись на мягком сиденье лимузина, Джордан думал о Мерле. Способный, трудолюбивый, интеллигентный человек, но стоило ему лишь заступить за черту, отделяющую здоровую психику от ненормальной, как он покатился вниз. Джордан читал о таких случаях, но впервые нечто подобное произошло с одним из его друзей.

Он знал дорогу в аэропорт и, наверное, обеспокоился, если б японец свернул в сторону, но ехали они правильно, и вскоре впереди засверкали огни аэропорта. Джордан прикрыл глаза. Он мог подремать еще минут двадцать. Отсутствие билета его не смущало. В первом классе всегда оставались свободные места. Пожалуй, он еще раз попробует дозвониться до Мэри, прежде чем подняться на борт самолета.

Резкий поворот лимузина заставил его открыть глаза. Они находились на территории аэропорта, но вместо того чтобы ехать к главному зданию, свернули к одному из ангаров. Джордан постучал по стеклу перегородки, отделявшей его от шофера. Японец на мгновение обернулся, кивнул, но лимузин продолжал двигаться в том же направлении. Ворота ангара, в котором без труда разместился бы маленький самолет, распахнулись.

Лимузин въехал в ангар и остановился. Какой-то мужчина в комбинезоне механика закрыл ворота. Японец торопливо выскочил из кабины, указывая на заднее сиденье. Кивнув, механик сунул руку в карман и вытащил пистолет с насаженным на ствол глушителем. Джордан услышал, как открылся багажник. Зачем они вытаскивают его чемодан? Что вообще происходит? Он взялся за ручку и приоткрыл дверцу, но тут что-то уперлось ему в голову, раздался оглушительный взрыв, и свет померк у него перед глазами.

Глава 8

Между сном и пробуждением есть мгновение, когда просыпающееся сознание подсказывает человеку, где он находится. Спящий в своей постели сразу понимает, где он, в другом месте на это уходит на доли секунды больше. А знакомое лицо на соседней подушке всегда успокаивает, даже если кровать стоит в чужом доме. Лицо Маргарет, столь подвижное при разговоре, во сне светилось небесной безмятежностью. Будь у Генри талант художника, он бы обязательно нарисовал «Спящую женщину».

Мужчин, которых в первую очередь влекло женское тело, Генри считал потребителями, а не влюбленными. Начало его всесокрушающей страсти к Маргарет положил ее цепкий ум. Он сразу понял, такая, как Маргарет, женщина, думающая и четко излагающая свои мысли, не наскучит ему до конца жизни. Да, он не сразу заметил привлекательность ее живого лица. Фигура же Маргарет вообще его не впечатлила. И только со временем тело Маргарет, поскольку оно принадлежало ей, стало скульптурой, по которой он мог судить о совершенстве. Рубенс обожал крупных женщин, Роден – амазонок. Для него совершенством являлась Маргарет. Такой он представлял себе идеал женщины, и, глядя на нее, еще спящую, Генри в бессчетный раз влюблялся в свою жену.

Когда он повернулся к окну, лучи яркого калифорнийского солнца, бьющие сквозь тонкие занавеси, заставили его прищуриться. И тут же он резко сел, окончательно проснувшись, и взглянул на дверь, запертую снаружи.

Подойдя к окну, Генри отдернул занавеску. Солнце только что поднялось над окружающими «Клиффхэвен» холмами. Но по голубому небу плыли редкие облачка. Их ждал еще один жаркий день?

Генри посмотрел вниз. Гости по одному, по двое, неторопливо тянулись к ресторану. Или они выдохлись, устав от бесплодных попыток вырваться отсюда? Что уж тут говорить, большинство людей просто плыли по жизни, покорно принимая все, что уготовила им судьба. Они приспособились бы к «Клиффхэвену», как приспосабливались ко всему, что выпадало на их долю.

Генри не жаловал пассивность. В молодости бурлящая в нем энергия заставляла его развивать свои способности, пробиваться все дальше и дальше. Планируя жизнь на месяцы и даже годы вперед, он полагал, что и другим свойственно то же мироощущение: человек создан для того, чтобы жить, а не существовать. Только в зрелые годы Генри смирился с тем, что давно подсказывал ему здравый смысл: люди разнились не только по процессам метаболизма, но и по упорству и силе воли.

Он вспомнил слова Маргарет о его институтском приятеле Уильяме Перлиматтере: у него, мол, начисто отсутствует честолюбие, он, словно жертва кораблекрушения, едва держащаяся на поверхности. Получив диплом, Уильям огляделся и, похоже, решил, что теперь может резко сбросить обороты. Они остались друзьями, два человека с разных планет, смотрящих на все с противоположных концов телескопа. Когда компания Маргарет собиралась на вечерние посиделки, Уильяма всегда приглашали, и он обязательно приходил, но лишь слушал, не участвуя в дискуссии. Очень редко, выпив больше обычного, Уильям мог внезапно задать какой-то вопрос. Своего мнения он не высказывал никогда, но те, кто хорошо его знал, понимали, что для Уильяма вопрос – выражение несогласия, высказанное в предельно корректной форме. И каким бы ни был ответ, энергия, ушедшая на то, чтобы заставить себя вмешаться в разговор, полностью истощала Уильяма, и он возвращался к роли стороннего наблюдателя за теми, кто живет. Генри жалел своего друга, по общему мнению, милого человека, но открещивающегося от всякой инициативы. А те, на кого он сейчас смотрел, не относились ли они к категории таких вот Уильямов, принимающих теперешнее заключение точно так же, как приняли бы несправедливо наложенный штраф за нарушение правил дорожного движения? Как поступил бы Уильям? Заплатил бы и забыл об этом. Может, и от него здесь ждали того же?

Эти мысли вызвали у Генри еще одно воспоминание. Годовщину свадьбы они отметили походом в театр. Потом пообедали в ресторане и остались на ночь в одном из городских отелей. На следующее утро на ветровом стекле автомобиля они нашли квитанцию для уплаты штрафа за парковку автомобиля в неположенном месте. Позвонив в полицию. Генри выяснил, что давным-давно муниципалитет издал постановление, запрещающее парковку машин в данном месте с 30 октября до 30 апреля, дабы не мешать уборке снега. Генри резонно указал на отсутствие предупреждающего знака. Ему ответили, что постановление публиковалось в местной газете. Когда? На этот вопрос ответа он не получил. Генри не счел за труд пойти в субботу в библиотеку и провел там все утро, листая годовые подшивки газеты. Занятие это его увлекло, и скоро он просматривал не только постановления муниципалитета, но и новости давно минувших дней. С каким интересом читал он о том, что происходило до его переезда в Нью-Йорк, политических схватках, пожарах, автомобильных авариях. Наконец, Генри нашел нужное ему постановление, запрещающее ночную парковку. Приняли его в 1927 году, том самом, когда он появился на свет.

Квитанция была всего на два доллара, но Генри решил обратиться в суд, считая, что он невиновен.

Судья указал ему, что незнание закона не освобождает от необходимости его выполнять. Генри полностью согласился с ним, но задал встречный вопрос: можно ли требовать от него знания именно этого постановления? Или судья полагает, что граждане, приезжающие в этот район, должны читать подшивки местной газеты за прошедшие годы? Если так, то с какого начинать? Тысяча девятьсот двадцать седьмого, тысяча девятьсот шестнадцатого или тысяча девятьсот второго?

Судья постановил, что муниципалитет должен установить на автостоянке у отеля три доски с предупредительными надписями. Штраф Генри платить не пришлось. Доски обошлись налогоплательщикам в сто семьдесят пять долларов, и каждый раз, проезжая мимо, Генри гордился тем, что заставил муниципальных чиновников внять голосу разума. Когда он рассказал эту историю Уильяму, тот обозвал его дураком, транжирящим драгоценные часы жизни ради двух долларов. Генри возразил, что подобное отношение к действиям властей – «заплати и забудь» – шаг за шагом ведет к газовым камерам.

Он разбудил Маргарет нежным поцелуем в щеку. Она пошевельнулась и начала что-то говорить, но Генри, наклонившись над ней, приложил палец к губам, а затем указал за свое плечо. Маргарет понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, что он напоминает ей о телекамере, висящей под потолком. В ее глазах мелькнул страх. Генри мотнул головой в сторону ванной.

По очереди умывшись и справив естественные надобности, они зашли в ванную вместе. Генри включил душ, чтобы говорить, не опасаясь, что их слова запишут на пленку. Он еще не нашел подслушивающего устройства, но не сомневался, что оно установлено.

– На обед надень кроссовки и джинсы, – прошептал он. – И сверху что-нибудь поплотнее. Возможно, придется продираться через кусты. Мы уйдем, как только стемнеет.

– А как же Клит?

– Я найду способ перехитрить его.

Она ставила диагнозы. Генри был практиком. Маргарет верила, что он найдет выход.

Как только они оделись, зазвонил телефон. Трубку взял Генри. Женский голос известил его о том, что Клит зайдет через минуту. Голос этот он слышал впервые, то есть вчерашняя девушка из бюро оформления уже сменилась.

Генри взглянул на телекамеру. Разумеется, за ними наблюдали по внутренней телевизионной сети. Прямо под камерой, у самой стены, находилась зона, недоступная объективу. Генри увлек туда Маргарет, прижал к себе.

– Крепись, – прошептал он.

И тут же, как им и обещали, повернулся ключ в замке. Дверь распахнулась, но в комнату Клит входить не стал.

– Доброе утро, – поздоровался он.

– Доброе утро, – автоматически ответила Маргарет, тут же пожалев об этом.

Генри проклял бы себя, если б пожелал что-то доброе этому человеку.

– Спали хорошо? – полюбопытствовал Клит.

На этот раз промолчали оба.

– Вы не обязаны разговаривать со мной, – продолжил Клит. – Я иду на завтрак. Если хотите, можете составить мне компанию.

И скрылся из виду, оставив их перед пустым дверным проемом.

– Разумеется, мы пойдем завтракать, – Генри повернулся к Маргарет. – К чему нам наказывать себя.

Они шли в двадцати ярдах от Клита, наслаждаясь иллюзией свободы.

Генри решил, что он повнимательнее приглядится к другим гостям в надежде уловить искорку несломленной воли, решимости наладить контакт с вновь прибывшими. А может, сильные уже бежали? – внезапно осенило его. Если так, почему мир до сих пор не знает о происходящем в «Клиффхэвене»? Или с теми, кто сопротивлялся или пытался бежать, разделались, и остались только покорные?

Когда принесли апельсиновый сок, Генри решил, что дальнейшая игра в молчанку бессмысленна.

– Клит, как насчет того, чтобы повозить нас по окрестностям?

– Очень забавно, – буркнул тот.

– Разве вы не собираетесь связаться с агентством Хертца? Завтра мы должны вернуть машину в Лос-Анджелесе.

– Послушайте, мистер Браун, напрасно вы волнуетесь о Хертце.

– Но они будут искать машину.

– Не смешите меня, мистер Браун. Лучше попробуйте гренок. Вкус у него отменный. И вы тоже, доктор Браун. Не пожалеете. А Хертц просто получит страховку. Вы же понимаете, их интересуют деньги, а не сами машины. Это цена, которую приходится платить, занимаясь бизнесом в Калифорнии.

Пока Генри разрезал гренок на небольшие кусочки, в его голове сверкнула идея.

– Вы не кушаете, – отметил Клит. – Что-нибудь не так?

Генри оторвал взгляд от тарелки.

– Все нормально, – сухо ответил он.

– Я про еду.

– Извините, что-то прихватило живот, – Генри встал. Маргарет ничего не понимала: с любой жалобой Генри всегда обращался к ней. – Я могу сходить в туалет?

Клит кивнул.

– Разумеется. Рядом с женским.

– Я найду.

На первой двери по коридору темнел мужской силуэт. От второй двери первую отделяло десять футов.

Дверь подалась с трудом. Вероятно, ее удерживала сильная пружина. Генри переступил порог и посмотрел наверх. Вон оно что. Пневматический затвор. Писсуары располагались справа, кабинки – слева. Его это вполне устраивало.

Он подошел к двойному окну в дальней стене. Справа виднелась дорожка, усыпанная белыми камушками. Слева стеной вставали кусты, уходящие к лесу. Снаружи, когда они шли к ресторану, он заметил это окно и предположил, что помещение за ним – один из туалетов. Второго такого же окна с дорожки он не увидел: его загораживали кусты.

Генри шагнул в кабинку, закрыл дверцу, прислушался.

Тут же открылась входная дверь и в туалет кто-то вошел. Клит? Генри быстро спустил воду и сел на стульчак.

Вошедший занял соседнюю кабинку. Скоро по доносящимся оттуда звукам стало ясно, что его привело в туалет вполне прозаическое желание. Генри же замер, приложившись ухом к холодной стене.

Мужчина из соседней кабинки уже ушел. Генри тоже не мог задерживаться слишком долго. Наконец из-за стены послышался долгожданный шум спускаемой воды. Значит, мужской и женский туалеты примыкали друг к другу, и все унитазы подсоединялись к общей канализационной трубе. На что он и надеялся.

Генри взглянул на себя в зеркало, вышел в коридор и посмотрел на вторую дверь. Из того, что он задумал, мог выйти толк. Во всяком случае, попробовать стоило.

Он сел за стол, извинившись за долгое отсутствие.

– Чувствуете себя лучше? – осведомился Клит.

Генри кивнул. До конца завтрака никто не произнес ни слова.

Когда они выходили из ресторана, им встретилась новая парочка, сопровождаемая одним из оранжево-синих юношей с сардонической, как и у Клита, физиономией. Они были молоды, женщина выглядела лет на двадцать шесть, мужчина – на год-другой старше. Они совершенно не похожи на евреев, решил Генри. Глазами они напоминали загнанных в ловушку животных.

– Чета Крински, – пояснил Клит, когда они уже шагали по белой дорожке. – Милая пара. Они здесь уже побывали.

Чего ж тогда удивляться их взгляду, отметил Генри.

– И сами вернулись? – спросила Маргарет.

Клит усмехнулся.

– Не совсем. Крински сумели выбраться из «Клиффхэвена». Мы догнали их уже у Санта-Барбары.

Может и так, подумал Генри. Но, скорее всего, это представление организовано с тем, чтобы показать новичкам тщетность попытки побега.

Клит повел их в новом направлении, на север от ресторана, по узкой пыльной тропинке, уходящей от корпусов.

– Вы не против того, чтобы немного погулять? – спросил он, оглянувшись.

Десять минут спустя, повернув на восток, они подошли к скалистому обрыву. Клит предложил им посмотреть вниз.

Футах в тридцати под собой Генри и Маргарет увидели ухоженное, уходящее вдаль поле, на котором работали несколько десятков людей, обрывавших верхушки кустистых растений. Тут и там виднелись оранжево-синие надсмотрщики.

– Видите, как ловко у них получается, – прокомментировал Клит. – Трудно поверить, что никто из них понятия не имел, что такое сельский труд.

– Кто это? – спросила Маргарет, предугадывая ответ.

– Наши гости.

Я должен держать себя в руках, подумал Генри. Чтобы не лишиться вечернего шанса на спасение.

– Со временем вы многое узнаете о нашей экономике, – Клит посмотрел на часы. – А теперь пора возвращаться. Вас ждут на лекции. Я только попрошу вас идти быстрее, хорошо?

На полпути к ресторану Клит свернул на боковую тропинку, которая привела их к двадцати креслам, расставленным в два ряда, сидениями к солнцу, словно на борту океанского лайнера. Пустовали лишь два кресла, на которые Клит и указал Генри и Маргарет. Остальные занимали другие гости.

– Дамы и господа, – молодой человек, стоящий перед креслами в позе учителя физкультуры, широко расставив ноги и сложив руки на груди, заговорил, как только Генри и Маргарет заняли свои места, – мистер Клиффорд предлагает вам эти брошюры. Мы будем их читать. Пожалуйста, не разговаривайте между собой. Со всеми вопросами обращайтесь ко мне.

Генри взглянул на брошюру.

«Протоколы сионских мудрецов». Они что, издеваются?

– Что это? – спросила Маргарет.

Генри вспомнил, что лет в семнадцать видел подобную брошюру. Тогда он бегло пролистал ее, так и не поняв, как можно верить в такую белиберду.

– Что это? – повторила Маргарет.

Мужчина, сидевший перед ними, с рыжими волосами и лицом в конопушках, обернулся.

– Меню для Холокоста.

Тут же рядом возник Клит.

– Вас предупреждали, что разговаривать запрещено, – это относилось к веснушчатому мужчине, лишь на несколько лет старше его самого. – И вас тоже, доктор Браун.

Мужчина встал, ростом повыше Клита. Женщина, сидевшая рядом, дергала его за рукав, пытаясь усадить на место. Тот вырвал руку.

– Вы здесь уже неделю, – добавил Клит. – И уже должны кое-чему научиться.

– Да пошел ты к черту, – мужчина уже садился, когда Клит со всего маху влепил ему затрещину.

Теперь вскочил Генри.

– Немедленно прекратите!

Клит повернулся к нему.

– Мистер Браун, вы тут новичок. Пожалуйста, не вмешивайтесь. Этот человек уже неделю доставляет нам массу хлопот.

– Моя жена задала вопрос, а он ответил.

Остальные гости оторвались от брошюр и смотрели на них. По знаку Клита к ним направились еще двое оранжево-синих.

– Ну что ж, взять этого и Брауна.

Тут же Генри схватили сзади.

– Уберите руки! – крикнул он и тут же увидел, как другой оранжево-синий замкнул что-то на запястьях веснушчатого.

Наручники?

И в этот момент железо сдавило его запястья.

– Прекратите!

Он попытался развести руки. Напрасный труд.

– Я предупреждал, что примерное поведение поощряется, а неповиновение наказывается. Шкафчики для обоих!

– Это я начала разговор, – вмешалась Маргарет, чувствуя, что их сейчас разлучат.

– Вы сядьте, – ответил Клит. Она не была еврейкой. Ему требовались специальные инструкции.

– Пошли.

Веснушчатый попытался взглянуть на жену. Генри сильно толкнули в спину, и он едва устоял на ногах.

Их повели к низкому, из серого бетона зданию позади жилых корпусов. Снаружи оно походило на трансформаторную. Клит открыл дверь ключом, знаком предложил Генри и рыжеволосому войти. Тут же оранжево-синие втолкнули их в дверь.

Я должен держать себя в руках, подумал Генри. Главное – выбраться отсюда. Бесполезное сопротивление только помешает побегу. Он шагнул вперед.

И оказался в длинном коридоре, по обе стороны которого выстроились высокие, в рост человека двери. Из-за некоторых доносилось тяжелое дыхание, за одной плакала женщина. Воняло хуже, чем в общественном туалете.

– Что это значит? – спросил Генри.

– Вы все увидите.

– За этими дверьми люди.

– Естественно.

В другом конце коридора двое оранжево-синих заталкивали сопротивляющегося веснушчатого в одну из дверей. Клит открыл другую. За ней оказалась узкая глухая ниша. Шкафчик. Генри мог стоять в нем лишь слегка согнувшись.

– Так как это ваше первое нарушение, я обойдусь с вами по-хорошему, – Клит снял с Генри наручники. – Вы сможете почесываться, – и указал на шкафчик.

Веснушчатый кричал, чтобы с него сняли наручники. Оранжево-синие посмотрели на Клита.

– Ни в коем случае, – ответил тот. – Вы же слышали, что он послал меня к черту, не так ли?

Веснушчатого втолкнули в шкафчик. Дверь захлопнулась. Какой кошмар, думал Генри. Он повернулся к Клиту.

– Вы сумасшедшие.

– Если б каждый еврей Америки побывал в таком шкафчике, у нас поубавилось бы забот, – отрезал Клит.

– Каких забот?

– Заходите туда.

– И сколько вы там держите людей?

– Максимальный срок – несколько дней. За первое нарушение даю вам четыре часа. Второму – восемь.

Кому будет тяжелее, подумал Генри, ему в шкафчике или Маргарет в томительном ожидании.