Текст книги "Курорт"

Автор книги: Сол Стейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 2

Однажды, когда Генри спросили, правоверный ли он иудей, он ответил: «Правоверный в чем?»

А на вопрос, верующий ли он, ответ был таков:

– Я верю в то же, что и Бог, – и добавил, разъясняя свою позицию: – Идея о том, что Бог находится везде – чистый вздор. Тут спутаны понятия Создатель и сотворенное. Не является Бог и супернадсмотрщиком, приглядывающим за всеми нами. Если вы верите, что Бог приложил руку ко всему этому… – взмахом руки Генри охватывал всю землю, – он, должно быть, обладал неисчерпаемой энергией. Поймите, пожалуйста, Бог – не демократ. В мире животных он распределял эту энергию очень неравномерно. Чуточку – ленивым, все остальное – более резвым. Если вы взглянете на людей, то и здесь обнаружите Его недемократичность. Сверхактивные становились великими вождями, на которых взирали, как на богов. Не зря гласит пословица: если хочешь сделать дело, поручи его занятому человеку. Чтобы понять Бога, необходимо познать Дьявола, который создает команды дорожных рабочих, где все стоят, глядя, как работает один, точь-в-точь, как трудятся государственные служащие. Пожарные и полицейские пашут в поте лица, и дьявол отправляет их на пенсию через двадцать лет службы. Везде Дьявол берет вверх. Это обстоятельство не делает меня республиканцем, но заставляет верить в источник энергии. Я не буду возражать, если его будут называть Богом. А осознав, что битва между Богом и Дьяволом идет с незапамятных времен, вы не будете безоговорочно гордиться родом человеческим, не станете требовать во всем совершенства, а примете жизнь и других людей такими, как они есть.

Отец Генри привил ему уважение не к званиям и заслугам, а к мастерству. К примеру, в своей фирме Генри посчитал необходимым научиться всему, что делали его сотрудники, за исключением перепрограммирования компьютера. И видя, как он, засучив рукава, помогает механику пустить забарахливший транспортер, они в очередной раз убеждались, что в этой фирме руководитель знает дело, а не просто числится в начальниках.

Генри следил за тем, чтобы его семья ни в чем не знала недостатка, особенно в любви. Другие мужчины жаждали получать от деловой жизни все больше и больше. Генри не хотел расширять свою фирму, приобретать новые, зарабатывать много денег. «Безмерное честолюбие – удел артистов и спортсменов, которые главным образом соревнуются между собой, – говорил он Маргарет. – В бизнесе и политике это опасно».

И теперь, в обществе пятидесятилетнего Генри люди чувствовали себя раскованно, потому что он сам умел расслабляться. Себя он относил не к оптимистам или пессимистам, но полагал реалистом, привыкшим трезво оценивать те или иные жизненные ситуации.

Когда же Генри охватывала паника, в его мозгу вспыхивала фраза: «Должна же быть сеть».

Впервые он сформулировал ее для себя несколько лет тому назад, когда на улице Нью-Йорка набрел на толпу зевак, с задранными головами наблюдавших за толстой женщиной, балансирующей на краю крыши. Полицейский пытался отговорить ее от опасных мыслей и протягивал ей руку, дабы помочь перебраться в более безопасное место. Поставленная перед выбором, принять помощь или отказаться от нее, женщина резко отшатнулась от полицейского и полетела вниз. Генри отказывался верить тому, что видит: толстуха, пикирующая навстречу мгновенной смерти.

Но внизу ее уже поджидали пожарные. Они мгновенно развернули спасательную сеть, женщина, ударившись о нее, высоко подпрыгнула, потом еще раз, уже ниже, и наконец осталась лежать, спасенная от встречи с асфальтом и Создателем.

– Попробую-ка я, – Маргарет повернула ручку, толкнула дверь, но ничего не изменилось.

Должна же быть сеть!

– Давай разберемся, – Генри присел на корточки, всмотрелся в тонюсенькую щель между дверью и коробкой. Увидел два замка.

– Верхний замок с засовом, но Клит запер нас только на нижний, с пружинной защелкой. Смотри, что мы сейчас сделаем.

Он повернулся к Маргарет. Разумеется, на ее лице читалась тревога. Такого поворота событий она ожидать не могла.

– Не волнуйся, – успокоил ее Генри. – Все будет в порядке.

В доме он все чинил сам. Но это не наш дом, подумала Маргарет.

– Возблагодарим Бога за кредитные карточки, – продолжал Генри, доставая из кармана пластмассовый прямоугольник «Дайнерз клаб». Всунул его в щель под пружинную защелку и осторожно повел вверх, вдавливая защелку обратно в дверь. – Вот почему замки с засовом более надежны. Этот может открыть кто угодно.

Как только пластмассовая карточка поднялась на дюйм, Генри повернул ручку и дверь легко открылась.

– Ну, вот и все.

Клит, сложив руки на груди, стоял в трех футах от двери. Генри почувствовал, как кровь ударила ему в голову.

– Первую проверку вы прошли, – голос Клита звучал весело. – Отныне я буду запирать вас и на второй замок, мистер Браун.

– Что все это значит? – спросила Маргарет.

Клит словно и не услышал вопроса.

– Доктор Браун, вы не еврейка, не так ли?

Генри вспомнил, как на их второй встрече Маргарет затронула тему, которой они ранее постарались избежать.

– Хочу задать тебе глупый вопрос.

– Я весь внимание.

– Ты не еврей, не так ли?

– А разве есть разница? – спросил Генри.

– Для меня – нет. Для других.

– Я еврей.

– Ты совсем не похож на еврея.

– И что? Ты тоже не похожа на методистку. [5]5
  Методисты – приверженцы методизма, одного из направлений в протестантизме, возникшего в Англии в XVIII веке и получившего распространение в США. Методисты требуют строжайшей дисциплины и точного (методичного) выполнения церковных обрядов и предписаний.


[Закрыть]

– С чего ты взял, что я – методистка?

– Все методисты выглядят одинаково.

Тут Маргарет поняла, что ее разыгрывают, и они дружно рассмеялись.

– Я наводил о тебе справки, – признался Генри. – И узнал, что твой отец – пастор. Это для него есть разница?

Да, но сама идея ему должна понравиться. Воскресные проповеди пастора Киттриджа посвящались его личным беседам с Господом Богом. Поэтому его и перевели в самый бедный приход в Омаху. Там ему не могли отказать, потому что другого пастора они бы все равно не нашли. Он частенько говорил: «Вот возьму и открою магазин готового платья. Почему только евреи могут загребать все эти деньги?» Он ненавидел нашу бедность и ничего не мог изменить. Он только обрадуется, если мы сойдемся. Советовал же он мне: «Ищи себе еврея. Они знают, где лежат деньги».

Взглянув на Генри, она добавила:

– Считай, что это наполовину шутка. Он никогда не поднимет руку на человека.

– Это шутка, которая совсем не шутка, – ответил Генри. – Такова сущность еврейского юмора.

– Моя мать всегда уважала умных людей. Ты ей понравишься.

Но ее мать, вспомнил Генри, умерла до того, как они впервые приехали в Омаху.

– Я не еврейка, – ответила Маргарет. – И что из этого следует?

– Но вы замужем за евреем? – продолжал Клит.

– Послушайте, молодой человек, – не выдержал Генри, – вы были вежливы, когда мы приехали сюда, а теперь становитесь наглым.

– Прошу меня извинить, но мне нужна точная информация. Мы не любим ошибаться.

Черт, мысленно выругался Генри, вернулся в комнату и снял телефонную трубку.

– Разве Клит не с вами? – обеспокоенно спросила женщина на другом конце провода.

– Я хочу поговорить с управляющим, – Генри старался не повышать голоса.

– Мистер Уайттейкер не разговаривает с гостями. Клит с вами?

– Нас заперли в номере.

– Клит вам все объяснит.

– Он нагрубил моей жене и мне.

– О, сэр, Клит такой вежливый. Я уверена, что вы ошибаетесь.

Генри положил трубку на рычаг. Куда они попали? Он повернулся к стоящему в дверях Клиту. И вспомнил портье в «Хайгейте». Вам нужно заказать номер в месте вашей следующей остановки?.. А для второй я бы порекомендовал «Клиффхэвен» в Биг-Суре.И как он смотрел на них, пока они шли к лифту.

– Идете, мистер Браун?

За спиной Клита Генри видел встревоженное лицо Маргарет.

– Я бы хотел спуститься в бюро оформления.

– Нет проблем, – кивнул Клит. – Следуйте за мной.

В коридоре Генри взял Маргарет за руку.

– Я думаю, нам надо выбираться отсюда, – прошептал он.

– Но наши чемоданы, вещи? – Маргарет обернулась на открытую дверь номера.

Рука Генри крепче сжала ее запястье.

– Не заходи туда, – и добавил громче, для Клита. – Если необходимо, мы вернемся за нашими вещами с полицией.

Клит остановился, повернулся к ним.

– Мистер Браун, до сих пор вы олицетворяли само спокойствие. Мне бы не хотелось, чтобы вы начали горячиться. В Калифорнии так не принято. Пожалуйста, умерьте свой пыл.

– Я не люблю таких шуток.

– Мистер Браун, это не шутка.

– Мои ключи от машины у вас?

– Я же говорил вам, что они в бюро оформления. С чего мне вас обманывать?

– Ладно, я иду прямо туда, – Генри увлек Маргарет за собой. Клит следовал за ними по пятам. – И не пытайтесь остановить меня, молодой человек.

– Я и не собираюсь, мистер Браун. Но прошу называть меня Клит, а не молодой человек. – Генри обернулся. Ни тени улыбки на лице Клита. Судя по всему, обращение по фамилии имело для него немаловажное значение.

– Вы же не хотите, чтобы я называл вас старик? – пояснил Клит.

Он повел Генри и Маргарет вокруг здания. Перед другим корпусом стояли три парня, светловолосые, как и Клит, в таких же синих джинсах и оранжевых футболках.

А где же другие гости? Генри быстрым шагом направился к одному из парней. Не все же здесь сумасшедшие. Но парень, коротко глянув на Клита, ретировался в корпус. Тот же маневр повторили и двое других.

Кроме оранжево-синей троицы они никого не увидели. Жилую зону окружал лес, и секвойи как часовые возвышались на склонах гор. Генри повернулся к Тихому океану. Полоса густой растительности отделяла «Клиффхэвен» он рокочущего прибоя. Где-то там, меж деревьев, пролегала извилистая дорога, по которой они поднялись сюда. Теперь им предстояло спуститься вниз.

– Я с удовольствием покажу вам, где находится бюро оформления, – прервал молчание Клит.

Генри посмотрел на Маргарет.

– Бывают ситуации, когда от большого ума нет никакого проку.

– Ерунда, – покачал головой Генри, хотя Маргарет, на руках которой иной раз умирал пациент, была безусловно права.

– Можете не торопиться, – вставил Клит. – У меня времени предостаточно.

– А у меня – нет, – огрызнулся Генри, знаком приглашая Клита показать им дорогу.

Клит подвел их к соседнему зданию, взлетел по трем ступенькам к стеклянной двери, распахнул ее, пропустил Генри и Маргарет вперед.

Бюро оформления занимало одну комнату. Две кушетки, кофейные столики перед ними, несколько стульев. Слева от двери большой стол, за ним – девушка в оранжевой футболке с надписью «КЛИФФХЭВЕН» на груди.

– Добрый вечер, – радостно поздоровалась она.

– Я Генри Браун.

– Да, я знаю.

– Я бы хотел получить ключи от машины.

– О, но они заперты, мистер Браун. К сожалению, я не могу дать их вам без разрешения Клита.

Генри уже понял, что криками ничего не изменишь.

– Мисс, этот «форд» принадлежит агентству «Хертц».

Девушка посмотрела на Клита.

– Ты не ввел их в курс дела?

– Я сказал, что ключей он не получит. Просто он упрямится, как некоторые из них.

Генри повернулся.

– Некоторые из кого?

– Мистер Браун, вы же не столь наивны. Ума ведь вам не занимать. Пойдемте, я собираюсь пригласить вас и вашу жену на настоящий пир. Вы же знаете, у нас первоклассный ресторан.

– Как я понимаю, это главная достопримечательность вашего заведения? – голос Генри сочился сарказмом.

– Поначалу все было иначе. Но нам повезло. Среди первых наших гостей оказался ресторатор… есть такое слово, не так ли? В общем, вам ясно, что я имею в виду. Раньше он был шеф-поваром, и мистер Клиффорд, должен отметить, умнейший человек, сразу же понял, как можно его использовать.

– Вы наняли вашего гостя поваром? Но почему этот человек захотел работать на вас?

Клит улыбнулся.

– Желание тут ни при чем, мистер Браун. Наши гости остаются с нами навсегда.

Глава 3

Часом раньше, пока Генри и Маргарет спали, Клит тоже решил устроить себе сиесту. Правда, подразумевал он под этим отнюдь не сон. Он пошел в свою комнату и позвонил Шарлотте.

– Приходи.

– Я думала, ты сегодня не позвонишь.

– Не сердись, меня задержали новенькие. Так ты идешь?

Шарлотта выдержала паузу.

– Еще нет, – и они оба рассмеялись. [6]6
  Английское слово coming имеет несколько значений, в данном случае, Шарлотта отвечает на вопрос: «Ты кончаешь?»


[Закрыть]

Клит лежал на кровати, когда Шарлотта постучала в дверь. Она вошла, не дожидаясь ответа, и закрыла дверь на ключ.

– А если бы у меня кто-нибудь был? – спросил Клит.

– Я бы ее убила.

Клит мнил себя знатоком женщин, и его восхищала фигура юной, светловолосой, высоченной Шарлотты. Его не смущал даже ее рост. Вот только стоять рядом с ней он не любил.

– Места здесь хватит, – он похлопал рукой по кровати. – В горизонтальном положении ты мне нравишься больше.

– А нельзя ли нежнее? – Шарлотта улеглась рядом с ним. Клит частенько приглашал ее к себе во второй половине дня.

– Нежнее? – Клит коснулся пальцем соска ее левой груди, проглядывающего сквозь оранжевую футболку. Затем палец обежал сосок по кругу, едва касаясь его. Как всегда, это легкое прикосновение возбудило Шарлотту. Увидев, как набух сосок, он убрал руку. Хорошего понемножку, таким был его девиз, когда дело касалось женщин. Пусть платят за удовольствие.

– Заполучил себе двух красавцев, – поделился он с ней последней новостью. – Генри Браун. Его жена врач.

– Милашка?

– О господи, да она годится мне в матери.

– Как и миссис Клиффорд.

– Думай, о чем говоришь, – палец его вернулся на грудь Шарлотты, на этот раз на правую. – К сожалению, еврея не всегда можно определить по внешнему виду. Они должны носить какой-то опознавательный знак.

Шарлотта указала на нос.

– О, некоторые делают пластические операции. А другие вообще не похожи на евреев, как этот Браун. Скорее, в его жене есть что-то еврейское, но я готов спорить, что она не еврейка.

Рука Клита переместилась на живот Шарлотты.

– Я рада, что ты находишь меня привлекательной.

– А с чего ты взяла, что я нахожу тебя привлекательной? – полюбопытствовал Клит.

Шарлотта щелкнула по увеличившейся выпуклости на его джинсах.

– Вот этого не надо!

Тогда она погладила выпуклость.

– Так лучше?

– Гораздо.

– А ты когда-нибудь трахал еврейку? – спросила Шарлотта.

– Насколько я знаю, нет, – быстро ответил Клит, подумав об этой Минтер.

– В твоем голосе не чувствуется уверенности, – Шарлотта убрала руку.

– Успокойся, не трахал.

Клит положил глаз на Филлис Минтер в первый же день ее появления в ресторане. Он предположил, что ей лет тридцать пять, хотя взгляд и походка Филлис указывали на ту уверенность в себе, что свойственна женщинам постарше. И дело тут было не в груди, заднице или ногах, а в общем впечатлении, даже в ее манере ходить с высоко поднятой головой. Если уж ему суждено вкусить еврейский «персик», решил Клит, то это будет «персик» Филлис. И уж он заставит ее склонить голову, дабы увидеть, что принес он ей на сладкое.

Узнать номер комнаты Филлис не составило труда. А за небольшую услугу он достал и ключ. Через человека, который никогда не сказал бы об этом Шарлотте.

Филлис Минтер родилась за два года до окончания Второй мировой войны в одном из кварталов Бруклина, населенных преимущественно евреями. Ее отец, красивый мужчина, если судить по фотографии, запечатлевшей его в военной форме, вернулся из армии целым и невредимым. Достаточно быстро нашел место таксиста. Как бывший военнослужащий, Мортон Минтер, кружа по Манхэттену в поисках пассажиров, отдавал предпочтение военным. На второй неделе работы мужчина в солдатской форме попросил отвезти его на глухую улочку у железнодорожных путей. Там он приставил пистолет к затылку Минтера и приказал: «Гони бабки». Минтер начал поворачивать голову, чтобы сказать, что он только-только демобилизовался, как раздался выстрел. Мортон Минтер стал первым таксистом, застреленным в Нью-Йорке в том феврале. Добыча убийцы составила чуть меньше шести долларов.

Девочке сказали, что ее отца вновь взяли в армию. Четырехлетняя Филлис не поверила. Во-первых, он не попрощался, а во-вторых, его форма по-прежнему висела в шкафу. Мать Филлис, слабая, болезненная женщина, от горя тронулась умом. За дочерью она присматривать не могла, а потому позволила родственникам отвезти брыкающуюся и визжащую Филлис в приют, которым заведовал садист, питавший особый интерес к девочкам, вступающим в пору зрелости. Не пропустил он и Филлис. Незадолго до ее дня рождения, ей исполнялось двенадцать, директор пригласил ее в кабинет и предложил двадцать пять центов за некое действо, о котором она читала в книжке, тайно ходившей среди ее подружек. Филлис, циник уже в двенадцать лет, не возражала против того, чтобы продать ее единственное богатство, но только не за двадцать пять центов. Хотя директор проповедовал социализм, то есть предлагал делить то, что имеешь, с ближним, Филлис, обладавшая незаурядным умом, читала и литературу, в которой высказывалась прямо противоположная точка зрения. Она знала, что живет в обществе, в котором продаваться надо за самую высокую цену, и уж конечно не за двадцать пять центов. Она убежала, решив испытать судьбу.

К семнадцати годам Филлис уже безбоязненно смотрела в будущее, хотя за эти годы у нее было лишь четверо мужчин, причем с каждым она спала от силы несколько раз. Первые двое стали легкой добычей – женатые старички, питавшие слабость к девчушкам. К своему изумлению, они скоро выяснили, что Филлис не только знает, как обходятся в этой стране с растлителями несовершеннолетних, но и готова помочь им избежать наказания в обмен на определенную сумму денег. Названная цифра показалась мужчинам чрезмерно высокой. Филлис же называла тот максимум, который, по ее прикидкам, она могла выжать из них, и не ошиблась. Она вела себя не как пират, но расчетливый бизнесмен, трезво оценивающий свои возможности.

Третьей ее жертвой стал популярный певец, обожавший девушек, что вились вокруг его костюмерной. Через подругу подруги Филлис проникла в святая святых и привлекла к себе внимание певца. Тот жестоко ошибся, предположив, что эта очень умная и красивая девочка одна из его горячих поклонниц. Он позволил себя соблазнить. Когда же пришел срок, а Филлис тянула достаточно долго, чтобы не продешевить, она удивила певца, признавшись, что ее интересуют не его ласки, но материальное обеспечение. Певец предложил Филлис сгинуть, однако днем позже его навестил полицейский в форме, который пообещал не арестовывать певца и вообще закрыть на все глаза при условии, что тот согласится выплачивать Филлис причитающиеся ей деньги.

– Так ты ее сутенер? – взревел певец. – Вон отсюда!

Полицейский, привыкший к подобным передрягам, терпеливо объяснил, что он выполняет практически те же функции, что и театральные агенты, с которыми приходится иметь дело певцу. Ежемесячно тому придется платить незначительную сумму, которая никоим образом не подорвет его благосостояние, а он, полицейский, обеспечив выплату, будет оставлять себе десять процентов, отдавая остальное Филлис, которой всего шестнадцать лет, хотя выглядит она старше. А потом во время концерта кто-то бросил в зал зловонные шутихи – горящие рулоны кинопленки, завернутые в плотную бумагу, и уже администрация «Парамаунта» обратилась к певцу с просьбой договориться с пострадавшей.

Когда полицейский пришел второй раз, певец предложил иное решение проблемы; вместо ежемесячных выплат разом отдать пять тысяч долларов. После того как деньги перекочевали в карман полицейского, мужчины пожали другу другу руки, словно два бизнесмена, заключивших взаимовыгодную сделку.

По пути к Филлис у полицейского возникла мысль о том, что не худо бы увеличить причитающуюся ему долю до двадцати процентов. Когда Филлис выслушала его предложение, ее лицо так исказилось, что полицейский даже испугался. Такое выражение ему доводилось видеть на мужских лицах, у женщин – никогда.

– В чем дело? – спросил он.

Едва шевеля губами, этот приемчик она почерпнула из кино: именно так произносили угрожающие монологи актрисы, она напомнила полицейскому о его жене.

– Сначала я пойду к комиссару полиции, потом к ней.

Большего и не потребовалось. Полицейский уже достаточно хорошо знал Филлис, чтобы поверить ей. А потому не только отдал причитающиеся ей девяносто процентов, но и, заглаживая свою вину, познакомил с человеком, о котором не так давно рассказывал ей, с брокером нью-йоркской фондовой биржи, которому удивительно везло в спекуляциях с акциями.

Они еще лежали в постели, когда Филлис попросила брокера вложить ее четыре с половиной тысячи долларов в акции, которые сулили наибольшую прибыль.

– В этом деле нетрудно и ошибиться, – осторожно заметил брокер, чтобы не расстраивать Филлис, от которой он ждал повторения только что полученного удовольствия.

– А по-моему, все очень просто, – возразила она. – Какие бы акции по итогам года ни оказались наиболее доходными, считай, что первые четыре с половиной тысячи вложенных в них долларов мои, а остальные – чьи-то еще.

Поначалу брокер поломался, но вскоре Филлис стала самым удачливым инвестором на всей улице. Акции, в которые она «вкладывала» деньги, всегда приносили самую высокую прибыль, даже если брокеру приходилось доплачивать из своего кармана.

Устойчивое материальное положение определило судьбу Филлис. Она пренебрегла замужеством, так как уже получала «алименты» с нескольких мужчин. В двадцать три года она переехала в Лос-Анджелес. Какой-то знакомый рассказал ей, сколь перспективна торговля земельными участками. Как и можно было ожидать, Филлис стала блестящим агентом по продаже недвижимости, вероятно, потому, что никогда не спешила с оформлением сделки. Ей исполнилась тридцать пять, когда она поехала на новый курорт, «Клиффхэвен», чтобы отдохнуть и покрасоваться в подходящем для этого окружении. Ее предупреждали, что туда все ездят парами. Филлис, по обыкновению, отправилась в «Клиффхэвен» одна, намереваясь выделиться этим среди остальных женщин к немалой для себя выгоде.

Когда Клит нарушил заведенный порядок, открыв своим ключом номер Филлис, она подумала, что нашла способ вырваться из этого безумного «Клиффхэвена».

– Ты потрясающе выглядишь, – поделился с ней своими наблюдениями Клит.

Эти калифорнийские пляжные мальчики похожи друг на друга, словно гамбургеры, подумала Филлис. Клит буквально поедал ее взглядом. Она не возражала.

Клит зашел к ней с намерением сказать, что она удостоена чести стать его первым еврейским «персиком», но, заметив движение ее губ и истолковав его по-своему, решил начать с другого.

– У меня есть кое-что для тебя. Ты голодна?

– И что же у тебя есть? – Филлис тянула время.

Клит решил похвалиться своим агрегатом. Стянул джинсы и трусы.

– А тебе не кажется, что надо снять и кроссовки? – спросила Филлис.

Клит посмотрел вниз. Выглядел он нелепо. Пришлось сесть на край кровати и расшнуровать кроссовки. Скинув их, а также джинсы и трусы, он поднялся. Процесс раздевания притушил его пыл, а взгляд Филлис охладил окончательно.

– Начнем, – Клит полагал, что с этой крошкой ему хватит тридцати секунд, чтобы вновь войти в форму.

– Каково quid? – спросила Филлис.

– Quid?

– Quid pro quo. Услуга за услугу.

Клит не собирался играть в любовные игры с еврейкой. И прямо заявил ей об этом.

Филлис рассмеялась, что также не способствовало восстановлению его эрекции.

– Чего ты хочешь? – сердито спросил Клит.

– Выбраться отсюда.

– Уехать отсюда нельзя.

Филлис прошла в ванную и начала умываться, словно его и не было.

Клит последовал за ней, похлопал по плечу.

– Согласен.

– Согласен на что?

– Ты делаешь, что я говорю, а потом я увожу тебя отсюда.

– Ты увозишь меня отсюда, а потом я выполняю любое твое желание. Таковы мои условия.

– Ты что, шутишь? Я потеряю работу.

– Ты потерял больше, чем работу, – она глянула на его прибор.

Будь его воля, он бы загнал ей в задницу здоровенный кол.

– Почему бы тебе не надеть штаны? – спросила она. – Тогда никому из нас не придется смотреть на это безобразие.

– Сука! – прорычал Клит. Ударить ее он не мог. Останутся следы. Начнется расследование. А эта тварь наверняка обо всем расскажет.

– Пойди лучше поищи, кого устроит твой крючок, – усмехнулась Филлис. – Выметайся.

Клит надел трусы, джинсы, зашнуровал кроссовки. Уходя, с радостью хлопнул бы дверью, да шум мог привлечь внимание.

Когда он ушел, Филлис Минтер легла на кровать, задумалась. Ей встречались мужчины, которые, получив положительный ответ на вопрос, еврейская ли фамилия Минтер, добавляли, что она не похожа на еврейку. Что сие означало, антисемитизм, любопытство или комплимент? Национальная принадлежность не воспринималась Филлис всерьез, пока не захлопнулась дверь номера в «Клиффхэвене». Похоже, в Европе ее отцу довелось столкнуться с точно таким же отношением.

В том, что она сумеет выбраться отсюда, Филлис не сомневалась; возможно, с помощью этого оранжево-синего putz, [7]7
  Поц (идиш, разг.) – паршивец, засранец, сосунок и т. д.


[Закрыть]которого она только что унизила. Он вернется. Мужчин, у которых от ее взгляда падал член, она не боялась. Многие женщины хвалились своей способностью быстро возбудить мужчину. Филлис полагала это детской забавой. Гордиться, считала она, нужно иным: умением превратить мужчину, пусть и на короткое время, в импотента. Лежа на спине, закинув руки за голову, она находила странным другое: все прожитые годы она стремилась лишь к финансовому благополучию, доказывая приюту, сумасшедшей матери, мертвому отцу, что она выкарабкается несмотря ни на что. Теперь все это осталось в прошлом. Она уже не подросток-сирота, не приманка для похотливых старичков, которые сели за ее столик в кафе. Она, по определению других, еврейка. Что ж, она с ними посчитается. Не просто выберется отсюда, но убьет по пути хотя бы одного из этих мерзавцев.

Напрасно Шарлотта спросила у него, трахал ли он еврейку, думал Клит. Вопрос этот вновь вернул его к мыслям об этой упрямой Филлис. Как хорошо, что Шарлотта не такая. Уж она-то ни в чем ему не отказывала. Может, она задала этот вопрос, потому что…

Клит посмотрел на Шарлотту.

– А ты трахалась с евреем?

Сразу Шарлотта не ответила. В чем и состояла ее ошибка.

Клит сел.

– Ты меня не слышала?

– Слышала. Ну что ты раскипятился, – Шарлотта погладила его по выпуклости на джинсах, но не так чувственно, как ранее.

– Да или нет? – Клит уже стоял на полу.

– Иди сюда.

– Отвечай на мой вопрос.

– Иди сюда и я отвечу.

Клит сел на кровать.

Шарлотта притянула его к себе.

– Из евреев у меня были близкие отношения лишь с одной девушкой, – прошептала она ему на ухо. – В студенческом общежитии, до «Клиффхэвена». Звали ее Арлин. Фамилию я забыла. Оканчивалась на «ски». Она обычно ходила по пояс голая. Что, впрочем, не удивительно. Грудь у нее была фантастическая. Однажды она зашла в мою комнату спросить что-то насчет занятий. О чем именно я, конечно, забыла, но, когда она присела на краешек кровати, я не смогла сдержаться, протянула руку и коснулась ее груди.

– Ты что?

– Так поступил бы каждый. – Шарлотта рассмеялась. – Мне понравилось. Но ты можешь не волноваться. Я предпочитаю мужчин, тогда все произошло случайно.

– Иногда я просто не могу тебя понять.

– Взаимно. Снимешь ты, наконец, униформу?

Клиту нравилось, когда Шарлотта предлагала ему раздеться перед ней. Ему вспоминались ночные шоу в Лас-Вегасе, только теперь на сцене выступал он.

– Скорее. Ты заставляешь меня ждать.

Он не мог объяснить, как это происходит, но ее слова, а, скорее, интонации, с которыми она их произносила, вызывали у него эрекцию. Член тут же уперся в джинсы.

Клит вскочил. Затем, встав рядом с изголовьем, медленно потянул футболку через голову. Расстегнул пряжку, затем ремень, верхнюю пуговицу, потянул молнию вниз, наблюдая за Шарлоттой, которая сама не отрывала от него глаз. Сбросил с ног мокасины, джинсы упали на пол, открыв нейлоновые трусики, обтягивающие его богатство. Распустил резинку, с тем чтобы его член, когда он резко спустит трусики, прыгнул бы вверх. Особенно нравилась Клиту реакция Шарлотты – та опускалась на колени, открывала рот, а затем, глядя ему в глаза, сначала облизывала, а потом сосала его член, справедливо полагая, что в такие моменты он, как никогда более, находится в ее власти.

– Уймись, – Клит дал понять, что еще не хочет кончать, а потому начал помогать Шарлотте раздеваться. Ее трусики были того же цвета. Иначе они практически никак не могли продемонстрировать свою близость, поскольку покидать «Клиффхэвен» вдвоем им не разрешалось.

Убедившись, что Шарлотта тоже не осталась без «сладкого», Клиту нравилось подремать несколько минут. Когда он раскрыл глаза, Шарлотта лежала на боку, опершись на локоть, и взирала на него взглядом собственника.

– Вопрос. Ты трахал миссис Клиффорд?

Клит не сразу понял, к чему клонит Шарлотта.

– Ты заходил в их апартаменты в отсутствие мистера Клиффорда.

Хотя Шарлотта ему нравилась, Клит поверял ей далеко не все секреты. И отношения с женой Клиффорда касались только его, и никого более.

– Ты чтишь Пятую заповедь? [8]8
  Не возлюби жену ближнего своего (из заповедей Моисея).


[Закрыть]

Шарлотта никогда не встречалась с миссис Клиффорд.

– Потрясающая женщина, – ответил он. – Такой ум! Такие манеры!

– Этого я не понимаю, – Шарлотта потянулась. По ходу ее рука погладила съежившийся член Клита.

– Чего ты не понимаешь?

– Чего ты лижешь задницу мистеру Клиффорду.

– Кто это сказал? – вскинулся Клит.

– Мистер Уайттейкер.

Клит влепил Шарлотте увесистую пощечину.

– А ты зачем говоришь?

– Это слова Джорджа!

– Не смей повторять их мне.

Шарлотта вспомнила кролика. Однажды они гуляли за полями конопли и увидели кролика. Клит похвалился, что бегает так же быстро, как и любой кролик. Шарлотта предложила ему поймать зверька, который, навострив ушки, сидел в тридцати футах от них. Клит сердито зыркнул на нее, затем рванул к кролику, который на секунду позже понял, что пора бежать. Одной рукой Клит схватил его, второй свернул шею. Пританцовывая, с насмешливой улыбкой, Клит вернулся к Шарлотте и бросил тушку к ее ногам.

– Довольна?

То же безумное выражение появилось на лице Клита и сейчас, так что Шарлотта не на шутку перепугалась.

– Извини, я не хотела сказать ничего плохого, – она поднесла руку к покрасневшей щеке.

– Ладно, проехали, – Клит глубоко вздохнул. – Уайттейкер просто завидует. Однажды в его присутствии мистер Клиффорд назвал меня своим любимчиком. И добавил, что во всем может положиться на меня. Что в этом плохого?

– Ничего.

– О боже, – Клит взглянул на часы, оставшиеся на руке. Все остальное он с себя снял. – Моя новая парочка, должно быть, уже поняла, что они заперты в номере. Мне пора к ним.

– Поцелуй меня.

Повинуясь, Клит раздвинул ей бедра и поцеловал Шарлотту в то место, где сходились ноги, но поднял голову, едва она начала ритмично двигаться. Пусть уходит возбужденной, подумал он, вставая. Хватит с нее и одного оргазма. Он надел трусики, носки, джинсы, тенниску, сунул ноги в мокасины, рукой пригладил волосы, глянул на свое отражение в зеркале и направился к двери. Женщины, что евреи, думал он. Надо держать их в узде, иначе жди неприятностей.