Текст книги "Милорд (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Действие 4
Последнее условие
Слушай же, мы знаем:
Ты наш враг. Поэтому
Мы тебя поставим к стенке.
Но, учитывая твои заслуги и твои достоинства,
Мы поставим тебя к хорошей стенке
И расстреляем тебя из хороших винтовок хорошими пулями,
А потом закопаем
Хорошей лопатой в хорошей земле.
(Б. Брехт)
Мартин обнаружил себя лежащим рядом со своим креслом. Он не мог этого знать, но поза точно повторяла ту, в какой очнулся Виктор, даже рука, в реальности пристегнутая к батарее, была закинута на подлокотник.
На лице ощущалось что-то теплое и мокрое, с металлическим запахом.
– Не скажешь мне, с какой стати у меня черные слезы и черная кровь? Это какая-то паршивая метафора, мол, я полон темноты? – хрипло спросил он у Ореста. – Надо было сделать тебя говорящим. Был бы хоть один умный собеседник.
Мартин вытащил из кармана сюртука платок, вытер кровь с лица и подошел к проему. Виктор спал, путь был свободен. Мартин хотел шагнуть в проем, но решил задержаться. Ему нужно время. Виктор должен проспать как можно дольше, и Мартин собирался ему помочь.
– Интересно, я так еще могу? Ведь рассказывал сказочку о колдуне, который отказался от способностей, чтобы все спасти… Черт возьми, я ведь так никого и не спас.
Бабочка сорвалась с его ладони легко, будто прилетела к нему из сада, а не была создана только что. Она взвилась под потолок и истаяла ниточкой белого тумана.
– Почему?!
Он призывал бабочку снова и снова, и с каждым разом она таяла все быстрее. Вскоре над его ладонью мелко дрожал бесформенный клок тумана, не желающий принимать никаких очертаний.
– Чего не хватает?! Веры… в чудеса. Я не верю, что могу. Не верю, Орест, и чудес не получается. А ведь чудо – единственное, что сейчас может нас всех спасти… Что мне делать? Ты скажешь мне?
Орет молчал. Только фонарь покачивался в углу. Фальшивый огонек в темноте.
– Просто прекрасно, – вздохнул Мартин.
Времени было мало – Виктор мог проснуться в любой момент. Мартин шагнул в проем, оставив позади полуразрушенную комнату и обрывки тумана, тающие в воздухе.
…
Мартин открыл глаза в полутьме. Потребовалось несколько секунд, чтобы он смог понять, где находится.
Спальня Виктора. Почему он в мокрой одежде, Мартин выяснять не стал. Его гораздо больше интересовало, почему рядом спит Ника, положив голову ему на плечо. Он отчаялся понять, что за отношения связывали ее с Виктором, и зачем он вообще пристегивает ее к батарее, если она спокойно спит рядом.
Подумав, Мартин решил пойти самым простым путем.
– Ника? – позвал он, тронув ее за плечо.
Она проснулась сразу и, вздрогнув, инстинктивно отшатнулась, словно ждала, что он ударит.
– Я не сделаю ничего плохого, – тоскливо отозвался он, вставая с кровати.
– Как тебя зовут? – тихо спросила она.
В ее голосе явственно послышалась угроза.
– Мартин, – ответил он, поднимая руки.
Он снял мокрую рубашку, стоя спиной к Нике и лицом к зеркалу. О том, что Ника может воспринять этот жест неправильно, он подумал только сейчас. Потому что думать о том, что Виктор мог заставить ее неправильно воспринимать такие жесты, ему не хотелось.
– Ты говорил, что не любишь это имя, – устало отозвалась Ника.
Мартин обернулся, чтобы ответить, и замер, подавившись несказанными словами. Он заметил на спине пару отчетливых, прямых шрамов, тянущихся от плеч к пояснице и складывавшихся в широкую латинскую «V».
Он включил лампу, стоящую на краю стола, и подошел к зеркалу, вглядываясь в отражение. Сухую рубашку он держал в руках.
– Ника, ты знаешь, откуда шрамы?
– Конечно знаю. Это я их оставила.
В зазеркалье, куда он вглядывался, рядом с ним появился еще один человек.
Ника казалась тенью в теплом свете лампы. Длинные, волнистые волосы почти закрывали лицо, простое серое платье было почти бесформенным, а во взгляде не читалось ни одной эмоции.
Она провела кончиком пальца от его плеча к пояснице, вдоль одного из шрамов. От прикосновения его словно ударило током – воспоминание нахлынуло неожиданно, затопив сознание. Мартин успел заметить, как покачнулся мир перед глазами, и как Ника пытается удержать его от падения.
– Мартин!..
…
Сначала Мартину показалось, что он вернулся в свою темноту. Там, где он оказался, не было разума, ни одного человеческого чувства, только холодное и темное звериное ощущение власти.
Виктор стоял в своей спальне, всего в нескольких шагах от места, где воспоминание застигло Мартина. Он улыбался и протягивал руку Нике, смотревшей на него снизу вверх глазами, полными ужаса. Она сидела на полу, закрывая лицо рукой, и даже в темноте он видел, что ее пальцы испачканы красным.
Мартин почувствовал, как сердце пропустило удар и замерло. Это он смотрел на Нику с оглушающей смесью ненависти, презрения и желания причинить боль.
Еще раз.
«Если ты сейчас к ней прикоснешься – клянусь, я забуду обо всем, что было до этого дня», – подумал Мартин, не рассчитывая, что Виктор его услышит. Но на долю секунды ему почудилась горькая усмешка, сломавшая оскал.
– Хотела сбежать, солнце мое? – вкрадчиво спросил Виктор.
– Нет… нет, я…
Неужели Ника казалась ему бесстрастной?
Ее глаза побелели, а дыхание было частым, словно поглотивший ужас не давал сделать ни вдоха.
Мартин разделял этот ужас. Она боится боли? Или чего-то еще?
Он боялся за нее. Боялся того, что ему предстоит увидеть, боялся, что зло в душе Виктора – гораздо глубже и страшнее, чем показалось сначала. Что Нике, которой он надеялся помочь, не поможет уже ничто.
– Какой беспросветный и черный эгоизм.
Виктор смотрел на нее, и видел совсем другую девушку. Мартин чувствовал его бархатную ненависть, вибрирующую в груди. Это не Ника забыла свои слова о любви, не она предала Виктора. Но она сейчас будет расплачиваться за то, что однажды Риша не захотела оставаться с убийцей.
«Ты этого не сделаешь…»
«Я этого не сделаю», – послышался ему невозможный ответ.
Виктор не мог ему отвечать. Это было его воспоминание, нечто свершившееся и неизменимое, и от этого еще более страшное.
– А о нем ты подумала? Или звать «Милордом» и позволять другому слушать твое бесконечное нытье – вся твоя любовь?
«Ах вот как ты хочешь поиграть…» – подумал Мартин.
– Я хотела сбежать ради него – чтобы он больше не смотрел на то, что ты зовешь любовью, – глухо ответила Ника, по-прежнему не вставая с пола.
Виктор усмехнулся и подошел к шкафу. Открыл дверцы, выдвинул один из ящиков и наклонился над аккуратно сложенным бельем.
– Знаешь, как называются такие ножи? – спросил он, показывая Нике складной нож с костяной рукояткой.
– Балисонг… – тихо ответила она.
– И еще «бабочкой». Мартин любил бабочек, он говорил?
– Нет…
– Попросишь его, он расскажет. Про Белого Мотылька, которая ищет своего возлюбленного сквозь смерть.
Мартин чувствовал, как дрожало в душе предвкушение, тянущее, мучительно требующее выхода. Сам он никогда не испытывал ничего подобного, даже в минуты самой сильной ненависти. Ненависть Мартина была обжигающей и темной, рождающейся в стремлении защитить и исправить причиненное зло. Чувство, которое испытывал Виктор, было мутной жестокостью.
– Он просил тебя. Я знаю. Если ты хотела сбежать ради него – иди до конца. Бери, – он опустился рядом с Никой на колени и протянул ей нож. Силой разжал ее пальцы, заставив взять.
– Сюда, сюда или сюда. Я бы посоветовал в сердце, меньше крови. В глаз легче войдет, но тебе ведь не хватит духа в лицо, не-так-ли? Длины лезвия хватит, не переживай, – сказал он, показывая три точки – на шее, на груди и в уголке глаза.
Ника, всхлипнув, помотала головой, не разжимая пальцев на рукояти.
– Тогда мы пойдем другим путем.
Воспоминание оборвалось. Мартину показалось, что он всплывает со дна, к свету, оставляя позади черную бездну.
Но это самообман. Бездна теперь всегда будет с ним.
…
– Ника?
Она сидела рядом, положив его голову себе на колени.
– Я здесь. Ты в последнее время все чаще теряешь сознание, я в этот раз не успела тебя удержать…
– Шрамы, Ника. Скажи мне – он заставил тебя это сделать?
– Конечно. Ты убедил меня сбежать, он пришел в ярость, пытался заставить меня убить его. А потом сказал, чтобы я взяла нож и соединила порезами точки, которые он нарисует. Буква «М», но я не закончила – сделала вид, что потеряла сознание, а потом он не стал меня заставлять.
– Это была… моя спина или его? – вкрадчиво спросил Мартин.
– Твоя, ему-то что. Он любит, когда ему больно.
– Потрясающе. Просто прекрасно, Ника. Зачем нужны наручники, правда? А напомни мне, почему я по условиям игры не могу выбрать удачный момент и тихо повеситься в ванной?
«Потому что она любит тебя и нуждается в тебе», – раздался тихий голос Виктора.
– Ты мне обещал…
– Чудно.
Мартин с трудом встал с пола. Перед глазами расплывались яркие круги. Тяжело вздохнув, он сел на край кровати и закрыл глаза, ожидая, пока комната перестанет качаться.
«Помнишь, я говорил тебе про то, что ты перешел предел, пристегнув девушку к батарее?»
«Помнишь, я говорил тебе, что это не предел? Мартин, послушай меня. Ненавидь меня сколько угодно. Я мерзавец и подлец, я все испортил, я заслуживаю всего, что ты там мне желаешь. Но дай мне шанс все объяснить, прошу тебя…»
В голосе Виктора не было и следа твой уверенности, которая звучала при разговоре с Никой. Он казался ему совершенно беспомощным, потерянным и удивительно беззащитным, словно только что Виктор не просил его выслушать, а вкладывал Мартину в руку тот самый нож, чтобы на самом деле попросить об убийстве.
«Нужно уходить. Вытрясти все ответы где-нибудь подальше от дома, желательно без блужданий по чужой памяти. И не у нее на глазах», – подумал Мартин.
Он открыл глаза. Ника по-прежнему сидела на полу у шкафа.
– Он запрещает тебе выходить из комнаты?
– Нет, я только из квартиры не могу выходить. Часто помогаю Лере… Оксане не очень – она меня ненавидит.
– За что?
Оксана словно была домашним привидением. Мартин пару раз сталкивался с ней, но не видел, чтобы с ней кто-то разговаривал, и сама она не делала ничего, чтобы хоть как-то себя проявить.
– Ревнует, – пожала плечами Ника. – Она странная девочка. Не от мира сего…
– О, для этой семьи это так необычно, правда? – неловко улыбнулся он.
Ника улыбнулась ему в ответ, неуверенно и слабо, будто сомневалась, стоит ли это делать.
«Она ведь любит то, что Виктор выдал ей за меня. Ждет, что я хотя бы что-то хорошее скажу, а я падаю в обмороки, задаю неприятные вопросы, а сейчас и вовсе уйду», – с горечью подумал Мартин.
Он протянул руку и осторожно прикоснулся к ее запястью.
– Мне нужно уйти. Послушай… ты не поймешь, и можешь мне не верить, но клянусь – он больше не сделает тебе больно. Теперь… теперь все будет иначе, я тебе обещаю.
– Я всегда тебе верю, даже когда ты лжешь и даешь обещания, которых не выполняешь, – серьезно ответила она, сжимая его пальцы.
В следующую секунду она подалась вперед и коснулась поцелуем уголка его губ.
Мартин почувствовал, как что-то внутри отозвалось тоской и мучительной ревностью. Мелькнула секундная мысль поцеловать Нику, дав ей то, что она хочет и усугубить это чувство, но он тут же прогнал ее. Пусть Виктор остается подлецом и подонком, который пытается прикрыть это лживой, расползающейся от прикосновений маской Милорда – Мартин не станет играть с ним в эту игру. Он притянул Нику к себе и обнял, как целую жизнь назад обнимал Ришу – нежно, едва касаясь губами волос. Мягкий компромисс между лаской и ложью.
Но когда Риша прижималась к нему в ответ, это никогда не отзывалось в нем никакими ответными чувствами. Это была девушка Вика, а для Мартина – младшая сестра. Но Ника любила того, кем ему приходилось прикидываться. Не Виктора – его, Мартина, тень. Это была сложная задача, но ее ответное объятие отозвалось в душе вязкой, смоляной тоской и неясной нежностью.
– Мне нужно идти. Все будет хорошо, обещаю. На этот раз… на этот раз поверь мне по-настоящему, ладно? – тихо сказал он, отстраняясь.
Ника кивнула, и Мартину показалось, что она поверила.
Сняв с вешалки первый попавшийся пиджак, Мартин хотел выйти из комнаты.
«Возьми портмоне в ящике, там документы и деньги», – остановил его Виктор. Голос его был печален и полон смирения.
Мартин подошел к столу и выдвинул ящик, который на этот раз не был заперт. Бумаги. Ежедневник. И нож с желтоватой рукоятью.
«Портмоне под бумагами», – глухо сказал Виктор.
Мартин отодвинул бумаги в сторону, забрал портмоне и закрыл ящик, не глядя на нож.
«Это было подло. И слишком жестоко, даже для тебя».
«Я знаю… знаю. Возьми гарнитуру в верхнем ящике стола».
«Что?»
«Гарнитуру. Наушник. Сможешь говорить со мной вслух, и никто не сочтет тебя сумасшедшим».
Мартин, кивнув, надел наушник. Он ничему не удивлялся – если в его деревенском детстве не было таких вещей, это не значило, что их не было сейчас.
«Что сейчас за время года?»
«Лето», – глухо отозвался Виктор.
«Где ключи?»
«В кармане другого пиджака. Зеленого…»
«Серьезно?»
В шкафу висел темно-зеленый шерстяной пиджак, удлиненный, с широкими обшлагами. Мартин, усмехнувшись, снял его с вешалки. В кармане обнаружились ключи с брелоком в виде якоря.
Не сказав ни слова, Мартин вышел из комнаты.
– Вик? – раздался с кухни незнакомый голос.
«Это Оксана. Выходи, не оборачивайся», – презрительно бросил Виктор.
Мартин хотел остановиться, но потом передумал. Он понятия не имел, о чем говорить со своей младшей сестрой и какие вопросы задавать.
Он вышел в подъезд и захлопнул дверь, словно отрезая все, что происходило в этой квартире. К его большому сожалению, сделать этого по-настоящему он не мог.
– Хорошо. Теперь я жду ответов.
«Идет. Спрашивай, я честно тебе отвечу», – покорно сказал Виктор.
– Расскажи мне о Нике. Как вы познакомились? Кто она такая?
Мартин вышел из подъезда и остановился, щурясь от солнечного света.
«Когда я начал пить те таблетки, я свято верил в то, что они подействуют. Сразу. Убедил себя, что иначе быть не могло. Поверил Дмитрию безоговорочно – я знал, что никакими препаратами не запру тебя так надежно, как верой в то, что ты заперт. Но скоро понял, что не могу один».
Мартин шел по улице, слушая голос Виктора и почти не глядя по сторонам. Он никак не мог отряхнуться от липкого, омерзительного чувства, которое испытывал Виктор, упиваясь чужим страхом и беспомощностью. Пропустив это чувство через себя, Мартин словно испачкал и свои руки и теперь не мог заставить себя сделать хоть что-то, чтобы осознать, что жив. Что его заточение наконец окончено, что мир вокруг полон света и ярких красок, что есть ветер, который касается его лица, и запах цветов, которые высажены вдоль дома. Смех детей на площадке и пение невидимых в кронах деревьев птиц – все это было способно излечить его от прикосновений темноты, в которой он провел столько времени. Но что излечит его от безумия и жестокости, к которым он теперь тоже причастен?
«И тогда я стал тебя искать», – продолжил Виктор после паузы.
Мартин не следил за тем, куда шел. Он успел только подумать, что, отдаваясь привычкам Виктора может прийти куда-то, где ему не хотелось бы оказаться, но эта мысль погасла так же быстро, как появилась. Какое это имело значение?
«Тебя… того, кем ты был, а не того, кем стал, после того как я тебя предал. Я искал тебя в своей сестре. Не знаю, с чего я решил, что она станет моей тенью – у меня тогда не все в порядке было с головой. Я мог бы ее сломать под себя, заставить, запугать. Но мне не нужна была такая любовь. Я пришел к ней искаженным злостью, готовясь бросаться в неведомо какую битву – и понял, что никакой битвы нет. Есть моя мать, о которой нечего даже говорить и две сестры. Одна не смогла сделать для другой то, что ты сделал для меня. Я не хочу смотреть на Оксану и избегаю ее не потому, что она глупа и оскорбляет мое чувство прекрасного, хотя это, конечно, так. Она напоминает мне, кем я мог бы стать без тебя… и как я обошелся с тобой, взяв все, что мне требовалось».
– Не надо мне зубы заговаривать. Останься наши разногласия между нами – я бы понял. Тебе было больно, тебе хотелось делать больно другим – хорошо, делай больно мне. Запирай меня, говори, что это я виноват, забери у меня все, что можешь забрать и заставь меня отдать остальное. Но ты решил идти дальше. Начав еще там, с Ритой и Мари, ты продолжил втягивать в свои игры других людей. Эта девочка, Ника – ты думаешь, я не вижу, как ты ее покалечил?
«Я ее не трогал…»
– Неужели? Или ты думаешь, что, если ты не сломал ей обе ноги, чтобы она не сбежала – это не считается?
«Хорошо, хорошо я… но ты не понимаешь. Если ты думаешь, что я нашел ее намного в лучшем… состоянии, чем она сейчас, то ты ошибаешься. Я дал ей… смысл. Который она, между прочим, так мучительно искала».
Мартин поднял глаза. Он стоял на светофоре и перед ним сплошным потоком проносились машины. На той стороне дороги начинался парк.
«Не надо».
– Чего, ждать зеленого света? Я могу и под машину, – огрызнулся Мартин.
«Прости, мне казалось ты решил меня не слушать».
Мартин, фыркнув, перешел дорогу.
В парке было привычнее. Часы на небольшой башенке у окраины показывали семь утра, и Мартин рассчитывал, что немногие прельстятся ранней прогулкой.
Парк и правда был пуст. Мартин с облегчением пересек границу, отделяющую сухие пейзажи незнакомого ему города от зеленой тени деревьев.
– Продолжай. Ты понял, что совершил ошибку, но вместо того, чтобы выпустить меня и попытаться исправить что ты наворотил… ах да. Ты же наворотил больше, чем мы говорим, верно?
Он с изумлением почувствовал яркий и сильный фон чужой вины и раскаяния. Ничего подобного Виктор не испытывал даже в детстве, но Мартину вдруг показалось, что он как-то слишком образцово страдает и раскаивается.
Будто прячет что-то. Снова ему лжет.
«Да. Я убил Дару», – с готовностью признался Виктор, торопливо, будто только и ждал этого момента.
– Зачем?
«Это сложный вопрос. И ответ на него – ответ почти на все твои вопросы. Если без лишних слов и позднего раскаяния – я сошел с ума. Это не оправдание, не попытка прикрыться… Мартин, я правда болен. Сначала думал, что это моя суть. Что я сам для себя Бог, нашел свою дорогу и теперь все будет, как я хочу… вот эта вся дрянная патетика Мари. Но оказалось, что все совсем иначе. Я очень устал, Мартин. Просто поверь, мне тоже больно. Постоянно».
Сейчас Виктор не врал. В его голосе и правда слышалась только бесконечная усталость. Мартин чувствовал, что Виктор полностью опустошен, будто не осталось сил даже не раскаяние, которое его только что терзало.
Мартин сел на скамейку рядом с прудом и несколько секунд смотрел на воду, по которой, несмотря на безветренную погоду, шла рябь.
«Гуси… Видишь вон того, серого? Это Мартин. Я спрашивал у человека, который за ними следит», – глухо сказал Виктор.
Серый гусь бил по воде подрезанными крыльями, пытаясь взлететь. Виктор, кажется, пожалел о своих словах, но Мартин только иронично вскинул бровь. Ему было не до символизма и собственных переживаний.
– Ты болен, – напомнил Мартин.
«Да, я… себя не контролирую. Иногда. Это похоже на приступы, на провалы в памяти, словно… словно есть еще один, третий, тот самый Виконт в красном платке, который постоянно жаждет чужой боли. Но это, конечно не так. Я знаю разницу между тем, что чувствую, когда ты занимаешь мое место и тем, когда… это я. Я – Виконт, Мартин, я сам себе Эдвард Хайд».
– Давно это началось?
«С Дарой. Приехав сюда, я, как и говорил тебе, вел себя как сорвавшийся с цепи пес. Щелкал зубами, рычал, напился в первый же вечер, вцепился в Леру и рассказывал ей про Ришу, и говорил, что я Бог, а потом обнял ее колени и рыдал. В общем, сцена была отвратительная, но моя милая сестра привыкла к отвратительным сценам», – усмехнулся он.
Мартин прикрыл глаза, позволив себе увидеть Виктора. Он сидел, скрестив ноги, посреди комнаты, и смотрел в окно. Стены комнаты были покрыты трещинами и черными пятнами, а в углах скопилась плесень. Одна трещина была особенно глубокой, прямо за спиной Виктора. Она занимала почти всю стену, и от нее по остальным стенам расползались маслянисто блестящие черные нити.
– Вот как… – прошептал Мартин.
Виктор только кивнул, а потом встал с пола и подошел к окну.
«Смотри…»
В самом углу оставалась нетронутой белоснежная штукатурка. Виктор протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, но потом замер и бессильно опустил руку.
– Да ты почти Дориан Грей, дорогой брат, – усмехнулся Мартин.
Виктор кивнул.
«Это так. Не знаю, как отмыть стены от грязи. Не умею, как ты, создавать вещи. Может, придешь в гости и нарисуешь мне ведро со шваброй?»
– Я тебе что угодно бы нарисовал, только это ничего не исправит. Итак, ты приехал, избавился от всего, что тебе мешало и… что ты начал делать?
«Пытался заработать. Собственно, и зарабатывал. Устраивал жизнь. Сделал ремонт в квартире, поговорил с учителями Оксаны и заставил ее закончить хотя бы девять классов, оплатил Лере университет».
– Какие у тебя благородные эвфемизмы чтобы сказать, что ты продаешь наркотики, – заметил Мартин.
«Вот из-за таких сентенций ты в застенке и просидел! Как же, есть ведь только черное и белое, только правильный мир, только благородные поступки!» – прошипел Виктор, и Мартин почувствовал его нарастающую злость.
Впрочем, она исчезла так же внезапно, как и появилась.
«Прости. Да, я торгую наркотиками. Но ты знаешь, я всегда старался быть честным – если я говорю, что мне хотелось совершать зло и причинять боль, значит, так оно и было. Кстати, я привез крупную сумму Рите, чтобы она могла уехать из деревни. Полгода копил».
Мартин снова почувствовал мелькнувшую фальшь – Виктор не договорил, скрыл часть правды. Но воспоминаний об убитой Рите не появилось.
Имя Риты отозвалось дальней, похороненной тоской. Влюбленность казалась ему чем-то, существовавшим в прошлой жизни, вырванным из сердца на живую, но он все еще искренне желал, чтобы она не потеряла себя и обрела место в мире, который можно назвать Правильным.
«А потом я встретил Дару. Когда впервые ее увидел, думал, мне показалось. Так похожа на Ришу… Я даже не надеялся когда-то обрести ее снова».
– Риша – не голубые глаза и пепельные волосы, – тихо сказал Мартин.
«Вот видишь, ты как всегда первым все понял. А мне потребовалось время. Дара была совсем не такой. Увлекалась математикой, мы могли часами говорить, даже умудрялись ругаться над уравнениями. В ней столько жизни было, ты не представляешь. Куда-то идти, куда-то бежать. Она еще фотографировала, и вечно у нее были какие-то затеи… То какой-то забор нужно снимать на другом конце города, то какую-то собаку она по помойкам ловила – глаза у нее, говорит, красивые, один голубой, другой – зеленый. Я говорю: „Давай я тебе в программе нарисую хоть красные, хоть малиновые в крапинку“, нет ведь. Так нечестно. Так жизни нет в фотографии…» – в его голосе явственно слышалось раздражение.
Мартин только тяжело вздохнул.
– И однажды…
«Я не помню, как это случилось. Пришел в себя – руки в крови, в реке труп».
– Врешь.
Мартин безошибочно чувствовал, что Виктор лжет. Но вместо того, чтобы что-то доказывать, Виктор просто показал ему картинку, беспощадную в своей реальности.
Виктор стоял над телом у самого берега и натягивал рукава куртки на окровавленные манжеты рубашки.
– А момент убийства ты не помнишь, вот как…
«Не помню».
– Хорошо. Ты сорвался. И потом?
«Я решил, что ты мне нужен. Что только ты поможешь. Но я не мог рассчитывать, что ты станешь помогать после того, что я сделал. И тогда я стал тебя искать… съездил к отцу, хотел забрать вещи – он заставил всю комнату хламом, я не смог пробиться. Но я забрал то, что закопал во дворе – твой корабль и книгу со сказками. К счастью, ничего не сгнило, только паруса пришлось сменить… Оставил Вере деньги для Риты. Вера по-прежнему работает в библиотеке, Рита закончила школу и пока живет с родителями, и не может… Я хотел ей сам отдать, но она бы не взяла. Ты обрадуешься, если я скажу, что у нее все хорошо?»
– Да, – искренне ответил Мартин. – Хоть у кого-то все хорошо. А потом ты вспомнил о письме, верно?
«Да. Ох, Мартин, если бы ты знал, чего мне стоило ее найти. Но у меня словно… цель появилась в жизни. Ты кому-то писал. У тебя здесь был какой-то крючок, часть тебя. К тому же это была твоя тайна, а мне так хотелось эту тайну узнать… Я обошел по кругу каждый дом вокруг места, где ты пытался нас убить. Я заглянул в каждый подъезд, подслушивал голоса под каждой дверью, и вот, наконец, нашел дом, в котором ты был. Узнал голос курившего мужчины».
– Ты подслушивал?
«Да. Прости… А потом мы с Лерой нашли Нику. Я не удивился, узнав, что это женщина. Так и знал, что ты кого-то пожалел. Я познакомился с ней в этом самом парке. Отдал ей Бодлера, которого оставила мне Риша. Я хотел просто… просто узнать о том, что тебя с ней связывало. Потом целью стало твое письмо. А потом…»
Виктор замолчал. Мартин смотрел на пруд невидящим взглядом. Серый гусь больше не пытался взлететь.
– Ты влюбился, – наконец сказал Мартин.
«Да».
«Любовь все преодолеет!» – вдруг всплыл в памяти мягкий голос Риши, которая врала со сцены полному залу людей.
Эспуар. Ложная надежда.
«Я могу много о ней говорить, Мартин. Часами. Она художница. Художница-маринистка, представляешь? Я пришел к ней домой, а у нее все стены увешаны картинами, и прямо над кроватью… Смотри».
Новая картинка. Узкая тахта, застеленная серым пледом. Неуютная, явно предназначавшаяся, только чтобы забыться на ней сном. А над ней – картина в простой деревянной рамке.
Это башня среди штормового моря. Не то неработающий маяк, не то руины старой крепости.
Мартину показалось, что если протянуть руку и коснуться шершавой поверхности картины – пальцы погрузятся в морскую воду, а может, скользнут по мокрому камню. Он не сразу заметил корабль, который направлялся прямо на башню. Бриг с изорванными ветром парусами тоже был настоящим.
Он тряхнул головой, прогоняя видение.
– Чудесно, просто потрясающе. Я правда в восторге. Но не надо пытаться отвлекать меня корабликами, хорошо?
«О, я не отвлекаю тебя корабликами. Это очень важная часть моего рассказа Мартин. Ты просто еще не знаешь, в какую ловушку я загнал нас обоих, в какую игру нам придется играть. Но ты сыграешь со мной. Иначе не будет».
В голосе его звенели нотки обнажающегося безумия. Несмотря на припекающее солнце и шерстяной пиджак, Мартин вдруг почувствовал, как под рубашкой распускает ледяные щупальца холод.
– Что стало с Никой? Скажи, а потом расскажешь правила игры.
«С Никой? Я любил ее, Мартин. И сейчас люблю. Не так, как Ришу. Это не та любовь, с которой двое потерянных детей цепляются друг за друга. Мы с Никой были не Питером и Венди, скорее Хитклифф и Кэтрин?..»
– Была бы Ника похожа на Кэтрин – это ты бы у батареи сидел, – с усмешкой заметил Мартин.
«Значит, хорошо, что не похожа, не так ли?»
– Не так, – серьезно ответил он.
«Да, тут ты, пожалуй, прав. В общем, ты еще узнаешь все, что тебе интересно. Но я не стану рассказывать, как развивался наш роман – ты насмотришься этого в моей памяти, я тебя знаю… Скажу тебе, чем он закончился. Я пытался ее убить».
Снова торопливая правда, скрывающая ложь. Этими полутонами был пронизан весь рассказ Виктора. Мартин не мог понять, где он лжет, а где не договаривает, но поверить сказанному не мог.
– Вот как.
Мимо прошла молодая женщина с коляской. Перед коляской бежал черный лопоухий щенок, успевавший сбегать к газону, поваляться в траве и трижды броситься женщине под ноги, пока она проходила мимо скамейки. Женщина улыбнулась Мартину, и он заставил себя улыбнуться в ответ.
Где-то жили нормальные люди. Рожали детей, заводили собак и улыбались бледным незнакомцам, которые дурным взглядом таращатся на гусей.
Люди, далекие от признаний в том, что кто-то пытался убить девушку, которую любил.
«Слушай, Мартин, на сегодня, пожалуй, хватит откровений. У меня много дел, а у тебя много вопросов. Я расскажу правила, сейчас, потому что иначе ты можешь сотворить какую-нибудь глупость. Остальное в следующий раз, или ты достанешь сам, только пожалуйста, ложись на кровать и зажимай нос платком. Впрочем, мои домашние привыкли, что я валяюсь по полу…»
– «Правила игры», надо же, – скептически отозвался Мартин.
Он расслышал в голосе Виктора позвякивающие истерические нотки, и был уверен, что понял, какие «дела» внезапно появились у его бывшего друга. Виктор попросту терял над собой контроль и хотел как можно быстрее уйти с улицы. Мартин не собирался ему в этом мешать, более того, он встал со скамейки и направился к дому, почувствовав легкую, тоскливую благодарность.
«Во-первых, Мартин. Самое главное – тебе нельзя умирать, – торопливо начал Виктор. – Лично тебе и нам двоим. Потому что Ника, поверь мне, по-настоящему, искренне и чисто любит своего Милорда. Она любит тебя. И не просто любит – она нуждается в нем… в тебе. Единственный свет, который остался в ее жизни, связан с этим человеком, и другого у нее не будет. Поверь мне, я лично об этом позаботился».
– Кажется ты преувеличиваешь свое влияние. Думаю, освободившись, она найдет, чем исправить все, что ты сделал.
«Ты ошибаешься Мартин. Очень сильно ошибаешься. Потому что для того, чтобы игра состоялась мне нужна была такая любовь, которую ничем не заменишь. И прежде, чем выпустить тебя – ты ведь не думал, что это случайность? – я убедился, что Ника полностью соответствует всем моим требованиям».
– Вот как, – процедил Мартин, чувствуя, как к его горлу подкатывает желчь.
«Именно. Ты видел ту сцену – она любит Милорда и не сбежит, потому что я обещал ей, что за каждый ее побег будет расплачиваться он».
– Ты подонок и шантажист. Зачем?
«Считай, что мне так хочется. Хотя у меня есть более благородные причины, Мартин. В твоем стиле. Так вот, второе условие. Чтобы я ни делал, если видишь, что я контролирую себя, ты не должен мне мешать».
– И что меня остановит?
«То же, что останавливает Нику от побега», – ядовито усмехнулся он.
– Ты не станешь делать ей больно.
«Ты уверен?»
Мартин молчал. Он чувствовал, что Виктор блефует. Но не был уверен, что он не пересилит себя, если придется.
– Итак, хорошо. Я не убиваю себя и нас обоих. Не мешаю тебе заниматься тем, чем ты занимаешься, если вижу, что ты отдаешь себе отчет в своих действиях. Что еще?
«Ты должен проводить время с Никой. Не спать с ней, хотя если хочешь – можешь и так. Я хочу, чтобы ты лучше ее узнал. Потому что, прости меня, Мартин, но от нее ты избавишься не скоро. Хотя после того, как ты выполнишь последнее условие, будешь волен делать все, что тебе заблагорассудится».
– И какое же последнее условие? – тихо спросил Мартин.
Мир опрокинулся. Виктор вернул себе сознание и остановился посреди улицы. Сделал глубокий вдох.
