Текст книги "Милорд (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Действие 17
Неправильная деталь
Что скажет совесть,
Злой призрак да моем пути?
Чемберлен. Фаронида
Вцепившись в борта ванны, Виктор впервые подумал, что разделяет погибшую любовь Мартина к морю. При мысли о живой ледяной воде, повсюду, от берега до горизонта, в мыслях, в глазах и в легких, он испытывал чувство, похожее на голод. Вода. Много, много воды, гораздо больше, чем в этой несчастной ванне, где она, казалось, нагревается за несколько минут. И никак не приносит облегчения.
И Мартин ничем не поможет – перед тем, как запереться в ванной, Виктор залпом выпил стакан коньяка.
Когда он проснулся, Леры рядом не было. Он вышел в коридор и несколько секунд слушал, как она переговаривается с Никой на кухне и звенит посудой. Но мирные, домашние звуки не прогнали подступающую тревогу.
Он глотал ледяную воду, пытаясь залить образы, зажигающиеся искрами в темноте – жгущими, яркими.
Дмитрий лежит на спине посреди комнаты своего безупречно-белого дома. По светлому ламинату расползается черная лужа – огромная, смолянистая, в круглых разводах света белой лампы на потолке. В крови его растрепанные черные волосы и серый кашемировый свитер, который он носил даже в жару. Безупречный интерьер, безупречный свитер, безупречные руки – все обезображено черными и красными пятнами. Только его лицо, некрасивое, со слишком большим ртом и глазами навыкате, кровь украшает.
Кто это сделал? Клиент, вроде того истеричного мальчика, что хватал Леру за ремешок сумки? Один из невротичных любовников, болезненно-ревнивых, с расшатанным наркотиками сознанием? Дмитрию нравились только такие.
Виктор рывком сел, вливая в обожженные легкие короткий вдох.
Лера сказала про венок. Уродливая, выбивающаяся деталь. Венок на мертвой женщине в серой воде – красивый, поэтичный акцент. На мертвом наркомане, по-мясницки зарезанном в собственном доме он выглядел глупо, неп-ра-виль-но и отвратительно дисгармонично.
Дмитрия убили почти сразу после того, как он пришел к Лере с угрозами. Мартин сказал, что Лера умная и злая, не сделает глупостей.
Виктор догадывался, нет, он почти точно знал, кто убил Дмитрия. Кто испачкал кровью ламинат, свитер и руки – свои и его. Кто похитил его младшую сестру. И эта догадка, уродливая и дисгармоничная, родилась на рассвете и теперь не давала ему выйти на кухню, выкурить три сигареты, которые оставила на салфетке Лера и выпить чашку кофе, который она сварила. Неп-ра-виль-ная догадка, отвратительная, глупая.
Утопить ее, утопиться вместе с ней, пока Мартин не видит. И все будут счастливы.
Новый образ – Ника лежит на сером пушистом ковре и ее мокрые волосы на светлом ворсе кажутся струйками темной воды.
«Я помогу тебе», – говорит она, не оборачиваясь.
«Ты поможешь ему, – через силу произносит Виктор. – Ему, не мне. Дара бы ни за что не стала…»
«Но Дары больше нет. И мы оба знаем, что это нужно тебе, не так ли? Если все так, как ты говоришь – думаешь, ему нужна будет такая жизнь?»
«Он ее сделает такой, какой захочет».
Сначала растягиваются ее губы – серые, перепачканные красным. Собираются веером морщинки в уголках глаз, обнажаются по-крысиному тонкие белые зубы. И только потом улыбаются глаза.
Она переворачивается на живот и, оскалившись, глядя ему прямо в глаза, произносит, точно угадав нужную интонацию:
«Любовь все преодолеет! Мы судим Ложную Надежду, внушившую этому мальчику, что он – Бог!»
Если бы рядом был Мартин. Если бы можно было ненавидеть его, если бы можно было просить его о помощи.
Если бы можно было рассказать все. Он бы понял. Простил бы его.
И ни за что не остался бы жить.
Нет Мартина – только ледяная вода, темнота, в которой поселились совсем другие искры и изувеченная, грязная, покрытая плесенью комната где-то в сознании.
Делая очередной вдох Виктор вдруг подумал, что давно не видел лица Мартина. Он почти всегда сидел в кресле, которое повернул спинкой к проему, и Виктор мог видеть только его руку на подлокотнике и пляшущую тень профиля на стене. Если он не сидел в кресле – отворачивался или закрывал лицо рукавом. Словно Мартин превращался в тень, призрака, растворяющегося в темноте.
Делая очередной вдох Виктор некстати вспомнил, как смог представить Мартина стоящим посреди комнаты. Теплая ткань сюртука и почти невесомая, но все же реальная ладонь на затылке.
Все было так просто. Была Дара, жертва его ненависти. Была Ника – живая свидетельница, которая скажет Мартину о том, во что он, Виктор, превратился, и не оставит выбора, кроме как придумать как избавиться от него.
И надо же было умереть сначала незнакомой девчонке с глупым именем Майя, а потом Дмитрию.
Надо же было умереть той девушке, которая играла Мари. Зачем она бросилась бежать? Куда он дел труп, куда, проклятье, делся труп?!
Он глотал вопросы, запивая их отдающей железом водой, а потом перегибался через борт и его рвало на пол выпитыми словами. Сначала у воды был привкус коньяка, потом – только хлорки, и наконец появилась отчетливая горечь желчи.
Туман в проеме дрожал, и то рассеивался, выплескивая конвульсивно вспыхивающие образы, то снова сгущался, и тогда Мартин слышал, как Мари, уставившись в огонь, мурлыкает что-то под нос.
– Alas my lord you do me wrong
To cast me off discourteously…
Мартин только вздохнул и прикрыл глаза рукавом. Он видел все хуже, а глаза уставали от света все сильнее.
– Greensleeves was my heart of gold… Не хочешь ему помочь? – спросила она, оборвав ноту.
– Хочу. Расскажешь, чем?
Мари только хмыкнула. В проеме на миг прояснилось, и Мартин уловил новый образ – кирпичная стена, пол в белоснежной пыли известки, и мужчина, скорчившийся в углу. Русые волосы прилипли к лицу, футболка густо испачкана рвотой.
– Это еще что за хрен? – озадаченно пробормотала Мари, подвигаясь к проему.
– Понятия не имею.
Мужчина поднял лицо. Мартин успел разглядеть влажную серую кожу, очерченный синим носогубный треугольник и почти невидимые зрачки. Вздохнув, он отвернулся от проема и снова закрыл глаза.
– Кого-то напоминает… – задумчиво прошептала Мари.
– Ага, помирающего от передоза торчка. Может когда-то я бы и попереживал, но сейчас мне совсем не интересно.
– А зачем Виктор на него смотрел? Ты заметил, как он злорадствовал? – голос у Мари был обеспокоенным и Мартина это раздражало все сильнее.
– Нам надо искать ребенка, а он плещется в ванне. Нам надо думать, где искать ребенка, а ты хочешь чтобы я переживал за какого-то… не лезь ко мне, хорошо?
Виктор вышел из ванной через полчаса, вытирая волосы белым отглаженным полотенцем. И впервые белый цвет раздражал – казался казенным и стерильным.
Из-за приоткрытой кухонной двери доносились голоса, холодный и сосредоточенный – Леры и отстраненный – Ники.
Виктор замер на несколько секунд, прижав к волосам полотенце. В сознании еще вздрагивала неутопленная муть, и он позволил себе несколько секунд самообмана. У него нормальная семья. Запахи кофе и сигарет с кухни, женские голоса, Мартин скоро вернется и все будет хорошо. Правильно.
Когда-то он занимался этим каждое утро. У его грехов и его раскаяния не только был запах водопроводной воды, они еще отдавались резью в желудке, плясали черными точками перед глазами и ненасытно требовали утешающих иллюзий.
Иллюзии всегда разбивались, но теперь ему почти удалось убедить себя, что он застанет мирную картину и сможет продержаться в Правильном мире немного дольше.
Виктор открыл глаза и толкнул дверь.
Лера сидела рядом с Никой, вплотную приставив к ее горлу кончик длинного кухонного ножа. Виктор заметил, как побелели костяшки ее пальцев и как тонкая струйка крови течет из-под лезвия. Ника держала фарфоровую чашку. Увидев Виктора, она улыбнулась и сделала глоток. Кровь побежала быстрее.
– … Я отдала ему ключ, и мы поехали домой. Вон он стоит, может сказать, что я не вру.
– Что у вас творится? – хрипло спросил он, запирая дверь.
– Твоя подруга совершенно не умеет рассказывать истории, – раздраженно бросила Лера, отшвырнув нож. Ника вытащила из пачки салфетку, смяла и заправила за воротник так, чтобы закрыть точку пореза.
– Почему у меня не спросила?
– Чтобы ты мне наврал? – фыркнула Лера. Взяла вторую чашку, подержала несколько секунд и с отвращением отставила. – Остыл. Как водичка?
– Холодная, – огрызнулся он, садясь за стол. – Пойдешь со мной в школу? Тебя вроде знают ее учителя.
– Нет, лучше ты. Я знакомых своих поспрашиваю, может они что-то знают…
– Каких знакомых? – спросил Виктор, стараясь не смотреть, как салфетка у Ники на шее медленно пропитывается кровью.
– У меня есть… не очень честные знакомые, – уклончиво ответила Лера.
– Это с которыми ты в детстве консервы в магазине воровала?
– Нет. Если ты помнишь – это я тебя с Дмитрием познакомила. В общем, иди очаровывать тетушек в школе, а я поговорю со взрослыми.
У кофе был вкус воды, а сигаретный дым растворялся в густом, застоявшемся запахе благовоний. Ника пила чай и обводила кончиком пальца клетки на скатерти. Иногда она отрывалась от узора и поправляла салфетку, расправившуюся, как манишка.
Утопленное раздражение начинало скрестись в затылке, словно пара пауков с металлическими игольчатыми лапками пытались выбраться сквозь кость. Виктор машинально провел ладонью по волосам. Никаких лапок, никаких иголок, только жесткие влажные пряди, все сильнее пропитывающиеся запахом благовоний.
«Мартин? Мартин, ты здесь?»
«Да», – раздался равнодушные ответ.
«Давно?»
«Половину концерта в ванной видел».
«Прости, я не хотел…»
«Когда ты научишься просто просить меня выйти? – голос Мартина звучал сипло и раздраженно. – Еще не понял, что решать проблемы насилием – не лучший выход?»
Виктор прикрыл глаза. Он по-прежнему видел только лиловую спинку кресла, отблески камина и оскаленную рыбью пасть с издевательски покачивающимся фонариком.
«Почему ты прячешь лицо?»
«Потому что не хочу, чтобы меня видели», – ядовито ответил Мартин, выбив короткий ритм кончиками пальцев по подлокотнику.
– Да и черт с вами, – вслух сказал Виктор, затушив недокуренную сигарету. С сомнением посмотрел на Нику, а потом коротко кивнул: – Собирайся, со мной пойдешь. Многовато трупов в последние дни…
Школа находилась недалеко от дома. Виктор постоял у забора, почему-то не решаясь зайти. Смотрел на пустой двор, на несколько открытых окон, в которых колыхался тюль, и не мог понять, что в этой картине не так.
Зато против воли вспомнил, как весной, душной и жаркой, сидел у открытого окна в полупустом классе. Думал о репетициях «Дождей», работе в городе и о том, успеет ли вечером зайти к Рише. Воспоминания казались чужими, зыбкими, как бабочки в темноте.
«Лето, – по-прежнему раздраженно отозвался Мартин. – Занятия кончились. Видимо, Оксана отрабатывает какие-то долги или ходит на занятия для отстающих».
Виктор тряхнул головой, прогоняя морок.
Мартин так и не встал с кресла, только немного развернул его, чтобы видеть, что происходит в проеме. Он чувствовал перемены настроения Виктора и думал, что нужно пересесть на порог. Спрятаться, сделав пару надрезов, следить, чтобы он не сорвался в школе. Предложить поговорить с учителями, беспокоиться о том, куда пропала девочка…
Но он не мог. Усталое отупение придавило к креслу. Хотелось спать, и может, впервые за всю жизнь – лежа. Когда-то он не стал рисовать кровать, потому что мысль о сне внушала отвращение, а сейчас был готов выйти в беседку, лечь на пыльные доски и не смотреть, не слышать, не знать, зачем звонила учительница девочки на которую даже Мартину, на самом деле, было наплевать. Он знал, что должен попытаться ее спасти, и собирался сделать все возможное для этого, но беспокоиться за Оксану было свыше его сил.
К тому же на сюртуке оставалось все больше выпавших волос. Мартин даже не хотел смотреть в зеркало или спрашивать о чем-то Мари.
«Мартин? – позвал Виктор. – Ты слышишь?»
«Нет. Что ты сказал?»
– Я спросил, не хочешь ли ты поговорить с ее учителем, – в голосе слышалось удивление.
Ника бросила на него быстрый взгляд и опустила глаза.
Мартин не хотел. Он хотел послать всех к черту и лечь спать, а еще лучше уйти подальше от дома и попытаться там создать что-нибудь уродливое и бесполезное, вроде булыжника. Надорваться и умереть, и чтобы никакие призраки не могли остановить, поймать за руку и вывести из темноты.
«Да, конечно».
Он шагнул в проем и закрыл глаза, подставив лицо солнцу. Медленно отступали раздражение и апатия, словно он все же зависел от постаревшего тела. Вдохнув сухое тепло лучей, путающихся в кроне тополя, Мартин открыл глаза.
– Здравствуй, – Ника даже не повернулась. – Можно я тут постою?
– Конечно… – Мартин попытался поймать ее взгляд, но она упорно отводила глаза. Прежде чем уйти он отдал ей пачку сигарет и зажигалку, и Ника молча забрала их, даже не кивнув.
Школа отличалась от той, в которую ходили они с Виком. Неработающий турникет на входе, холодный каменный пол, запахи хлорки, пота и тушенной капусты, коридоры с белыми лампами и ни одной надписи на стенах – все было непривычным и неправильным. Мартин поморщился, поймав себя на этих мыслях.
Коридоры были пустыми и тихими, только из-за одной двери на третьем этаже доносился монотонный мужской голос.
Кабинет, который они искали, был соседним. Прямо перед дверью стоял огромный горшок с чахлым широколистным растением, стебли которого грустно свешивались на пол. Мартин проверил записанный на листке номер, а потом решительно отодвинул горшок ногой и постучал.
Учительницей Оксаны оказалась совсем молодая и очень улыбчивая женщина – ласковое благодушное выражение казалось намертво прилипшим к ее лицу. Мартин с легким удивлением подумал, что она, должно быть, раньше работала с младшими школьниками, и почти одновременно уловил презрительную настороженность Виктора – ему показалось, что женщина сейчас назовет его котенком.
– Здравствуйте, – она, не вставая из-за стола, широко улыбнулась Мартину снизу вверх и показала на парту перед собой.
Он сел, чувствуя себя донельзя глупо. В детстве Вик часто представлял, как нелепо будет выглядеть взрослый Мартин за школьной партой, и вот эта фантазия сбылась, хоть и в более мрачных тонах, чем он ожидал.
– Добрый день. Я пришел поговорить об Оксане Редской…
– Вы ее брат? Виктор, верно? – по-прежнему благодушно спросила женщина. Мартин кивнул. – Анна Борисовна, я преподаю биологию. Вчера я уже сказала вашей матери, что классная руководительница Оксаны сейчас… отсутствует.
– Мама вчера была у вас?
Анна Борисовна посмотрела так осуждающе, словно нашла в его словах что-то оскорбительное.
– Разумеется. Она наш постоянный… гость.
– Видите ли, я тоже только что вернулся из… командировки. Моя мать, как вы могли заметить, убита горем, и ничего толком не смогла объяснить.
– Вчера она была такой же, как обычно – очень здравомыслящей, – неожиданно сказала Анна Борисовна.
Мартин вспомнил мятое зеленое платье Полины, ее отсутствующий взгляд и подобострастный лепет, и усомнился, что они говорят об одном и том же человеке.
– Видели бы вы ее дома, – нашелся он с объяснением. – Мама извелась, не находит себе места…
Анна Борисовна наконец перестала улыбаться и задумчиво прикусила нижнюю губу, но тут же спохватилась, нахмурилась и строго сказала:
– Для всех нас сейчас непростое время. Как вы знаете, у нас погибла ученица, и теперь пропала Оксана… мне нечего добавить к сказанному вашей матери.
Даже Мартин не успел уловить момент, когда Анна Борисовна замкнулась и перед ним оказалась совсем другая женщина – настороженная, уставшая, сощурившаяся, будто он светил лампой ей в глаза.
– Что случилось с котенком? – выбрал он показавшийся безобидным вопрос.
– Я не уверена, что это был котенок, – она неприязненно поморщилась. – И не уверена, что это был один котенок, скорее всего их было несколько…
Мартин почувствовал, как в виски вкручивается пара раскаленных болтов – Виктор попытался вернуть сознание, но сразу отступил.
– Несколько котят? – спросил он резче, чем собирался.
– В пакете. Ваша сестра недавно принесла на дополнительные занятия пакет, понятия не имею, что там еще было, но я точно видела голову котенка.
Мартин непроизвольно обернулся, ожидая хохота за спиной. Но вместо темной комнаты и злорадствующей Мари нашел только ряды парт, на которых стояли перевернутые стулья, и пляшущие над ними золотые пылинки.
– Я бы ничего не узнала, – продолжила Анна Борисовна, и Мартин заметил, как подрагивают ее губы. – Но взяла ее тетрадь, а там… сynomyia mortuorum, – пробормотала она и быстро перебрала пальцами в воздухе. – Ну знаете…
– Трупные черви, – подсказал Мартин. – Но это должно… резко пахнуть. Как получилось, что никто не заметил?
– В последние дни, простите за подробности, от нее и так попахивало, – она поморщилась и бросила быстрый взгляд на дверь. Мартин не мог понять, боится она его или хочет что-то рассказать, но скорее всего этих чувств было поровну. – Она пользовалась какими-то ужасными духами, я просила ее садиться подальше… но котята… или кто там… в общем, это было завернуто в несколько пакетов. Скорее всего червячок случайно выбрался, – Анна Борисовна нервно хихикнула и полезла в ящик стола. – Но не думайте, что я удивилась, нет.
Она шуршала бумагам, не поднимая головы, а Мартин отстраненно представлял, как она достает пачку фотографий с расчлененными трупами и укоризненно сообщает, что за каждый Оксана получала двойку по поведению.
«Плохая догадка, неп-ра-виль-на-я», – донеслась мысль Виктора.
«Хочешь, пойду суну голову под кран в туалете?» – раздраженно спросил Мартин и чужая наступающая паника затихла.
Наконец, Анна Борисовна выпрямилась. Вместо фотографий у нее в руках был пузырек валокордина.
– Как Оксана объяснила этот… поступок? – спросил Мартин, глядя, как она переворачивает пузырек над чайной чашкой. Остро запахло мятным маслом.
– Сказала, что не знает, откуда это взялось, – пожала плечами Анна Борисовна. – Ваша сестра не слишком… – она с жалостью посмотрела на Мартина, продолжая держать пузырек перевернутым. – Изобретательна.
– Было что-то еще? Кроме… котят?
– Конечно, – она наконец убрала пузырек. Мартин насчитал не меньше пятидесяти капель. – Постоянно, ваша мать не зря ходит сюда в конце каждой четверти. На Оксану жалуются дети. Она постоянно пытается… уязвить исподтишка. Тыкала в соседку по парте швейной иглой, отравила моих рыбок в кабинете биологии…
– Вы уверены, что это она?
– Я ее застала. Говорю же… не очень изобретательна. Я все это уже рассказывала. Вашей матери, и в милиции… вам бы поговорить с нашим психологом, Еленой Васильевной. И социальным педагогом, Верой Дмитриевной… знаете, а я думала у вас вся семья… вот такая, – неожиданно призналась она. – А вы даже на маньяка не похожи, наверное, у вас был хороший папа.
Мартин не без труда удержался от того, чтобы попросить валокордин. Виктор наблюдал неожиданно спокойно – паническая атака отступила так же внезапно, как и началась, и сейчас Мартин чувствовал его прохладную сосредоточенность.
– Папа меня многому научил, – не удержался от колкости Мартин. – У вас есть какие-то… предположения, где она может быть? Может, вы знаете ее друзей?
– У нее не было друзей, – устало ответила она, залпом выпивая чай с каплями. – И вам, и вашей матери, и в милиции я скажу, что думаю – девочка со своей тягой… к уродливому нашла себе неприятностей. Может, познакомилась с этим психопатом, который убивает людей и надевает на них венки. Она потом сказала Вере Дмитриевне, что котята… чтобы понравиться какому-то мальчику. Мне действительно… жаль.
Мартин вышел из школы со звенящей пустотой в мыслях. Хотелось найти в себе силы удивиться или испугаться, но получалось только улыбаясь смотреть на солнце. Он стоял на крыльце и представлял, как свет выжигает глаза, наполняет голову, где больше нет темноты, а потом он падает замертво на чистые подметенные ступени, не переставая улыбаться, как дурак.
– Мартин? – Ника обдала его идиллическую фантазию терпким запахом сигаретного дыма. – Что с тобой?
– У меня самая чудесная семья на свете, – ответил он, все же закрывая глаза. – Некоторые из нас не слишком изобретательны и не слишком умны. Но очень стараются.
Ника молча взяла его за руку и провела ладонью перед лицом, на миг отсекая солнечный свет.
…
Виктор вернул себе сознание почти сразу. Не сказал ни слова, но Мартин чувствовал, что он полностью себя контролирует. Пожав плечами, он пересел в кресло, оставив его вполоборота к проему.
Мари сидела на полу у камина и курила с самым умиротворенным видом. Мартин жестом попросил сигарету, и она, улыбнувшись, прикурила вторую и протянула ему. Дым оказался холодным и безвкусным, как туман. Поморщившись, вернул сигарету Мари.
– Как тебе такие котята? – меланхолично спросил он.
– Не очень, хороший, вот совсем не нравятся, – доверительно сообщила она. – Ну почему у меня есть сигареты, но нет вечного пакетика с травкой? Я больше не хочу с вами общаться без вечного пакетика с травкой.
Мартин усмехнулся и поймал себя на том, что думает о Мари почти с нежностью – это был самый странный друг из всех, кого он мог представить, но сейчас он был рад, что она рядом.
…
Виктор всю дорогу шарил по карманам в поисках плеера, потом вспоминал, что выложил его, когда вернулся Мартин, а потом снова лез в карман.
Ника едва успевала за ним, и когда она начинала отставать, Виктор хватал ее за руку и тащил за собой.
Лучше бы оставил дома – пусть бы Лера ее прирезала, и в городе появился хоть один труп без проклятого венка. Лера и правда умная и злая, не стала бы размениваться на такую пошлость.
Они шли через парк, мимо пустого пруда. Серый гусь с подрезанными крыльями куда-то исчез. Вокруг не было ни души – только небо и рваные пятна теней деревьев на асфальте. Виктор остановился и уставился на заставшие у берега листья, а потом обернулся к Нике. Посмотрел на нее, пытаясь понять, зачем все это время тащил с собой. Разжал пальцы, непонимающе глядя на белеющие на ее запястье следы.
– Она таскала в школу разлагающихся котят, – сообщил он, прижимая манжеты к лицу. – Моя проклятая психопатка-сестра – такая же сумасшедшая тварь, как мы все.
Он замолчал. Мир задрожал, стал густым и ярким – он застревал в легких и глазах, картинка прилипала к сознанию и не менялась по нескольку секунд.
– Бедные котята, – меланхолично отозвалась Ника. Виктор устало прикрыл глаза, позволив миру потемнеть всего на несколько секунд.
Мартин бросился в сгущающийся туман, не успев подумать, что делает. Разжал руки и отшатнулся, не успев понять, что происходит.
Ника осталась стоять на четвереньках у пруда, только подняла голову над водой. Мартин видел, как с ее лица срываются серые и красные капли.
– Да какого черта?!
– Ничего страшного, нос у меня и так кривой, – просипела она, наконец поднимая лицо. Губы и подбородок были залиты кровью. А потом улыбнувшись, встала, отряхнула юбку и сделала шаг к воде.
– Ты что делаешь?!
Она дошла почти до середины пруда, но вода едва доходила до пояса. Темная, пахнущая железом вода, с дрожащими на потревоженной голубой глади листьями и окурками. Ника, вздохнув, легла на спину и раскинула руки.
– Давно мечтаю утопиться в море, – сообщила она высокому серому небу. – Тонуть и смотреть, как солнце становится все дальше.
– Я помню, – тихо ответил Мартин, зная, что она его не услышит. По ее мокрому лицу расползались алые пятна.
– Я уже тону, – в ее голосе звенело искреннее счастье. – Для меня нет даже венка! И моря нет, и не будет никогда!
Мартин, вздохнув, зашел в воду и поднял Нику на руки, почему-то ожидая, что она будет сопротивляться. Но она положила голову ему на плечо и затихла. Он не стал отпускать ее.
…
Дверь в квартиру была открыта. Лера встретила их на пороге – бледная, со следами туши на щеках и зажатым в зубах косяком.
– Просто охренительно, – констатировала она, окинув их ненавидящим взглядом. – А вы где промокли?
– В пруду купались, – миролюбиво ответил Мартин. – Есть новости?
– Целый, сука, мешок. Смотри, что у меня есть, – она махнула рукой в сторону кухни. Мартин, не разуваясь, зашел туда и замер.
Оксана сидела на полу, прижимая к груди окровавленный венок. Мать сидела за ней, обнимая ее за плечи. Мартин смотрел на ее мокрые волосы, мокрое платье, на дрожащие лепестки цветов, но раз за разом возвращался к тонкому порезу у нее на горле. Кровь застывала на воротнике неопрятными бордовыми пятнами.
Виктор рывком вернул сознание. Сел на пол рядом с сестрой и, улыбнувшись, впервые нежно провел по ее лицу кончиками пальцев.
