Текст книги "Милорд (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– Так вот почему дверца через раз закрывается, – усмехнулась она. – Ты же знаешь, сколько лет тюрьмы у тебя в карманах?
– Если за мной придут – сожру это все и умру счастливым, – обнадежил ее Виктор. – Хочешь с тобой поделюсь?
Он остановился в коридоре и обернулся к Нике, скользнув равнодушным взглядом по ее лицу. А потом, улыбнувшись, притянул к себе, запустил пальцы в ее волосы. Постоял несколько секунд, пытаясь разглядеть хоть какие-то эмоции, а потом наклонился и поцеловал. Так он тоже старался не делать, но сегодня все пошло прахом, все планы, все устремления. Кружево лжи, которое он так старательно выплетал, оказалось изорвано пулеметной очередью, и теперь лишь его грязные края слабо колыхались на ветру.
Она не сопротивлялась, но и не отвечала на поцелуй, а ее губы оставались холодными и сухими. Словно он целовал труп.
Когда-то, тысячу жизней назад он думал о том же, целуя Ришу перед разлукой. Но она ожила в его объятиях.
Виктор знал, что может легко заставить Нику отвечать. Знал, что может сорвать с нее платье и разложить ее прямо здесь, на полу, и она тоже не станет сопротивляться.
Знал, что и тогда сможет заставить ее отвечать, и отвечать ему, а не Мартину.
Он знал это, потому что делал так не раз. И ни разу это не принесло ему ни счастья, ни покоя, только глухую злость.
Если бы она сопротивлялась, кричала, ненавидела его, боялась – он пил бы эту боль и был бы счастлив хотя бы в эти минуты. И ненавидел бы себя потом. Но ей было все равно – она даже не отводила взгляда. Поэтому он ненавидел ее в эти минуты и был благодарен ей потом. Впрочем, это не мешало ему себя ненавидеть.
– А можно мне прямо сейчас и умереть счастливой? – бесцветно спросила она, когда он отстранился.
– А как же твой Милорд?
– And if you cut yourself, you will think you're happy, – тихо пропела она.
– And if you save yourself, you will make him happy, – почти неслышно пробормотал он в ответ, опускаясь на колени перед розеткой.
Он вытащил вилку, отбросил провод – он вел в неработающий удлинитель в соседней комнате, в который была подключена неработающая лампа. Аккуратно снял лицевую панель.
Замер, а потом медленно поднял на Нику наливающиеся кровью глаза:
– Где?!
Она, не меняясь в лице, подняла руки:
– Мне откуда знать. Я этим не развлекаюсь. И мне бы в голову не пришло, что там тайник.
– Твою мать! Я достану этого ублюдка из его проклятой норы и заставлю смотреть, как перережу целый детский лагерь, если не найду… черт, я же сам его запер! Проклятье! Проклятье!
Он обернулся к Нике, которая все еще не проявляла ни малейших признаков беспокойства:
– Куда он перепрятал сверток?
– Я не знаю, он ничего мне не сказал. Ты же знаешь, он умный и осторожный. Если действительно он перепрятал – мне бы в последнюю очередь сказал.
Ему хотелось взять ее за волосы и выбить ответы, или хотя бы стереть это отстраненное выражение с ее лица.
Но он знал, что она права. Ника даже не догадывалась, насколько – если бы где-то и существовал влюбленный в нее Милорд, который мог сделать глупость, было бы легче. Но был только Мартин, лисьи повадки которого Виктор слишком хорошо знал. Он не просто заметал хвостом следы – он их вовсе не оставлял.
– Твою мать!..
– Я знаю, где, – вдруг раздался за спиной Виктора голос, от которого у него дыбом встали волосы на затылке.
– Где? – прохрипел он, оборачиваясь.
Оксана стояла к нему почти вплотную и смотрела в сверху вниз. Виктор старался не смотреть на ее лицо, но к горлу неотвратимо подкатывала тошнота.
– Где?! – настойчивее повторил он, поднимаясь.
Она была невысокой, как Лера, но с легкой, болезненно-рыхлой полнотой. И цвет ее глаз похож на Лерин – такой же темный, словно крепкий чай, но глаза у нее были маленькими и глубоко посаженными. А ее волосы, от природы светлые, могли бы быть похожи на его собственные, но были слишком тонкими и жесткими. Широкий нос, бесформенные полные губы – Виктор часто пытался убеждать себя, что младшая сестра не похожа ни на кого из их семьи, но это было не так.
Конечно же, это не так.
Даже мудрый Мартин не успел этого разглядеть, да и не особо старался, занятый другим. Но Виктор заметил это в первую секунду своего появления в доме и не мог отделаться от этого морока. С лица Оксаны на него всегда смотрел их отец.
– Там, – она указала на дверь туалета.
Виктор рывком открыл дверь.
– Где?
– Там, под крышкой… нет, под другой…
Он снял крышку со сливного бачка и с трудом подавил желание расколотить ее об пол.
– Здесь ничего нет, – прошипел он. – Да и не стал бы… я прятать в таком очевидном месте.
– Там штучка плавает серая, – угрюмо ответила Оксана.
– Какая, мать твою, серая… кхм. Иди сюда. Ко мне, я сказал! – он грубо притянул сестру за руку, борясь с желанием вытереть ладонь о штаны. Не стал, потому что знал, что потом не выдержит и бросит брюки в стирку, а сейчас было не до того. – Доставай. Живее!
Он с нарастающим раздражением следил, как она вылавливает из воды поплавок. Мелькнула мысль перекрыть вентили и слить воду, но он не стал этого делать.
– Как ты узнала? – вдруг спросила Ника, и Виктор расслышал в ее голосе глухую ненависть.
– Видела…
– Не ври, он не мог не запереть за собой дверь! – прошипела она, подаваясь вперед.
– Видела! Я его видела! – Оксана попыталась отойти, но Ника едва заметно подалась вперед. Ее улыбка в этот момент была не менее безумна, чем самая безумная из улыбок Виктора.
– Лживая сука, что ты скажешь, если однажды у тебя в тарелке окажется пара ложек стеклянной пудры? – прошипела Ника. Виктору показалось, что он видит раздвоенный кончик языка между острых белых зубов. – Или если однажды ты будешь спать так крепко, что не заметишь, как кто-то просунет тебе в ухо спицу? – она продолжала наступать и кончики ее пальцев подрагивали от сдерживаемого бешенства.
Виктор не хотел ее останавливать, но потом решил, что если Ника захочет – удавит Оксану прямо здесь и ему придется избавляться от трупа.
– Оставь ее, – нехотя приказал он.
Ника обернулась, и ее взгляд осел на его коже сотней ледяных иголок. Впрочем, она молча отошла к стене. Она молчала, ее губы были плотно сомкнуты, но он мог поклясться, что слышит тихое, разъяренное шипение – не то змеиное, не то кошачье.
– Как ты узнала, где я спрятал сверток? – спросил он у сестры. – Отвечай, или я скажу ей, – он кивнул на Нику, – чтобы делала что хочет и выйду из квартиры.
– Подслушивала… слышала, как ты снимаешь крышку… а потом как щелкаешь зажигалкой, и видела в щелку под дверью огонек…
– И?!
Он не мог заставить себя преодолеть отвращение и даже подойти к ней.
– Что «и»? – угрюмо переспросила она, не поднимая взгляда.
– Ты слышала тихий звон чертовой крышки и видела огонек. Что дальше?
– А что дальше?
Виктор пытался понять издевается она или нет, и ему приходилось внимательно вглядываться в ее лицо, и это раздражало еще больше. В конце концов, плюнув, он жестом велел ей уйти и отвернулся к розетке.
– Ты… – повернулся он к Нике. Она все еще стояла у стены, и волосы завешивали ее лицо так, что он видел только кончик носа. – Ты же к ней не прикасалась?
– Нет, – ответила она.
Он смотрел на нее, чувствуя нарастающее раздражение. Салфетку в красной помаде не было видно, но он знал, что она есть.
– Иди помойся, – наконец не выдержал он. – Всю одежду, которая на тебе, убери в стирку. Я положу тебе чистую.
Он почти ненавидел себя за эту слабость, и за все подобные слабости. Но ничего не мог с собой поделать.
…
Лера вернулась, когда Ника досушивала волосы.
Виктор забрал у нее пакеты и молча смотрел, как она разувается.
– Все взяла?
– Нет, я же безмозглая курица, как моя мать и сестра, не могу купить тряпки и очки, – огрызнулась она.
– Отлично. Обрежь ей волосы по плечи и покрась, – сказал он, кивая на Нику, сидящую в углу.
– Зачем? – слегка удивленно спросила Лера.
– Затем, что… делай, что говорю, – поморщился он. – Закончишь с ней – тоже покрасишься.
– Ты совсем с башкой не дружишь?! Я не стану…
– Если ты не станешь – я тебя своими руками налысо побрею, и не обещаю, что ни разу не порежу, – пообещал он. Краденая эйфория медленно отступала, сменяясь раздражением и головной болью. – И не вздумай перекрашиваться, пока я не разрешу.
Он не хотел объяснять своих поступков.
Виктор был почти уверен, что не убивал девочку, о которой писали в газете.
Почти.
Будь он уверен – забрал бы Леру с собой. Но он не мог точно знать, а значит, становился перед выбором – оставить сестру в городе, где орудует маньяк, или везти ее в глушь, рискуя в беспамятстве надеть и на нее белый венок.
Ведь Мартин был прав – слишком специфическим оказался почерк.
В городе, где жила Мари после нее не было совершено ни одного похожего убийства. Виктор не допускал даже в мыслях, что режиссер «Театра Современной Драмы» действительно убивал женщин. Скорее – здесь он судил по себе – маньяк либо сменил почерк, когда кто-то ступил на его территорию, либо воспользовался возможностью остаться безнаказанным и прекратил убийства.
Приехать орудовать в этот город он не мог – сама мысль об этом была абсурдна. Не бывает таких совпадений.
Но почему тогда была убита блондинка? Почему труп был сброшен в реку, и кто вплел в волосы убитой белые цветы?
Виктор не видел в происходящем никакой логики. Он точно знал, что никогда не видел девочку с фотографии. Зато он заметил, что в заметке писали о «зверском убийстве» и «истерзанном трупе».
Он обращался с Мари осторожно, почти нежно. «Истерзанной» ее бы никто не назвал – он вспоминал, как в ледяной серой воде расходились красные полосы, особенно яркие на светлых волосах Мари, как он смотрел на нее и думал, что она выглядит живой, и в ее застывших зеленых глазах отражается небо.
Он был педантом и эстетом. Ему нравились четкие линии разрезов, точные схемы расчетов. Его манила женская красота, и он не видел смысла уродовать ее даже в смерти.
Может, Мартин бы смог разобраться. Нашел бы правильные ответы и правильные слова. Но на Мартина теперь никакой надежды не было. Его возвращение, еще недавно такое желанное, стало помехой.
Не стоило брать с собой и Нику. Но и оставлять ее было опасно – Виктор прекрасно отдавал себе отчет в том, что оставив этих четырех женщин наедине, скорее всего вернется в дом с четырьмя трупами.
Проще было заставить перекраситься Леру, сделав ее неинтересной для любителя блондинок – если это действительно был он.
И убить в Нике всякое сходство с Ришей, чтобы уберечь ее, если он действительно себя не контролирует. Несмотря на то, что самым привлекательным в ней ему казались именно волосы.
Лера достала из ящика длинные ножницы и рулон фольги. Оторвала кусок, сложила его в несколько раз и начала нарезать узкими полосками. Виктор молча наблюдал за ней, а потом повернулся к Нике. Ее взгляд был пустым – как обычно. Ни сожаления, ни протеста.
Он махнул рукой, останавливая Леру, которая закончила точить ножницы. Легко потянул Нику за руку, заставляя встать.
Волнистые пепельные волосы были пушистыми после мытья и от них еще пахло отдушкой шампуня. Он с сожалением пропустил между пальцев мягкие пряди, спускающиеся ниже поясницы. За все это время Ника ни разу не попросила разрешения их обрезать, и Виктор не знал, потому ли, что она дорожила волосами, или потому, что знала, что ими дорожит «Милорд».
– Прости меня, – неожиданно для самого себя сказал он.
На лице Ники наконец-то появилось отчетливое выражение. Но вовсе не то, которое Виктору хотелось бы видеть – она смотрела на него с нескрываемой жалостью.
Действие 9
Бедный Йорик и луговой шафран
О, низкий из низких, всеми отринутый! Разве не потерян ты навек для всего сущего, для земных почестей, и цветов, и благородных стремлений?
И разве не скрыты от тебя навек небеса бескрайней непроницаемой и мрачной завесой?
Э. По
Лера не разговаривала с ним весь день. Виктора это не особо заботило – он собирал вещи и избавлялся от улик. Вернувшийся Мартин на удивление миролюбиво сообщил, что в двух других тайниках подменил свертки и указал, куда перепрятал настоящие. Он хорошо понял, почему – партии нужно было вернуть поставщикам. И Мартин сразу догадался, кто понес бы ответственность за подлог.
Мартин весь день просидел у камина, и Виктор чувствовал, что он совершенно спокоен. Сюртук висел на спинке кресла, и белая рубашка с широкими рукавами казалась Виктору флагом капитуляции.
Конечно, он не верил ему. Мартин мог казаться изможденным и сдавшимся, мог притворяться таким – но Виктор точно знал, что он не успокоится, пока не исправит все, что сможет. Или не умрет.
Он так отчаянно хотел сказать Мартину правду. Чтобы он понял его и простил. Чтобы все стало как раньше, и будущее впереди – белое и золотое. Или чтобы милосердная, желанная смерть ждала обоих, и они готовились вместе выпить ее, как терзаемые жаждой – ледяную воду. Это желание было одним из постыдных и тайных – Мартин должен был жить. Мартин не заслужил смерти, он слишком много сделал, чтобы жить, сам того не осознавая.
Но стоять на краю в одиночестве было страшно и отчаянно тоскливо. Виктор смотрел на изуродованные стены некогда белоснежной комнаты и каждый раз чувствовал, как безысходность забивает ледяные гвозди подступающей мигрени в затылок и виски. Сама мигрень почти никогда не наступала. Это вечное предчувствие боли, предчувствие смерти, неизбежный привкус одиночества, отравляющий всю его больную любовь – все, что ему осталось.
Закончив сборы, он стоял в темной ванной и смотрел в слепую черноту зеркала, в котором не мог появиться его усталый двойник с колючим серым взглядом.
И улыбался этой пустоте, слушая, как набирается в ванную ледяная вода.
…
Виктор сидел на кухне и смотрел, как Лера нарезает овощи. Представлял, как она разворачивается и вонзает нож ему в глаз. Фантазия была столь яркой, что он всерьез подозревал, что сестра думает о том же.
Темные волосы лишили ее облик вульгарного лоска, к которому она так стремилась. Она зачесала из назад и безжалостно стянула в высокий хвост, но одна прядка упрямо выбивалась из общего порядка и постоянно падала на висок. Виктор смотрел на ее лицо, сосредоточенное, злое, еще более бледное, чем обычно, на закушенные губы, на длинный нос с едва заметной горбинкой – такой же, как у него – и глупо улыбался, прикрывшись чашкой.
Чувства, которые он испытывал в этот момент, совершенно точно были любовью. В ней не было желания, и все же сейчас она казалась ему чем-то недозволенным, противоестественным. Но сейчас, наедине с собой, он позволял себе не противиться чувствам, а наслаждаться моментом.
Конечно, теперь он не мог остаться наедине с собой по-настоящему. Сейчас он не прятался от Мартина, зная, что он все равно вытащит наружу каждый его грязный секрет. Поэтому Виктор позволял молчаливому презрению Мартина придавать моменту особенную, ядовито-терпкую нотку – словно сигаретному дыму, стелющемуся на морозе.
Лера ненавидела его. Мартин ненавидел его. Ника ненавидела его. Он чувствовал их ненависть, оседающую ожогами на коже.
И любил их так сильно, что почти ненавидел в ответ. Виктор точно знал, что каждый из них испытывает схожие чувства. Когда-нибудь этот яд обязательно убьет кого-то из них, может быть даже всех четверых.
Когда-нибудь, но не сегодня.
– Что ты пялишься-то на меня! – Лера ударила ножом по доске, оставив длинную царапину, и отбросила его. – Ну не дурак, скажи мне?! Параноик поехавший, ну почему все так?!
Она вытерла руки белоснежным полотенцем и, скомкав, швырнула на стол. И Виктор, подумав, что полотенце должно висеть на крючке, не почувствовал привычного раздражения.
Лера подошла к нему и, всхлипнув, обняла. Он не стал вставать. Прижался щекой к ее плечу, почувствовав почти отыгравшие ноты духов, прилипшие к коже и еще едва заметный запах ткани ее рубашки.
– Я не убивал ее… – прошептал он. Слова были колкими, как электрические разряды.
– Я верю, – неожиданно искренне сказала Лера, проводя теплой ладонью по его волосам. – Верю, Вик. Прости, я не должна была в тебе сомневаться.
– Правда? – ошеломленно переспросил он.
Он так привык играть с чужими чувствами, притворяться и лгать, что перестал безоговорочно доверять чутью.
– Да, – тихо ответила она, рисуя узоры кончиками пальцев на его затылке. – Ты не мог так сделать. Во-первых ты даже совсем пьяный и обдолбанный думаешь головой. А значит, не стал бы надевать на девушку венок. Во-вторых – я прочитала несколько заметок и интервью со следователем. Они ничего толком не говорят, но там работал какой-то мясник. Пишут, что скорее всего убийца – человек не великой физической силы. Ран много, они хаотичные, рваные, нанесены как попало… вот если бы труп кто-то порезал на сантиметровые кубики и сложил из них пирамидку – я бы больше поверила, что это ты, – усмехнулась она.
Виктор сжал руки в замок за ее спиной. Слова накидывали по нитке на горло, а молчание затягивало их в тугой узел. Неправильные слова, те, что он непременно позволил бы себе еще год назад, потому что Богам можно все.
– Спасибо тебе, – наконец выбрал он самые безопасные, и узел немного ослаб.
– Что делать-то, Вик? – растерянно пробормотала она. Теплые пальцы скользили от затылка к шее, и мысли словно прилипали к ним, то забираясь выше и путаясь в волосах, то падая куда-то под воротник.
– Будь умницей, Лер. Не перекрашивай волосы, пока не станет понятно, что происходит, не ходи по вечерам, избегай близости рек и мостов, не общайся с теми, кому не доверяешь. Я оставлю деньги, старайся ездить на такси, звони мне каждый день, – шептал он, слепо водя ладонью по ее спине и чувствуя, как мысли путаются все сильнее.
– А что потом, Вик? Если тебя поймают?
– Ты же знаешь, что… нам все равно скоро придется расстаться, – осторожно ответил он, чувствуя, как ее пальцы сломали узор, превратив его в пять бессильных линий.
– Я не хочу… зачем тебе умирать? Почему мы не можем жить, как обычные люди?
– Потому что я не заслуживаю жизни. Хуже того, я заслуживаю смерти.
– Вздор! Вик, ты не такой подонок, каким сам себе кажешься! Ты же… тебя терзает прошлое, но оно терзает всех нас. Каждого – свое, с этим ничего не сделаешь, нужно просто принять его, смириться и жить… сегодня.
– Я живу сегодня, Лер.
– И что же сегодня?
– Сегодня я тебя люблю, – сказал он, и одна из ниток затянулась рывком, полоснув по горлу словно лезвием. – И когда придет то «сегодня», в котором меня не станет – обещаю, что буду любить тебя.
– Ненавижу его, – вдруг выдохнула Лера, и он почувствовал, как она поднимает руку к глазам. – Ненавижу!
– Без него я бы умер. Или хуже – стал бы таким, как отец, – сказал он, отстраняясь и сжимая ее запястья. В ее глазах блестели слезы. Ему не требовалось уточнять, о ком она говорила.
Он чувствовал, что Мартин смотрит на них, но не мог прочитать ни одной его эмоции. Но он и не стремился к этому.
– Ты и с ним умрешь! Что толку в добре, если оно делает зло только страшнее!
– Если бы я послушал его… я должен был послушать.
– Но ты не послушал! Ты, свихнувшийся от боли сопляк, бросился убивать эту потаскуху, и где было все добро, о котором он тебе говорил?! Почему он не встал между тобой и этой тварью, почему он дал тебе это сделать?!
Виктор закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти. Он видел, что Мартин горько усмехается. Сидит в кресле, у его ног – уродливый зубастый комок темноты с белоснежным фонарем, зачем-то принявший облик рыбы. Видел, как едва тлеющие угли бросают неверный свет на волосы Мартина, путаясь там, где серебрилась редкая седина.
Но он по-прежнему не чувствовал отклика. Это означало, что Мартин либо прячется от него, либо согласен с Лерой, и эти мысли больше не причиняют боли.
– Если бы он мог, Лер. Я же сам сделал все, чтобы он мне не помешал. Взял лучшее, что он мне дал, и обратил против него – это только моя вина, – мягко сказал он.
– Да пошел он вместе с твоей виной! И Нику твою ненавижу, так и знай! У нее мертвые глаза, и она травит тебя этой смертью… – беспомощно пробормотала она, прижимаясь лицом к его волосам.
– Это я ее такой сделал, – напомнил Виктор.
– Да наплевать. Понадобится – сама ее прирежу и сброшу в речку.
– Не смей, – сказал он, сильнее сжимая ее запястья.
– А ты уже не узнаешь, – ее губы искривила болезненная усмешка. – Если ты уже не узнаешь – тебе будет все равно…
– Ты обещала, – напомнил он, опуская лицо и целуя ее ладонь.
– Ты тоже много чего обещал.
– Так надо, Лер. Я так хочу. Мне больно, постоянно, я очень устал и не вижу выхода.
– Ты любишь, когда больно. Ты научил меня любить, когда больно другим, – ее глаза опасно блеснули. – Так чего теперь хочешь?.. Кстати о боли – сегодня среда, помнишь?
– Ах черт… – он разжал руки и Лера отошла, разрывая теплую цепь, сковывавшую их секунду назад в казалось бы неделимое целое.
– Если тебе не надо – не пойдем. К тому же у меня теперь темные волосы, эффект не тот, – усмехнулась она, поднимая нож.
– Мне со спины все равно ничего не видно, – обнадежил ее Виктор, проводя ладонью по затылку, собирая тающий след ее касаний.
– А куда, кстати, ты собираешься деть пистолет? – спросила Лера и нож ритмично застучал по доске.
– Завтра человек придет – заберет.
Виктор почувствовал, как напрягся Мартин, слегка подавшись вперед.
«Нет, дорогой друг, этот пистолет не для других – он для меня», – обнадежил его Виктор.
«Что ты собрался делать?» – настороженно спросил он.
«То, что делаю раз в две недели по средам. Тебе не понравится, но уверяю – ничего… криминального там не происходит».
«Ничего криминального не происходит между тобой, твоей сестрой и пистолетом?» – с неприязнью спросил Мартин.
«Мной, моей сестрой, пистолетом и одной белокурой особой, имени которой я не хочу знать».
«Не слишком много белокурых особ в твоей жизни?»
«Хватило одной».
Нож стучал по доске размеренно и ритмично. Виктор сосредоточился на стуке, позволяя ему заполнить мысли, и Лера ни разу не сломала ритм.
Он был благодарен за это.
…
Они стояли у неприметной двери с тускло золотящейся в синих сумерках вывеской. Лера курила, кутаясь в бархатный зеленый жакет. Виктор смотрел на пляшущий рыжий огонек, отрешившись от происходящего. В сумке у него лежал завернутый в несколько слоев ткани заряженный пистолет и красный платок, тот самый, от костюма Виконта, хранящий намертво въевшиеся прикосновения Мари.
Перед выходом Виктор отчетливо чувствовал сомнения Мартина. Он точно знал, что Мартин понял, что пистолет настоящий, патроны – боевые, и что Виктор не дурак и в людей палить не собирается.
Он хотел бы скрыть цель своего визита. То, что должно было сейчас произойти, никак не предназначалось для Мартина. Виктор знал, что он станет презирать его еще больше, и эта мысль раздражала.
Пару таблеток он приготовил заранее. Оставил две дозы для личного пользования, как раз на этот случай. Таблетки лежали в нагрудном кармане жилета, и Виктор отчетливо ощущал их даже сквозь два слоя ткани.
– Принимай и пошли. Холодно, – поторопила его Лера.
«Мартин, я клянусь тебе, что никого убивать не собираюсь. Если тебе очень надо – я могу вспомнить в подробностях прошлый визит. Но…»
«Ты можешь просто попросить меня выйти», – спокойно сказал он, глядя на таблетки на его ладони.
«И ты…»
«Уйду. Я очень удивлюсь, если ты ходишь в бордель убивать. Не надо унижаться и унижать меня. Иди и делай, что собирался».
Виктор помолчал несколько секунд, а потом убрал таблетки обратно в карман.
«Спасибо».
Мартин, махнув рукой, поднялся с кресла, снял со спинки сюртук и вышел во вторую дверь. Виктор стоял, растерянно глядя на сгущающуюся вокруг вывески темноту. Он не ожидал от Мартина такой покладистости. Но он был прав – Виктор действительно не хотел унижать ни его, ни себя, так отчаянно защищая свои секреты.
– Ну? – Лера дернула его за рукав. Он сжал ее ладонь, затянутую в узкую кашемировую перчатку, и толкнул дверь.
В нос ударил приторно-липкий запах фруктового табака. Виктор поморщился – его всегда раздражала привычка курить кальяны в подобных заведениях, разыгрывая из себя шейхов.
Он старался не смотреть по сторонам. Вульгарный интерьер вызывал нарастающее глухое бешенство. Все – обои, ковры, оттоманки, на кой-то черт стоящие даже в коридорах – все это было нарочито кичевым. Красный и золотой цвета, подушечки, кисточки, вышитые узоры – он не видел ни малейшего смысла во всем этом. Мучительно хотелось простых форм и приглушенных цветов.
Он чувствовал, как горло сжимает спазм, словно не хватало воздуха.
Впрочем, со стороны это было незаметно – в каждом из многочисленных огромных зеркал в тяжелых золоченых рамах, висевших на стенах, он видел свое непроницаемо-высокомерное лицо и идеально прямую спину.
Комната и инвентарь были забронированы и оплачены. Он прошел мимо администратора, не удостоив ее взглядом, и с облегчением шагнул в прохладный полумрак, таящийся за одной из дверей.
Здесь не было ничего красного и золотого. Никаких подушек, ковриков, рюшечек и прочей дряни, которая так раздражала. Только широкая кровать с черным шелком простыней и скобы, вбитые в стены и кое-где даже на полу.
Лера, фыркнув, скинула жакет прямо на кровать. Он поморщился, но ничего не сказал.
– И как ты там будешь без меня? – риторически спросила она, открывая сумку и вытаскивая из нее свернутую тугой спиралью тускло поблескивающую плеть.
– Мне будет тебя не хватать, – просто сказал он, снимая пиджак.
…
Мартин почувствовал, как кто-то положил подбородок ему на плечо и обнял сзади. Вздрогнул, но не стал прогонять.
– Надо же, твоя первая жертва тоже была бессмысленной – по-моему ремень бы его вполне устроил, – заметила Мари.
– Тогда – не устроил бы, – фаталистично вздохнул Мартин.
– Я правильно понимаю – вторая девочка нужна только чтобы пистолет у его виска держать и платком его душить?
– Да, Лере было бы неудобно.
– А если на курок нажмет?
– Мы с тобой уже не узнаем, но я бы не надеялся.
…
Плечи и спина горели, наполняясь медленно разливающейся тяжестью. Он чувствовал, как прохладный шелк простыней быстро нагревается под разгоряченной обнаженной кожей, под которой глухо пульсировала боль.
– Полегчало? – меланхолично спросила Лера, подсовывая ему пепельницу. Виктор потушил окурок и потянул из пачки новую сигарету.
Он не знал честного ответа на этот вопрос. Сестра чувствовала ложь также чутко, как и он.
Было ли ему легче?
Ему нравился этот ритуал – унизительный, болезненный и грязный, как и большинство его желаний. И он действительно приносил облегчение. Ему были необходимы режуще-обжигающая боль и ледяная смерть, едва заметно пахнущая металлом и сильнее – маслом и неуместно – теплым цветочным кремом для рук девушки, которая прижимала дуло пистолета к его виску.
Но облегчение было коротким. Тьма в душе не принимала жертву, потому что эта боль приносила слишком много удовольствия – она тоже не терпела фальши.
Чего он добивался? Наказывал себя или просто потакал своим желаниям, как и все эти годы?
– Полегчало, – привычно соврал он.
– Может перестанем сюда таскаться? Я бы на твоем месте не забывала, что ты из себя великий чистоплюй, а тут можно хламидиоз подхватить просто лежа на кровати, вот как ты сейчас. Если бы еще кого-нибудь здесь трахал – я бы не пережила. Я тебя могу и дома погладить, а пистолет дадим подержать Нике.
– Она не выдержит и выстрелит, – усмехнулся он.
– Ну тогда Оксане, – пожала плечами Лера.
Виктор поморщился и запустил в нее окурком.
– Тогда я не выдержу и выстрелю.
– Слушай, почему ты не сказал ей перекраситься?
Он задумался. Такая мысль даже не приходила в голову – ему было наплевать. Но вместе с тем в глубине души зрело знакомое раздражение – кто-то против его воли мог нарушить привычный порядок, частью которого стала и молчаливая, презираемая тень младшей сестры.
Если кто и убьет ее – то это будет он.
– Потому что не подумал. Скажи ей, ладно?
– Можно я скажу, что это ты попросил?
– Зачем?
– Она… очень хочет, чтобы ты ее любил. С того самого дня, как ты вернулся. Ты не замечаешь, но она постоянно смотрит на тебя, как на Бога – тебе должно вроде быть приятно…
– Уволь, – огрызнулся он.
– А еще она повсюду подкидывает дневничок – видел такой ядовито-розовый блокнотик с кучей блесток? Ты не мог не видеть, она специально выбирала яркий. Царапает там тебе признания в любви, ну без пошлости в смысле, просто хочет нормальной семьи.
– Лер, я не собирался никого здесь трахать, ты можешь перестать стараться вызвать у меня как можно больше отвращения, чтобы я этого не сделал, – попросил он. Мысли об Оксане вызывали теплую, вялую тошноту, обматывающую горло удавкой.
Лера только прикрыла глаза и улыбнулась. Забралась с ногами на кровать, села рядом и положила его голову к себе на колени. Он почувствовал знакомое леденящее прикосновение ее пальцев и резкий ментоловый запах – особая расслабляющая мазь, которую Лера выписывала из-за границы. Верный способ заморозить мысли и унести сознание в темноту. Лучше справлялись только наркотики, но он сам от них отказался.
– Ты сегодня уедешь?
– Уже купил билеты на самолет. По тому паспорту, где я Владимир. Уже утром увижу папу, – улыбнулся он.
– А этот твой что скажет, когда увидит папу? – с неприязнью спросила она.
– А что он скажет? Мартин, что ты скажешь?
Мартин не отзывался. Конечно, он ведь сам попросил его уйти. С ним до сих пор можно было договориться, он до сих пор шел навстречу, понимал его и даже принимал некоторые его грехи.
Боль сердито клюнула в висок – запретные мысли, тяжелые и злые, ломали колдовство сестры. И он прогнал их.
– Молчит, – наигранно виновато сказал Виктор.
– Ну и хрен с ним. Мы вообще не о том говорим. Куда ты Пашу денешь?
– Венок к башке приколочу и в речку скину, – усмехнулся он, слегка поворачивая голову, чтобы подставить ей правый висок, где все настойчивее разгоралась боль. – Шучу. Приеду, проверю, чтобы ничего не спер и пусть выметается. Шапочку только наденет, чтобы не светиться. Хотя нет, он и так ничего не сопрет. Позвоню с вокзала и приеду в уже пустой дом.
Лера хмыкнула и замолчала, продолжая скользить пальцами по его вискам. Он лежал и прислушивался к ощущениям.
Вот она ловит ледяными касаниями раскаленную змейку боли. Не убивает ее, нет – играет с ней, заставляя послушно растягиваться между ее указательным и большим пальцами от виска к подбородку, а потом сжиматься в одну точку на щеке. Скользить к переносице, снова разворачивая золотистые кольца, растекаться по линии роста волос, а потом нырять обратно в висок. Замирать, переливаясь сотнями режущих чешуек, разбрасывать искры. А потом таять под ласковыми прикосновениями, утекать с каждым выдохом в теплый полумрак.
