Текст книги "Милорд (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Занавес медленно опускался – тяжелый красный бархат отделял мир воспоминаний от реальности, укрывал призрак Мари.
Аплодисменты догнали его нарастающим шорохом, словно лавина – он уже стоял у края сцены, там, куда должна была спуститься Офелия. Она действительно прошла мимо – черная безликая тень в шлейфе сладких духов и запаха лака для волос. Мари сидела за занавесом и не собиралась превращаться в фальшивку, надевшую белый парик.
О, если это только оказалось неправдой – он поклялся себе, что как только иллюзия разобьется – он простит эту девушку, вернется к Нике и они поедут домой. Мартин что-то говорил, сбивчиво и зло, но его слова сливались в белый шум.
Мари сидела у края сцены и светлые пряди падали ей на лицо. Она достала из декольте малахитовый мундштук, а из кармана юбки – серебристый портсигар.
Не снимая перчаток, вставила в мундштук самокрутку.
Но Мари никак не поднимала лицо, а он никак не мог ее окликнуть.
Кто-то положил руку ему на плечо и что-то сказал. Он раздраженно стряхнул руку и коротко огрызнулся, и именно в этот момент девушка полоснула его по лицу ледяным взглядом. А потом, испуганно вскрикнув, сбросила туфли и скользнула со сцены в зал, попытавшись затеряться среди выходящих зрителей.
– С-с-стой, сука, – почти с любовью прошептал он, стряхивая с себя чью-то руку. Он успел увидеть алую вспышку платка – кажется, мальчишка, игравший Виконта пытался его остановить. Виктор не стал задерживаться и тратить на него слова.
Мартин задумчиво гладил затянувшую проем решетку.
– Вот видишь, лапонька, он по-прежнему тебя запирает, – обрадованно пробормотала Мари, подвигаясь к проему.
– Я знал, что так и будет, – ответил Мартин, не отрывая взгляда от людей в фойе, среди которых Виктор искал блондинку, игравшую Мари.
– И что теперь? Заметил, как он бросил свою девочку?
– Она будет ждать у театра, я уверен.
– И почему же ты такой спокойный, котенок? Может самое время просунуть ручку сквозь решетку и внушить своему другу, что ему срочно нужно покурить или купить свежую газету?
Мартин смотрел молча и не отворачивался. Виктор опустил взгляд, выискивая среди начищенных ботинок и туфлей черные чулки. Нашел, и тихо матерясь стал пробираться в ту сторону.
– Он же ее догонит и убьет, славный, – испуганно выдохнула Мари.
– Да? А разве я могу чем-то ему помешать? – вымученно улыбнулся Мартин, оборачиваясь.
На улице было темно. Фонари вокруг театра и зажигающиеся фары создавали ореол желто-белого света, остальное скрывал полумрак.
Виктор заметил девушку у парковки. Успел подумать, что если она сядет в машину – он потеряет ее.
Но она не собиралась садиться в машину и явно не ждала кого-то. Она стояла за красным внедорожником и часто выглядывала, чтобы увидеть вход.
– Она знает, что эта машина стоит здесь давно, – задумчиво сказала Мари.
– И из-за нее видно вход и площадь перед ним, – в тон ей отозвался Мартин. – Ей страшно бежать, к тому же она без туфлей. Но почему она не пытается добраться до ближайшего магазина и зачем она вообще выбежала из театра? На темную парковку, без обуви… И волосы у нее светлые, их заметно. Был бы парик – уже бы сняла…
– Глупая девочка, верно, котеночек? Все делает, чтобы ее убили… а у него, между прочим, бритва в портмоне.
Мартин, подняв на нее усталый взгляд, отвернулся, прислонился лбом к ледяному железу решетки.
– Ах, как он злится – всю жизнь себе изломал, чтобы меня убить, но так и не смог. Я живу и стою на сцене, вторгаясь в собственную пьесу, – шептала Мари, прижавшись к нему. – А что рассказала Рита? Все пошло не по плану – он не убил отца Риши, не отомстил ему. Все, с чем он боролся всю жизнь, то, из-за чего ему приходилось защищать подругу от целого мира, оказалось ложью, очередным спектаклем женщины, которую он презирал…
Мари шептала и ее слова падали в проем черными каплями.
А Виктор не помнил, как пересек парковку. Он чувствовал ровный фон отчаяния и обреченности – Мартин пытался его остановить, но прислушиваться не было сил. Что-то сухое и красное застило глаза, пульсировало комком в горле и шершаво стелилось по позвоночнику и кончикам пальцев.
У Мари были такие глаза… Мартин не знает, какие глаза были у Мари перед смертью. Никто не знает, только он. И только он помнил поцелуй со вкусом крови, на который – он мог поклясться! – Мари ему ответила.
Он не видел людей вокруг, не слышал голосов и звуков. Шел по гаснущему шлейфу духов в воздухе, и ему не нужно было смотреть, куда он идет.
Лезвие, скрытое жесткой кожей портмоне, легко скользнуло в пальцы. Кажется, само портмоне с глухим шлепком упало на землю, но Виктор не обернулся, чтобы поднять его.
Нужно было развеять иллюзию.
Убедиться, что это не Мари, даже если придется по кусочку срезать с нее лицо, которое она надела, как маску.
Убедиться, что ее больше нет – она осталась там, в реке, а потом ее вытащили на берег, венок нелепо съехал набок, и ей попался плохой фотограф, совсем не следящий за ботинками в кадре.
Виктор шел – ему не требовалось бежать. Блондинка поняла, что ее заметили, но бежать было некуда – ведь за театром мира не существовало.
Забытое чувство унижения и бессилия искало выхода. Мать Риши своей ложью сломала жизней едва ли не больше, чем Мари, и оказалось, что Виктор с детства сражался не с драконом – с ветряной мельницей, которая еще и вышла победителем. Отец Риши застрелился, но не от внушенного чувства вины, а потому что испытал то же, что Виктор испытывал сейчас.
И Мари, проклятая сука в своем проклятом венке, все еще стояла на сцене, скалилась с памятника, выстукивала каблуками по сцене свои ритмы и не собиралась умирать.
Вибрирующий крик разбился о его ладонь, кажется, Виктор упал на колени, пытаясь удержать вырывающуюся девушку, но это не имело никакого значения, потому что он снова мог смотреть в гаснущие, полные ужаса изумрудные глаза и говорить себе, что убьет ее столько раз, сколько потребуется, чтобы никогда больше кровь не стекала по пальцам, густая и скользкая, как горячее масло, чтобы…
И лезвие прошло по горлу мягко, словно смычок по скрипке. Крещендо мелодии, под которую она только что торжествовала на сцене, звучало в голове, заглушая предсмертный хрип.
– А какие глаза у нее, котеночек, какие глаза – она боится смерти, как я боялась, только еще сильнее, ведь она уже умирала! – исступленно шептала Мари, а Мартин только сильнее сжимал решетку.
Действие 12
Цепной котенок
Рыбки в лужице! Птички в клетке!
Уничтожимте все отметки!
Рыбкам – озерце, птичкам – лето, —
Уничтожены все предметы!
М. Цветаева
Мари сидела в углу, обняв колени, и жалобно всхлипывала. Она не вытирала катящиеся по белой пудре слезы, в которых путались огненные отблески, похожие на рамповый свет.
– Вы такие жестокие, котята… такие жестокие… – шептала она, слегка раскачиваясь.
Мартин молча сидел в кресле и смотрел на глухую стену темноты в проеме. Ему было нечего возразить.
– Сколько боли… сколько грязи… – тихо стонала Мари в бархатную юбку. – Я так не могу, не хочу, котенок…
– Ты сама просила! – не выдержал Мартин. – Я тебя не звал! Не просил помощи! Если можешь уйти – прошу, сделай милость. И не смей говорить о жестокости.
– Не уйду… он меня убил, я должна досмотреть… хочу досмотреть… но можно… пожалуйста, славный, можно он больше не будет так делать?!
– Он сделал только то, что сам захотел, – огрызнулся он. – Причем тут я?!
– Ты же добрый, хороший… и он тебя так любит… почему вы просто не помиритесь, мальчики?
Мартин с жалостью посмотрел на нее, а потом рассмеялся. Смех вырывался из его груди хриплыми, редкими толчками, похожими на воронье карканье. А кровь с его запястья текла на пол редкими, смолянистыми каплями, и никак не останавливалась. Мари, перестав всхлипывать, испуганно смотрела, как он смеется. Потом перевела взгляд на лужу у подлокотника, и Мартин заметил, как в ее глазах блеснул голод.
– Ну давай, – пожал плечами он, поднимая изрезанную руку. На коленях у него была расстелена чистая тряпка – одна из старых рубашек. Он начал медленно перевязывать руку, с усмешкой наблюдая, как Мари, хлестнув его по лицу ненавидящим взглядом, медленно встает, подходит к креслу, а потом становится на колени и начинает торопливо, по-кошачьи слизывать кровь с досок.
…
– И что я должна ему сказать?!
– Правду. Скажи, что он пришел с парковки весь в крови, надел пиджак и молчал до самого дома.
– Как он руку умудрился порезать?
– Когда доставал бритву.
Ника ходила по комнате, комкая в руках окровавленную рубашку, чтобы скрыть нарастающую дрожь. Мартин сидел на краю кровати и растерянно смотрел на нее снизу вверх. Он впервые видел такое яркое проявление ее эмоций.
– То есть он место преступления своей кровью заляпал?!
– Прошел дождь, может все смыло. Да и порез пустяковый. Но я надеюсь, что…
– Да чтоб тебя! – вдруг выкрикнула она, швыряя рубашку ему в лицо. – Вы двое так заигрались в свои ублюдочные игры, что совершенно забыли, что вокруг есть еще люди! Я, твою мать, просидела на ступеньках несколько часов и меня после закрытия дворник прогнал! Дворник, слышишь, будто я бродячая кошка, которая им на мрамор нагадит! Я думала, ты умер! Думала, тебя забрали! Ты же мне врешь и хочешь, чтобы я ему врала!
Мартин молчал. Ему хотелось признаться, рассказать, что вчера произошло. Исповедаться, уместив в слова совершенное преступление, выбросить его в воздух и позволить раствориться. Рассказать, что на самом деле сделал Виктор и что в этот момент делал сам Мартин, и почему Мари так горько рыдала в кресле.
Почему он уверен, что совершил убийство, и почему от этого никогда не отмыться.
Но это означало бы сделать случившееся бессмысленным. И Мартин не говорил ни слова.
Ника вдруг села на пол, прислонилась спиной к ножке кровати, взмахнула руками и закрыла глаза.
– «Убей меня». «Возьми нож, вырежи букву у меня на спине, нет, поглубже, помедленнее, нет, смотри в глаза в зеркале, а теперь мы с ним поменяемся местами», – монотонно заговорила она. – «Убей меня, я страдаю». «Не убивай нас, иначе заставлю его страдать». «Соври ему», «соври мне». Я просто хотела помочь парнишке с умирающей собачкой. Теперь сижу здесь и выслушиваю от тебя… Он мне выбил зуб и вывихнул по одному четыре пальца. Я не могла карандаш держать полгода, думала больше не смогу рисовать. И сейчас ты просишь ему врать. Как на счет убить меня, а, Мартин? Я знаю, где у него еще лезвия.
Он молча разглядывал частые темные пятна на рубашке и выступающие свежие – на бинте, которым была замотана его ладонь.
…
Виктор потерял сознание на парковке. Мартин пришел в себя на асфальте за внедорожником, в луже ледяной дождевой воды. С трудом встал, добрел до театра, долго искал Нику – она пряталась от дождя под крыльцом черного входа, держа на коленях сложенный пиджак. Мартину пришлось переодеть рубашку задом наперед и надеть пиджак, чтобы спрятать пятна крови.
– Он убил ее, да? – спросила она, дергая пуговицу на своей манжете.
– Да, – спокойно ответил Мартин.
– Почему тогда ты не рядом с трупом? Я думала… ты сделаешь все, чтобы его поймали.
– Милая, – вздохнул он, – если бы я знал, где сейчас труп – обязательно сидел бы рядом и еще хохотал злодейски, чтобы меня точно заметили. Но трупа, черт возьми, нигде нет. И милиции до сих пор нет. Я могу попробовать сдаться, но его скорее всего отпустят. А мстить он будет тебе.
Потом они долго искали в темноте портмоне – у Виктора в карманах, кроме пары номерков и зажигалки, ничего не было. Даже мелочи на электричку не нашлось.
До дома они добрались с первыми лучами рассвета.
…
Мартин представлял, что думает о нем Ника. Представлял, что будет делать Виктор, когда очнется, и ему было мерзко. А еще он чувствовал себя полным идиотом – его жизнь превращалась в череду нелепой, гротескной лжи и абсурдных случайностей. Виктор из беспомощного ребенка превратился сначала в озлобленного подростка, затем – в хладнокровного социопата, а потом умудрился за несколько лет полностью потерять над собой контроль. Мартин вспоминал убийство Мари – расчетливое, спланированное, поставленное как совершенная пьеса в ее честь. А вчера тот же человек, не помня себя, бросился на парковку убивать девушку, которую видел впервые в жизни.
Риша, которую Мартин всю жизнь защищал и берег, сбежала от него, бросив годы теплой дружбы и любви на подоконнике.
Ее мать, из-за чьего прошлого жизнь Вика когда-то превратилась в ад, оказалась завравшейся деревенской сумасшедшей.
А теперь Ника, девушка, которую Мартин почти не знал, обвиняла его в жестокости, презирала его, и была не так уж неправа.
– Я пытаюсь все исправить, – наконец ответил он. – Я не могу… если буду с тобой откровенен – он все узнает и ничего не выйдет.
Он устал и, кажется, успел простудить спину, лежа на асфальте. Все, чего хотелось – упасть хоть рядом с кроватью и спать. И лучше бы никогда не просыпаться.
Ника смотрела тяжелым взглядом снизу вверх и молчала. Ее лицо словно окаменело, казалось, если притронуться к ее щеке – пальцы лягут на мрамор.
– Часто он употребляет? – глухо спросил Мартин, сдаваясь. Он лег на край кровати и из последних сил смотрел в серую стену, понимая, что стоит ему закрыть глаза – сознание покинет его.
– Наркотики? Очень редко… реже, чем говорит. Он много пил, пока ты… не потерял память.
Мартин только досадливо дернул уголком губы. «Потерял память», очередной глупый спектакль, чтобы оправдать появление настоящего «Милорда», который будет задавать вопросы и не будет знать правил игры. От лжи тошнило, как от патоки.
– Но Лера говорит, когда он приехал – совсем не сдерживался какое-то время… у него раньше были припадки, часто, – продолжила Ника. – И тогда всем было очень плохо. А еще раньше от его дури по всей квартире вонь стояла, пока он не накопил на вытяжки и не научился все проветривать… а Лера запахи до сих пор плохо чувствует, ты знал?
– Нет, – ответил Мартин, прислушиваясь к чувствам, которые вызвала эта новость. Затошнило сильнее. – Это он убил ту девочку в городе. Про которую писали в газетах.
– Но он совсем по-другому… – начала Ника.
– Забудь, нет никакого «его», – поморщился Мартин. – Если бы ты видела, что он сделал… а ведь раньше не уродовал никого, ему хотелось, чтобы было красиво… У тебя осталась программка? Он свою куда-то дел.
Ника молча встала и подошла к шкафу. Через несколько секунд вернулась со смятой серой брошюркой, сложенной втрое.
Мартин, с трудом сфокусировав взгляд на строчках, медленно прочитал весь список ролей. Роль Мари числилась в афише, но имени актрисы, которая ее исполняла, напротив не оказалось. Он решил, что это какое-то театральное суеверие. Не могло же это означать, что Мари в самом деле вышла вчера на сцену.
Но почему она, увидев Виктора, испугалась и сбежала, словно узнала его?
Каждая мысль была шариком дроби, засевшим в голове. Мартин никак не мог ухватиться ни за одну, вытащить, рассмотреть – они сидели глубоко и разливали вокруг раскаленную пульсацию. Не выдержав, он закрыл глаза и засыпая – или теряя сознание – успел почувствовать, как Ника легла рядом и прижалась к его спине. И от этого прикосновения лопнула натянутая в душе струна, делящая ее на две части – ту, что усмехалась в кресле и ту, что пустыми глазами смотрела в стену. Перед тем, как провалиться в черноту, Мартин почувствовал, как горло обожгла горечь.
…
Виктор не помнил, что ему снилось, помнил только как что-то толкнуло в грудь, по которой раскаленным оловом разлилась густая, обволакивающая боль. И отчаяние, последовавшее за болью – не успел.
Открыв глаза, Виктор несколько секунд растерянно оглядывался, пытаясь понять, где он. Серые стены и пустой полумрак могли быть его комнатой в городе, камерой, комнатой в доме отца или чем-то еще.
Вчерашний вечер вливался в сознание по капле, оставляя шипящие пятна ожогов.
Мари в белых перчатках, Виконт в дурацком платке, рыжая Офелия, а потом – темная парковка, испуганный взгляд, короткое, бестолковое сопротивление и взрывающееся упоение от хлынувшей на руки крови.
Как он мог? Так глупо сорваться, полностью потерять контроль из-за паршиво поставленной пьески?!
От ужаса хотелось скулить. Прижаться лицом к белой простыне, спрятаться в ворохе теплой мятой шерсти одеяла, раствориться в них и перестать существовать.
Чтобы ему снова было шесть, и он слышал голос, который говорит, что темнота полна покоя.
Чтобы все еще было впереди, все можно было исправить и не оказаться здесь, в этой безликой комнате, где словно в издевательство на шкафу была нарисована чайка. Ее нарисовала женщина, которая его ненавидит, а когда-то, тысячу лет назад, чайку нарисовал Мартин, как символ своей любви.
Где сейчас дверца шкафа, на которой он рисовал? Наверняка он бросил ее в пожаре. Как и все, что ему было дорого, все, что он когда-то любил.
Не выдержав, он тихо застонал, прикусив запястье. И тут же ощутил рядом движение – мимолетное, слабое, но для него вполне отчетливое. Ника всегда просыпалась вместе с ним.
Сейчас она увидит его лицо, и в мире станет больше на одного человека, желающего ему смерти. Виктор понял, что не может. Не оборачиваясь, слепо нашарил ее руку, прижался щекой к ладони и замер.
Рука оставалась холодной, а пальцы напряженными. Он успел подумать, что ее проницательность переходит всякие границы, и что его уже ничто и никто не спасет. Но в эту же секунду рука, к которой он прижимался, вдруг стала ласковой и теплой, скользнула от щеки к виску и замерла у кромки волос.
– Он ее убил, – хрипло прошептал Виктор, отчаянно пытаясь поверить в собственную ложь. Кто-то другой зарезал вчера на парковке девушку, даже не запомнив ее лица. Кто-то злой и страшный, для кого нет будущего, кто потерян для всего сущего, и нет для него ни цветов, ни благородных стремлений.
Это не он. Это не мог сделать он.
– Я знаю, – прошептала Ника, утыкаясь носом ему в шею. – Не мучай себя. Ты не мог ее спасти.
Что-то щипало глаза, а где-то между лопатками, под иссеченной кожей, завязывалась в тугой узел змейка спазма. Ника была неправа – он любил ложь, как единственное, что у него осталось. По крайней мере, сейчас любил, как ничто в целом свете.
Как он привык верить пьесам. В проклятых «Дождях» он нашел в себе Виконта, убийцу в алом платке, и совсем забыл, что обычно люди выходят на сцену, надевают маски, а потом сбрасывают. Кто была та девочка? Как ее звали, и главное – где она сейчас?
Она не могла выжить. Болезненная, неуместная жалость заставила змейку свернуться туже и еще кольнула в переносицу.
– Всем будет лучше, если я умру, – сказал он, проводя по векам кончиками пальцев чтобы закрыть глаза.
– Мне не будет, – спокойно ответила Ника. – Я люблю тебя… я бы никогда тебя не бросила, чтобы ты ни сделал, кого бы ни убил…
Он обернулся и наконец встретился с ней взглядом – в ее глазах было сострадание и разделенное отчаяние. Ни унизительной жалости, ни подозрений, ни страха.
Виктор клялся себе так не делать. Когда-то ему удалось завязать с таблетками, но оказалось, была зависимость куда сильнее. Он оставил Нику Мартину, как лучшее, что у него было, как величайшее свое сокровище и вместе с тем – единственное, что поможет довести игру до конца. Но помнить об этом сейчас было выше его сил.
Он целовал ее, вкладывая в каждое прикосновение по слову, которое не мог сказать. Крик о помощи, мольбу о прощении, исповедь в самых черных мыслях и грязных поступках. Знал, что не должен этого делать, что нарушает все данные себе обещания, и потом будет презирать себя еще сильнее, но никак не мог остановиться.
Что-то сухо треснуло под пальцами – кружевной ворот шелковой сорочки. Но это не имело никакого значения.
– Я люблю тебя… всегда буду любить… буду рисовать только твое лицо, если ты умрешь, только не уходи, я хочу, чтобы ты жил… – сбивчиво шептала Ника ему на ухо, пока он частыми толчками сбрасывал вчерашний день со сведенных судорогой плеч.
…
– Котенок, а ты не хочешь посмотреть, что там происходит?
– Я тебе что, озабоченный подросток? – скривился Мартин, поднимая очередную балку в разрушенной беседке.
– Тебе не кажется, что это ну… не совсем правильно? – озадаченно спросила Мари, сидя на пороге и часто оглядываясь на проем.
Мартин, грязно выругавшись, прислонил балку к перилам.
– Не скажу, что у меня богатый сексуальный опыт, но по-моему в кроватях люди врут друг другу едва ли не чаще, чем во всех остальных местах, – ядовито выплюнул он.
…
Виктор весь день ждал, что за ним придут. Вчера они с Никой не успели купить еды, а во дворе не росло ничего, кроме ядовитых цветов, которым еще не пришло время цвести. Ему казалось, что он вернулся в исходную точку – пустой дом, одиночество, голод, растерянность, ожидание неминуемого конца. Только божество этого дома теперь не его алкоголик-отец со своими ангелочками-свиньями, а он сам. Как-то Ника нарисовала Мари в синем покрывале и с распускающимся вокруг головы нимбом белого венка. Виктор ненавидел ее за эту метафору.
Реальность, которую он смог построить отличалась лишь внешним глянцем.
Он сидел на полу посреди пустой кухни, глотал холодный чай из пакетиков, которые нашел в пустом кухонном ящике, курил и думал о девушке, которую вчера убил. Мартин молчал, и это было странно – Виктор не ожидал, что он будет так равнодушен. И это лишний раз напоминало ему, в кого он превратился – даже Мартин, честный и добрый Мартин, который говорил о выборе и непримиримо боролся с несправедливостью и насилием, не нашел для него слов. Настолько он его разочаровал, так низко пал в его глазах, что не стоил даже осуждения.
Слова сначала першили в горле, а потом неминуемо начали его забивать. К вечеру он не выдержал. Ника сидела в комнате и оттуда не доносилось ни звука. Она словно становилась деталью интерьера, когда он был рядом, а прикидываться Милордом на глазах Мартина он не мог – это было слишком унизительно.
Хотелось почувствовать себя живым, хоть на мгновение, разбить иллюзию, будто он уже умер и коротает бесконечное посмертие в мертвом доме.
– Ты видел, что вчера произошло? – спросил он у черной кухонной двери.
«Да», – дежурно ответил Мартин.
– И что же?
«Полагаю, убийство», – в его голосе по-прежнему не слышалось эмоций.
– И почему ты молчишь целый день?
«А что я должен сказать? Что это отвратительно, ты был неправ, не делай так больше? По-моему я говорил тебе что-то такое, когда ты убил Мари. И вместо того чтобы послушать меня и начать все сначала, ты поехал к сестре и устроил весь этот абсурд. Так что лучше я помолчу».
– Вы с Никой издеваетесь надо мной?! Тебе обязательно говорить таким голосом, как будто ты – программа, которая озвучивает человека?!
«А, ты все ждешь от своих выходок рыданий, эмоций и аплодисментов? Прости, в следующий раз заломлю руки и прочитаю в проем монолог».
Он только скрипнул зубами. Мартин разговаривал с ним как с впавшим в истерику подростком, который, чтобы привлечь внимание родителей, пришел домой пьяным и наблевал в коридоре. И это было особенно унизительно от того, что Виктор прекрасно понимал, что весь его эпатаж действительно имеет похожие мотивы.
Но сейчас все было гораздо серьезнее.
– Мартин, скажи мне, ты… видел, как я убивал ту девушку?
«Да», – беспощадно ответил он.
– А где труп?
«Тебе лучше знать, ты же меня запер, а потом потерял сознание».
– Она могла… – и он, зажмурившись, выдохнул самую отчаянную надежду: – Могла она уйти?
«Нет, насколько мне известно, мертвые не ходят».
– Мартин, прошу тебя! Я не хотел… не хотел я ее убивать! Не понимаю, как это получилось! – в отчаянии выкрикнул он, вставая. Носком ботинка задел чашку, и она пролетела через кухню, а затем, глухо клацнув, разбилась о стену. На полу остался веер чайных брызг.
«Я говорил, что…»
– Да неважно что ты говорил! Я знаю, что ты был прав, знаю, что надо было тебя слушать! Все бы отдал, чтобы все изменить! Ни за что не стал бы убивать Мари, бросать тогда Ришу, я бы все сделал иначе, но теперь! Теперь, Мартин, скажи мне, что делать!
«Тебе действительно так жаль, что ты убил эту девочку? Мне казалось ты убил Дару и не испытывал угрызений совести», – равнодушно обронил Мартин и, закрыв глаза, Виктор увидел его непроницаемое, усталое лицо и седину, все чаще серебрящуюся в волосах.
– Дару! Дара, черт возьми… была совсем по-другому…
«А ребенок в городе? Девочка-блондинка? Теперь-то ты не станешь отрицать, что убил ее?»
– Я не делал этого! Я помню вчерашнее убийство, а тогда…
«А тогда ты наверняка сожрал какой-нибудь дряни, тоже мне великая загадка, – пожал плечами Мартин. – Ты все детство вроде смотрел на всякую обдолбанную шваль. А потом сделал все, чтобы стать таким же, ну молодец, что я должен сказать. Ты скажи, чего хочешь-то от меня? Мне колотиться головой о косяк? Умолять тебя, унижаться? Хорошо, я буду, если это хоть кого-то спасет».
Виктор молча на четвереньках подполз к шкафчику под раковиной и вытащил один из ящиков.
«И что ты собрался делать?» – спросил Мартин, и едва заметная тревога, послышавшаяся в его голосе, была для Виктора словно долгожданный раскат грома в многодневной душной стагнации. Улыбнувшись, он вытащил бутылку с оставшимся скотчем и допил в несколько глотков.
– То, что давно стоило, – улыбнулся он, вставая и отряхивая брюки. На них осталась невесомая взвесь сигаретного пепла, но почему-то сегодня его это нисколько не смутило.
Мартин больше ничего не успел сказать – на его проем упала чернота.
…
Просвет в проеме появился через несколько часов. Виктор спал глухим сном, в который не проникало сновидений, а Мартин в ужасе пытался понять, где он и что происходит. Он лежал на чем-то мягком, но сбоку поднимались ледяные высокие борта. Вокруг стояла абсолютная темнота, без единого лучика света. Когда Мартин попробовал пошевелиться, раздался резкий звон, а в виски обрадованно вгрызлась сжимающаяся боль. Через несколько секунд ему начало казаться, что на голове захлопнулся ржавый капкан.
Левое запястье сжимал теплый, безжалостный браслет наручников, цепь которого уходила куда-то в темноту.
– Что за черт?! – в ужасе прошептал он, попытавшись пошевелиться. От поясницы к лопаткам прокатилась вспышка тяжелой тупой боли, наполнила следы ударов, ручейком протекла по позвоночнику и слилась с той, что наполняла голову.
За дверью раздались торопливые шаги, а потом спокойный голос Ники:
– Закрой глаза ладонью, я свет включаю.
Он прижал рукав к лицу, а потом медленно отнял, и в ступоре уставился в белую кафельную стену.
– Милая, вы поменялись ролями, и ты собираешься меня выпотрошить? Скажи, что это так, пожалуйста, – попросил он, переводя взгляд на акриловые борта ванны, стиральную машинку, на которой лежала стопка книг и букетик полевых цветов граненном стакане.
– Нет, Мартин, я не стану тебя убивать, и это даже не я тебя тут заперла. На, выпей, у тебя вид ужасный, – она протягивала ему белую кружку, в которой что-то шипело.
– Что происходит? – прохрипел он, щуря слезящиеся глаза и одним глотком выпивая лекарство.
Ника, сочувственно вздохнув, выключила свет. Мартин никогда бы не подумал, что будет так счастлив оказаться в темноте. Как только раскаленный белый свет перестал литься в глаза, боль ослабла, а мысли перестали метаться роем потревоженных мотыльков.
– Виктор вчера ездил в город…
– В город?!
Воспоминаний не было, только какие-то ничего не значащие обрывки – электричка, незнакомые лица, тяжелый рюкзак за плечами и жаркие, слишком шумные улицы.
– Да, но он там… в общем, он может придушил кого-нибудь, но вроде нет. Он за едой ездил. Вчера перед тем как ехать, он сильно напился, – судя по звуку, Ника села на борт ванны и прикоснулась ледяными пальцами к его лбу. Мартин, не удержавшись, взял ее за руки и положил ее ладони себе на виски.
– Я чувствую…
– Не знаю, зачем он так, вряд ли ты помешал бы ему макароны покупать, – в ее голосе звучало искренне участие, и оно словно облегчало боль вместе с прохладными прикосновениями и быстро расходящимся в крови лекарством. – В общем, он приехал домой, в рюкзаке – чай, сигареты, книги и еда. И наручники, не знаю, где он достал… я испугалась, – дрогнувшим голосом призналась она. – Думала, он сейчас что-то устроит, как в прошлый… – Ника осеклась. – В общем, он пристегнул себя к стояку, постелил в ванне спальный мешок и сказал, что будет тут сидеть пока Лера не позвонит и не скажет, что можно возвращаться.
– Ника, я воспитал идиота, – упавшим голосом ответил Мартин, встряхивая рукой. Цепь зазвенела о край ванны. – А ключ, конечно, у него?
– Нет, у меня, – неожиданно сказала она. – И цепь короткая, он дальше коридора если что не выйдет, а ключ лежит на кухне. Он сказал не отдавать ключ, пока не будет звонка. Даже если он будет просить, требовать и угрожать.
– Что за цирк…
– Тебе сказал тоже не отдавать. Он сказал, что раз не может себя контролировать и рядом нет тех, кто с этим справится – будет сидеть здесь…
– А какого хрена в ванной?! Спать в кровати слишком приземленно для его высокой натуры?!
– А как же он будет спать в кровати, Мартин, тогда ему придется цепь длиннее делать, чтобы до толчка добраться или потопиться.
– Просто прекрасно, – простонал он, с сожалением отнимая ее руки от лица и откидываясь назад.
– Не переживай, все будет хорошо, – без особой уверенности пообещала Ника. – Кстати, у него ящик с алкоголем под ванной, я не стала убирать, но если хочешь…
Мартин с чувством сообщил, что стоит сделать Виктору с ящиком алкоголя и всеми оставшимися бутылками.
