Текст книги "Милорд (СИ)"

Автор книги: София Баюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Опять не то, – расстроенно выдохнула Лера. – Я… буду очень скучать. Возвращайся скорее, ладно? Я обещаю, что не буду занимать твою ванную.

Он слепо протянул руку, сжал ее запястье, с легким сожалением нарушая игру, и коснулся губами ее ладони, обдав лицо уже утратившим свою ледяную колкость запахом, раскрывающимся едва заметным цветочным шлейфом.

– Что-то мне подсказывает, что я там ненадолго задержусь. Клянусь, Лер – я никого не убивал. Значит, скоро еще кто-нибудь умрет и я смогу вернуться, главное – не перепутать документы, на какие паспорта у меня будет алиби, а на какие – нет, – усмехнулся он.

– И он не убивал? – задумчиво спросила Лера.

– Мартин не мог. Он никогда никому больно не делал.

– Врешь. Ты рассказывал, как он детишек тогда, с деньгами, подставил.

– Те детишки десятилетнюю девочку по углам зажимали, – с ненавистью выдохнул он. – К тому же одно дело – отправить в заслуженную тюрьму здоровенных лбов, и совсем другое – убить ребенка. Я же чувствовал, как ему плохо было, когда ты ту газету принесла.

– А ты говорил, что он хорошо притворяется, – упрямо повторила Лера. – Ты все хранишь трогательную верность своему другу детства, который тебе кашку варил и сопли вытирал, и никак не поймешь, что даже незнакомому с ним человеку ясно, что это уже не крапивинский мальчик, чтоб его, с корабликами, а взрослый, злющий, подлый мужик, который тебя знает, может на тебя влиять и желает тебе смерти.

– Мартин не желает мне зла, – мягко осадил он ее. – Никогда не желал.

– А теперь должен желать! Неужели ты не понимаешь, он же честный, благородный, твоя совесть и все такое! И вот он видит, что ты убиваешь людей, травишь собак и эта твоя моль еще неизвестно что ему рассказала!

– Я сам ему показал.

– Отлично, значит, он в курсе, что ты еще и над девочкой издеваешься. Все показал?

Виктор прислушался к ощущениям. Мартина он не видел и не чувствовал. И не видел повода ему не доверять, если он сказал, что ушел.

– Нет, – признался он.

– И что ты ему не показал?

– Да почти ничего, – признался Виктор. – Как я сорвался… тогда, в первый раз.

– И все?! – выдохнула она. – Вик, он тебя за все остальные художества сам в речку скинет и веночек не наденет! Ты тогда-то еще по-джентельменски себя с ней повел, подумаешь – платье порвал и по роже пару раз съездил!

– Лер, хватит, – скривился он. – Мне неприятно об этом вспоминать.

– Еще бы, тебе ж тогда ничего не обломилось, еще и пришлось срочно корчить испуганную рожу, притворяясь Милордом, да еще и вслед за ней бежать, – ядовито усмехнулась она. – Хорошо придумал, только в окно я бы на твоем месте не полезла.

Виктор молчал. Сестра умела бить в больное не хуже Мартина, но была начисто лишена такта.

– В общем, ты зря на него не хочешь думать. Он там посидел, поприкидывал к своему длиннющему носу высокие материи, или чем там моралисты на досуге занимаются, и решил, что убить одну девочку типа как меньшее зло.

– Он всегда говорил, что нет меньшего зла, есть подлое и маленькое, – вдруг вспомнил он, как они с Мартином в доме Риши думали, ехать ли им в приют.

– Он сто раз передумал. Еще и выбрал какую-нибудь девочку, которая болела чем-нибудь. Или видел, как она конфеты в магазине воровала. Ну типа чтоб себя успокоить, что ее не жалко.

– Лера, Мартин никого не убивал. И даже если бы убивал – он физически сильнее меня. Вполне бы справился с чистым убийством, а не кромсал бы жертву тупым ножом на лоскуты.

– Может у него ручки тряслись от совершаемого злодейства?

– Лера!

Она наконец замолчала. Виктор подавился облегченным вздохом – не хотелось показывать сестре, как сильно задели ее слова. Он прикрыл глаза, позволив опустевшему сознанию ненадолго ускользнуть.

Спать в борделе – дорогое удовольствие, но зачем еще держать наркотики в дверце холодильника, если не позволять себе прятаться от реальности в таких местах, словно в теплом иле на речном дне?

Виктору снился Мартин. Он рисовал пыльцой на рубашке желтый крест, стоя посреди поляны, сплошь покрытой красными цветами с тошнотворно-липким запахом. Только рядом стояла не улыбающаяся Риша в лохматом венке, а Ника. Вместо глаз на ее лице чернели два сочащихся чернотой провала, а третий провал – дуло пистолета – сухой и безжалостный, смотрел прямо в центр креста. Мартин сделал шаг вперед и дуло уперлось ему в грудь. Протянул руку, касаясь ее лица. Вытер черные слезы с ее кожи. А потом улыбнулся, и Виктор почувствовал, как его сердце наполняет светлая, незапятнанная нежность. «Ты такая красивая», – прошептал он, опуская руку.

– Мартин, не надо! – закричал он, пытаясь вернуть себе сознание.

И услышал щелчок – на долю секунды раньше, чем выстрел превратил крест в рваное алое пятно.

…

Домой они возвращались в молчании. Виктор часто прикладывался к бутылке коньяка, которую купил по дороге, чтобы смыть приторный привкус кошмара. Лера иногда забирала у него бутылку. Выглядела она мрачной и уставшей, но больше не пыталась ничего говорить.

В аэропорт нужно было выезжать через час, и Виктор очень надеялся, что Ника успела собраться. И еще, смутно – что, оставшись в одиночестве, она все же воплотила свои угрозы про спицу и избавила его от прощания со второй сестрой.

Он открыл дверь и замер на пороге. В сознании плеснула чужая тревога – Мартин тоже почувствовал.

В квартире пахло смертью. Едва заметный, сладковатый душок разложения стоял в спертом воздухе.

Пистолет лежал в сумке, и он чувствовал его близкую тяжесть.

– Что за черт? – прошипел он в темноту коридора.

– Курочка испортилась, сынок, – пролепетала Полина, выходя с кухни и комкая в руках передник.

– Откуда в холодильнике тухлятина?! – рыкнул он, убирая руку от сумки.

– Оксане в магазине продали… несвежую… – в глазах матери он читал почти первобытный ужас и не мог понять его причин. Он никогда не поднимал на нее руку, не устраивал демонстраций и вообще старался не замечать ее существования.

– Дура! – презрительно фыркнул он, не уточняя, сестра или мать. – Так проветрите эту дрянь, в квартире пахнет как в прозекторской!

– Бегу… – пробормотала она, скрываясь в полумраке кухни. Виктор поморщился. Он собирался поесть перед отлетом, но теперь прикасаться к чему-то в холодильнике стало мерзко.

Он не знал, с чего вообще Оксана взялась покупать продукты – в доме действовало негласное правило, не позволяющее ни его матери, ни младшей сестре готовить на семью и накрывать на стол.

– Хотели тебе ужин на прощание приготовить… – ответила на незаданный вопрос Полина, явно подавившись очередным «сынком».

– Вот спасибо, – проворчал он. Лера, фыркнув, прошла мимо него и скрылась на кухне.

– Мама! Что вы тут устроили?! Открой окна! Вытяжку включи, господи, она что, притащила целый сгнивший курятник?! – раздался ее возмущенный голос.

Виктор поморщился. Он не мог заставить себя называть Полину «мамой» даже в мыслях. Слово в принципе казалось ему нелепым и рождало раздражение сродни тому, что вызывало любое нарушение порядка.

Он зашел в спальню и захлопнул дверь, обрывая поток возмущений Леры. Тишина хлынула в уши, словно теплая вода. Виктор закрыл глаза, наслаждаясь моментом.

– Ты готова? – не открывая глаз спросил он Нику, сидевшую на краю кровати. Когда он зашел, у нее на коленях лежал раскрытый блокнот, где она что-то быстро рисовала. Судя по торопливому хлопку – блокнот она закрыла.

Сейчас, наверное, смотрела на него пустым взглядом, сложив руки на коленях.

– Да.

– Тогда поехали. Выпьем кофе и в аэропорт, не хочу здесь оставаться.

– Как скажешь. У тебя кровь на рубашке.

Он открыл глаза.

Ника действительно сидела на кровати, сложив руки на коленях и смотрела на него.

Каре ей не шло – она казалась старше. Темные волосы сделал кожу бледнее, а круги под глазами – заметнее. Он раздраженно провел ладонью по лицу. Хотел, чтобы она перестала быть похожа на Ришу и сделал непохожей на себя.

– Давай помогу, – неожиданно предложила она, вставая. – Она перестаралась.

Он с легким удивлением следил за ее пальцами, расстегивающими его рубашку. Пытался поймать ее взгляд – Ника безошибочно узнавала созданный им образ и отличала от него настоящего.

– Ты боишься? Думаешь, я тебя везу, чтобы запереть где никто не найдет, поиздеваться и убить? – догадка обожгла, как пощечина.

Она могла так подумать и имела на это право. Но от этой мысли почему-то стало мерзко. Захотелось отложить перелет и попросить Леру вернуться в темную комнату, пропахшую фруктовым табаком.

– Я ничего не боюсь, – усмехнулась она, стягивая с него рубашку и аккуратно развешивая на спинке стула. На ней действительно алело пятно. Небольшое, с монетку.

Ника заставила его сесть на стул. Он не сопротивлялся, только внимательно следил за тем, что она делает.

– Тогда зачем?

– Помнишь я тебе задала этот вопрос, когда ты меня тогда избил? – она перевернула над ватным диском флакон с перекисью. – Помнишь, что ты мне ответил?

– Сказал, что мне так хочется, – скривился он.

– Ну, считай, что и мне хочется, – посоветовала она, проводя ледяным диском по его плечу. – Я же тебя ненавижу, мне должно быть приятно смотреть сейчас на твою спину. У Леры к тебе явно какие-то претензии, а?

– Она не хочет расставаться. Думает, что я не вернусь, – признался он.

– И чтобы ты точно захотел ее скорее увидеть, отходила тебя плеткой до крови? – скептически спросила Ника.

– Нет, это с запасом. Если к следующему разу не вернусь, – усмехнулся он.

Ника едва слышно фыркнула.

– А ты вообще вернешься? – спросила она, расправляя пластырь.

– Конечно. Мы вернемся, – пообещал он, прикрывая глаза.

– Мы вернемся, – согласилась она, и в ее голосе ему послышалась тоска.

Он молча встал и снял с вешалки чистую рубашку.

Стук в дверь, настойчивый и частый, застал его врасплох. Он, не застегивая рубашку, открыл дверь и тут же отшатнулся.

– Какого хрена ты здесь забыла?!

Оксана стояла на пороге и смотрела ему прямо в глаза. Он не мог ничего прочитать по ее лицу и не знал, мешает ему собственное отвращение или полное отсутствие ее эмоций.

– Мне страшно, – вдруг сказала она.

– Что?!

– Мне страшно, – настойчиво повторила Оксана, по-прежнему не меняясь в лице.

– И что я должен сделать?!

«Вик, может я?» – осторожно попросил Мартин.

«Обойдется!» – отрезал Виктор.

– Возьми меня с собой, – сказала она. – Здесь кто-то убивает девочек. Мне страшно.

– Светловолосых. Лера тебя перекрасит, – бросил он, пытаясь закрыть дверь, но Оксана подставила руку. Виктор с трудом удержался, чтобы не ударить ее по пальцам.

– Я не буду мешать, – в ее глазах наконец-то промелькнуло что-то человеческое. – Не буду! У меня деньги есть на билет, если тебе жалко… пожалуйста.

– Я даже Леру с собой не беру. С чего ты взяла, что я тебя с собой потащу?!

– Лера взрослая… Лера умная, Лера сильная… ему такие не нравятся…

– Откуда ты знаешь, какие ему нравятся? – спросил Виктор, морщась. Кажется, это был самый длинный их разговор с его возвращения.

– Майя была не такая… Майя была похожа на меня… Пожалуйста, не оставляй меня здесь.

– Девочка на фотографии была красивой, – сладко улыбнувшись, сообщил он. – Тебе нечего бояться, солнце мое. А теперь – проваливай. Скройся, сказал!

Она медленно убрала руку, и в первую секунду Виктору показалось, что она скажет что-то еще. Но Оксана молча отошла в сторону, позволив ему захлопнуть дверь.

– Нет, ты видела?! – повернулся он к Нике, застегивая рубашку.

– Дура, – пожала плечами она. – Можно подумать, ты можешь кого-то пожалеть.

…

В самолете Ника почти сразу уснула, уронив голову на грудь. Виктор смотрел в иллюминатор и вспоминал, как несколько лет назад улетал домой. Через пару часов они будут пролетать над морем. В прошлый раз он смотрел на волны и чувствовал, как сердце сжимается чужой тоской.

«В прошлый раз у меня еще оставались личные интересы», – холодно отозвался Мартин.

«Черт тебя возьми! Да не убивал я никого, не убивал!»

«Поэтому сестру с собой не взял?»

Виктор не нашел, что ответить.

«Вик, у тебя тут девочка, у которой шрамы от запястий чуть ли не до шеи, твоя бывшая девушка закончила в речке, а сестра, которую ты должен был вроде как на путь истинный наставить, порет тебя плеткой в ближайшем борделе. Знаешь, мне не до моря, уж прости», – неожиданно устало произнес Мартин.

Он только фыркнул.

«Далась тебе эта плетка».

«Нет, мне далась Дара. И Ника с ее Милордом, а плетка – это милая причуда. Хотя не ожидал, что тебе будут нравиться такие… развлечения».

«Я достаточно чувствую себя ничтожеством, Мартин. Могу я от этого хоть иногда удовольствие получить?»

Мартин только тяжело вздохнул и обернулся. Мари лежала в его кресле, закинув ноги на спинку. Широкая юбка черного платья собралась частыми складками. Ее волосы мели по полу, а на шее чернел разошедшийся разрез. «Убери», – одними губами попросил Мартин, проводя по краю своего воротника кончиком пальца. Она только улыбнулась и покачала головой.

«Мне тут, знаешь ли, тоже не очень хорошо», – проворчал он, поворачиваясь к проему.

«Так за чем дело стало – убей меня поскорее. Заживешь нормальной жизнью, Нику вот замуж возьмешь – она хорошая девочка, только ножи надо прятать», – обнадежил его Виктор.

«Счастье-то какое. А она сама чего хочет?»

«Чтобы я умер, ты остался и взял ее замуж».

«А чего она до этого хотела?»

«А черт ее знает, не все ли теперь равно?» – усмехнулся он, и Мартин почувствовал привычные нотки лжи.

«Не волнуешься перед встречей с отцом?» – спросил Мартин неожиданно для самого себя.

Он наконец понял, что его тревожило. Виктор был слишком спокоен, хотя ему предстояла встреча с человеком, которого он ненавидел.

«Он с годами… сильно изменился. Бросил пить, сбросил вес. Знаешь, мы можно сказать… пришли к единственно возможному варианту перемирия. Люди меняются и часто… в лучшую сторону. Я очень рад, что все получилось так, как получилось. Теперь у меня есть отец, которого я всегда хотел видеть».

Мартин вздрогнул – за его спиной в кресле хохотала Мари. Высоко, переливчато с нехорошим, булькающим звуком.

…

Самолет приземлился, когда на горизонте уже брезжило утро. Мартин чувствовал, как в душе распускает щупальца мерзкое чувство – они словно наступали на собственные следы, снова расцарапывая шрамы прошлых ошибок.

Виктор не стал брать такси. Автобус ехал по пустым улицам, и за окном мелькал знакомый до тошноты пейзаж.

Мартин смотрел, как сменяются одинаково серые в темноте фасады. Но те, что имели для него значение, словно были подсвечены холодным мертвым мерцанием.

Вот маленький магазинчик, где они когда-то торговали свечами – теперь это цветочная лавка. Хозяйка всегда была никудышным дельцом, и Мартин был уверен, что магазин попросту закрылся.

Вот дом, за которым должно скрываться кафе, где Виктор пил кофе перед убийством Мари. Вот остановка перед ее домом. А чуть дальше, если приглядеться, можно увидеть окутанный туманом мост.

Он услышал, как за его спиной всхлипнула Мари, но не стал оборачиваться.

«Театр Современной Драмы» возвышался над остальными зданиями, вычурный призрак в черном стекле.

Место, где все закончилось. Мартину казалось, что он слышит отзвуки вальса, который когда-то танцевал с Ришей.

Бесшумное скольжение двух теней по сцене, мертвая девушка, Офелия и Виконт, мужчина с красным шелком платка, стекающим с перерезанного горла.

Виктор смотрел на улицы, и Мартин чувствовал, что их чувства сейчас сливаются в одно, и каждое воспоминание рождается одновременно, только горчит по-разному.

Электричку они ждали прямо на перроне. Виктор мрачно смотрел на Нику, вспоминая, как Риша мерзла в пальто своей матери и ему пришлось отдать ей куртку.

Ника замерла у края платформы, и ему все время казалось, что она вот-вот бросится на рельсы. От Риши в ней не осталось и бледной тени. Она стояла, глубоко засунув руки в карманы серого пальто и высоко подняв воротник. Лера не угадала, пальто было больше на пару размеров, но Нику это, кажется, нисколько не беспокоило. Она выглядела несуразно – худая, высокая, в не идущих ей бутафорских очках и мешковатых темных тряпках. Словно актриса-неудачница, которую заставили играть незнакомую роль.

Виктор раздраженно фыркнул и отвернулся. Достал из кармана телефон, по памяти набрал номер.

– Мы будем дома через пару часов, и тебя там быть уже не должно, – коротко бросил он, дождавшись ответа. – Нет. Нет. Не будет. Будешь уходить – надень шапку, спрячь рожу в шарф и обойди деревню лесом.

«С кем ты говорил?» – спросил Мартин.

«В моем… в нашем бывшем доме живет один из… моих должников. Светловолосый парнишка, искавший уединения», – нехотя ответил Виктор.

«Виктор Редский? Настоящий ты как бы все это время жил на хуторе, верно? – усмехнулся Мартин. – Молодец. А откуда ты знаешь, что он тебя не подведет?»

«У нас был один очень ответственный проект по утилизации мусора и он проникся ко мне определенным уважением».

Мартин решил не уточнять.

«А что об этом думает отец?»

«Он вряд ли обратил внимание на подмену, как ты помнишь, папа никогда не отличался внимательностью».

Слово «папа», знакомое с детства, давалось ему гораздо легче слова «мама», но он все еще произносил его с таким презрением, что никаких иллюзий о примирении у Мартина появиться не могло.

В электричке было холодно. Ника сидела рядом, выпрямившись и сложив руки на коленях, как примерная ученица.

Виктор иногда ловил ее взгляд и отворачивался. Помнил, как она вечно жалась к Мартину, и понимал, что пока он будет владеть сознанием – она просидит как изваяние хоть всю дорогу.

Он откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Мартин почувствовал, как обрывки воспоминаний и эмоций начинают кружиться, словно мотыльки вокруг только что зажженной лампы.

Белые стены.

Комната с огромным окном.

Чайка, нарисованная на стене, силуэт птицы без глаз.

Кое-как сколоченная крыша, прикрытая листами жести, сквозь которые упрямо пробивается свет, полный танцующей золотистой пыли.

Опомнившись, Виктор мотнул головой, прогоняя видение, но Мартин успел поймать уходящее воспоминание – что-то вроде поляны, покрытой сиреневыми цветами. Он не успел разглядеть, какими именно, но что-то кольнуло тревогой.

«Это в память о Рише?»

«Это ее могила. Не переживай, еще насмотришься – мы как раз туда едем», – усмехнулся он.

«Ты…»

«Она сама себя убила. И не только она».

Знакомая с детства боль сжала виски, словно рывком затянули раскаленную проволоку – Мартин не выдержал, попытался сразу найти нужное воспоминание.

– Да что с тобой делать, Мартин! Не убивал я ее, и если она на себя руки наложила – я не в курсе! Сам прививал мне хороший литературный вкус и любовь к метафорам! – не выдержал он. Ника даже не пошевелилась, но он успел заметить промелькнувшую в ее глазах тревогу.

Боль отступила.

«Если бы ты поменьше показывал мне трупов и поменьше жрал наркотиков – я был бы более восприимчив к метафорам», – проворчал Мартин, отворачиваясь от проема.

Мари все еще лежала в кресле, только разреза на ее шее не было видно. В руках у нее откуда-то взялся черный кружевной веер, которым она закрыла лицо. Его тень дрожала, как крылья мотылька.

– Мотылька летящего на костер, котенок! – обрадованно воскликнула она, заметив его взгляд.

…

Виктор стоял перед забором, словно любуясь им. Нику он держал за руку выше локтя, и Мартин чувствовал, что он слишком сильно сжимает пальцы. Словно она пыталась вырваться.

– Папа, я дома! – крикнул он, постучав в ворота. – Открывай скорее!

Мартин прислушался. С участка не доносилось ни звука – ни собачьего лая, ни привычного шума из свинарника.

– Не слышит, – доверительно сообщил Виктор не то Нике, не то Мартину. – Спит, наверное. Неужели опять пьет? Мы же договаривались, ну как он так… – расстроенно пробормотал он, наклоняясь и шаря рукой в траве у ворот. – Обычно это я заставляю людей так делать, а теперь вот самому приходится… нашел!

Ключи блеснули на солнце. Несколько секунд он возился с замком, а потом распахнул их и, подхватив Нику на руки, переступил порог.

«Виктор, какого черта?..»

Вокруг дома не осталось ничего – сарая, собачьей будки, поленницы, колонки – ничего этого словно никогда и не было. От ворот к дому вела выложенная белоснежным, словно вымытым кирпичом дорожка. Остальной участок был покрыт засохшими листьями.

«Можно?..»

Виктор, пожав плечами, уступил ему. Мартин отпустил Нику, запер двери и опустился на колени, чтобы рассмотреть, чем предпочел заполнить свою память Виктор.

– Это безвременник, – наконец узнал он листья, – луговой шафран. Должен расцвести осенью, верно?

«Да».

– Сиреневые цветы? Почему эти? Почему не фиалки?

Виктор, усмехнувшись, снова занял сознание и поднялся.

– Фиалки слишком нежны, хрупки и непостоянны. А это – сильный цветок.

«И ядовитый», – подсказал Мартин.

– Да, ядовитый.

Виктор обернулся. Ника стояла, засунув руки в карманы и наблюдала за его диалогом с полным равнодушием.

– Пойдем, милая, надо познакомить тебя с моим папой.

Она подошла и протянула ему руку.

– Он будет счастлив. В последнее время только и разговоров было, когда же я найду себе бабу, ну в смысле приведу в дом невесту, – доверительно сообщил он ей и обернулся к дому.

То, что на месте покосившегося домишки с прогнившими стенами, стоял небольшой дом из светлого дерева, с открытой верандой и окнами из темного стекла, Мартин заметил сразу. Впрочем, это его не особенно удивило – если Виктор собирался возвращаться сюда, значит, должен был позаботиться о комфорте. Ведь если для кого-то он и был настоящим божеством, то только для себя самого. И каждый дом, который был частью его души, становился святилищем.

Или капищем.

Единственное, что не вписывалось в идиллическую картину – отец, который раз в неделю допивался до припадков.

«Вик, что здесь было?!»

Виктор молча подошел к дому и постучал по двери.

– Папа, открывай! Я вернулся, ты что, совсем не скучал?!

Ответа не было. Пожав плечами, он открыл вторым ключом кованую ключницу, висевшую у двери, и достал второй комплект ключей. Толкнул дверь и вошел в тихий полумрак.

В доме не пахло жильем. Пахло штукатуркой, металлом, краской, деревом и клеем. Немного, совсем незаметно – кофе и сигаретами.

– Ника, солнышко, сходи вон туда. Если там никого нет – запри дверь и посиди тихонько, хорошо? – попросил он, указывая на дверь, где когда-то была его спальня.

Она кивнула и неуверенно протянула руку к чемодану. Виктор только мотнул головой, не выпуская ручку. Ника неуверенно заглянула в комнату, медленно переступила порог, осторожно, будто боялась на что-то наступить, а потом бесшумно закрыла за собой дверь.

Виктор, удовлетворенно хмыкнув, поставил чемодан, разулся и прошел на кухню.

– Надо же, его здесь нет, – заметил он, оглядывая пустой стол из темного дерева и зачем-то заглядывая в навесные шкафы.

«Ты издеваешься надо мной, здесь никогда никто не жил! – не выдержал Мартин. – Тут все не просто пустое – вся мебель новая и пахнет так, как будто ремонт закончили вчера!»

– Был сильный пожар, пришлось все строить заново. Папа допился. И если бы тот гаденыш, что здесь жил, оставил хоть царапинку на столе или провонял бы мой дом сигаретами и носками – пришлось бы отрезать ему оставшиеся пальцы и заставить их жрать. Я обещал, Мартин. Ты учил меня всегда держать слово.

«Оставшиеся?!»

– Понятия не имею, где он потерял прошлые два. Может провонял носками и сигаретами еще чей-нибудь дом, – серьезно ответил Виктор, кладя ладони на столешницу.

«Где отец, Вик?» – вкрадчиво спросил Мартин, сжимая похолодевшими пальцами косяк.

Вместо ответа Виктор скользнул руками по столу, будто погладив. Нащупал что-то под столешницей, немного повозился с креплениями и положил на стол широкий, потертый кожаный ремень.

Мартин не отрываясь смотрел на пряжку. Потемневшая от времени, с кривым язычком и приметной зазубриной сбоку. Он помнил, как она появилась – от удара об стол. Тогда отец в первый и единственный раз выпорол его.

Потом Виктор заметил эту зазубрину спустя девять лет, когда впервые бросил отцу вызов. Тогда он замахивался этим же ремнем, и даже один раз попал пряжкой по лицу. Но победа осталась за Виком, и на следующий день отец в отместку зарезал собаку.

Сейчас ремень лежал перед ним на столе, старый, с пятью разношенными отверстиями, показывающими, как постепенно полнел мужчина, который его носил.

«Вик…» – прошептал Мартин, чувствуя, как на лице Виктора медленно расползается блаженная улыбка, растягивающая губы словно судорогой.

– Бедный Йорик! Я знал его, Мартин, – печально сообщил Виктор, отворачиваясь и открывая один из шкафчиков. – Как ты думаешь, Александр представлял в земле столь же жалкое зрелище? – он достал коробку из темного дерева, запертую на замок. Снял самый маленький ключ со связки, повернул его в замке и открыл крышку.

Рядом с ремнем на стол с глухим стуком поставил бутылку скотча, стакан и что-то круглое, завернутое в черную бархатную тряпку.

«Совсем больной», – печально констатировал Мартин, глядя, как Виктор достает из тряпки бутафорский череп, расписанный ромашками.

– Тебе не нравится? Ты что, ждал папину башку? – расстроенно спросил он, наливая скотч. – Из одного стакана выпьем за возвращение, не против? Могу налить второй… или ты себе наколдуешь?

«Я не могу „наколдовать“ себе стакан. Вик, где…»

– Стой-стой-стой! Не торопись, мне нравится эта часть спектакля…

«Здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не знаю сколько раз, – процитировал Мартин, продолжая разглядывать пустые глазницы. – Неудачная аллегория».

– Вечно ты все испортишь! – он раздраженно поставил опустевший стакан на стол. – Нет, у этого Йорика никогда ничего не шевелилось – мне его из местного театра сперли. Того самого.

«А цветочки кто нарисовал?» – через силу улыбнулся Мартин.

– Девочка одна, тоже из театра. Я просил, чтобы они как бы ненастоящие были, настоящие меня бесят. Скажи ведь – красиво?

«Очень. Умница, мальчик, на холодильник нельзя повесить, поэтому поставь на полочку, и я буду тобой гордиться, – ядовито выплюнул он. – Вик, хватит. Скажи мне, что произошло?»

– У нас был… тяжелый разговор с отцом, – признался он.

«Прекрасно».

Виктор закрыл глаза и Мартин почувствовал, как слегка помутненное алкоголем сознание захлестывает яркое, живое воспоминание.

Ничего подобного он еще не испытывал. Ему казалось, что все, что он видит, нарисовано художником в жесточайшем трипе. Впрочем, так оно и было – Виктор тогда явно принял больше двух таблеток мефедрона.

Цвета, формы, запахи – все было неестественным, не настоящим. Почти все окружающее пространство было залито мраком, и только кровь, на столе, полу, стенах и даже потолке казалось, светилась в темноте.

Мартину казалось, что у него есть всего три точки опоры, три якоря, потеряв которые он растворится в этом спертом теплом воздухе. Две точки – его ладони, мертвой хваткой сжавшие ремень. Он врезался в кожу жесткими, задубевшими краями, но Мартин продолжал тянуть его на себя. Третья точка располагалась где-то в левой ступне, которой он наступал на горло лежащему на полу человеку. На Мартине был один ботинок – правый, второй он снял, чтобы чувствовать, как жизнь утекает из изрезанного тела в такт сжатию петли ремня. Он смотрел отцу в глаза и что-то шипел, но Мартин не мог понять, что за слова произносит – они не имели никакого смысла, и может были и вовсе не словами, а вибрирующей, чистой ненавистью, вытекающей из горла.

И когда он заметил дымную паволоку, затягивающую глаза умирающего, он ослабил натяжение петли. Досчитал про себя до тридцати, и Мартин был уверен, что сверься он по часам – прошло бы ровно тридцать секунд, и ни секундой больше.

А потом снова затянул петлю.

– … какой все же славный котенок! – хохотала за его спиной Мари. – Зачем убил меня, глупый мальчишка, я бы тебя любила!

– Закрой пасть! – просипел он.

Мартин стоял в проеме, намертво сжав косяки, словно распятый на этом пограничье, и чувствовал, как тошнота ползет по груди и наполняет ледяной кашей горло.

Виктор, улыбаясь, вертел в руках разрисованный череп. А потом встал, открыл шкафчик под раковиной и достал еще одну такую же коробку. Открыл ее тем же ключом.

– Видишь, Мартин, я тебя не обманул. Вот бедный Йорик. А это – это мой отец. Обойдемся без фиалок.

Мартин молча смотрел на белоснежный вываренный череп, который Виктор сжимал в руках.