Текст книги "Герои, злодеи, конформисты отечественной НАУКИ"

Автор книги: Симон Шноль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 63 страниц)

Глава 34
Роман Вениаминович Хесин-Лурье (1922-1985)

С осени 1948 г. в Советском Союзе перестали преподавать генетику. Книги сжигали – костры из книг горели во дворах университетских и научных библиотек. (Пусть читатель сам строит ассоциации с книгой Брэдбери «451° по Фаренгейту», фашизмом, инквизицией.) Регулярные «чистки» советских библиотек с изъятием «антисоветских» произведений в 1930-е годы стали делом обычным. Особый оттенок они приобрели в период массовых репрессий – еще вчера известные и почитаемые авторы оказывались сегодня «врагами народа» – их книги уничтожали и упоминание их имен запрещали. Это относилось и к вполне неполитическим произведениям – в научных трудах также нельзя было ссылаться на репрессированных авторов (см. очерк о Э. С. Бауэре). Портреты еще недавних «вождей» и «героев революции» в школьных учебниках в таких случаях полагалось замазывать чернилами – это со щенячьим энтузиазмом по указанию учителей делали школьники... Страна погружалась во мрак обскурантизма – будущие поколения оказались лишенными «света знаний», – страна теряла основу для выживания. Казалось, что это состояние не может быть продолжительным – «должны же понять в Правительстве, что так жить нельзя...». Однако власть Лысенко продолжалась до 1964 г. – 16 лет! На самом деле в школьном массовом образовании последствия тянулись еще многие годы – детей учили школьные учителя, изучавшие лишь «мичуринскую биологию». Тем не менее «высокая наука» не погибла. 1941г. 1965 г.

Ее спасли, при поддержке физиков, немногие уцелевшие биологи прежних поколений. Об этом подробно и документально рассказано в книге В. Н. Сойфера [1]. Назовите мне еще хотя бы одну страну, где занятия наукой, никак не связанной с политикой, могли быть лишь тайными – «подпольная наука» – полная аналогия с чтением книг у Брэдбери. Это были опасные занятия. Но стоило лишь немного ослабеть партийному прессу – истинная биология стала возрождаться. Среди героев борьбы с обскурантизмом заметное место принадлежит Р. В. Хесину. Более того, Хесин-Лурье мне представляется типическим представителем своего поколения. Мне кажется, что каждое поколение имеет свое лицо. Это не среднестатистическое лицо, а именно типическое, (как говорили в прошлом веке), типичное (так в современном русском языке). Для дальнейшего изложения мне удобно присвоить разным поколения соответствующие номера. Поколение № 1. Так я буду обозначать поколение, чья активность в основном пришлась на последнюю треть XIX века. Интеллектуальное и гражданское подвижничество характерно для лучшей части российского общества этого поколения. «Хождение в народ», готовность к самопожертвованию ради «блага народа» от крайней степени – «иди и гибни – дело прочно, когда под ним струится кровь...» до стремления отдать свое состояние на дело народного образования, науки или здравоохранения. Это необъятная тема и я избрал из этого времени, в соответствии с общей направленностью и ограниченностью объема этой книги, в качестве примеров великую княгиню Елену Павловну, принца А. П. Ольденбургского, братьев Сибиряковых, генерала Шанявского и купца Леденцова. Поколение № 2. Интеллектуальная смелость, готовность ставить и решать большие принципиально важные научные проблемы в сочетании с активной организационной деятельностью – характерна для деятелей науки конца XIX – первой трети XX века. Эти типичные черты поколения сконцентрированы (при всем различии их индивидуальностей) в обликах Кольцова, Н. Вавилова, Лазарева, Цвета. Поколение № 3. Те, кто родился в самом начале XX века, чьи детские и школьные годы прошли в России до Революции, а время основной активности пришлось на 1930 – 1940-е годы нашего века. Революция коренным образом изменила всю их жизнь. Но их личности сложились до Революции. Всем им досталась нелегкая доля. Мало кому удалось избежать арестов и концлагерей. Пример предыдущих поколений служил им нравственной опорой. Из этого слоя в книге в той или иной степени представлены Тимофеев-Ресовский, Белоусов, Чижевский, Рапопорт, Сабинин, Эфроимсон. Все эти три поколения связывают в единую цепь двухсотлетнюю историю послепетровской России с Россией Советского времени. Следующее поколение № 4 родилось и выросло уже после победы большевиков. Они не знали другой жизни. Учителя, иногда погибая, сумели передать им эстафету – стиль мысли, принципы поведения. Но они впитывали советскую действительность с детства и потому эта действительность многим из них казалась вполне естественной. Не сразу они осознали трагическую несовместимость полученного от поколения учителей наследства и окружающей их жизни.

Они были мужественны и полны энтузиазма, столь характерного для первых послереволюционных лет. Это позволило им перенести тяжелейшие испытания, доставшиеся на их долю. Представитель этого 4-го поколения Р. В. Хесин-Лурье один из тех, кому наша страна обязана восстановлением истинной науки, созданием современной молекулярной биологии и генетики. Роман Вениаминович Хесин-Лурье – ученик знаменитого генетика, заведующего кафедрой Генетики Биологического факультета Московского Университета А. С. Серебровского – бывшего в свою очередь учеником Н. К. Кольцова. Не меньшее влияние на Романа оказал и его отец Вениамин Романович Хесин – знаменитый московский хирург. Вот сжатая схема – Р. В. родился в 1922 г. В школьные годы увлекся биологией и был членом знаменитого Кружка Юных Биологов и Зоологов – КЮБЗ – при Московском зоопарке (см. очерк о Вепринцеве). В 1939 г. поступил на Биологический факультет МГУ и начал изучать генетику на кафедре Серебровского. Был настолько активным комсомольцем, что стал секретарем комсомольского бюро факультета. Работал пионервожатым – ходил с красным галстуком. Был спортсменом. Ушел на фронт в 1941 г. добровольцем. Бесстрашно воевал. Был дважды ранен. Второй раз очень тяжело. «На ноги», буквально, его поставил посредством сложной операции замечательный хирург – его отец. По окончании университета – оставлен ассистентом на кафедре генетики. В 1947 г. вступил в борьбу с Лысенко. Успел защитить кандидатскую диссертацию в 1948 г. и был уволен, как «менделист-морганист» наряду с другими генетиками и биологами. В 1949 г. работал в Институте биологической и медицинской химии. Показал, что биосинтез белка осуществляется в цитоплазме посредством клеточных органелл, более легких, чем митохондрии. Это оказались рибосомы. Уволен с работы в 1953 г. во время борьбы с космополитизмом, поскольку – еврей. Не восстановлен по той же причине на работе после смерти Сталина. В 1954 г. приглашен ректором Каунасского медицинского института Янушкевичусом на должность заведующего кафедрой биохимии этого института. В 1955 г. защитил докторскую диссертацию. В 1957 г. приглашен Н.П.Дубининым в его только что созданную лабораторию Радиационной генетики в Институте биофизики. В 1959 г. – организовал лабораторию молекулярной генетики в Институте атомной энергии им. Курчатова. Работал в качестве заведующего этой лаборатории до смерти в 1985 г. В I960 г. опубликовал книгу «Биохимия цитоплазмы» [2]. В 1965 г. погиб его единственный сын. В 1974 г. стал членом-корреспондентом АН СССР. В 1984 г. опубликовал книгу «Непостоянство генома» [3]. Был на протяжении многих лет организатором и «директором» знаменитых Зимних школ по Молекулярной биологии. «Посмертно награжден» Ленинской премией в 1986 г. В № 11 журнала «Природа» в 1993 г. были опубликованы воспоминания о Р. Хесине его друзей [4]. Я в значительной степени использую их в этом очерке. Когда в июне 1941 г. началась война, патриотическое воодушевление охватило страну. Ее символом стали слова песни: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!..» Это было потрясающее чувство единения. Музыку к этим словам написал композитор – генерал Александров. Бледные и серьезные шли мальчики-юноши на призывные пункты. В солдатских гимнастерках и шинелях, лишенные «штатской» индивидуальности, уходили они на фронт. А фронт был невыносимо близок. Уже в октябре шли бои под Москвой! Почти никто не вернулся. Студенты университета уходили на фронт сразу после весенних экзаменов и с занятий летней практики. Подъехали грузовые машины на Звенигородскую биостанцию. Молча стояли провожающие. Вернулись после войны трое. Плохо вооруженные – не хватало даже винтовок – встали на пути профессиональной германской армии вместе с кадровыми военными студенты и ополченцы. Роман и его старший брат Женя добровольно (сначала студентов старших курсов в армию не брали) вступили в ополчение своего района Москвы и были отправлены на фронт. Женя погиб под Москвой. Роман редко говорил о войне. Он попал в истребительный батальон, созданный для борьбы с авиадесантниками и танками. Он не рассказывал о том, как и сколько подбил танков. Зато один его рассказ в изложении его друга Б. С. Кулаева следует привести [4]. «Прорыв фашистов на Кавказ, сопровождавшийся бегством отступающих войск, бросанием оружия, помимо прочих последствий вызвал издание указа Сталина об ответственности за оставленное врагу оружие, вплоть до расстрела. Часть, в которой служил Роман, в это время находилась под Москвой. Бои здесь временно приняли позиционный характер. Между двумя линиями окопов лежала ничья земля. Примерно посередине между ними был оставлен при отступлении наш станковый пулемет „Максим", расчет его был убит, а попытки притащить пулемет в свое расположение кончались гибелью очередных смельчаков: фашисты хорошо пристрелялись к пулемету, и стоило его пошевелить, открывали огонь. Тогда младший сержант Хесин в самое темное время ночи подполз к пулемету, примотал к нему конец длинной проволоки и незаметно уполз назад, в свой окоп. Проблема была решена. Огонь, открытый фашистами, как только потянули к нашим окопам незадачливый пулемет, был уже не страшен. Важно было, чтобы остатки „Максима" не достались врагу, иначе кто-нибудь мог быть отправлен в штрафной батальон, а то и расстрелян. Начальство торжествовало. К месту происшествия приехал большой начальник (командир дивизии) и объявил, что награждает героя (то бишь Хесина) орденом Красной звезды. Выступивший из строя Роман поблагодарил (тогда уже говорили не „служу трудовому народу", а „служу Советскому Союзу") и сказал, что ему нужнее было бы махорочки. Скандализованный начальник отменил награждение Романа и приказал выдать ему 2 пачки махорки. Удивительно, насколько емко этот анекдот характеризует, с одной стороны, время, с другой, – Романа.» В боях под Можайском Роман был контужен, при выходе из госпиталя снова пошел на фронт. В боях под Ржевом был очень тяжело ранен. Его оперировал отец – профессор Вениамин Романович Хесин, один из крупнейших хирургов Москвы, заведующий кафедрой Медицинского института. Воевать он больше не мог. С первого курса Хесин стал заниматься генетикой. О Хесине и перед войной и во время войны свидетельствует характеристика, данная ему летом 1945 г. академиком А. С. Серебровским. Читая ее, следует понимать особенности этого жанра – стремление показать характеризуемого наиболее адекватным принятым тогда нормам.

«Характеристика сталинского стипендиата Р. Б. Хесина-Лурье. Тов. Хесин-Лурье Р. Б. с первого года работы в Университете зарекомендовал себя как человек, активно интересующийся наукой и умеющий сочетать интенсивную исследовательскую работу с общественной. Еще на первом курсе им выполнено небольшое исследование на тему о времени действия летальных мутаций. На третьем курсе он выполнил другую исследовательскую работу, посвященную биологии Desmometopa tarsalis. Названная работа показала, что в лице Хесина-Лурье Р. В. мы имеем молодого научного работника, владеющего экспериментальным методом исследования и хорошо ориентированного в специальной литературе. Названная работа получила вторую премию на студенческом конкурсе и сдана в печать. В настоящее время Хесин-Лурье успешно выполнил дипломную работу, потребовавшую от него овладения сложными генетическими методами исследования. За время пребывания в Университете Хесин-Лурье прочитал 3 доклада на общефакультетских студенческих конференциях. Эти доклады показали его подготовленность в различных областях биологии. Наряду с научной работой Хесин-Лурье вел большую общественно-организационную работу. Так, им был организован при кафедре генетики кружок им. Мичурина, в котором Хесин-Лурье в течение нескольких лет был председателем. С начала войны т. Хесин-Лурье вступил добровольцем в истребительный батальон. Участвовал в боях под Можайском, был контужен, при выходе из госпиталя снова пошел на фронт, участвовал в боях под Ржевом, был ранен. В настоящее время, в связи с незаживающей раной, отпущен из армии. Тов. Хесин-Лурье – Сталинский стипендиат с 3-го курса». В самом деле, был он в то время очень общественно активным. Мало того, что был секретарем комсомольской организации и пионервожатым – ходил по факультету в пионерском красном галстуке – еще и организовал при кафедре генетики кружок имени Мичурина (!) и несколько лет был его председателем... Я думаю, он был искренен в своем общественном энтузиазме – он – представитель поколения № 4. История с назначением ему сталинской стипендии также характерна. В ней видна и неординарность декана биофака С. Д. Юдинцева (о декане Юдинцеве см. очерк «Б. Н. Вепринцев»). Вот как пишет об этом Б. Кулаев: «Оправившись от тяжелого ранения, Роман был демобилизован и окончил Московский университет. Примечательно, что уже в это время всем было ясно, насколько неординарен этот студент, хотя он вовсе не старался отлично учиться по всем предметам, по многим дисциплинам имел четверки и даже тройки. В те годы лучшим студентам предоставляли повышенную Сталинскую стипендию. Ее мог получить (лишь) отличник, да притом еще и общественник... Встретившись с ним, декан биофака Сергей Дмитриевич Юдинцев сообщил Роману, что представил его к Сталинской стипендии. „Да что Вы, Сергей Дмитриевич! При моем-то матрикуле..." „Что ты мне говоришь? Да и зачетную книжку свою ты потерял, а потому знать ничего не можешь о ее содержании. Завтра зайди в деканат, выдадим тебе дубликат". В результате этого не вполне корректного действия (в дубликате по всем предметам были выставлены отличные оценки), Роман стал Сталинским стипендиатом, что дало возможность оставить его ассистентом кафедры генетики сразу после окончания университета. Все эти неординарные действия декана воспринимались студентами и преподавателями университета как должное, как адекватная оценка уникальной личности Романа.»

И далее Кулаев пишет: «Вообще, этот период был счастливым для него. Он женился, родился сын Андрей. Роман помогал своей жене, Марише Варга, по дому, ночами стирал пеленки. Молодожены часто принимали в своей комнате гостей, главным образом, друзей-студентов. Сперва в гостинице „Люкс", где жили во время войны уцелевшие на тот момент члены Исполкома Коминтерна (отец Мариши – академик Е. С. Варга, крупный экономист-марксист, был из их числа), потом в комнате „Дома на набережной" (Серафимовича, 2) и, наконец, в одной из комнат Хесинской квартиры на улице Белинского...» Я стал студентом Биологического факультета МГУ в 1946 г. Мне кажется, что до 1947 г. Хесин был мало заметен на факультете. Сигналом для его выхода на авансцену была неожиданная статья Т.Д.Лысенко в Литературной газете 4 ноября 1947 г. Статья называлась «О внутривидовой борьбе». Говорили, что писал ее И. И. Презент. Это похоже на правду. Презент был гений демагогии...В начале статьи было написано: «Заяц зайца не ест. Волк волка не ест. Волк зайца ест». И миллионы читателей понимали, что авторы правы – ведь в самом деле заяц не ест волка! В таком стиле была выдержана огромная на всю газетную страницу статья. На самом деле все было очень серьезно – внутривидовая «борьба» – основа дарвинизма – основная причина дивергенции и видообразования. Биофак «вскипел». Было решено принять вызов и 11 ноября устроить открытую дискуссию по проблемам внутривидовой конкуренции и основам дарвинизма. Студенты веселились. Предстоящая дискуссия по накалу страстей вполне соответствовала спортивному духу тех лет, всеобщему увлечению футболом и делению общества на болельщиков разных команд. Здесь все, естественно, болели за университетскую команду. Первоначально предполагалось провести дискуссию в Большой Зоологической аудитории (в основном здании биофака – в Зоомузее). Но декан С. Д. Юдинцев и его «команда», в составе которой был Р. Хесин, не смогли войти внутрь – всюду – на ступеньках, в проходах, на высоких подоконниках, плотной толпой в дверях стояли шумные, возбужденные студенты. Среди них выделялась группа студентов – физиков, спортсменов-альпинистов, занявших лучшие места в центре аудитории... Тогда декан тихо, чтоб не услыхали студенты, распорядился перенести дискуссию в другое здание – на Моховую – в самую большую аудиторию университета – «Большую Коммунистическую». Тайну сохранить не удалось. Раздался разбойничий свист. Огромная толпа буйных студентов, остановив уличное движение и пугая прохожих, пронеслась по улице Герцена, завернула на Моховую и заполнила огромную аудиторию, и опять в центре сидели шумные физики. Однако Юдинцеву и его команде в этот раз войти в аудиторию удалось. И тут выяснилось, что Лысенко и Презент на дискуссию не пришли. Вместо них был «заявлен» главный редактор журнала «За социалистическое земледелие» (бывший журнал «Яровизация») Федор Андрианович Дворянкин. Это был умелый участник турниров. Тощий, в черной косоворотке с белыми пуговицами, в кирзовых сапогах он своим обликом демонстративно отличался от европейски одетых, величественных интеллигентов-профессоров МГУ (не прошло и года, как он вместо академика И. И. Шмальгаузена, стал заведовать кафедрой дарвинизма биофака...). Теперь, много лет спустя ясно: исторический смысл, свою высокую ответственность участники этих событий недооценили.

Это была последняя, перед сессией ВАСХНИЛ 1948 г., возможность заявить о чрезвычайной опасности для страны, ее сельского хозяйства, ее благосостояния лысенковского обскурантизма. Нельзя было оставаться в рамках академической проблемы – внутривидовая борьба – основа биологической дивергенции. ...После вступительного слова С. Д. Юдинцева, великий следопыт, зоолог, натуралист профессор Александр Николаевич Формозов красочно рассказал, как на самом деле живут зайцы и волки. Академик Иван Иванович Шмальгаузен – как и в своих лекциях студентам, наклонившись к своим запискам, монотонно и без ораторства изложил существующие теории эволюции. Темпераментен был профессор М. М. Завадовский. Лучший лектор университета профессор Д. А. Сабинин говорил о проявлениях внутривидовой конкуренции в растительном мире на примере физиологии растений. И тут вышел Р. Хесин. Говорил он тихо, с мягкими интонациями. Но смысл его слов был очень резким. Это была оценка вреда, наносимого Лысенко стране в его борьбе против классической генетики и теории эволюции. Парторг Алиханян должен был вмешаться – он сделал Хесину ряд резких замечаний с требованием сохранять академический стиль. Студенты бурно реагировали. После каждого выступления членов университетской команды, Ф. А. Дворянкин остроумно приводил, часто неожиданные, контраргументы. Он на память цитировал классиков биологии, высмеивал оторванность от жизни и сельхозпрактики университетской науки. Ему аплодировали – болельщики были беспристрастны – они приветствовали победителей турнира. После слов Хесина и особенно доклада Сабинина, вызвавших энтузиазм аудитории, Дворянкин сказал: «...Что это вы тут радуетесь – мне все это напоминает старинный лубок „Как мыши кота хоронили"...» Биофак был в упоении от победы. Хесин – самый молодой из команды – стал героем факультета. Прошло немного времени. Летом 1948 г. умер А. С. Серебровский. С 31 июля по 7 августа прошла сессия ВАСХНИЛ. Биофаки МГУ, ЛГУ и сотни других биологических учреждений были разгромлены. Юдинцев, Шмальгаузен, Завадовский, Алиханян, Формозов, Хесин были уволены. Д. А. Сабинину предложили публично отречься. Вместо этого на Ученом совете факультета в августе 1948 г. он произнес краткую речь о чести и научной истине и был уволен... Коллекции бесценных мутантных линий дрозофилы были уничтожены. Когда-то в 1920-е годы великий американский генетик Меллер привез Н. К. Кольцову подарок – мутантных дрозофил. На этих культурах учились и работали поколения студентов-генетиков. Мух вытряхнули из стеклянных стаканчиков, где они размножались на «питательном субстрате» – манной каше с компотом. Голодные мутантные мухи летали по факультету и ползали на лекциях по тетрадям. Лекции читали новый декан И. И. Презент, новые завкафедрами Ф. А. Дворянкин, Н. И. Фейгенсон (каф. Генетики!). Уцелевшие профессора выполняли унизительный приказ декана – Презента – они были обязаны слушать его лекции (в целях «перевоспитания»). Презент витийствовал: «Пинцетом истинной науки мы вырвем плевелы менделизма-морганизма из засоренных голов советского студенчества...» [5]. Он читал эти лекции в той же Большой Коммунистической аудитории.

Хесин в это время был безработным. Его карьера «чистого» генетика была прервана. «ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА № 506 по Московскому ордена Ленина 1Ьсударственному Университету им. М. В. Ломоносова от 26 августа 1948 г. С целью освобождения Биологического факультета от лиц, в своей научной и педагогической работе стоящих на антинаучных позициях менделизма-морганизма, уволить от работы в Московском Государственном университете: ассистента Хесина-Лурье Романа Вениаминовича (кафедра генетики).» Ректор МГУ... Как удалось профессору С. Я. Капланскому принять его на работу в свою лабораторию в Институте биологической и медицинской химии – АМН – не ясно. После изгнания из МГУ Хесин стал биохимиком – прошел большой аспирантский практикум на кафедре биохимии 2-го Московского медицинского института под руководством замечательного человека профессора Надежды Филипповны Толкачевской. И Капланский принял на работу не генетика, а биохимика Хесина. В Хесине соединились две специальности – генетика и биохимия. А это соединение – молекулярная биология. В этом Р. В. Хесин уникален. Он стал первым «исходным» молекулярным биологом в нашей стране. В марте 1948 г. он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Влияние материнского организма на характер развития потомства у Drosophila melanogaster» – ученая степень была утверждена ВАК за несколько дней до сессии ВАСХНИЛ. Лишенный возможности заниматься собственно генетическими исследованиями он, в лаборатории Капланского, продолжал изучение этой же проблемы биохимическими методами. Это была давняя проблема генетики – цитоплазматическая наследственность, возможность существования генов, локализованных не в ядре, а в цитоплазме, и передающихся в поколениях непосредственно от яйцеклетки к яйцеклетке (сперматозоиды почти лишены цитоплазмы). Одна из возможных в эти годы гипотез, объясняющих природу «материнской наследственности» – возможная локализация в цитоплазме генов, определяющих синтез белка. Это было, в сущности, зарождение отечественной молекулярной биологии. ...Сейчас, 40 лет спустя, трудно представить себе тогдашний «уровень незнания»: – Есть наблюдения корреляции процессов биосинтезов белка и нуклеиновых кислот. – Лишь недавно стала известна работа Эвери и сотрудников о роли ДНК в трансформации пневмококков. – Матричная концепция Кольцова еще представляется лишь абстрактной гипотезой. – И никакой идеи, связывающей ДНК, РНК, их полинуклеотидные тексты с последовательностью аминокислот в полинуклеотидных цепях белков... ...Как странно из сегодняшнего времени видятся исследования тех лет – движение слепых, ищущих дорогу среди невидимых ими зданий, подземных переходов, уличных киосков и движущегося транспорта... Всего несколько лет осталось до статьи Уотсона и Крика, работ Херши и Чейза, Хогланда и Липманна.

А наши – затравленные и шельмуемые, борются с обстоятельствами. Наш эмигрант Г. А. Гамов – автор идеи генетического кода. Наш А. А. Нейфах в Москве представил независимо и ранее Гамова сходную концепцию такого кода. И получил статью из «Известий АН, сер. биол.» обратно. С резолюцией осторожного А. Н. Белозерского – статья не может быть опубликована: формальные математические соображения не применимы к столь самобытной науке, какой является биология. А у нас сурово преследуют «менделистов-морганистов» и запрещают «нераскаявшимся» генетикам заниматься научной работой (см. далее воспоминания Ж. Г. Шмерлинг). И еще много лет – до 1964 г. (!) – в вузах истребляют «формальную генетику». Преследуют – даже исключают из университетов – студентов, пытающихся самостоятельно узнать истину [9]. В этих условиях работа Хесина имела чрезвычайное значение. ...В осеннем семестре 1950 г. и весеннем 1951 г. я делал дипломную работу в лаборатории Физиологической химии АН СССР, в здании Института биологической и медицинской химии на Погодинке, д. 10. Лаборатория С. Я. Капланского, где работал Р. Хесин, была расположена на третьем этаже. Наша – на втором. Железная винтовая лестница соединяла наши лаборатории с 1-м этажем, где стояли большие центрифуги. Они не имели холодильных агрегатов. Чтобы при центрифугировании препараты не перегревались, корпус центрифуг обкладывали сухим льдом – твердой С02 в специальных полотняных мешках. Роман мешал мне работать. Он ходил в лыжном костюме и футбольных бутсах. У себя в лаборатории он готовил гомогенаты поджелудочной железы крыс, инкубировал их с мечеными аминокислотами и как горный обвал, грохоча бутсами по железной лестнице, несся к уже охлажденной центрифуге. Окончив центрифугирование, он с грохотом взбегал на свой этаж. И так много раз в день... Я впал в неврастению, но, выбежав на лестничную площадку, увидал такого веселого и азартного Романа... Он нуждался в АТФ. Я выделял тогда АТФ из мышц кроликов для своей работы (покупать реактивы было не на что). И весь избыток – почти 12 грамм – отдал Роману. Он сделал к этому времени замечательное открытие: меченые аминокислоты, образуя пептидные связи, прежде всего оказываются во фракции «легких больших гранул» клеточного гомогената, осаждаемой при центрифугировании после митохондрий. Синтез белка, помимо включения меченых радиоактивных аминокислот, был подтвержден и непосредственно – по нарастанию содержания белка и увеличению ферментативной активности амилазы. Это было волнующее событие. Почти одновременно и вполне независимо от работ Элизабет Келлер и П. Замечника, работавших в прекрасно оборудованной лаборатории в Англии, Хесин, выпрашивающий (будучи обаятельным) сухой лед у продавщиц мороженого, сделал выдающееся открытие – открыл рибосомы. Доклад Р. Б. Хесина на заседании Московского биохимического общества, где председательствовал С. Е. Северин, вызвал чрезвычайный интерес. На докладе был прославленный, ученик и последователь Сцент-Дьердьи – Ф. Штрауб. Они в Венгрии начали заниматься этой же проблемой. На слова Хесина, что продолжение этой работы сдерживается недостатком АТФ, Штрауб сказал, что... у него АТФ много и потому он надеется на успех в его лаборатории...-...Начальственные авторитеты пытались острить «Хесин первый биохимик среди генетиков». А в этом и было дело. Биохимики, считавшие ссылки на надмолекулярные структуры лишь «ширмой, за которой скрывается наше незнание...» (слова В. А. Энгельгардта), считавшие обязательным финалом биохимического исследования воспроизведение процесса в бесструктурной системе, с большим трудом свыкались с мыслью, что некоторые биохимические процессы в гомогенных растворах невозможны. Хесину не удалось должным образом продолжить свои исследования. Вскоре он был уволен. Эти события жизни Р. Хесина описаны в воспоминаниях Жозефины Григорьевны Шмерлинг – она начинала работу в довоенные годы с М. М. Завадовским, подверглась вместе с ним гонениям в 1948 г. Работала потом в лаборатории Самуила Яковлевича Капланского, а затем многие годы была опорой и сотрудницей Хесина в его лаборатории в Институте атомной энергии им. Курчатова. Вот отрывок из ее воспоминаний [4]: «...его зачислили к нам (в лабораторию Капланского) на должность младшего научного сотрудника... Однако, меньше чем через год. было очередное сокращение, под которое, как самый новый сотрудник, попал Р. Б. В этот раз удалось его отстоять: два старших научных сотрудника согласились перейти в младшие и, таким образом, за счет экономии средств, сохранили его на работе... Однако вскоре в Академии медицинских наук получили приказ, согласно которому „нераскаявшимся" генетикам было запрещено заниматься научной деятельностью и наша... администрация издала приказ об увольнении Хесина. На этот раз, единственной возможностью остаться на работе, был перевод на ненаучную должность технического лаборанта. Инициатива и помощь в таком решении проблемы принадлежала С. Е. Северину. Альтернатив не было. Перевод на должность лаборанта произошел в тот период, когда стали получаться интересные научные результаты, Р. Б. предложил оригинальный метод фракционирования цитоплазмы и начинал свои пионерские работы по синтезу белка в изолированных цитоплазматических гранулах. Коллектив, не только нашей лаборатории, но и всего института, в котором Р. Б. уже пользовался серьезным авторитетом, был потрясен алогичностью и потрясающей несправедливостью принятого решения и полной своей бесправностью в ее преодолении. В ответ на это действие администрации, С. Я. Капланский освободил Р. Б. от всех плановых обязательств (ведь лаборант!) и создал ему „зеленую улицу' для работы над докторской диссертацией. Это стало не столь уж частым примером, когда над докторской диссертацией работал лаборант.» Интересные данные, успех в работе и дружественное отношение окружающих позволили Р. Б. перенести эту очередную неприятность и компенсировали острый недостаток в деньгах. Он не изменил ни привычным интенсивным темпам работы, ни своему научному энтузиазму. Правда, возник новый мешающий компонент жизни: язва желудка. Не думаю, что она была непосредственным следствием всех служебных перипетий, но тем не менее она была и были «голодные» боли и приступы и в лабораторном термостате появилась дежурная манная каша. Эта язва, если не считать военных ранений, была первым ударом по его завидному здоровому организму. Так, будучи лаборантом, имея язву и не имея денег, подошел Р. Б. к научному финишу и в марте 1953 г. закончил экспериментальную работу над своей докторской диссертацией. И жизненная и научная судьба представлялась в самом радужном свете. Следующий удар был непредсказуем. Мне кажется, что наша литература и публицистика несправедливо мало внимания уделила той погромной акции, которую совершили Минздрав и АМН СССР над своими учеными. 18 марта 1953 г. 26 сотрудников евреев были уволены из Института в связи с его реорганизацией. Остались неуволенными только 2 еврея А. Е. Браунштейн и П. Н. Рабинович. На следующий день были уволены все те, у кого один из родителей был евреем. В этот раз остались неуволенными М. Н. Колосов (будущий академик) и Ирочка Каганова. А. Е. Браунштейн еще не был академиком, но уже открыл переаминирование и имел всемирную известность; П. Н. Рабинович – химик-органик, был единственным человеком в стране, который умел синтезировать радиоактивные аминокислоты. Мы с Р. Б. были уволены общим приказом. Наша послушная администрация очень торопилась. Самуила Яковлевича Капланского тоже уволили. Ему отвезли приказ (об увольнении) для подписи домой – парторг (М. А. Губерниев) и директор (В. Н. Орехович), так как он только что выписался из больницы после своего первого инфаркта и в Институт еще не ходил. (Трудно удержаться! – человеку после инфаркта везут приказ об увольнении домой... Бога они не боялись... С.Ш.) Сейчас трудно себе представить наш Институт после этих приказов. Реакция и оставшихся и, с внешней стороны в меньшей степени, уволенных была очень сильной. Сейчас ее назвали бы стрессом. Тогда такого слова еще не было в обиходе. Было много слез. Плакали оставшиеся. Особенно тяжело было смотреть на А. Е. Браунштейна. Он сидел в своем кабинете и плакал живыми слезами. У него были уволены очень близкие ему и давние сотрудники. П. Н. Рабинович из своей лаборатории не выходил. Мы с Р. Б. сдавали оборудование и собирали свои экспериментальные материалы. У меня, к тому времени, тоже была готова докторская диссертация. Препятствий к выносу этих материалов нам не чинили. Увольнение прошло по многим институтам АМН. Устояли только редкие директора. Например, директор Института питания – проф. О. П. Молчанова. В ее Институте в эту кампанию не пострадал ни один человек. Не веря в реальность увольнения, в первые дни безработицы мы пытались «искать правды» коллективно и обивали пороги в министерстве, в Академии и всех других мыслимых точках, общей уволенной группой. В тех случаях, когда нас допускали на прием, нам, естественно, ничего не объясняли и ничего не обещали. Радостным для всех был день 4 апреля 1953 г., когда в газетах был опубликован приказ об освобождении «врачей-убийц» и они были признаны не убийцами. Ликование было всеобщим. Мы были уверены, что нас восстановят на работе. Р. Б. помчался в лабораторию, чтобы сохранить свои рабочие растворы. Действительно, большая часть уволенных сотрудников была восстановлена. Вернулся на работу и С. Я. и сразу стал хлопотать о нашем возвращении. Но, по до сих пор, непонятным для меня причинам, В. Н. Орехович категорически отказался вернуть и Р. Б., и меня на работу. (Очень интересен портрет В. Н. Ореховича, но он достоин особого очерка (С.Ш.))