Текст книги "Несколько бесполезных соображений"

Автор книги: Симон Кармиггелт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Из сборника «До конца дней своих» (1979)

Мечта

По каналу, на который выходили окна маленького кафе, плыла аккуратно окрашенная моторная лодка под названием «Сюзи». За рулем горделиво стоял полный мужчина средних лет в традиционной шкиперской фуражке. А под небольшим тентом, возле чайника, накрытого стеганым чехольчиком, нежилась, точно кошка на солнце, миловидная женщина – вероятно, сама Сюзи.

Когда эта идиллия скрылась из глаз, хорошо одетый пожилой господин, сидевший у окна, сказал мне:

– Ну как, хороша штучка? Я всегда мечтал завести такую лодку. Даже немного побольше этой. С двумя складными койками и маленькой кухней. И можешь ехать, куда хочешь. Сам себе хозяин, не так ли? Чудесно, черт побери.

Он допил рюмку и кивнул владельцу кафе.

– Не желаете ли за компанию? – предложил он мне.

– Да рановато пока, – ответил я.

– Н-да, я начал копить деньги на моторку еще совсем молодым человеком, – продолжал он, когда хозяин налил ему рюмку. – Я служил в газовой компании. Зарабатывал, конечно, не золотые горы, но все-таки регулярно откладывал гульден-другой. К цели своей приближался медленно. Не то чтобы лодка стоила очень дорого, просто жалованья мне платили только-только. Отложить гульден по тем временам было почти так же трудно, как сейчас десятку. И все же я чуть было не завел себе эту штуку, да природа помешала. Я полюбил одну девушку. Обручился, женился, пришлось заводить обстановку. Так деньги и ушли. Но, сами понимаете, я не очень огорчался. Ведь я был счастлив и без лодки.

Он опять повернулся к хозяину и крикнул:

– Дайте-ка сюда пивка!

Немного погодя он с таким аппетитом окунул усы в пивную пену, что я невольно подумал: он и сейчас счастлив.

– У нас появился сынишка, – сказал он. – Мы были просто без ума от него. Считали даже вундеркиндом. Впоследствии все оказалось не совсем так, но тогда-то мы верили в это, как верят все родители. О лодке я и думать забыл. Вспомнил только через много лет, да и то, пожалуй, из-за сына. В те годы в газете печатались приключения Капитана Роба. Наверно, слышали о нем?

– А как же, – ответил я.

– Потом их выпустили отдельной книжкой. Каждый вечер я читал ее своему мальчику. Глупость, конечно, повесть для детей, но она захватила меня благодаря картинкам… Так и вижу Капитана Роба в лодке. Точь-в-точь в такой моторке, какую мне всегда хотелось иметь. Он выходил на ней в открытое море, один, с собакой. Любовался там солнечными восходами и закатами. Вроде сам себе хозяин? Опять захватила она меня, эта моторка. И я снова начал копить деньги. Работал я по-прежнему в газовой компании, теперь уже на более высокой должности, но все равно платили мне не золотые горы, а лодки за это время сильно подорожали. Тем не менее дело подвигалось, хотя и медленно. Но тут…

Он допил свой стакан и опять кивнул хозяину. Тот сейчас же подошел с бутылкой в руке.

– Вы правда не желаете? – спросил сосед.

– Правда, – ответил я.

– Но тут заболела жена, – рассказывал он. – Серьезно. Мы, конечно, были застрахованы, но и расходы были большие, потому что она лежала в больнице в Утрехте, а я навещал ее каждый день, и, сами понимаете, не придешь же с пустыми руками. Когда ей стало лучше, мы поехали за границу. Так все деньги и ушли. Впрочем, я не жалел об этом. А лодку выбросил из головы. Лодка не для того, кто работает в газовой компании. Я попробовал было покупать лотерейные билеты. Думал: вдруг выиграю целую кучу денег… Но за два раза только-только остался при своих.

Он замолчал. А через некоторое время продолжал:

– Три года назад моя жена умерла. Сын навсегда переселился в Канаду. А в семьдесят пятом году газовая компания уволила меня на пенсию. По старости. Между нами говоря, не бог весть какие деньги, но мне посчастливилось дешево снять комнатку здесь, в центре, на улице, где полно вот таких заведений. Сами знаете, с жильем в центре стало туго, но хозяин не отказывает мне от квартиры. Он ведь тоже старый человек, и потом, у него доброе сердце. Как решит его сын, когда это сердце перестанет биться, увидим. С тех пор как мне уже не надо работать, я опять стал крепко подумывать о моторке. Решил попытаться еще раз. Само собой, теперь мне надо бы маленькую лодочку, на одного старого человека. Жить я могу очень экономно, ведь я никогда не знал роскоши и достатка. Даже в детстве. Мой отец говорил: «Нужда крепко держит нас в своих когтях». И вот начал я во всем себя ограничивать – целых три года. В еде и в напитках. Новую одежду я перестал себе покупать еще задолго до того, как умерла моя жена, и это меня нисколько не беспокоило. Даже от курения – а я любил сигары – я отказался. Мясо – кусочек – раз в две недели. В кафе я уже не заходил. Стал жить как монах. И дело подвигалось, хотя и очень медленно. Но вот… Он горько улыбнулся.

– На этой улице полно кафе. На прошлой неделе я возвращался вечером от своей сестры, которая живет на другом конце города. Туда и обратно я шел пешком, чтобы сэкономить на трамвае. Путь неблизкий. Сильно устал. Уже возле, самого дома, в переулке, остановился под большим фонарем передохнуть. Слегка пошатываясь, мимо шел какой-то мужчина. Он был здорово выпивши. Посмотрел на меня, пошарил в карманах и сунул мне в руки рейксдалдер. «Возьми, бедный старик». И пошел дальше. Я что-то крикнул, но он меня не слышал, потому что с увлечением запел какую-то пьяную песенку. Видно, славно выпил, как и 'я когда-то. А я опустил деньги в карман. Дома я встал перед зеркалом – большое такое зеркало, его еще жена принесла в приданое. Внимательно посмотрел на себя. И громко сказал: «Бедный старик. Он прав. Ты похож на нищего». Наутро я взял все свои сбережения и пошел в город. Купил себе все новое – и костюм, и белье. И цветной телевизор. И сигары, самые лучшие сигары. И несколько бутылок вина. «Прощай, моторка, – сказал я. – Хорошо бы иметь такую лодочку, но это, видать, не для того, кто работал в газовой компании».

Хандра

Был полдень, когда я немного захандрил. Заметьте, без всякой причины. Ну, да со мной это бывает – такой характер. Вот с моей матерью не бывало. Ей требовалась причина. И причин этих она всю жизнь имела предостаточно, но мужественно устраняла их одну за другой.

Я сидел у окна за своим письменным столиком и смотрел на улицу. В это время года и деревья словно разделяли мое настроение, открывая многое из того, что скрывали летом. Государственный музей – прекрасное здание, ничего не скажешь, а рядом современное сооружение, похожее на бетонную коробку, которое сдали в аренду, едва только забили в землю первую сваю фундаментов. Я мало понимаю в жизни, и это мне тоже непонятно. На канале Ветеринг, вода которого сегодня казалась еще более зеленой, чем всегда, появились два лебедя. Они здесь часто бывают. Супружеская пара. В семейной жизни эти представители животного мира еще не так легкомысленны, как мы. Я немного растрогался, глядя на лебедей, но моей хандры они не рассеяли. Я только отметил, как красивы они на воде. На рассвете в траве около двери даже ходила цапля. Значит, не так-то уж плохи мы, люди, как болтают. Подумать только, настоящая живая цапля! Было бы ей плохо, давно сбежала бы отсюда. С такими длинными ногами это пара пустяков.

Моя жена отворила дверь и сказала:

– Мне надо кое-что купить. На всякий случай, если ты забыл: в пять придут наши мальчики. Накормишь и уложишь спать.

– Ладно… – ответил я. – Сколько их?

– Двое. Если я к тому времени не вернусь, займешься ими?

Я кивнул, но дверь уже захлопнулась. Лебеди вдруг взлетели и оказались невероятно большими. Точно птицы из ночного кошмара. Что им вдруг вздумалось лететь? Притом так низко. Вдали у моста они опять опустились на воду. Значит, это городские лебеди, амстердамцы. Они знают: за мост лететь нельзя.

Зазвенел звонок наружной двери. Я нажал кнопку, чтобы открыть, и немного погодя из лифта вышел мой двенадцатилетний внук.

– Привет, – сказал я. – Где твой братишка?

– Играл около школы, – ответил он.

С самого рождения у него басовитый голос. Но пока он не ершится, разрешает себя приласкать. Войдя в комнату, он сел на скамейку у окна и взял из книжного шкафа журнал «Привё».[63]63
  Нидерландский развлекательный бульварный журнал


[Закрыть] Ребятишки вообще любят рассматривать «Привё», хотя он и не для детей. Там много этаких картинок… хотя, наверно, так надо. По-моему. А вообще-то только дипломированные специалисты по массовой информации знают, для чего это надо.

Через полчаса вернулась моя жена. А там время подошло и к шести, но наш второй, десятилетний, постоялец по-прежнему не появлялся.

– Где он может болтаться? – спросил я его брата.

Да не знаю. Может, у кого-нибудь из своих приятелей или приятельниц.

– А ты не можешь позвонить? Я же не знаю всех этих приятелей и приятельниц.

– У него их так много, – возразил он.

Оказывается, и популярность имеет свои теневые стороны. Но он послушно уселся у телефона, положив на колени справочник. Я услышал, как, набрав какой-то номер, он назвал себя и спросил:

– Мой брат не у вас? Нет? У кого? А-а, наверное, у Моники. А как фамилия этого фраера, с которым живет сейчас Моникина мамаша? Нордфлит? Спасибо. До свидания.

Он поискал в телефонном справочнике на букву «Н» и позвонил новому приятелю Моникиной мамы. Девочка, правда, была там и сразу подошла к телефону, но не могла ничем помочь. Мы слышали, как наш внук сказал:

– У Йооста Яна? А где живет эту неделю Йоост Ян? У отца или у матери?

Оказалось, что на этой неделе была очередь мамы, но наше пропавшее сокровище она сегодня еще не видала. Впрочем, самого Йооста Яна тоже.

– Ладно, попробую узнать у Апейды, – услышали мы. Он опять стал листать телефонную книгу. Нас с женой потихоньку начала охватывать паника.

Я думал: «Боже мой, что делать, если сегодня он вообще не придет? Звонить в полицию? В „Скорую помощь“? А какого числа точно он родился? Они ведь прежде всего об этом спрашивают».

Всевозможные ужасы мелькали в моей голове. И это все я виноват. Что бы ни случилось, взрослый всегда в ответе за ребенка.

– Надо бы позвонить Ясу, – сказал внук у телефона. – Но он сейчас у своего отца на лодке…

Вдруг у входной двери раздался звонок – он! Как ни в чем не бывало вошел в комнату, сел и мечтательно сказал:

– Я рассматривал витрины магазинов. Вот и все. Рассматривал витрины…

Даже сердиться на него было нельзя. Он сидел передо мною живой и невредимый, и этого было вполне достаточно. Такая ликующая радость охватила меня, что ни слова упрека не сорвалось с языка. Я прижал его к себе и поверх белокурой головки посмотрел в окно. Ничего мрачного и унылого там не было. Глупости. Кто в наше время хандрит без причины?! Это непозволительная роскошь.

Амстердам

Около десяти утра я вышел из дома в том отвратительном настроении, какое бывает обычно с похмелья. Но похмелье было ни при чем – накануне я вообще не пил. Воздух на улице попахивал грязным полотенцем. Лето, видимо, прошло, но, возможно, нам еще кое-что перепадет.

Я подошел к переходу через Вейзелграхт. Горел красный светофор, и машины мчались на полной скорости. В ожидании, когда красный свет сменится зеленым, я остановился около какого-то старичка с на редкость плюгавой собачонкой, которая стыдливо поеживалась, как бы говоря: «Уж вы простите, я и сама знаю, что на меня смотреть страшно». Если светофор в исправности, то свет меняется довольно быстро. Но иногда светофор надолго портится, потому что парень с отвертками больше занят своими личными делами и заботами. Сегодня светофор, правда, действовал, но горел красный свет. Кроме старичка, он задержал на тротуаре молодого человека экзотической наружности, который громко разговаривал сам с собой. Говорил он на каком-то неведомом языке с огромным количеством гортанных звуков и тем привлекал к себе внимание, ни дать ни взять принц, изгнанный из своей страны. Одет в лохмотья, видимо, в спешке не успел облачиться в свои богатые одежды.

На противоположной стороне Вейзелграхт тоже стояли люди, ожидая зеленого сигнала. Они со своей стороны стремились попасть туда, откуда я как раз желал бы поскорее уйти. Так вот продолжается целый день, и называется это уличным движением. Впрочем, если у тебя-минорное настроение, над такими вещами лучше не задумываться. Среди ожидающих на той стороне стояли женщина с двумя детьми и пожилая дамочка, тщательно одетая в какое-то траурное одеяние и с подобающей шляпкой на голове.

На середине широкой улицы, на островке безопасности около светофоров, угрюмо теснились несколько человек. Медлительные пожилые люди большей частью не успевают перейти всю улицу, пока горит зеленый свет, и переходят ее в два приема.

Загорелся зеленый, и я поспешил к островку безопасности. Только я добрался туда, как вспыхнул красный свет. И я застрял. Мать с детишками сразу взяла такой темп, что уже успела перейти всю улицу. А дамочка, так же как и я, дошла только до середины. Теперь она стояла рядом и глядела на меня снизу вверх – она была небольшого роста. Ее маленькое личико было все в аккуратной; сетке тончайших морщин, точно трудоемкая старомодная вышивка, каких сейчас не умеют делать.

Она сказала:

– Менеер…

– Да, мефрау?

В ее глазах сквозило отчаяние, и губы дрожали, когда она проговорила:

– Это ужасно…

У нее было безукоризненно правильное, почти аристократическое произношение, довольно курьезно звучавшее здесь, в центре Амстердама. Я никогда прежде ее не видел. Но спросил:

– Что ужасно, мефрау?

– Теперь они говорят, что я никогда не была хорошей женой моему мужу.

Машины с шумом проносились мимо нас.

– Кто это говорит, мефрау? – спросил я.

– Соседи, менеер.

Ее глаза медленно наполнялись слезами. Светофор все еще был красным.

– Ах, мефрау, – сказал я. – Знали бы вы, что говорят про меня мои соседи!

– Да что вы? – с интересом спросила она.

Ужаснейшие вещи, мефрау. И главное, все неправда.

Она положила свою маленькую ручку на рукав моего плаща и сказала:

– Но вы не должны принимать это близко к сердцу, менеер. Не обращайте внимания.

Загорелся зеленый свет.

– Я так и делаю, мефрау, – сказал я. – До свидания.

– До свидания, менеер.

Мы разошлись, каждый в свою сторону.

Оглянувшись, я увидел, что она шагает бодро, с высоко поднятой головой. Насколько мне известно, соседи не говорят обо мне ничего дурного. Но моя выдумка оказалась удачной – она помогла. Подействовала в краткие мгновения, между красным и зеленым огнями светофора, на островке безопасности на Вейзелграхт. А вот принцу-изгнаннику я помочь не смог.

В поезде

Душная жара, точно гигантская медуза, обволакивала город.

Мне надо было в Утрехт, и я с трудом дотащился до Центрального вокзала. Ехать всего-то два шага. Поезд был уже подан, и, усевшись в вагон, я смотрел в открытое окно на несчастных, таскавших по жаре тяжелые, громоздкие чемоданы в ежегодной суматохе, называемой отпуском.

У меня с собой был только нелепый зонтик, который говорил больше о моем характере, чем о погоде.

Я сел в вагон первого класса для курящих. Хотя железная дорога редко и с явной неохотой предоставляет такие удобства, но все-таки даже в этом переполненном поезде мне повезло: в вагоне я был сначала совсем один. Только перед самым отправлением вошла супружеская пара и заняла места у другого окна. Вне всякого сомнения, турки. Муж, небольшого роста, с черными усами, несмотря на жару, был в пестрой вязаной спортивной шапочке с помпоном, а жена надела на себя все, что только может надеть женщина. Белый головной платок был завязан под подбородком. Наглухо застегнутая широкая кофта из цветастой материи. Под ней что-то вроде синего передника, сантиметров на десять спускавшегося ниже колен. И вдобавок длинные зеленые шерстяные брюки. И все-таки не создавалось впечатления, что ей жарко. Когда они уселись за откидной столик, поставив себе под ноги большую пластиковую сумку, муж посмотрел на меня доверчивыми глазами и спросил:

– Боош?

– Что? – не понял я.

Тогда он сложил губы трубочкой и произнес:

– Туки… туки… туки… туки… поезд. Туки… туки…Боош?

– Ден-Бос? Да, поезд идет до Ден-Боса.

Муж и жена удовлетворенно переглянулись.

Затем он достал из сумки какую-то иностранную газету, отпечатанную в несколько красок, развернул ее и углубился в чтение. Между тем поезд – туки… туки… туки… – отошел от платформы, и в вагоне повеяло прохладой… Жена безмятежно сидела на своем месте и преданным взглядом смотрела на мужа. А муж поднял указательный палец и начал вслух читать газету, поминутно останавливаясь, как будто читал по слогам. Когда он кончил, жена засмеялась. Муж тоже. Приятная у них была поездка.

Мужчина постелил сложенную газету на столик и, все еще улыбаясь, сказал что-то. Женщина поставила сумку себе на колени и вытащила из нее целую кучу экзотических припасов. А кроме того, бутылку воды и две кружечки.

Едва они разложили все это на столике, как открылась дверь и вошел кондуктор.

Ветеран, поседевший на работе.

У него был вид человека, который еще в шестилетнем возрасте на вопрос: «А кем ты будешь, когда вырастешь?» – всегда отвечал: «Кондуктором» – и, конечно, стал им. Но по всему было заметно, что действительность его разочаровала. Пробив мой билет, он подошел к турку. Тот уже держал билеты наготове. Кондуктор взглянул на них и, коверкая нидерландский язык до такой степени, что даже я с трудом его понял, сказал:

– Это билеты второго класса, а здесь первый, вы должны перейти в другой вагон. – Он махнул рукой и добавил: – Или доплатить разницу.

И пошел дальше. Турок долго с недоумением смотрел на свои билеты, потом опять положил их в карман. Жена тоже смотрела на него из-за своих припасов и ждала, что он скажет.

Муж произнес какую-то длинную фразу, видимо коверкая турецкий язык так же, как кондуктор коверкал нидерландский. Под конец он даже махнул рукой в подражание кондуктору. Очевидно, потому, что кондуктор, разговаривая с ними, глядел поверх их голов, они подняли глаза и тоже долго смотрели в потолок. Но там ничего особенного видно не было. Поэтому они опять принялись за еду, время от времени улыбаясь. Было что-то трогательное в том, что они так довольны друг другом в этом мире, чужом для них и полном странных, непонятных звуков. Трапеза была в самом разгаре, когда кондуктор появился снова. Он посмотрел на эту пару, замедлил шаги, потом сделал некий философский жест в мою сторону и пошел дальше. Дойдя до двери, он обронил:

– Ну и пусть их…

Хорошо все-таки, что он стал кондуктором.

Контакт

Я проснулся внезапно. Не только в спальне, но и на улице за окном темно хоть глаз выколи и невероятно тихо. Стало быть, еще глубокая ночь. Почему же я проснулся? Ответ пришел сразу: я почувствовал невыносимый зуд на спине, между лопатками. Чтобы не беспокоить спящую жену, я осторожно сел и попытался почесаться. Но как ни старался – и сверху через плечо, и снизу, – мне никак не удавалось достать ногтями до зудящего места. Что ж, значит, человек вовсе не совершенное творение, а лишь кое-как сляпанное дрянное изделие ширпотреба? Получается так. Но на это можно резонно возразить, что мы задуманы и живем как существа парные. В первобытную эпоху в такой ситуации муж, вероятно, разбудил бы спящую жену легким ударом Дубинки, чтобы она почесала ему между лопатками. Грехо падение отняло у нас это простое решение вопроса, предусмотренное еще при сотворении мира. Христианство связало нам руки таким расплывчатым понятием, как любовь к ближнему, а феминизм внушил женщине совершенно превратные представления о ее правах. Если бы я сейчас растолкал жену и сказал: «Почеши мне спину», она бы, пожалуй, вскочила и стремглав кинулась под защиту «священного принципа неприкосновенности личности». Поэтому я решил попытаться достать до зачесавшегося места авторучкой, которой зарабатываю свой хлеб насущный, и в темноте стал шарить на столике у кровати. А при этом, конечно же, опрокинул на пол стакан с водой.

– Что ты делаешь? – спросила жена.

– Ничего, – ответил я.

Она тут же уснула опять. Я поднялся с постели, на цыпочках прошел в кухню, возвратился с половой тряпкой и зажег лампочку на ночном столике. Стакан не разбился, но авторучка лежала в луже воды. Я стал на колени и вытер лужу. Оказалось, что ручка хотя и достает до зудящего места, но почесать как следует все-таки не удается. Вроде как щекочешь, и все. Когда я надумал поискать в кухне большую поварскую вилку для мяса с двумя острыми зубьями, мне вдруг вспомнился теплый весенний вечер в Ницце. Мы сидели почти одни на террасе кафе. Только через каждые пять минут или около того вдруг появлялся черный-пречерный сенегалец, продававший с лотка какие-то безделушки. Понимаете, каждый раз это был новый сенегалец, но, кроме одинакового цвета кожи, все они обладали двумя общими признаками: во-первых, необычайно большой рост – два метра для них сущий пустяк, а во-вторых, полная бесполезность их товаров. Ну скажите, что вы станете делать с огромным слоновьим бивнем из пластмассы или с безобразной картиной, в духе примитивизма, однако с явными следами фабричного изготовления? Почти никто ничего и не покупал.

«В тот вечер я купил у одного из таких сенегальцев скребок для почесывания спины, – вспомнил я. – И, если не ошибаюсь, скребок этот лежит в шкафу около кровати».

Я осторожно подошел к шкафу.

Дверь заело, но после сильного рывка она наконец широко распахнулась. Наружу вывалилась целая груда папок с бумагами, которые я уже давным-давно собирался просмотреть.

– Что ты делаешь? – спросила жена.

– Ничего, – ответил я.

Она опять уснула, Я собрал папки с пола. Убирая их в шкаф, я увидел скребок – деревянную палку, на одном конце которой был рожок для обуви, а на другом – маленькая пластмассовая рука с согнутыми пальцами. Сенегалец, у которого я в тот вечер купил эту вещь, был молодой, рослый и, так же как все другие, с виду угрюмый и враждебный. Наверняка и у меня было бы такое же настроение, если бы мне на террасах кафе в Сенегале пришлось целый год продавать местным жителям зубные щетки фирмы Йордан. Скребок для спины стоил сорок франков. Цена, конечно, была названа с запросом, но торговаться я не умею. Я дал ему пятьдесят франков и стал ждать сдачи. Юноша отвернул полу своей красной накидки и начал обшаривать карманы шаровар в поисках мелочи. И якобы не мог найти. Отовсюду он вытаскивал только бумажки, а вот монеты в десять франков не было нигде. При этом он все время оглядывался с безнадежным и вместе с тем презрительным видом. Конечно, все это было чистейшим притворством. Понаблюдав за ним некоторое время, я на самом лучшем своем французском языке сказал, что эти десять франков он может оставить себе. Он сразу же отвернулся от нас. Мы с женой от души посмеялись над его маленьким, но виртуозно разыгранным представлением. Он услышал и обернулся. А на его холодном враждебном лице вдруг появилась широкая теплая улыбка.

Когда я в темноте чесал себе спину, воспоминание об этом заставило меня громко расхохотаться.

– Что ты делаешь? – спросила жена.

– Ничего, – сказал я.

Но на этот раз я сказал неправду. Потому что с удовольствием вспомнил о ниточке человеческого контакта, на миг связавшей меня с юношей, которого нужда выгнала из родного Сенегала и заставила жить среди таинственных бледнолицых.