Текст книги "Несколько бесполезных соображений"

Автор книги: Симон Кармиггелт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Огромная высота

Моросящий дождь загнал меня с раннего утра в пивную.

Это самое заурядное заведение, но хозяин его в утренние часы подает и кофе, правда только постоянным клиентам, из тех, что хотят взбодриться и, сидя в знакомой обстановке, немного повременить с первой порцией спиртного.

Я сел у печки и спросил кофе. Еще никого нет, подумал я.

Но, как выяснилось, ошибся, так как через несколько минут из туалета появился какой-то мужчина, нетвердой походкой прошел по залу и тоже сел возле печки.

– Дайте мне еще рюмочку коньяку, – сказал он и посмотрел на стенные часы, но те уже несколько лет стоят.

– Интересно, который час? – спросил он.

– Одиннадцать, – ответил я.

– Одиннадцать… – повторил он. – А я пью уже третью рюмку. Плохой нынче день.

Он с явным отвращением пригубил рюмку, принесенную хозяином, и сделал глоток так, словно пил азотную кислоту. Было ясно, что пить по утрам он не привык. Люди, которые регулярно пьют за завтраком, выглядят совсем иначе. Это был здоровый, жизнерадостный седой человек, в элегантном, сшитом на заказ костюме; он чувствовал себя не в своей тарелке в этом маленьком кабачке, который посещала довольно-таки сомнительная публика.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросил он.

– Пожалуй, подожду немного… – сказал я. – Еще только одиннадцать часов.

– Ах, для меня это, конечно, тоже слишком рано, – кивнул он. – Впрочем, я пью редко. По праздникам или когда сижу где-нибудь с хорошим другом. А так неделями не прикасаюсь к спиртному. Но сегодня…

Он страдальчески потряс седой головой. – Несуразная штука – жизнь, – сказал он и беспомощно посмотрел на меня. – Только решишь, что худо– бедно в ней разобрался, как вдруг– бац! – все снова переворачивается вверх тормашками. Мне вот шестьдесят один год. Я тридцать лет женат на милой, хорошей женщине. Она подарила мне трех мальчиков, и все трое крепко стоят на ногах. У нас шесть прелестных внуков. У меня отличное собственное дело. Живем мы в прекрасной, комфортабельной квартире на восьмом этаже. Со всеми удобствами. Чудесный вид из окна. Материальных затруднений у нас нет. На здоровье не жалуемся. Вы небось думаете, что мы счастливые люди, а? Он сделал еще глоток.

– Я всегда был энергичен и жизнерадостен и до сих пор такой, – продолжал он. – Я независим: у меня свой бизнес, состою в руководстве различных клубов и обществ. Мне это нравится. И без дела не сижу. Я, конечно, редко бываю по вечерам дома – то собрание, то еще что-нибудь, – но у моей жены есть прекрасный телевизор, она много читает и любит рукодельничать – вышивает и тому подобное. И вообще… после тридцати лет… Ведь все давным-давно обговорено, правда? Так вот и живем. И стоит ли что-нибудь менять?

Он снова тряхнул головой.

– Но жизнь чертовски странная штука. Это только кажется, будто все в ней понятно. Сегодня утром в половине девятого я, как всегда, собрался уходить. И на минуту заглянул в спальню. Жена стояла у открытого окна. Я подошел к ней, тоже посмотрел на улицу и сказал: «Огромная высота, а?» Восьмой этаж все-таки. Она кивнула: «Да. Я вот стою и думаю: один шаг– и никаких проблем». Вот так– бац! Словно обухом по голове. А мне-то всегда казалось, что она вполне довольна жизнью. Тут она вдруг рассмеялась и сказала: «Я пошутила. Иди-ка себе спокойненько в контору». Поцеловала меня в щеку и закрыла окно. Я ушел. Но не в контору, а сюда. И начал пить коньяк. Потому что я ничего не понимаю. После тридцати-то лет совместной жизни. Может быть, вы мне объясните?

– Нет, – ответил я.

Мы помолчали.

Затем он спросил:

– Выпьете со мной рюмочку?

– Не откажусь, – сказал я.

Жаркий день

Когда на Амстелском вокзале я вошел в поезд, там было полно народу и чудовищно душно, однако после долгих поисков мне удалось найти купе, где ехало всего пять пассажиров. На шестом месте лежала шляпа, а рядом сидел старичок, который явно изнывал от жары.

– Здесь свободно? – осведомился я.

Вздохнув, старичок поднялся и переложил шляпу в багажную сетку напротив.

– Спасибо, – поблагодарил я и сел.

– Можно мне попросить вас о небольшой ответной услуге? – спросил старичок.

Ну конечно, – ответил я.

– Видите ли, в Утрехте я выхожу, – пояснил он, – и очень прошу вас, шепните мне в Утрехте: «Не забудьте шляпу». Иначе я непременно ее забуду. Потому и кладу рядом с собой. Чтобы не забыть. А сейчас, когда она лежит наверху…

– О, я с удовольствием выполню вашу просьбу, – сказал я.

– Сколько шляп я перезабывал в поездах, как дома, так и за границей, – не сосчитаешь! – продолжал старичок. – Заметьте: только шляпы. Зонтик я еще никогда нигде не оставлял. И перчатки, которые частенько забывают, я не терял ни разу. Да, только шляпы. Как-то зимой я ездил в Маастрихт. И, знаете ли, опять опростоволосился. А поскольку погода была ветреная, пришлось в Маастрихте купить новую шляпу. Так я и ее забыл в поезде, возвращаясь в Амстердам.

– Это ведь накладно и в материальном отношении, – заметил я.

– Эх, сударь, не в деньгах дело, – ответил он, – денег-то у меня хватает. Но это меня раздражает. Как бы вам лучше объяснить… Я тут подсчитал на досуге. Как вы думаете, сколько шляп я забыл? Двадцать четыре. Это же черт знает что.

Я сочувственно кивнул.

Он умолк.

Я перевел взгляд на шляпу.

…Мне было очень жарко, и это не удивительно, так как я шел по душному Риму в зимнем пальто и в огромном сомбреро, какие носят герои ковбойских фильмов. Пот ручьями струился по моему телу. Но я все же не снимал пальто, из опасения, что внезапно подует порывистый ветер, как тогда в Маастрихте. Тут ко мне подошел какой-то мужчина и насмешливо сказал:

– Что за нелепая шляпа у вас на голове.

Он произнес это по-итальянски, но я понял. И ответил ему:

– Так велел старик, который едет поездом в Утрехт. Я ему обещал.

Итальянец стал передо мной на колени.

– Простите меня, простите за то, что я это сказал! – умолял он, заливаясь слезами.

– Не надо расстраиваться, – сказал я, тоже растроган но. Но он продолжал плакать и кричать:

– Обещание старцу свято. Я негодяй!

Я положил руку на его мокрую от пота голову и проговорил:

– А вы, оказывается, неплохой человек.

Вдруг итальянец вскочил на ноги и закричал на чистом нидерландском языке:

– Кофе, свежий кофе, кофе, свежий кофе!..

От неожиданности я проснулся.

Поезд стоял в Дриберген-Зейсте, где мальчишки с восторженностью идеалистов всегда наперебой предлагают кофе. Место рядом со мной было пусто. Шляпа лежала в сетке. Двадцать пятая. Серебряный юбилей. Я негодяй подумал я. Но на мои глаза слезы не навернулись.

Господин Флапман

Недавние дожди совершенно испортили нам уикенд в уютной сельской гостинице, где мы были единственными постояльцами. Уже в субботу утром, когда я проснулся и посмотрел в окно, то сразу понял, что из запланированных прогулок решительно ничего не выйдет. После довольно настоятельных просьб по внутреннему телефону хозяин принес нам наверх завтрак, которого вполне хватило бы для полудюжины голодных тяжеловесов. Слушая неумолчное шуршание дождя, которое убедительно доказывало, что – единственным уютным местечком сегодня является кровать, мы перекусили и углубились в книги, которые читали уже раз десять. Именно потому я их и взял. Во время отпуска я не рискую.

Было уже час дня, когда моя жена решила, что я должен прогуляться, так как «нельзя же в конце концов целый день валяться в кровати». Требование, конечно, ничем не обоснованное, однако я нехотя, со вздохом согласился. Минут через пятнадцать я спустился в гостиничное кафе, чтобы узнать, как утренние газеты расправились с событиями в мире. Войдя туда, я увидел старика, который расставлял по столикам шашечные доски. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал:

– Клуб проводит здесь соревнования. Сегодня. И завтра.

Так как дождь лил по-прежнему, я робко спросил, нельзя ли мне все же почитать в уголочке газету. Взгляд старика некоторое время блуждал словно в трансе. Потом он сказал:

– Ну хорошо… садитесь вон там. Без этого столика я как-нибудь обойдусь. Но вы, конечно, должны сидеть тихо и не отвлекать игроков.

Я заверил его, что у меня и в мыслях нет мешать шашистам сосредоточенно сражаться, что на такое кощунство я просто не способен, и сел в уголке. Вскоре зал начал наполняться женщинами и мужчинами, которые посматривали на меня слегка недоуменно, но вслух против моего присутствия не возражали. В два часа все уселись за доски, и старик провозгласил:

– Дамы и господа. Сердечно приветствую вас на нашем ежегодном состязании. Однако, прежде чем начать игру, хочу напомнить, что в декабре смерть вырвала из наш рядов уважаемого коллегу, господина Флапмана. Прошу почтить его память вставанием.

Все поднялись, и наступила гробовая тишина. Я раздумывал: надо ли мне тоже вставать? Я ведь в жизни не видел этого Флапмана. Можно ли вообще чтить кого-то совершенно тебе неизвестного? Едва ли. Тем не менее у меня было впечатление, что все эти люди смотрят на меня враждебно: точь-в-точь как в детстве, когда мы демонстративно сидели во время исполнения гимна, потому что мой отец имел политические возражения против его текста.

– Благодарю вас, – произнес председатель.

После этого они начали увлеченно играть в шашки без Флапмана.

Поскольку на следующий день никаких изменений в погоде не произошло, утро мы провели таким же образом. В половине второго я с книгой под мышкой спустился по лестнице. Старик опять расставлял шашечные доски, но мой столик не занимал. Мало-помалу начали собираться насквозь промокшие игроки, но это были совсем другие люди, не те, что накануне.

– Да, это не те игроки, – объяснил мне хозяин. Здесь вторая половина клуба. Он, видите ли, очень много многочисленный.

Когда все заняли свои места, как и вчера, председатель произнес приветственное слово. И опять я услышал:

– Однако, прежде чем начать игру, хочу напомнить, что в декабре смерть вырвала из наших рядов уважаемого коллегу, господина Флапмана. Прошу почтить его память вставанием.

Снова поднялся весь зал, и наступила гробовая тишина.

Но на этот раз встал и я.

Где уж одиночке тягаться с коллективом!

А кроме того… быть может, Флапман был не только блистательным шашистом, но еще и добрым, славным парнем.

Из сборника «Моя мама была права» (1969)

Олух

Проснулся он от нестерпимой жажды. На будильнике уже половина восьмого. Он встал с постели, подошел к раковине и залпом выпил два стакана воды. Полегчало. Он перевел дух и с отвращением глянул в зеркало.

«Опять нализался, – язвительно упрекнул он себя. – Ведь шел с самыми благими намерениями, помнишь? Клялся выпить самую малость на вчерашнем празднике заводского персонала. Там все рубахи-парни, но друг за другом смотрят в оба. Так что перебирать не стоит. А ты опять здорово накачался».

Он налил еще стакан. С такого похмелья лучше бы выпить пива. Но ведь изо рта и без того уже так разит перегаром, что страшно появиться в своем отделе заработной платы. Он глотал воду и вспоминал праздничный вечер. Туманные воспоминания. Когда же он ушел? В два часа? Домой его привез Янсма, который на таких вечерах пьет только фруктовый сок. Хитрая бестия. Дома напивается до чертиков, а под критическим взором начальства держится молодцом. Это…

Его лицо в зеркале вдруг перекосилось, как от физической боли.

– Черт побери! – проворчал он.

В его затуманенном мозгу отчетливо всплыла ужасная картина. Он увидел себя в зале, возле бара, рядом со своим начальником, господином Фосом, и явственно услышал, как громко сказал этому типу: «Фос, ты самый большой дурак этом дурацком заводе. Вот что я давно хотел тебе сказать». Поблизости стояла секретарша господина Фоса юфрау Франссен. Он заключил ее в объятия, крепко поцеловал в пухлые губки, сказал: «Давно хотел сделать это». И бодро удалился пьяной походкой.

Он присел на край постели.

«Олух, – обругал он себя. – Только этого не хватало. Молодчик и так тебя не выносит. К тому же всем на заводе известно, что он спит с этой девицей. Хорошенькое дело. Теперь он станет носить тебя на руках. Впереди ждет блестящее будущее».

В автобусе по пути на работу он решил не притворяться, что ничего якобы не произошло. Нет, надо смиренно принести извинения Фосу. И юфрау Франссен. Деваться некуда. Конечно, мерзко, но не терять же из-за этого хорошее место.

– Доброе утро! – воскликнул он, с веселым видом входя в отдел. Ответили ему весьма сдержанно. Он сел за свой стол напротив Янсмы, благоухающего одеколоном, свеженького, как утренняя роса.

Фос в своем застекленном углу читал какую-то бумагу – в одиночестве.

«Сейчас извинюсь, и дело с концом», – решился оскорбитель.

Подошел к стеклянной двери и постучал.

– Да?

Остановившись у стола начальника, он сказал:

– Господин Фос, я искренне сожалею.

– О чем?

Вопрос прозвучал крайне враждебно.

– Ах, вчера вечером я слишком много выпил, – продолжал бедняга, обливаясь потом. – Я, конечно, абсолют но не соображал, когда сказал, что вы самый большой дурак на этом заводе, и поступил бестактно, поцеловав юфрау Франссен. Ужасно бестактно. Я приношу свои извинения.

Фос сидел полуоткинувшись в кресле и смотрел на него леденящим взглядом. Затем монотонно произнес:

– Странно и удивительно. Вчера вечером вы не сказал мне ни слова. Правда, иногда сонно и сердито посматривали на меня. А юфрау Франссен вообще не была на праздник Она уже два дня гриппует.

– Но… – заикнулся было наш герой.

– Я полагаю, вам это приснилось, – сказал Фос. – А за сны извиняться не принято. Впрочем, мне было любопытно узнать, что вам снится. Вот так-то. А теперь приступайте к работе.

Служащий пошел к своему столу. «Олух», – думал он в отчаянии.

Из сборника «Потом будет слишком поздно» (1970)

В дюны

В поезде на Алкмар все шло еще нормально. Он, грузный мужчина среднего роста, сидел рядом со своей женой Фи, которая без умолку тараторила. Не слушая ее, он все равно схватывал, о чем речь, ведь за тридцать два года супружеской жизни у него развилось что-то вроде третьего уха. Размышляя о смерти, которая теперь, когда ему пятьдесят восемь, казалась уже не за горами, он слышал, как Фи говорила, что он умно поступил, взяв сегодня отгул на работе, что у него усталый вид, что дюны и море пойдут ему на пользу и что в корзиночке с провизией, стоящей у нее на коленях, его ждет сюрприз – любимый домашний сдобный пирог, и, хотя его голова еще была забита мыслями о смерти, он успел как раз вовремя воскликнуть: «Вот здорово!»

Да, в поезде все шло нормально. Но по дороге к дюнам автобус проехал мимо рекламного щита фирмы, где он работал, и тут началось. Он вспомнил хозяина, господина Де Фриса. Господина Де Фриса-младшего, преемника своего папаши. Его он ненавидел больше всех на свете. Ему слышался сорванный в студенческие годы голос, каким этот сопляк отчитывал его на общем собрании персонала: «Господин Ван Дален, я готов стерпеть тот факт, что сообразительность у вас ограниченная, но даже при ваших умственных способностях можно было понять, что это весьма глупый план». Вот каких слов наговорил. При всех. Он вздрогнул. «Тебе холодно?» – забеспокоилась Фи рядом с ним в автобусе. «Нет, как раз очень приятная свежесть, легкий ветерок», – ответил он.

Гуляя в дюнах он стал думать о том, как было бы замечательно убить Де Фриса. Сон наяву, да какой прекрасный.

Просто войти в кабинет и застрелить его прямо за письменным столом. Достать револьвер труда не составит. Сперва постучать. Еще раз услышать его противный голос: «Да, войдите». И сразу: паф! И пока тот еще жив, успеть сказать ему: «Грязный мерзавец».

– Как здесь хорошо, – сказала Фи.

– Да, тишина. Мигом восстановит силы, – отозвался он.

– А вид у тебя все же усталый, – огорчилась она. – Давай отдохнем немного. Вот чудесная полянка. На-ка, возьми кусочек пирога. Только осторожно, я чуточку переложила масла. Но очень вкусно.

– Прекрасно! – воскликнул он и начал есть.

Нет, револьвер не подходит. Слишком быстро кончатся его страдания. Надо придумать другой способ. Просто войти в кабинет, схватить его за грязные волосы, стащить со стула, прижать к стене, а потом медленно, очень медленно! перерезать ему бритвой горло. Вот тогда он увидит смертельный страх в его наглых глазах и почувствует на своих руках его поганую теплую кровь.

– Ну что ты делаешь? Вытираешь ладони о новые брюки, – сказала Фи. – Я же предупредила, в пироге многовато масла. Чудак. Вытри носовым платком. Я положила тебе утром чистый.

– Извини, – сказал он. – Я задумался.

Он вынул из кармана платок, решив больше не думать об убийстве. И действительно больше не думал. Они оба наслаждались дюнами. Любовались морем, у которого все; было в порядке. Оно делало свое дело – штормило и успокаивалось, как и положено морю.

Да, отдых выдался на славу. Но на обратном пути в Алкмар автобус снова проехал мимо злополучного щита. И он снова подумал о завтрашнем дне. О работе. И о господине Де Фрисе-младшем.

– Чудесно, – сказала Фи. – Такое чувство, будто я отдыхала целую неделю.

Он кивнул. И вдруг сообразил, как лучше всего убить хозяина. Он хитростью проникнет в дом Де Фриса. Изобьет его. Свяжет по рукам и ногам. Веревку захватит с собой. А крепко связанного положит в ванну и медленно наполнит ее водой. Когда вода дойдет до краев, он прижмет Де Фриса ко дну и не спеша утопит. Сперва пристально поглядит в его растерянные глаза, потом – на синеющее лицо и высунутый язык. Да, вот это способ. Он улыбнулся.

– Вот видишь, – обрадовалась Фи. – Этот день пошел тебе на пользу. Ты снова выглядишь бодрым и веселым.

Он кивнул и посмотрел на доброе круглое лицо жены. Он чувствовал к ней глубокую, нежную любовь и почти растрогался. Сердце вдруг сжалось от ужаса при мысли о том, что она может умереть раньше его.

Из сборника «Жизнь продолжается» (1971)

За городом

I

Однажды утром я прогуливался от деревни Де-Стеех к Эйсселу, который образует там причудливую излучину.

Шел я, как обычно, мимо дома, в котором живет старик.

Он уже много лет на пенсии, но скучать ему некогда, так как он держит голубей и кур, а в остальное время работает на огороде.

Вот и сегодня он был там.

У нас уже вошло в привычку сначала поздороваться, а затем обменяться мнениями о погоде.

– Немного парит, – сказал старик.

– Да, но, к счастью, сухо, – отозвался я.

Опершись о лопату, он продолжал:

– Дорога-то бойко строится.

Я тоже это заметил.

Песчаная насыпь на другом берегу Эйссела стала много выше, чем два месяца назад. Людей, которые выполняют эту титаническую работу, называют дорожниками. Но строительство имеет и минусы, так как дорожники совершенно испортили прекрасный вид, который в свое время воспел Куперус,[52]52
  Куперус, Луи (1863–1923) – нидерландский прозаик


[Закрыть] а Несцио[53]53
  Несцио (настоящее имя Грёнло, Хендрик Фредерик, 1882 – 1961) – нидерландский писатель


[Закрыть] был радостно удивлен и даже несколько взволнован, найдя его после войны нетронутым.

– Жаль, а? – сказал старик.

– Да, тут было красиво, – ответил я.

– Я родился здесь, – продолжал он. – Но знаете, что самое смешное?

Я не знал.

– Человек привыкает к родным местам, гм, с детских лет, вот в чем дело-то, – произнес он, тщательно подбирая слова. – Они еще думать не думали об этой дороге, а я уже сиживал здесь летними вечерами с женой, вон на той скамейке. И мы смотрели через реку, через луга на другой берег. В ясную погоду видно было далеко-далеко. Там и сям зеленели ивовые поросли. Несколько ферм вдали. А еще дальше – трубы кирпичного завода.

Его взгляд принял мечтательное выражение.

– Красиво было во всякое время года. Залюбуешься: то крестьяне сено косят. То коров доят. Лошади пасутся. А в паводки луга затопляло. Тоже красивое зрелище, хотя и на другой лад. Но…

Старик на мгновение умолк. Потом сказал:

– Но мы тогда не знали, что это частица нашей радости. Так было всегда, долгие годы. С этим росли. Это разумелось само собой. И только теперь вдруг начинаешь понимать, что у тебя отняли. Когда все исчезло. Задним числом все старики в нашей деревне это поняли. И хоть немного, а сожалеют. Потому как что-то в жизни потеряли. Что-то дорогое, отрадное для глаз. Теперь у них вместо этого телевизоры.

Он простодушно взглянул на меня и спросил:

– Зачем же люди такое делают? Разрушают все прекрасное. Эта дорога, конечно, необходима для автомобилей. Я понимаю. Но деревня-то осталась без души. Раньше люди со всех концов ехали к нам полюбоваться здешним видом. А теперь уж это невозможно.

Желая его ободрить, я сказал:

– Но леса, слава богу, пока целы. Туда дорожников не пустят.

Старик указал на дорогу и произнес:

– Менеер, раз они посмели сделать это, то и до лесов доберутся. – И с печальной улыбкой добавил: – Нет, хорошо хоть, большая часть моей жизни уже позади.

II

Когда дождь прекратился, мы все-таки пошли в лес. Было немножко скользко, но веяло свежестью. На перекрестке тропинок мы нашли скамейку и немножко передохнули, не нарушая тишины разговорами. Затем пошли дальше. На обратном пути, добрый час спустя, мы снова очутились на том же месте. И многое здесь переменилось. Земля перед скамейкой была усеяна всяким мусором, который отнюдь не следует оставлять в благодарность за приятный отдых. Но неизвестные все же именно так и сделали. Мы снова сели на скамейку, и я сказал:

– За минувший час здесь побывала супружеская чета с невероятным количеством детей. Посмотри-ка на все эти отпечатки обуви на земле. По меньшей мере пять различных размеров. Тут вот сандалии мамаши, а там папины следы. Сорок третий размер. Крепкий и очень высокий парень.

– У них есть грудной ребенок, – заметила жена. – Вон валяется крышка от баночки с кефиром, а если заглянешь под скамейку, то увидишь грязные бумажные пеленки.

– Верно, – кивнул я. – В семье наверняка есть еще два мальчика, лет по десяти. Рядом с тем вон деревом они пробовали построить шалаш. А шалаши строят только мальчишки. Городские, конечно. Деревенские дети в лес ходят редко, точнее, почти никогда, потому что он у них всегда под боком. А их родители тем более. Им не дано понять, что мы здесь ищем.

– У этих детей плохие зубы, – уверенно заключила жена.

– Доказательства?

– Ну посмотри, что тут валяется на земле. Сплошные обертки от сладостей. За какой-то час они уничтожили неимоверное количество конфет, а ведь от них портятся зубки.

Я кивнул.

– У них есть телевизор, – сказал я.

– Из чего ты это заключил?

– Все сладости, от которых тут валяются обертки, разрекламированы по телевизору. Вон о тех конфетах говорилось, что они мгновенно восстанавливают силы, а об этих, что они не портят аппетит. А о содержимом вот этой ярко-желтой бумажки, на которой нарисованы орехи, говорилось, что вкусная сахарная начинка облита высококачественным шоколадом. Правильно? Короче говоря, компания, которая тут побывала, начинает вырисовываться. Это непомерно большая, бессовестно одураченная телевизионной рекламой, но тем не менее счастливая городская семья.

– Откуда ты знаешь? – спросила жена.

– А посмотри-ка на ту желтую коробочку на тропинке, – сказал я. – Она из-под фотопленки. Рядом с коробочкой отпечатались папины следы – обувь сорок третьего размера. Значит, он фотографировал. А это неоспоримо доказывает, что он вместе с семьей наслаждался денечком на лоне природы. Если б он думал: «Пропади пропадом эти чертовы каникулы, с ума можно сойти от ребячьего крика, сидеть бы мне лучше где-нибудь спокойненько одному и попивать пиво», у него бы не возникло ни малейшего желания увековечить пейзаж вокруг этой скамейки. Нет, он наслаждался и старательно наклеит карточки в альбом как приятное воспоминание о прекрасном дне. Хороший семьянин. К тому же добряк.

– А это почему?

– Два окурка с фильтром возле моего ботинка – наши. Мы оставили их тут час назад. А вон там лежит его окурок. Он курит дешевый табак-шек. Значит, он щедро кормит семью сладостями, а сам их не ест. Шек-то – штука очень крепкая. Люди, которые его курят, не любят сладкого, они предпочитают горох со шкварками и запивают его свежим пивом. Это я знаю по опыту.

Мы пошли дальше, а перед глазами у нас так и стояла вся эта компания. Папа, мама, детишки. Счастливая семья, хоть и с плохими зубами. Но нельзя же иметь все сразу.

III

Как-то раз я прогуливался вдоль реки за деревней. Погода стояла прекрасная, немного парило. Над заречными лугами висела легкая дымка, сквозь которую деревья вдали у горизонта казались нежно-голубыми. «А не выкурить ли мне сигарету? – подумал я. – Последний раз я курил целый час назад. Так что могу себе позволить».

Я достал из кармана пачку, но выронил ее из рук. А когда наклонился за нею, увидел на земле какой-то маленький белый квадратик. Я поднял его и перевернул.

Это оказалась паспортная фотография девушки. Черты лица у нее были, что называется, правильные. Но она не выглядела красивой, скорее производила жутковатое впечатление. Не чувствовалось в ней ни капли беззащитности. Губы крепко сжаты, большие глаза смотрят очень решительно. Дочь крестьянина, стоит перед объективом, скрестив руки на животе. Во всем ее облике угадывалась твердокаменная убежденность, что она обязательно найдет его – слабохарактерного паренька, которому никогда от нее не уйти. Ведь способность руководить, причем твердой рукой, была отчетливо написана на ее лице. Уже сейчас можно было себе представить, как она будет выглядеть лет через тридцать: немного постареет, но в остальном едва ли изменится.

Я достал бумажник, где хранил разные бумаги с пометками, и сунул фотографию в отделение для марок. Девица смотрела с фото так, будто не одобряла моих действий. Закурив, я снова спрятал бумажник в карман. Хранить находки, которые мне совершенно не нужны, – моя слабость. Что ж, пусть тот, кто без греха, первым бросит камень. А я подберу.

Шагая дальше, я подумал: «А правильно ли будет носить эту фотографию при себе?» Вдруг меня завтра убьют. Возможно это? Возможно.

Вот ведь недавно в газете писали, что один молодой человек был убит наемным убийцей, а подрядила этого убийцу собственная жена убитого. Нужную сумму она скопила с трудом. Эта деталь заставила меня усомниться в ходячем мнении, что бережливость – это добродетель. Не исключено, что кто-нибудь в Нидерландах уже не первый копит деньги, чтобы убрать меня руками наемного специалиста, поскольку не знает другого способа положить конец моему писательству, которое стоит ему поперек горла. И вот, скажем, вчера у него скопилось десять тысяч гульденов, а завтра тут, где я сейчас прогуливаюсь, найдут мой труп.

Что за этим последует?

Отечественный Мегрэ прибудет вовремя.

Сначала он ознакомится с заключениями экспертов. Увидит следы борьбы. В моей правой руке, сжатой в кулак, окажется пуговица. В желудке обнаружат вареное яйцо, бутерброд, апельсиновый сок. Затем ему передадут все, что найдено в моих карманах. В том числе бумажник с записками. От них ему, конечно, проку не будет. К примеру, он прочитает: «Черепица, голуби, американец». Для меня это понятно. А для него нет.

Затем он наткнется на фотографию девушки. Моя жена ее не знает. Он начнет розыски, успешно завершит их и спросит девушку, знает ли она меня. Она ответит: «Нет».

«Но это ваша фотография? Как она попала в бумажник убитого?» – скажет он.

Даже ее это выбьет из колеи. Она начнет заикаться. Тем временем полиция обыщет дом ее жениха – тощего парня с безвольным подбородком, которого в день убийства видели поблизости от места преступления, потому что он тут «по обыкновению гулял». В доме у него найдут твидовое пальто за семьдесят восемь гульденов пятьдесят центов, а таких пальто в стране, по самым грубым подсчетам, около двухсот тысяч. На этом пальто отсутствует именно такая пуговица, какую обнаружили в моем хладном кулаке. И все – его песенка спета. Дадут ему не шестнадцать, а все двадцать лет тюрьмы, так как я – персона высокопоставленная, а в таких случаях всегда накидывают четыре года.

Я достал из кармана бумажник и бросил фотографию в траву. Пусть лучше ее поднимет кто-нибудь другой и носит при себе. Жениху за это скостят четыре года.