Текст книги "Закаленные крылья"

Автор книги: Симеон Симеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Я уверен, что вы представляете себе, какие дьявольские трудности вас ожидают, но убежден, что не найдется ни одного летчика, техника или политработника, который отступил бы. Как говорится, зубами будем вгрызаться, но выполним задачу, поставленную партией. Наступает решительный момент в развитии авиации. Нам приказано за короткий период провести переподготовку летного состава и перевооружение наших военно-воздушных сил. Мы должны это делать без устали, преодолевая любые трудности. Самое важное – нужно ясно отдавать себе отчет в том, что совершается историческое дело. От себя добавлю: небо есть небо, и оно может жестоко нам отомстить, если здесь, на земле, мы будем готовиться недостаточно тщательно. Работа предстоит огромная. А теперь слушайте приказ министра народной обороны: «Командиром части назначаю майора Величкова, а командирами авиаподразделений – поручика Симеона Симеонова и поручика Стефана Ангелова…»

Услышав это, я вдруг почувствовал, что у меня подкашиваются ноги. Мне и в голову не приходило, что на меня будет возложена такая ответственность, тем более что мне пока не доводилось летать на реактивном самолете. Стефану будет, во всяком случае, куда легче! Потом я услышал, что вновь назначенных командиров вызывают в штаб, и почти обрадовался тому, что смогу вовремя возразить и, может быть, мою просьбу удовлетворят.

Меня догнал Стефан, тоже взволнованный и немного испуганный. [69]

– Чувствую, что не способен командовать подразделением, – признался он. – Да какой у меня опыт, чтобы стать командиром? Как ты думаешь, есть ли смысл спорить?

– Тебе – нет. Ты летал на реактивном самолете, и потому тебе труднее будет отговориться. А мне легче. Надеюсь…

– Черт побери, и кто это придумал такое? – махнул рукой Стефан, и мы оба вошли в кабинет, где нас ждали генерал и майор Величков.

– Ну, товарищи, поздравляю! – широко улыбаясь, генерал Захариев направился к нам. – Вот вас трое, и мы возлагаем на вас надежду.

Благосклонность командующего меня ободрила, и я решил сразу же начать:

– Товарищ генерал, я все понимаю, только дело в том, что я вовсе не чувствую себя подготовленным к решению этой ответственной задачи. Прошу меня освободить.

– Наверное, и ваш товарищ попросит, чтобы мы его освободили? – все так же тепло продолжал генерал.

– Так точно, – вытянулся Стефан. – И я тоже прошу.

– Значит, вы оба договорились создать оппозицию командованию? Это нехорошо, совсем нехорошо, – повернулся он ко мне. – Разве вы забыли, как приезжали ко мне в Софию в общем-то с теми же вопросами, которые сейчас мы уже начали решать? Получается, что вы отказываетесь от своих же слов! Да, тогда вы проявили себя более нетерпеливыми, чем я. Требовали немедленно убрать всех старых офицеров. В тот раз я вам возразил, сказал, что это преждевременно, а сейчас, когда мы, по существу, решаем именно этот вопрос, вы увиливаете от ответственности. Так что же, неужели мы должны отдать царским офицерам на откуп полки реактивной авиации? В самом деле, вас не поймешь.

– Виноват, товарищ генерал, – покраснев, поспешил извиниться я.

Я был ошеломлен тем, что командующий не только меня не забыл, но и помнил, по какому поводу я встречался с ним. Сейчас он счел возможным возвратить мне «долг». Я искренне раскаивался в своем неблагоразумии и, чтобы загладить вину, пробормотал: [70]

– Мы справимся. И в самом деле, не так страшен черт, как его малюют.

– Я знал, что наш разговор закончится именно так. А сейчас я вам признаюсь: ваше отношение к делу мне нравится. Не люблю людей, которые безрассудно берутся за все. От безрассудства до авантюры – один шаг, а человек должен думать своей головой, если не хочет ее потерять. Верю, что сделанный нами выбор вереи. Займитесь, товарищи, работой, звоните мне, если понадобится. Меньше будем спать, зато создадим боеспособную авиацию и станем достойными защитниками болгарского неба.

Командующий уехал, а мы, трое командиров, в тот же день занялись подготовкой программы обучения. Внешне мы делали вид, будто абсолютно спокойны, будто нам ясно, с чего начинать и как надо браться за новую работу, но сами остро переживали свою неподготовленность. А пока суд да дело, «летали» на реактивных самолетах в учебных классах. Мы стояли на пороге чего-то нового, неожиданно представшего перед летчиками. И нужно было как можно скорее подготовить себя, чтобы овладеть новой техникой.

2

В бурный водоворот жизни, шлифовавший и сглаживавший характеры летчиков так же, как вода шлифует камни, как-то очень быстро вошел подполковник Елдышев. Он прибыл к нам вместе с другими советскими офицерами. Явно поспешив с оценкой этого человека, мы решили, что в нем нет ничего необычного, что он такой же, как все другие советские летчики. А получилось совсем не так. С первой же недели Елдышев выделялся среди своих коллег широтой профессиональных знаний и общей культурой, а также сдержанностью и смелостью. Он как-то естественно и непринужденно сблизился с нами, щедро отдавал себя людям. Все мы стремились бывать как можно чаще в его компании, слушать его рассказы и дружить с ним. Лишь к одному мы никак не могли привыкнуть: обращаться к нему со словами «товарищ Елдышев». Это звучало слишком официально. Хотелось найти что-то более теплое, соответствующее [71] русским традициям, и нам с трудом удалось приучить себя звать его Иваном Алексеевичем.

В Елдышеве необыкновенно сочетались поэт, летчик, командир и инструктор. Всегда аккуратный, он приводил в смущение тех, кто иногда пренебрегал своим внешним видом. Его взгляд, всегда согретый теплотой и нежностью, отличался способностью быстро и безошибочно находить наиболее одаренных и восприимчивых. Но больше всего Елдышеву нравились офицеры, подававшие другим личный пример. С простодушным снисхождением относился он к пустословам и хвастунам. Когда же появлялась необходимость преподать урок и тем и другим, он становился неистощимым на эпизоды и анекдоты и с их помощью или награждал достойных, или высмеивал нерадивых.

Закипела лихорадочная работа и в учебных кабинетах, и на аэродроме. Полеты на «яках» доставляли и удовольствие, и огорчения. Взыскательный взгляд Елдышева не упускал даже самой ничтожной оплошности, и именно тогда, когда летчик думал, что будет удостоен похвалы, Елдышев выражал недовольство. Сначала кое-кто хмурился, был готов назвать инструктора педантом, а Елдышев, словно бы угадывая чужие мысли, по-своему наказывал виновника. Он подзывал к себе летчика и приглашал его сесть в свой самолет, хотя уже летал в тот день и порядком устал. И оба снова поднимались в воздух.

А потом, уже на земле, спрашивал:

– Поняли, в чем ваша ошибка?

Елдышев был неумолим и свою придирчивость объяснял просто и понятно:

– Эх, ребята, лучше сейчас поработать до седьмого пота, чем завтра, пилотируя реактивный самолет, врезаться в землю.

Многое, о чем мы узнавали от него, казалось и новым, и необычным. Но больше всего и наиболее подробно инструктор говорил об умении вести обзор, представлявшем, с его точки зрения, целую науку. Альфа и омега для летчика – способность в воздухе видеть вблизи и вдали, уметь, подобно локатору, охватывать взором все пространство. Теоретически это ясно понимали все, но на практике это давалось трудно. Не у всех оказались достаточная реакция и способность, как фотоаппарат, [72] запечатлевать в памяти все сразу. И именно поэтому Елдышев оказался незаменимым педагогом. Свою точку зрения по поводу того, что летчик прежде всего должен научиться обозревать землю, он отстаивал твердо и последовательно. Однажды он организовал поход курсантов в театр и во время антракта увидел в фойе большую группу своих учеников. Те наперебой говорили о пьесе и игре артистов. Елдышев прошел мимо них, а они и не подумали его приветствовать. Он был озабочен: они поступили так из гордости или в самом деле его не заметили? Решил проверить, прошел вторично мимо них – тот же результат. А в третий раз он сам подошел к ним и спросил: «Вы что же, меня замечать не хотите?» Сконфуженные курсанты признались, что действительно его не заметили. Тогда Елдышев твердо заявил: «Нужно быть внимательнее. Иначе из вас летчиков не получится». И он рассказал, что в десятках, сотнях случаев в годы Отечественной войны погибали те, кто не овладел искусством вести обзор. Тот, кто первым обнаружит самолет противника, выигрывает, а опоздавший проигрывает.

Горький опыт воспитывает лучше всего. Произошло и на аэродроме в М. несколько эпизодов, убедивших даже тех, кто больше других упорствовал в том, что Елдышев был неправ. Случилось как-то, что одновременно два самолета выруливали на взлетную полосу. Второй из них догнал шедший впереди самолет и винтом едва не разрубил его. Мертвенно бледные, словно их вели на казнь, виновники аварии высунулись из своих кабин. Прибежали и мы с Елдышевым.

– Эх, ребята! Очень плохо у вас обстоит дело с обзором. Вы обязаны на земле и иголку увидеть, а тут самолет не заметили!

Летчики покраснели, на их лицах проступил холодный пот; они предпочли бы отправиться на гауптвахту, вместо того чтобы выслушивать подобное. Елдышев не сердился, он знал цену своей педагогики и твердо верил в то, что даже самые неподдающиеся могут исправиться. Он не пришел в отчаяние и тогда, когда во время очередной проверки осрамились почти все летчики. На аэродром собирался совершить посадку самолет Як-17, но у него отказали тормоза, и он исчез в кукурузном поле за аэродромом. Однако приземления машины никто не заметил. [73] Руководитель полетов долго искал самолет по радио. Искали его, искали, да так и не смогли найти. И вдруг из кукурузы вышел сам летчик-инструктор капитан Станков. Пилот объяснил, что машину пришлось оставить в двух километрах от аэродрома в районе реки и самому возвращаться пешком. Было и смешно, и неловко: мы снова вынуждены были краснеть.

Наступило время первого полета на реактивном самолете. Як-23 стоял на взлетной полосе, а личный состав нашей части ждал начала полетов. Первым готовился подняться в воздух командир. Вот в специальном костюме появился он вместе с Елдышевым и несколькими другими офицерами. Нас всех охватило волнение. Мы будто считали шаги командира и по его походке пытались судить о том, владеет ли он собой, сумеет ли успешно взлететь и приземлиться. Прежде чем войти в кабину, майор Величков поднял в знак приветствия руку. Всем стало ясно, что он держится молодцом. Офицеры ответили ему приветствием: «Счастливого пути!» Раздался грохот, машина затряслась, сильная струя воздуха обдала наши лица. В кабине виден был пилот, сосредоточенный и поглощенный работой. Все мы буквально умирали от любопытства и нетерпения. На протяжении нескольких месяцев мы изучали «анатомию» самолета, знали все его качества, а также и то, какое участие примет любая его деталь в обеспечении головокружительной скорости. И все-таки интереснее было на практике наблюдать за самолетом, видеть, как человек овладевает им и подчиняет своей воле его сложные механизмы, как человек и машина сливаются в единое целое.

Самолет на бешеной скорости промчался по взлетной полосе, да так, что показалось, словно весь аэродром трясет как в лихорадке. И все-таки эта скорость еще не изумляла. Фантастическая скорость появилась тогда, когда машина оторвалась от земли. Будто зазвенела натянутая исполином тетива лука. Наблюдатели затаили дыхание. Всем показалось, что мимо них со свистом пронеслась металлическая стрела. Самолет, от алюминиевого тела которого отразились лучи солнца, походил на молнию. Но эта «молния», вместо того чтобы взлететь к небу, пронеслась низко над полем и неожиданно стала терять высоту. Все затаили дыхание. Что случилось? Неужели майор Величков потерял управление? Все закончилось [74] в считанные минуты. Самолет приземлился на рисовом поле, и туда на газике устремились мы с Елдышевым и Ангеловым.

Лицо Елдышева, обычно непроницаемое, на этот раз казалось бледным. Крупные капли пота покрывали его.

– Все пошло насмарку! – горько произнес он. – Происшествие в первом же полете! Плохое предзнаменование!

– Иван Алексеевич, – попытался утешить его Стефан, – майор Величков – отличный летчик. Я просто не верю, чтобы он сплоховал.

– Разве важно, хороший он летчик или плохой? – откликнулся Елдышев. – Важно, что он напугал своих товарищей. Теперь все будут бояться летать на новых самолетах.

Мы ничего не могли ему возразить. Газик убавил скорость, водитель хотел найти дорогу получше. Елдышев, подавленный случившимся, молчал. Он был уверен, что Величков разбился, и не спускал глаз с того места, где, как ему казалось, упал самолет. Разумеется, туда же сбежались и крестьяне из ближайшего села, они звали кого-то, кричали.

– Останови! – сказал вдруг Елдышев шоферу.

Мы недоумевали, почему он так поступает. Но он выпрямился в машине, вынул носовой платок и вытер лицо.

– Не видите разве, Величков жив?

– Жив? – вскочили мы со Стефаном.

– Эх вы! Трудно вас научить умению вести обзор. Вот там, справа! То ли он воскрес, то ли мне приснилось!

По едва заметной меже, заросшей шиповником и боярышником, прихрамывая, шел майор Величков. Вероятно, он еще издали заметил газик и торопился нам навстречу.

– Черт побери! – не переставал изумляться Елдышев. – Не понимаю, что же произошло. Совершить вынужденную посадку на реактивном самолете на такой пересеченной местности и остаться живым – да ведь это само по себе уже чудо! Нет, вы только посмотрите, ребята, ведь это же он!

Майор Величков приблизился к газику. Из царапин [75] на его лице струйками текла кровь. Елдышев крепко, по-мужски обнял командира части и расцеловал его.

– Иван Алексеевич, – сухо, так и не сумев унять волнение, произнес Величков, – поверьте мне, я делал все, как полагается. Не потерял самообладания. Иван Алексеевич, уверяю вас как командир и коммунист!

– Величков, вы еще не пришли в себя. Отдохните, успокойтесь, у вас еще будет время и для анализа, и для раздумий. Важно то, что есть кому рассказать всю правду.

– Иван Алексеевич, двигатель отказал не по моей вине.

– Возможно, это так и есть, любое начало всегда сопряжено с трудностями, тем более в авиации… Ну да ничего, ничего. Важно, что ты живой. И с самолетом ничего не случилось. Если бы ты испугался, то безусловно разбил бы его, да и сам…

Командир оказался прав. Проверка подтвердила его слова. Но эта история тяжело отразилась на летчиках, которым предстояло впервые лететь на реактивных самолетах. Теперь у тех, кто мечтал как можно скорее испробовать реактивные самолеты, не осталось и следа от прежнего нетерпения. В разговорах проскальзывали и такие нотки: возможно, с полетами поспешили и нужно их отложить. А самое главное, что людям в душу закралось подозрение: а вдруг и в остальных самолетах есть дефекты? Об этом доложили Елдышеву. Если он порекомендует отложить полеты, то, может быть, время излечит летчиков от наступившей растерянности?

– Нас, друзья, сюда направили не для того, чтобы мы затягивали переподготовку. Когда немцы напали на нас, мы не просили Гитлера отложить войну: дескать, мы не подготовлены. Воевали и одновременно учились. Вы будете летать уже на этой неделе.

– Иван Алексеевич, если нужно, проведем собрание коммунистов и там…

– Не нужно, не нужно никакого собрания. На собрании мы можем крепкими словами осудить страх, но все равно ничего этим не добьемся. Сделаем так: вы вызовете всех на аэродром. Я сам полечу…

На летном поле снова собрались летчики и техники части. Самолет стоял на том же самом месте, что и самолет Величкова, только в кабине теперь сидел Елдышев. [76] Всех охватило тревожное ожидание. Среди собравшихся шли разговоры, что Иван Алексеевич постарается доказать: происшедшее с командиром соединения – это всего лишь нелепая случайность.

Самолет стремительно пронесся по взлетной полосе и стал набирать высоту. Небо, ясное и лазурное, словно бы специально подготовилось к этому большому празднику и приняло в свои объятия сверкающую металлическую птицу. Откуда же она прилетела? Ведь небо между Средна-горой и Родопами никогда еще не видело ничего подобного; не видели ничего подобного и люди, которые по привычке устремляли взор в небо, когда появлялся аист или ласточка. В тот день они увидели, что прилетела новая гостья – металлическая птица, наполнившая небо неслыханным громом. Гром носился по небосводу, а его источник могли уловить взглядом только самые наблюдательные. И люди увидели реактивный самолет и, еще не зная, что это новый тип самолета, уже собирались на сельских площадях, на улицах и оживленно Обсуждали увиденное.

А на аэродроме царило ликование. Взмывший ввысь самолет пел, как жаворонок – предвестник весны. Но вот офицеры затихли. Самолет повернул к аэродрому, готовясь к посадке. Буквально за одну минуту он спустился из поднебесья, и как раз тогда, когда ему следовало выпустить шасси, снова произошло то чудо, от которого замерло дыхание. Елдышев несколько раз перевернул машину, а потом она понеслась низко над землей. Самолет сделал широкий круг над аэродромом, и только после этого шасси коснулись бетонной дорожки. Буря восторга, вызванная смелостью и искусством Елдышева, всколыхнула летчиков. Все увиденное показалось нам чем-то невероятным, хотя потом мы смогли убедиться сами, что это совсем обыкновенное дело.

Не дожидаясь, пока Елдышев подойдет, мы побежали навстречу. Каждый из нас спешил прикоснуться к герою.

– Иван Алексеевич, ваш полет равнозначен созданию самой великой поэмы! – воскликнул кто-то. – И эта поэма сегодня прозвучала возвышенно!

– Не преувеличивайте, друзья! Любое начало выглядит красиво и величественно. Через неделю, через месяц поэма ничего не будет стоить. Я уже стар, чтобы [77] писать стихи. Вот вы молоды, и от вас мы ждем талантливых поэм, – говорил он, откровенно счастливый и преисполненный любовью к нам.

3

Если призадуматься, то восемь лет – это довольно большой срок. За восемь лет юноши превращаются в мужчин, становятся отцами, но Стефан Ангелов и Соколов, Калудов и Белухов все еще считали, что мы только-только начинаем вкушать плоды своей профессии. Казан-лык остался в прошлом, а настоящая работа, огромная и ответственная, начиналась здесь, в М. Прав оказался Иван Алексеевич: дай молодости крылья и жди чудес! Учитель благоговел перед своими учениками. Огорчительные неприятности, омрачавшие их первые шаги, после того как он прибыл в нашу часть, уже позабылись. Елдышев, ветеран войны, привыкший быть резким и скупым в своих оценках людей, теперь стал даже более щедрым, чем следовало. Иван Алексеевич искренне изумлялся. Прежде он любил болгар, как братьев по крови, за их восторженное и сердечное гостеприимство, но вот с той поры, как ему довелось несколько месяцев поработать среди них, он начал открывать и другие черты в их характере. Выяснилось, что это выносливый, самолюбивый и твердый как кремень народ. Стоит лишь ударить по кремню огнивом, как во все стороны разлетаются искры. Иван Алексеевич думал, что в данном случае он играет роль огнива, и, немало удивленный, замечал, что сколько ни бьешь по кремню, тот не крошится, а только больше высекает искр. Елдышев, герой войны, ставший мудрым философом, теперь с воодушевлением заявлял, что с такими летчиками, как болгарские, он мог бы выдержать и еще одну войну. Они не подведут, не бросят в беде. Как специалист своего дела, он пришел к заключению, что летчики в М. пытаются выработать свой стиль, который соответствует их мужественному характеру.

– Иван Алексеевич, не пытайтесь заставить нас быть более сдержанными. Ведь мы же готовимся не только к парадам и к тому, чтобы нам аплодировали. Нам следует готовиться в условиях, близких к боевым, – мягко спорили с ним командиры. [78]

А он только смеялся и удивлялся их дерзости.

– Ясно, друзья, отныне я перестану сдерживать ваш болгарский темперамент. Мы с вами солдаты и всегда должны думать о том, что наши враги готовы зажечь пламя войны. А на войне нужно уметь не только летать, но и воевать.

И Иван Алексеевич задумался. А подумать было о чем. Вот, например, майор Величков. Он пришел в авиацию в качестве заместителя командира, а потом стал командиром. Первый полет на реактивном самолете едва не стоил ему жизни, но он не отказался от своей профессии. Елдышеву рассказывали, что подобным образом завершился и мой первый полет с инструктором.

Вдруг Елдышев спросил меня:

– Товарищ Симеонов, живы ли твои мать и отец?

– Да, Иван Алексеевич, – не скрывая удивления, ответил я.

– Как же тебе удалось заставить их смириться с тем, что их сын будет летчиком, после того трагического первого полета?

– Иван Алексеевич, я их и не агитировал, поскольку это слишком трудное и безнадежное дело. Просто-напросто они не знают о том, что я стал летчиком.

– Как так не знают? Да ведь ты же летаешь уже восемь лет!

– Иван Алексеевич, если бы ты знал, какая у меня мать, какой это славный человек! Ведь если бы я ей сказал, что летаю, то этим бы убил ее. Много слез выплакала она из-за меня в годы партизанской борьбы, и я не посмел признаться ей в том, что летаю. Она думает, что я работаю техником в авиации.

– Да ты хитрец! – улыбнулся Елдышев. – Нужно это дело исправить. Когда она поймет, что целых восемь лет ты летаешь и все жив и невредим, то ей легче будет примириться с тем, что ты летчик. Советую тебе пригласить ее на наше торжество.

Мне понравился совет Елдышева. Торжество должно было состояться очень скоро. Ждали прибытия официальных гостей из Софии, чтобы показать им, чему научились летчики. Как раз предоставился удобный повод пригласить и маму. Пусть сама увидит, какое это чудо – авиация, и поймет, что она не так уж и страшна. [79]

Ведь в нашем деле любят поговорку: «Кто схватит быка за рога, тот уже не боится его».

Торжество началось рано утром. Как и полагается в подобных случаях, летчики украсили все вокруг знаменами и плакатами, зеленью и цветами. Обстановка создалась праздничная, располагающая к хорошему настроению.

Многочисленные гости, заняв свои места, громко переговаривались и с интересом следили за приготовлениями к полетам. Новые реактивные самолеты стояли стройными рядами, блестели в лучах солнца, а вокруг них хлопотали летчики и техники в рабочих комбинезонах. Их нисколько не смущало присутствие родителей, жен, братьев, сестер, гостей. Начинался тяжелый и напряженный день. Из громкоговорителя доносились то команды, то марши.

Все внимание присутствующих приковал к себе первый самолет. Он стремительно пронесся по взлетной полосе аэродрома и вихрем взвился в небо. Диктор сообщил имя летчика, и сразу же одного пожилого крестьянина окружила толпа. Моя мама стояла немного в стороне от него. Она видела, как этот человек волновался, словно ребенок, как доставал из-за пояса носовой платок и вытирал не ко времени навернувшиеся слезы. Потом примерно то же самое произошло с какой-то женщиной, также, видимо, приехавшей из села. Она пыталась понять смысл всего происходящего вокруг. Люди смотрели в небо, и она не сводила с него взгляда. Люди радовались, и она радовалась. Но боже, что это такое?

– Внимание, внимание! – раздался голос диктора. – Сейчас вы увидите фигуры высшего пилотажа в исполнении Симеона Симеонова.

Сердце матери сжалось. Может, она ослышалась? Мать схватила за руку стоящего рядом с ней военнослужащего и нетерпеливо спросила:

– Эй, сынок, что там сказали, кто полетит?

– Полетит Симеон Симеонов, тетя.

– Но как это так? – заволновалась она. – Что, у вас здесь два Симеона Симеонова, что ли? Мой сын тоже Симеонов, только он техник.

– У нас только один Симеонов, – окружили ее офицеры. – Да ты, часом, не мать ли его? [80]

– Сынки, да что вы такое говорите? Он же техник, он же мне говорил, что он техник! – запричитала мать.

– Значит, не хотел тебя пугать! Ну, не плачь же! Радуйся, разве не видишь, что он летает, как сокол?

Но мать уже не видела ничего ни на земле, ни в небе. Ей хотелось лишь одного: чтобы как можно скорее закончилось это бесконечное и изнурительное торжество, чтобы увидеть меня и отругать за хитрость. Уже и вырос, и возмужал, а все таким же остался! Раньше, в годы Сопротивления, я был занят революционной деятельностью в Габрово и Казанлыкском округе, а она, бедная, последней узнавала о том, в каких опасных операциях я принимал участие. Так вот и сейчас. Значит, уже восемь лет сын летает? Если бы она знала, больше бы седых прядей появилось в ее волосах. Пожалуй, даже лучше, что ничего не знала. Но все равно это мне так не сойдет. Она еще меня отругает, она еще такого мне наговорит…

Но когда мама увидела, что я иду ей навстречу и так подкупающе улыбаюсь, вся обида в ее душе растаяла. Да я и сам догадался, что она меня простила, и подошел к ней уже не боясь, все еще по-детски восторженный и озорной.

– Смейся, смейся, негодяй! – решила все-таки отругать меня мать. – Думаешь, что если ты вырос такой большой, так я не смогу тебя поколотить, да? Техником, говоришь, работаешь?

– Теперь ты все знаешь. Если решила меня бить, то бей здесь, перед всеми!

– Тебя? Да разве такого летчика и командира можно бить?

– Я рад, мама, что ты сама убедилась: самолеты – это умные машины и летать на них вовсе не страшно. Это делает человека гордым, наполняет его огромным чувством достоинства и заставляет постоянно стремиться как можно лучше выполнить свой долг!

– Вижу, вижу, но ты себя побереги! Все-таки на земле совсем другое дело! Разве там, наверху, не страшно, когда взглянешь вниз? Ведь высоко же!

– Зато как прекрасно, мама! Будь ты помоложе, посадил бы тебя в самолет, чтобы и ты посмотрела. Увидела бы Шейново, горы Стара-Планины… [81]

Торжества отшумели, и сразу же потянулась бесконечная вереница будней, наполненных самыми разнообразными событиями. Накануне Девятого сентября в Софию вызвали многих летчиков и вручили им ордена, а на праздничной демонстрации в военно-воздушном параде впервые участвовали и реактивные самолеты.

Корреспондентам, заранее подготовившим свои репортажи, пришлось дополнительно включать в них новые абзацы. Наша работа в небе характеризовалась не цифрами, и, может быть, поэтому их вставки пестрели поэтическими искрами.

Сразу же после праздника в М. совершенно неожиданно прибыл генерал Захариев. Никто не был предупрежден об этом, никто даже не догадывался о причинах его приезда. Вот почему мы, командиры, порядком взволновались.

По настроению, которое командующий и не скрывал, мы догадывались, что он прибыл с радостной вестью. Но с какой? Командирам было приказано немедленно явиться в кабинет Величкова. Их не пришлось долго искать, и через минуту люди заполнили кабинет. Командующий рассказал, какое впечатление произвели реактивные самолеты на членов правительства и Политбюро. Все мы решили, что он прибыл для того, чтобы рассказать нам о том, какой большой эффект произвело наше участие в параде. По-видимому, и он, специалист в этой области, тоже пришел в восхищение: в самом деле, казалось чудом за такой короткий срок подготовить летчиков для полетов на реактивных самолетах.

Никто из нас, в сущности, так и не понял, что началось совещание, одно из тех необычных совещаний, которые командующий так хорошо умел проводить – по-деловому и плодотворно. Он продолжал говорить своим мягким, добродушным голосом:

– Назрел момент для создания и других таких же авиационных частей, как ваша…

– Наконец-то становится ясно, зачем он прибыл, – прошептал мне Стефан Ангелов.

– Наши кадры и техника готовы к выполнению ответственной задачи, – продолжал командующий. – Вот почему я привез приказ министра народной обороны. Будут созданы две части – одна здесь и одна в К. В К. вы отправитесь на «яках», а в М. прибудут новые самолеты [82] МиГ-15. Вы сами понимаете, что вас ждет еще более тяжелый, упорный труд. А те из вас, кому предстоит летать на МиГ-15, пусть знают, что это в полном смысле слова реактивные самолеты, еще более совершенные и скоростные, чем «яки».

Слова командующего заставили нас взволноваться. Ведь мы пока еще не услышали самого главного: кто остается в М. и кто переедет в К.?

– Командирами частей назначаются Величков и Симеонов.-И генерал Захариев тут же повернулся к сидящему рядом с ним Величкову: – Тебе придется перебраться в К. Знаю, знаю, что помимо романтики в нашей службе есть и нечто весьма неприятное. Это наш кочевой образ жизни: сегодня здесь разобьем табор, завтра – в другом месте. Что же делать? Такова судьба летчика!

После совещания Стефан Ангелов догнал меня в коридоре.

– Ну, поздравляю! – обнял он меня. – Нужно обмыть назначение, как и положено.

– Ты не сердишься, что придется переезжать в К.? Я знаю, как трудно и неприятно перебираться на новое место. А там, безусловно, начнутся всякие неурядицы.

– Если и начнутся, то ты с ними справишься. Ты же будешь моим командиром, – засмеялся Стефан.

– Но и ты ведь парень не промах. Знаю, браток, что тебе будет нелегко. Раньше, когда мы жили холостяками, то не тужили, а теперь и о себе нужно думать, и о детях.

– Начинаешь читать мне мораль? Будь спокоен. Моя жена обещала, что никогда не станет жаловаться на нашу кочевую жизнь.

* * *

Деление нашей части началось сразу же, на следующий день. Нелегко было людям, прожившим вместе не один год, расставаться. А какая жизнь у летчиков?! Вместе с ними переезжают и семьи, и сразу же начинаются вечные неурядицы с квартирами, со снабжением. Но жены летчиков, видимо, именно поэтому и становятся женами летчиков, что умеют стойко и молчаливо переносить все невзгоды и безропотно следовать за своими мужьями.

Уже в первую неделю Стефан дал о себе знать из К. [83]

Он не жаловался, он вообще не имел привычки хныкать, но в своем письме нарисовал безрадостную картину, которую застало его подразделение на новом месте. Там ему пришлось заботиться о множестве вещей: о квартирах, магазинах, дорогах и бог знает о чем еще. «Голова идет кругом, браток, но все же как-нибудь справлюсь. Сейчас чувствую себя не командиром, а мальчиком на побегушках. А ты, безусловно, надерешь мне уши, если моя работа с «мигами» начнет хромать…»

Надеру ему уши! Я улыбнулся, читая это письмо, отнюдь не служебного характера. «А мне кто надерет уши? – думал я. – Разве мне здесь легче?» Работа так завертела меня, закружила, что никак не удавалось выкроить минутку свободного времени, чтобы ответить Стефану. Ну да ничего, скоро слетаю к нему, тогда и поговорим. Работа напирала, словно накопившаяся за плотиной вода. Хорошо, что рядом со мной был такой сведущий человек, как Елдышев, иначе я мог бы совсем запутаться. А мне предстояло в самом скором времени отправиться на совещание в министерство с предложением о материально-техническом обеспечении новых самолетов. Мы подсчитывали, вычисляли, сосредоточивая свое внимание на самых мельчайших подробностях. На совещании могли быть внесены и другие предложения, кое-кто мог попытаться оспорить наши.