Текст книги "Закаленные крылья"

Автор книги: Симеон Симеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Товарищ Симеонов, – догнал меня в коридоре генерал Шинкаренко, – вы мне все обещали, что мы слетаем на аэродром в М. Когда же, наконец?

– Теперь вам должно быть ясно, почему я все время откладывал это, – ответил я. [241]

– – Ясно. Именно поэтому мы должны еще сегодня слетать туда, – настаивал Шинкаренко.

– Нам нечем будет утешить летчиков, товарищ генерал! – грустно сказал я.

– Найдется, чем утешить! – улыбнулся Шинкаренко и дружески похлопал меня по плечу. – Все происшедшее – меньшее из зол. Наши оппоненты смелее уже не будут, а это значит, что наша точка зрения восторжествует.

– Приятно слышать от вас эти слова. Полетим сегодня. Для собственного удовольствия.

Через полчаса мы уже были на аэродроме. По дороге туда мы перестали говорить о том, что произошло на совещании, как будто опасались показаться друг другу мелочными и злопамятными. Я верил, что недоразумения вскоре уладятся и победит здравый смысл.

– Симеон Стефанович, – задушевно заговорил Шинкаренко, когда мы вышли на поле аэродрома, – давайте погоняемся в небе друг за другом!

– Что-то вам очень весело, дружище!

– А я никогда не работаю только по настроению. Вам могу признаться: я летаю не ради самого полета, а чтобы усовершенствовать свое боевое мастерство. Этому обучаю и других. Вот почему кое-кто считает меня педантом. Шинкаренко, твердят они, добился всего, чего же он еще хочет? А я считаю, что Шинкаренко ничего не добился и должен работать и учиться до седьмого пота.

– Другими словами, вы хотите доказать, что возможности человека безграничны?

– Да, хочу доказать это. Уверен, что наши конструкторы создадут еще более совершенные машины и мы уже сейчас должны готовить себя и других к тому, чтобы овладеть ими. Человек потому и человек, что он может претворить в жизнь самые фантастические, казалось бы, идеи, да и сам способен стать безгранично сильным существом.

– Значит, в небе нам предстоит драться на дуэли? – спросил я. – Ничего не скажешь, интересно начинается наша дружба!

– Уважаю своих честных соперников, даже если они и нанесут мне укол шпагой. Презираю тех, кто пытается нанести удар в спину. [242]

2

В Москве мне было так же хорошо, как и в родном доме в Шейново. Мне кажется, что любовь к братушкам{6} я впитал вместе с молоком матери. А возможно, я родился как раз на том поле, по которому в 1878 году шел в атаку русский солдат. На полянах, в лугах, в овраге я играл с целой ватагой дружных ребят из нашей слободы – там, где похоронены останки русских солдат. Я люблю Советскую страну, куда неоднократно приезжал в качестве гостя на несколько дней или на более продолжительный срок, люблю ее, как свой родной край. Сейчас, когда я ношу генеральские погоны, мне кажется, что я люблю русских людей так же горячо, как любил их босоногим мальчишкой. Люблю не только за их величие, но и за все те страдания и испытания, которые им преподносила история.

Когда я поступил в академию, наша авиация была еще на очень низком уровне развития.

За время учебы я подружился с генералом Восагло из Чехословакии. Мы оба были примерно одного возраста, да и внешне походили друг на друга. Генерал-лейтенант Восагло, командующий военно-воздушными силами Чехословакии, стал моим соседом по квартире. У него всегда было пильзеньское пиво, к которому он испытывал неодолимую страсть. Но очень скоро Восагло пристрастился к болгарскому салу и чесноку, и уже ни одна наша встреча не могла обойтись без пива и сала. Нередко мы приглашали к себе и наших советских друзей. Но чаще всего оставались с ним вдвоем. С первых же дней знакомства мы установили, что между нами существует не только физическое сходство, но и духовная близость. Это делало нашу дружбу еще более прочной и горячей.

В наших разговорах постоянной и любимой темой была судьба России, великой и многоликой, с ее прошлым, настоящим и будущим. Эта тема настолько захватывала нас, отнимала у нас столько часов, недель и месяцев, что на другие разговоры просто не оставалось времени. Мы впали в состояние какого-то философского [243] созерцания: даже к изучаемым в академии предметам стали относиться по-философски.

– На тебя не производит впечатления тот факт, – спросил как-то Восагло, – что германский генеральный штаб подготавливал неплохие планы наступления, но они потерпели крах? Ведь и римские легионы в военном отношении были обучены не хуже варваров, но, несмотря на это, Римская империя пала. А за много лет до этого Ганнибал, один из самых выдающихся полководцев, несмотря на всю свою гениальность, не смог выиграть войну. Вот почему я склонен думать, что каждый народ вместе с укреплением своей военной и экономической мощи вырабатывает в себе и особую духовную устойчивость. Если эта устойчивость достаточна, то народ играет роль солнца, вокруг которого вращаются планеты.

– Может быть, именно поэтому наши враги называют нас сателлитами? – рассмеялся я.

– Они так утверждают потому, что лишают это понятие его философского значения. Те, кто вращается по своей орбите, тоже имеют свое лицо. Ну например, возьмем наш народ, – все более увлекаясь, говорил Восагло. – За все время своего существования ему удалось устоять против ассимиляции с немцами. И не только нам, но и всем западным славянам. Если бы ты знал, как я горжусь тем, что мы как народ оказались устойчивыми! Это значит, что, хотя нас и не много, нам есть что дать человечеству, но это возможно только в том случае, если мы не сойдем с нашей орбиты вокруг солнца. Да и у вас, болгар, насколько я знаю, та же судьба.

– Дорогой друг, да ты спутал профессию! Тебе бы лекции читать в Пражском университете!

– Как раз наоборот, – улыбаясь ответил на мою шутку Восагло. – Я уверен, что раз мы вращаемся вокруг солнца, то необходимы и люди моей профессии, чтобы оберегать нашу чехословацкую звезду и чтобы она не отклонилась со своего пути. Надо признаться, что есть люди, мечтающие увести ее к другим, темным созвездиям.

– Ты здорово сказал все это… о солнце.

– Мне приятно, что ты согласен со мной. А ведь я встречался с такими, которые после подобных слов выходили из себя: и на солнце, дескать, есть пятна, – значит, мы не можем поклоняться ему как божеству. [244]

Да, есть, отвечал я, больше того, там постоянно происходят взрывы, вспышки, но все же это солнце, и мы рождаемся и живем благодаря ему. Знаешь, недавно у нас мне повстречался один такой Мефистофель. Он начал меня искушать и ведь знал, демон проклятый, как взяться за свое черное дело: сразу угодил пальцем в рану. Над солнцем издевался! Иногда я задаю себе вопрос: а не хотят ли эти люди вообще увести нашу чехословацкую звезду с орбиты солнца? Для меня солнце всегда останется солнцем.

– Друг мой, тебе, должно быть, довелось в жизни много страдать, раз ты воспитал в себе такую устойчивую силу и такую огромную любовь к Советскому Союзу?

– Да, многое пришлось пережить! Побывал я и в германском плену. За сотни лет немцы не смогли нас сломить, а во время последней войны мы дошли до края пропасти и чуть не исчезли в ней. Солнце спасло нас от физической и духовной смерти. Вот почему я тоже идолопоклонник и горжусь этим. Меня никогда, никогда не будут смущать взрывы на солнце. Равно как наивное и смешное отрицание роли авиации…

– Именно так – наивное и смешное! Если бы мы могли побороть эти взгляды…

– А так и будет! – И Восагло, размахивая руками, начал быстро шагать по комнате. – Мы уже заканчиваем академию, и нам предстоит работать над дипломом. Мы можем попросить руководство академии дать нам авиационную тему.

– Это и мое сокровенное желание. Значит, и ты так думаешь?

– И уже давно. Рад, что мы во всем находим общий язык. И все же я убежден, что на сей раз на наши головы свалится много неприятностей.

– Не беспокойся! Здесь, в академии, есть люди, которые поймут нас правильно.

Так и получилось.

Восагло получил диплом в красной обложке и золотую медаль. В тот же вечер мы, его друзья, пили пильзеньское пиво и ели болгарское сало. Через два дня торжество повторилось – успешно была защищена и вторая дипломная работа на авиационную тему. [245]

3

За время, проведенное мною в академии, вроде бы ничего не переменилось, но летчики жили искренней надеждой на то, что недоразумения рассеются и забудутся, как краткий летний дождь, и небо снова станет ясным. В то время очень обострилось положение в Европе – в районе Берлина. В Болгарию прибыл Главнокомандующий Объединенными Вооруженными Силами стран Варшавского Договора маршал Гречко. Вместе с группой генералов он присутствовал на занятиях в войсках и, как рассказывали затем участники занятий, остался доволен боевой подготовкой болгарской армии. Он высказался недвусмысленно и точно: «Независимо от ваших бесспорных успехов, болгарская Народная армия не смогла бы решить задачи, связанные с обороной страны, если бы она не располагала современной авиацией».

Говорят, что генералам не разрешается волноваться, они обязаны хладнокровно все оценивать и принимать, разумеется, всегда правильные и смелые решения. А я был из тех генералов, которые еще не успели поседеть – мне едва исполнилось тридцать шесть лет. Меня обрадовало не новое звание, а моральное удовлетворение, которое я получил. Я и не скрывал, что страдал и мучился сомнениями по поводу будущего авиации. Хотя боль немного и притупилась, но давала о себе знать до того самого момента, когда я вошел в кабинет начальника генерального штаба. Я не знал, отдают ли другие себе отчет в том, что произошло. Вот почему я воспринял все последующее как искупление чужих грехов. А для этого требовались честность и смелость. Я радовался тому, что в течение всего периода отрицания роли авиации нашлись такие люди, как маршал Скрипко и – на еще более ответственных постах – как маршал Гречко, которые не позволили ее похоронить. Нашлись такие люди и в Болгарии. Не щадя своего спокойствия, они противостояли нападкам и защищали военно-воздушные силы страны. Может показаться странным, что эти люди, не будучи летчиками, жили их болью и, как настоящие военные специалисты, не теряли равновесия.

Я буквально набросился на работу. Еще когда я находился у начальника генерального штаба, мне дали указание принять участие в предстоящих в скором времени [246] больших командно-штабных учениях с использованием средств связи на местности. А они начались так скоро, что на приказе о составе штаба чернила едва успели высохнуть. На учения мы отправились вчетвером: офицеры Миланов, Бабалов, Марин и я.

Наша совместная работа началась с неудачи. Мы плохо показали себя на одном из занятий.

Когда мы вернулись к себе, я надолго заперся у себя в кабинете. Обдумывал, как убедить отдельных товарищей и весь личный состав в том, что неудовлетворительная оценка, полученная нами, справедлива и вполне заслуженна. И в то же время я думал о том, как общими усилиями создать спокойную, дружную и оптимистическую обстановку, в которой созрели бы условия и предпосылки для наших будущих успехов. В сущности, путь был ясен: надо опереться на помощь политотдела и комитета партии. В партийных организациях прошли откровенные и бурные собрания, на которых коммунисты самокритично говорили о своей роли и месте в решении стоящих перед нами задач. Благодаря такому критическому подходу к слабостям и недостаткам закладывались основы будущих успехов этого молодого, но достаточно энергичного, сплоченного и упорного в работе боевого коллектива.

– Товарищ Бабалов, когда вы учились в школе, вы получали двойки? – внезапно спросил я.

– Случалось.

– Со всеми случалось, – вставил Марин.

– Представляю себе, как вы негодовали! По характеру вы самолюбивы больше чем надо.

– Я после этого всегда брался за ум, не спал ночами и исправлял двойку.

– И сейчас надо бы не спать ночами. При том положении, в котором мы оказались, это реальная необходимость. Товарищи, мы же не имели необходимой подготовки. Не в наших интересах изображать из себя обиженных и оскорбленных. Пусть нам не придется ложиться спать. Когда знаешь, что получил двойку, надо работать до седьмого пота, не есть и не пить, но доказать, на что ты способен.

– Вы решили исправить двойку? – приободрился Миланов.

– А неужели не сможем? [247]

– Сможем, но я не совсем четко представляю себе, что мы должны делать. – И он попытался рассказать, что нам предстоит.

– Ну и мрачную же картину вы нам нарисовали! – подошел я к нему.

– Товарищ генерал, но вы, может быть, смотрите на будущее через розовые очки? – спросил Миланов.

– Извините, у меня прекрасное зрение, и мне, я надеюсь, не придется пользоваться очками.

– Ну что ж, тогда попробуем исправить двойку.

Вскоре мы переехали на новое место. Застучали пишущие машинки, зазвонили телефоны, потянулась вереница утомительных дней и ночей. Когда меня срочно вызвали в министерство, никто не сомневался, что это к лучшему.

Заботы и неприятности, возникшие вначале, уже забылись. На передний план вышла большая и сложная задача: подготовка военных летчиков первого и второго класса. Мы предложили организовать два курса. Подобное решение казалось нам самым целесообразным и эффективным. Все товарищи, знакомые с характером нашей работы, поддержали нас.

Энтузиазм, с которым проводились занятия по подготовке летчиков на курсах, напоминал о том времени, когда для овладения высшим пилотажем и ночными полетами люди делали даже больше того, на что они физически способны.

– Путь расчищен, товарищ генерал, – сказал Станков, когда мы вдвоем обсуждали результаты работы курсов.

– Очищенное от снега шоссе гладкое, но очень скользкое, – предупредил я.

– Будьте спокойны, мы не поскользнемся. Похоже на то, что мы, летчики, сделаны из особого теста. Можем жить без удобств, не зная покоя. А те, кто выступал против курсов, сейчас даже не заглядывают туда, словно их не интересует, что там делается.

Курсы работали с огромным напряжением. Курсанты совершали полеты, используя буквально каждую благоприятную минуту. Результаты были налицо, и они радовали, укрепляли коллектив, придавали ему новые силы. Мы встречали огромные трудности, но они нам [248] представлялись тем барьером, который мы обязаны преодолеть.

– Мы похожи на искателей жемчуга. Я читал, что им не хватает воздуха, кровь идет из носа, а они все-таки продолжают нырять в воду.

– Только мы ищем жемчужины в небе.

– Ищем самих себя, – продолжал Станков. – Я много думал об этом. Спрашивается, почему нас так притягивает небо? В каждом человеке в большей или меньшей степени заложена способность к самоотречению. Чем сильнее эта способность, тем крепче и дух человека. Думаю, мы принадлежим именно к этой категории. Среди летчиков редко встречаются мелочные и злобные людишки. Если бы я был поэтом, то непременно добавил бы, что мы породнились со звездами. Это и есть те жемчужины, которые мы ищем в небе, и в этих поисках во имя всеобщего блага жертвуем всем!

Как он верно это сказал! В человеке заложена способность к самоотречению. Мне понравилась эта мысль, и я начал рассуждать вслух. В самом деле, человек всегда вынужден отрекаться от самого себя и в положительном, и в отрицательном смысле этого слова. И если бы все нашли в себе силы отречься от сугубо личных интересов, насколько прекраснее стала бы жизнь! Иногда я ищу аналогии между профессиями ученых, первооткрывателей и летной профессией. Ученый живет в мире книг, экспериментов и всегда рискует, давая тем или иным явлениям свое толкование. Разве не то же самое и у нас? Полеты – это математика и физика, искусство и риск.

Увеличилось число военных летчиков первого класса. Каждая авиационная часть располагала опытными командирами и инструкторами, имевшими высокое звание летчиков первого и второго класса.

Зимний период оказался весьма плодотворным для авиации. Мы выполнили и перевыполнили планы по летной подготовке и повышению квалификации летчиков и авиаинженеров. Завершилась подготовка к следующему учебному году – году массового выпуска летчиков высокого класса.

Приближалось лето. А это значило, что будут отличные условия для групповых полетов на малых и больших высотах. Пошли разговоры и о новых методах подготовки. [249] В то лето под опытным руководством офицеров Эммануила Атанасова, Станкова и других осваивалось сложное маневрирование в воздухе.

Новый министр народной обороны пожелал лично познакомиться с руководящим составом болгарской Народной армии.

У меня состоялась короткая встреча с ним. Он проявил живой интерес к тому, в какой степени подготовлены летчики, как повышается их мастерство и какие результаты в работе достигнуты нами на специальных курсах.

Выяснилось, что министерство народной обороны до самых мельчайших подробностей осведомлено о развитии событий в зимний период и о том, что найден кратчайший путь подготовки кадров для нашей авиации.

– А как осваиваются сложные фигуры высшего пилотажа?

– Пока что мы лишь начинаем эту работу, но настроение у подготовленных для этой цели инструкторов отличное! У нас в руководстве все убеждены, что в честь Восьмого съезда партии мы успешно справимся и с этим видом подготовки.

– А разве это возможно за такой короткий срок?!

– Да, возможно, товарищ министр. У нас лучше всего налажена именно эта работа. Авиаэскадрильи осваивают самолетные фигуры высшего пилотажа в весьма сжатые сроки.

В конце беседы генерал Джуров встал, медленно подошел ко мне и спросил:

– А нельзя ли в конце учебного года продемонстрировать новые достижения военно-воздушных сил народу? На таком смотре будут присутствовать руководители партии и правительства.

Я не торопился с ответом. Обдумал все тщательно, и только тогда сказал:

– Постараемся, товарищ министр, летчики не подведут.

Когда я вернулся, меня окружили мои заместители и дали понять, что не отпустят, пока не услышат от меня хоть что-нибудь.

– Значит, будем принимать гостей? – подмигнул мне Миланов. – А кто прибудет? [250]

– Гостями у нас, товарищи, будут руководители партии и правительства.

– Вот это да, подобного мы никак не ждали!

– По этому поводу меня и вызывали к министру, Я рассказал ему, что мы делали и чего добились, а он, знаете, о чем меня спросил? «Симеонов, а вы не преувеличиваете? Мне известно, что вы, летчики, умеете сокращать сроки наполовину и на одну треть, но сейчас вы выполняете значительно более сложные и ответственные задачи!» Я заверил его, что говорю правду. Тогда он перестал улыбаться и спросил: «А все то, что сделано, вы сможете продемонстрировать народу, руководителям партии и правительства? Я хотел бы, чтобы авиация сделала достойный подарок Восьмому съезду партии!»

Офицеры заговорили все вместе, подняв невероятный шум. Я оставил их одних: пусть, думаю, поговорят. Ведь давно, очень давно они не получали таких радостных и обнадеживающих известий, которые воспринимались ими как исцеление после пережитых разочарований и обид.

* * *

На холмы и овраги, заросшие кустарником и чахлым лесом, опустилась ночь. Дул сильный ветер. В темноте по извилистой каменистой дороге пробирались легковые машины. Это странное шествие остановилось на маленькой круглой поляне, где на скорую руку была построена трибуна. Ясная звездная ночь словно заворожила всех, и гости с большой неохотой выходили из теплых машин. А в оврагах и кустарнике завывал холодный ветер.

– Ну ничего, ничего! – рассмеялся кто-то. – Пусть это напомнит нам партизанские ночи. Тогда нам доставалось и похлеще.

Пожилые мужчины друг за другом поднимались на трибуну, притопывая ногами, чтобы согреться, и кутаясь в пальто. А над головой звезды вели хоровод, и казалось, что именно на их торжественный спектакль прибыли руководители партии и правительства. Все были настолько взволнованы, что очень мало внимания обращали на негостеприимную погоду. Хозяева праздника обещали показать им такое исключительное зрелище, [251] какого многие даже и представить себе не могли. До нас доносились отдельные слова, как это бывает в каждом театральном зале перед началом спектакля. Публика ждала, когда поднимут занавес, все еще переговариваясь о своем. Министр земледелия рассказывал соседям о новых сортах пшеницы, а на другом конце трибуны кто-то завел разговор о доставке турбин. Все это действительно очень напоминало театральный зал. И артисты, прежде чем показаться на сцене, волнуются. Они обычно суетятся у себя в гримерных. Пожалуй, не стоило бы сравнивать аэродром с гримерной, но ведь и там уже несколько часов царили необыкновенное возбуждение и напряжение. Двухмесячная подготовка прошла сравнительно спокойно, так как все твердо верили в успех и хотели доказать свое высокое боевое и летное мастерство. А в тот момент все особенно волновались, потому что за ними с земли должны были наблюдать первый секретарь партии и министр народной обороны.

На аэродромах выстроились эскадрильи, готовые по приказу в любой момент подняться в воздух.

Первому секретарю показали то направление, откуда должны появиться самолеты, и он пристально всматривался в ту сторону. У него были тысячи обязанностей. Они, как невидимые нити, связывали его с людьми и их делами. И точно так же, как дождь дарит жаждущей почве влагу, так и он щедро заботился об авиации. Ему пришлось одолеть немало препон, чтобы в небе не замолкала песня стальных птиц. Вот почему все эти люди прибыли в такое глухое место. Они хотели выразить авиаций свое уважение и нацелить ее на новые ратные подвиги…

И вот небо сотряслось от грохота самолетов. На трибуне разговоры прервались буквально на полуслове…

В программу учений входило нанесение бомбового и ракетного ударов в условиях, близких к боевым. Самолеты на ошеломляющих скоростях с малых высот атаковали в одиночку и группами наземные цели. Для большинства наблюдателей термины «иммельман», «бомбометание», «горка» ровным счетом ничего не значили. Их с трудом удавалось даже запомнить. Но боевой спектакль, который исполнялся силами авиации, неотразимо действовал на воображение и наполнял сердца гордостью. Уже начинало светать, а контуры пролетающих [252] стрелоподобных самолетов еще отчетливее вырисовывались в небе. Но вот появился еще один самолет, напоминавший в предрассветной дымке сверкающий метеорит. Сначала показалось, что пилот потерял управление машиной и она вот-вот врежется в один из холмов. Прицельное бомбометание – красивое, невероятное зрелище. Но людям трудно было решить, на что смотреть: на падающие бомбы или на самолет, который, освободившись от тяжелого груза, с удивительной легкостью опрокинулся и в перевернутом положении снова взмыл в небесную высь.

Эскадрилья за эскадрильей атаковали неприятеля, а пораженные наземные цели загорались или с оглушительным грохотом взрывались. Сложные маневры самолетов следовали один за другим в точном и динамичном ритме; круговорот самолетов чем-то напоминал вертящееся колесо.

Был объявлен небольшой перерыв. Гостей пригласили в палатку, где им подали чай. Собственно, перерыв для того и объявлялся, чтобы дать возможность зрителям обменяться впечатлениями об игре небесных артистов. Но надо признать, что на сей раз публике было весьма затруднительно высказывать компетентное мнение. Она была просто ошеломлена эффектным боевым зрелищем. Тогда Первый секретарь, много лет являвшийся членом Военного совета ВВС и хорошо знавший действия и возможности авиации, обратился к генералу Джурову:

– Поверьте мне, я ждал чего-то значительно более скромного! И если вас интересует мое мнение – а я не специалист по военным вопросам, – то я посоветовал бы нашим летчикам никому не уступать своей роли в бою и в операции.

– Они и не думают ее уступать, товарищ Живков, – включился я в разговор. – Открою вам небольшую тайну. Знаете, почему ребята так стараются? Очень просто. Они хотят обеспечить себе защиту, чтобы никогда больше не содрогаться при мысли о том, что наши машины могут отправить на переплавку.

Выслушав мои объяснения, Первый секретарь рассмеялся так заразительно, что к нему присоединились и остальные. Но он не остался в долгу:

– Если бы мы отправили ваши машины на переплавку, [253] то сейчас очень хорошо обстояло бы дело с выполнением плана по металлургии. Но мы не можем взять на себя такую ответственность. И никогда не возьмем!

Настроение Первого секретаря передалось всем. Посыпались шутки:

– Они хотели подкупить нас чаем! Программой он не предусмотрен.

– Не знаю, хотели ли они подкупить нас или оживить, но летчики оказались предусмотрительными людьми.

– Разумеется. Предусмотрительными и неуступчивыми.

– Но чай чудесный! Боюсь, что они добавили в него какое-то волшебное зелье, чтобы все то, что мы увидим, показалось нам исключительно красивым.

– Нет только отрезвляющего зелья.

– Но мы только замерзли, а не пьяны.

– Ну будет тебе! Разве я не помню, что ты мне говорил: «Вот перепашем аэродромы и на их месте посадим сады и виноградники».

– Но все эти разговоры никто не принимал всерьез, – защищался собеседник. – К авиации я лично всегда относился с уважением. И не обманулся. То, что я увидел сегодня, меня потрясло.

– Товарищи, прошу на трибуну, – пригласил генерал Джуров. – Мы продолжаем!

Уже рассвело, и холмы, расстилавшиеся перед нами, освещались яркими лучами восходящего солнца. В лазурном небе, в ту ночь так и не получившем ни минуты покоя, на большой высоте показались несколько эскадрилий. Покоя не знали в то утро ни жители Пловдива, ни жители равнины. А как раз в это время в Пловдив на международную ярмарку съехалось множество людей из всей страны. О предстоящем авиационном смотре всех предупредили еще накануне. Разумеется, на полигон были приглашены только официальные лица, а для остальных предусматривался специальный парад на аэродроме в самом Пловдиве. Мы рассчитывали, что туда соберутся десятки тысяч людей, а потом выяснилось, что пришло более двухсот тысяч человек. Город опустел, в павильонах ярмарки не осталось посетителей. Иностранцы, которых тоже оказалось довольно много, заняли [254] специально отведенные для них места. Торговцы и туристы внезапно проявили большой интерес к военно-воздушному параду. Они стояли с биноклями и фотоаппаратами в руках и с нетерпением поглядывали на небо, чтобы не пропустить появление самолетов. А наши болгары окружали отдельных ораторов, весьма «осведомленных и сведущих» в военных вопросах, и оживленно что-то обсуждали, о чем-то спорили. Те даже «точно» знали, из какого особенного сплава делают сверхзвуковые самолеты и почему они выдерживает такие огромные скорости.

Кто– то после рассказал мне, что слышал такой разговор.

– Мы сами из Добруджи, – сказал какой-то атлетического сложения парень, решивший сразить своими познаниями жителей Фракии. – Живем на самом берегу моря. И знаете, что рассказывают наши летчики? Ночью они совершенно теряют представление о том, где небо и где земля. И на небе звезды, и на воде звезды.

– Ну раз путаются, то пусть не летают.

– Летают, даже глазом не моргнув. Здесь, видно, им полегче.

– Полегче, говоришь? – горячились местные жители. – У нас здесь сильно пересеченная местность, а летчикам иногда приходится летать над самыми холмами.

– Ну, если это и увижу, то глазам своим не поверю, – вмешался житель Банско. – Ведь самолет движется как пуля. А вдруг следующий холм окажется выше, так что же ему, прыгать через него прикажете?

– И перепрыгнет! Мы не раз видели подобное. Говорят, что это только нам, болгарам, удается. У нас в доме живет летчик, так вот он сам говорил мне об этих чудесах.

– Скажите это кому-нибудь другому! Мы, болгары, любим прихвастнуть.

– Ладно! Но если ты сегодня лично убедишься в том, что самолеты летают над самым аэродромом, что ты тогда скажешь?

– Да вы все с ума сошли! Здесь собралось столько народу, что яблоку негде упасть, а вы сказки рассказываете, что самолеты пролетят над самым аэродромом! А я уверяю, что нам придется пялить глаза в небо. Вот иностранцам хорошо, у них есть бинокли… [255]

Из репродуктора доносились марши, и это еще больше повышало настроение. И только голос диктора, раздававшийся в паузах между маршами, заглушал шум толпы. Однако когда люди понимали, что диктор сообщает о чем-то несущественном, шум возрастал. Но вот диктору удалось овладеть вниманием толпы на более продолжительное время. Он объявлял о начале воздушного парада. Люди затаили дыхание в ожидании интересного зрелища. Все взоры были буквально прикованы к небу.

– Тоже мне порядок! – возмутился кто-то. – Объявить объявили, а никаких самолетов и в помине нет!

– Не ворчи, дядя, а то тебя гром поразит, – засмеялся человек, стоявший рядом с ним.

И тут в самом деле раздались раскаты грома.

Не успела смолкнуть первая громоподобная волна, как за ней последовала вторая, третья. Восемь раз, через равные интервалы, раздавались раскаты грома в небе, и несведущие люди сочли себя обманутыми, решив, что это всего лишь сильная артиллерийская канонада. Но затем их пристальные взгляды обнаружили восемь самолетов, с молниеносной быстротой летящих на огромной высоте к востоку. Самолеты быстро скрылись за горизонтом.

– А ты, дорогой, с чего взял, что будет гром? – смущенно спросил житель Банско.

– Да как же мне не знать? Мало, что ли, стекол у нас полетело из-за него?

– Ну будет тебе, опять надо мною смеешься! Лучше скажи мне, правильно ли я все понимаю. Вот услышали восемь раскатов грома. Наверное, их восемь потому, что скоро состоится Восьмой съезд партии?

– Правильно сообразил, а о стеклах я сказал тебе сущую правду. Самолеты летали каждый день и, случалось, по ошибке пролетали над самыми крышами домов в городе. Вот тогда у нас и вылетали стекла. Выходит, они и тренировались, и проверяли качество строительных работ.

Диктор снова овладел вниманием публики.

В небе, как в калейдоскопе, несколько самолетов показывали самые разнообразные фигуры высшего пилотажа. И ни разу эти фигуры не повторились. Онемев, житель Банско пристально следил за тем, как самолеты [256] с невероятно резким свистом пролетали так низко над землей, что ему удавалось рассмотреть пилотов в кабинах. Удивлялся всему увиденному и добруджанец, незадолго перед этим пытавшийся сразить жителей Фракии рассказами о море. До сих пор он видел самолеты, летавшие по горизонтали, а здесь они взмывали вертикально, как ракеты, или выполняли самые различные фигуры высшего пилотажа. Потом в воздухе завязался воздушный «бой». Самолеты, окрашенные в красный и синий цвета, устроили настоящую карусель. То один вырывался вперед, то другой. Всему происходящему диктор давал торопливые объяснения, при этом явно злоупотребляя военной терминологией, и, естественно, далеко не каждому были понятны законы сложного воздушного боя. Публика с нескрываемым восхищением следила за опасной игрой летчиков. Самолеты напоминали угрей, резвящихся в глубоком и прозрачном омуте.