Текст книги "Закаленные крылья"

Автор книги: Симеон Симеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Перехватчик должен обнаружить самолет противника, когда тот кажется точкой в небе, а грязь в кабине может сыграть роковую роль, – пояснил Дрекалов. – Представьте себе, что на стекле есть маленькая точка, ведь она может ввести вас в заблуждение.

У Дрекалова все было выверено: и жесты, и слова. Он удивительно умел ценить свое время и именно поэтому производил впечатление чересчур серьезного человека. С полным знанием дела он работал с летчиками, и с техниками, и с заместителями командиров по политчасти. В предпринятом им трудном деле ему одинаково нужны были и те, и другие, и третьи. И уже в начале лета мы довели подготовку до необходимого уровня. Оставалось только определить дату проведения эксперимента.

2

Утро сулило прекрасную погоду. Именно такую, о какой мечтали летчики уже несколько месяцев. Для больших учений небо должно быть чистым и светлым, как театральный зал, чтобы вдохновлять многочисленных артистов. К «спектаклю» все было готово, и, должно быть, о нем не подозревала только публика: рыбаки, уходившие в открытое море, беззаботные курортники, комбайнеры, убиравшие урожай на полях, и все жители побережья, с утра занятые своими житейскими делами. Знали ли они, что приведется им наблюдать через час или два? Ну в самом деле, что мог для них означать стремительный полет эскадрильи реактивных самолетов? А для нас он должен был стать самым большим испытанием.

Я проснулся первым, хотя перед полетами обычно спал глубоким, спокойным сном. На сей раз привычка мне изменила. То же самое случилось и с Дрекаловым. Мы оба встали, когда солнце еще только-только показалось на горизонте. Вот уже несколько дней мы жили [179] на аэродроме, откуда предстояло вылететь первой группе самолетов.

– Симеон Стефанович, – встретил меня на плацу Дрекалов, – что-то очень рано вы поднялись! Будь я вашим командиром, заставил бы вас вернуться и снова лечь спать.

– Всеволод Васильевич, а если бы я был врачом, то проверил бы ваш пульс. Уверен, что он далек от нормы. И знайте, я непременно запретил бы вам летать, – ответил я на его шутку. – Ну признайтесь, что вы очень волнуетесь!

– Волнуюсь. Вы же сами понимаете, Симеон Стефанович, что значит для нас обоих сегодняшний день! Хоть бы полеты прошли благополучно!

– Все будет в порядке, Всеволод Васильевич, в полном порядке…

Дрекалов вдруг предстал передо мной совсем в другом свете. Этот суровый и строгий человек, внушавший всем такое уважение, впал в такой же восторг, в какой впадают дети, когда собираются запустить в небо бумажного змея. Его лицо выражало напряженное ожидание и надежду на то, что начатая работа закончится успехом.

– Симеон Стефанович, а вы любите читать романы? – совсем неожиданно спросил меня полковник Дрекалов.

– Разумеется.

– Я так и думал. А знаете, меня с самого раннего детства очень увлекали книги о кавалерии! И как вы думаете, что больше всего поражало в них? Не только огромная лавина лошадей и всадников с обнаженными саблями, но и то, что во главе всегда скачет командир, готовый нанести или принять на себя первый удар. Это не укладывалось в моей голове. Я представлял себе командиров только в парадной форме с золотыми эполетами. А ведь и мы с вами тоже похожи на кавалерийских командиров!

– На буденновцев и чапаевцев, правда? Разве не такие люди обеспечили победу революции, Всеволод Васильевич?

– Браво! – воскликнул полковник Дрекалов.

Подошел Соколов и откозырял. Он вел себя как-то странно, и это не могло не броситься нам в глаза. Но [180] мы дали ему возможность самому раскрыть свои намерения.

– Я уполномочен доложить от имени своих товарищей, – как-то по-театральному начал он, – что все мы готовы…

– …выполнить задачу, – рассмеявшись, прервал его Дрекалов. – А почему вы так взволнованы?

– Как это почему? – удивился Соколов. – Ребята, увидев, что вы чуть ли не до зари начали ходить по плацу взад и вперед, тотчас же решили, что вы волнуетесь, потому что боитесь, как бы мы вас не осрамили. Именно поэтому и послали меня заверить вас…

– Скажи летчикам, что мы беседуем о самых обыкновенных вещах. Более того – беседуем на литературные темы. Я спросил Симеона Стефановича, какие романы ему больше всего нравятся. И что самое удивительное – наши вкусы совпадают! – И Дрекалов ласково похлопал меня по плечу.

А через час или два аэродром загудел. Техники заканчивали осмотр самолетов, стоявших на бетонной дорожке. Пилоты в летных комбинезонах, собравшись группами поэскадрильно, о чем-то оживленно беседовали. Появился и Соколов. Как всегда, он по привычке посмотрел на небо, казавшееся еще более голубым, словно его нарисовали акварельными красками. Однако, взглянув, Соколов сразу почувствовал, что оно не гармонирует с его внутренним состоянием. Ему полагалось быть спокойным, но что-то в душе не давало покоя, и Соколов продолжал размышлять о необыкновенном перехвате, о котором в тот момент думали все летчики. Как у них получится, когда они большими группами начнут выполнять перехват? Не вызовет ли осложнений какая-нибудь ошибка на командных пунктах? Ведь успех перехвата зависит и от подготовки расчетов на командных пунктах, и от точных расчетов штурманов.

В тот день, кажется, никому не хотелось проявлять слабость или высказывать сомнения. А волновались все. Лавина реактивных самолетов окружила взлетную полосу и наполняла окрестности оглушительным ревом. Летчики воспринимали весь этот шум как вступление к гимну в честь авиации. Мой самолет с номером «100» на борту стоял во главе колонны. С обеих сторон от него раздавался гул моторов самолетов Дрекалова и [181] Соколова. Я встретился взглядом с полковником Дрекаловым.

«Да, Симеон Стефанович, у нас в авиации всегда так – командир, как и в кавалерии, идет впереди», – словно хотел сказать мне Дрекалов.

«А может быть, – подумал я, – сегодняшний перехват в самом деле будет похож на кавалерийскую атаку, на те знаменитые атаки, которые мы видели, например, в фильме «Чапаев»?»

Будто обладающий необыкновенной силой исполин выпустил по направлению к морю несколько стрел – так выглядели в лучах яркого солнца наши самолеты, так воспринимались они людьми, находящимися на земле. В воздухе словно повис какой-то неясный звон. Казалось, кто-то на невидимом инструменте молоточками выстукивает мелодию.

Над морем самолеты развернулись боевым порядком.

Под ними расстилалось безбрежное море. Летчики обратили внимание на то, что тени их самолетов отражаются в воде, похожие на огромных черных акул, преследующих добычу. Море выглядело как огромный экран, на котором гоняются друг за другом тени-молнии.

– Не отвлекаться! Можешь столкнуться с соседом! – отчитал самого себя Соколов и посмотрел налево. Накренив самолет, все еще набиравший высоту, полковник Дрекалов поворачивал обратно к берегу. Через фонарь кабины Соколов увидел его сосредоточенное лицо, разглядывавшее что-то в море. Возможно, полковник наблюдал за феерической пляской теней на гладкой поверхности моря.

Так оно и было. Ни один летчик не мог отказать себе в редком удовольствии полюбоваться игрой тени своей машины.

Звено самолетов снова вернулось на сушу, но на сей раз полет над ней проходил на большой высоте. Высотомеры показывали одиннадцать тысяч метров. С земли можно было увидеть, как самолеты плавно реют в небе, развернувшись в боевом строю, как каждая стальная точка, словно паук, плетущий свою сеть, оставляет за собой серебристую нить. Это было красивое зрелище для людей, наблюдавших за ним с земли. Пилоты как [182] будто получили задание превратить лазурное небо в пушистый белый ковер.

Но кто– то словно поставил себе целью сделать это зрелище еще более пышным. Внезапно с юго-запада появились и другие «паучки» и сразу же направились к тем, которые летели с востока. Впоследствии я узнал, что как раз в этот момент по асфальтированному шоссе в «Волге» ехали двое писателей и молодая красивая поэтесса. Они остановили машину и стали пристально следить за небом.

– Потрясающе! – шептал пожилой писатель. – Материал для фантастического романа, – например, о встрече комет! Через сколько лет появляется та или иная комета? Для этого не хватит и человеческой жизни! А здесь перед нами, смотрите, уже два звена комет!

– Ваше сравнение не очень оригинально, – возразил более молодой писатель. – Парад комет – это прозвучит наивно даже и в фантастическом романе.

– Ну что вы, коллега! Все надо воспринимать условно! – попытался защищаться пожилой писатель.

– Это получился бы пессимистический роман, – заупрямился молодой человек, которому большие круглые темные очки придавали весьма внушительный вид. – Если комета на своем пути встретит другое космическое тело, то неминуемо произойдет катастрофа.

– Прошу вас, не спорьте, как дети! – вмешалась поэтесса. – Я бы влюбилась в любого из тех, кто находится сейчас там, в небе, потому что эти люди похожи на богов.

– Разумеется, дорогая, ты именно так и поступила бы! Ведь из греческой мифологии нам известно, что смертные женщины часто беременели от богов.

– Ах какой вы циник!

– Дорогая, будьте уверены, – рассмеялся писатель, – летчики не меньшие грешники, чем я.

– И это говорите вы! – с огорчением ответила молодая женщина. – Вы, создатель стольких героических образов! Неужели вы все время обманывали и себя, и читателей?

– Нет, дорогая, прототипы моих героев жили в прошлых эпохах, а к нынешнему поколению я отношусь с некоторой долей подозрительности и раздражения.

– Перестаньте! – прикрикнул писатель в очках, – [183] Вы только посмотрите, как оба звена летят навстречу друг другу! Фантастическое зрелище. Это божественно!

– Если бы это были кометы, они столкнулись бы и уничтожили друг друга. Жаль, что это не кометы! Это всего лишь красивый спектакль. Но какая техника исполнения! Какая совершенная дрессировка!

Старый циник говорил так, словно слал проклятия земле. Ведь все то, что он сочинил о кометах, вполне могло стать реальностью. Космические катастрофы, если они действительно происходят, наверное, длятся не более секунды. Интересно, как описал бы такое мгновение этот пожилой писатель? Особенно, если бы кометы приближались к населенному живыми существами небесному телу? Впрочем, трудно предугадать, что написал бы этот одаренный писатель.

А обо всем том, что в тот день происходило в небе, Соколов высказался весьма кратко: «Миг, равный целой жизни».

Сразу же, как только мы пролетели над рекой, вдали появились самолеты из группы Велкова. Сначала они походили на комаров. Однако, приближаясь к нам с молниеносной скоростью, они становились крупнее и крупнее. Нам предстояло при помощи умелого руководства с земли разминуться с ними на безопасном расстоянии. Но произошло на сей раз все не так. На командном пункте неправильно рассчитали маршруты обеих групп, и теперь самолеты летели точно навстречу друг другу. Двадцать опытных летчиков инстинктивно почувствовали, что может случиться непоправимое. Самолеты должны будут разминуться на расстоянии не пятидесяти или ста, а всего лишь нескольких метров, что создавало реальную опасность столкновения. Казалось, уже невозможно ничего предпринять, чтобы убрать машины с гибельного дня них маршрута. Потрясенные летчики на какое-то мгновение даже зажмурились.

Это в самом деле был миг, равный целой жизни! Открыв глаза, летчики никак не могли поверить в то, что остались невредимы. Ведь самолеты прошли в считанных метрах один от другого!

– Когда я открыл глаза, – рассказывал потом Соколов, – то почувствовал, что сразу постарел. Все длилось какой-то миг, но равный целой жизни. Я победил. Однако я понимал, что, когда вернусь на землю, жена [184] и мои близкие не узнают меня и не поверят, что со мной произошло нечто подобное.

«А может быть, – думал я, слушая его, – мы все вдруг стали стариками?…»

– Всеволод Васильевич, что вы видите вокруг себя? Все живы? – спросил я Дрекалова по радио.

– Пока что все идет нормально, Симеон Стефанович…

Нам не удалось продолжить разговор. У нас не осталось сил даже для этого – встреча двух групп загипнотизировала обоих. Нам понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя, ободрить нашу воздушную кавалерию и снова повести ее в атаку.

3

У нас случились еще две небольшие неприятности, но совсем иного характера. В остальном же полеты прошли так, как было задумано. Почти над половиной территории нашей родины в тот день велись воздушные «бои»: одни подразделения истребителей шли на перехват других. Когда учения уже почти заканчивались и самолеты друг за другом направлялись к аэродрому в М., в кабине одного из них зажглась аварийная лампочка, сигнализирующая о том, что горючее на исходе. У летчика не выдержали нервы, хотя он мог точно рассчитать количество горючего, которым еще располагал, и спокойно, без паники, приземлиться. Но чрезмерное напряжение и страх не позволили летчику размышлять здраво, пилот увеличил скорость самолета и, не дожидаясь своей очереди, решил приземлиться раньше своих товарищей. Это на какое-то время вызвало замешательство среди летчиков и персонала командного пункта. И хорошо, что это нарушение порядка и дисциплины обошлось без серьезных последствий.

А когда все самолеты уже находились на аэродроме, летчики и техники, успокоившиеся и усталые, со странной нежностью смотрели на эти чудесные машины, словно это были живые существа, которые, как и люди, так много пережили в тот день. Я заметил, что капитан Пенчев все никак не мог расстаться со своим самолетом. Сначала он попросил у техников сигарету, хотя прежде не курил. Закурив, Пенчев обошел вокруг самолета, подошел [185] к левому крылу и погладил его. Потом наклонился и прошел под крылом и вдруг, пораженный, замер на месте: в крыле зияла огромная дыра, похожая на пробоину от снаряда. Сразу же около самолета собралась толпа любопытных. Никто не мог объяснить, откуда взялась эта пробоина. Вызвали инженер-подполковника Хайдукова и майора Абаянцева. Но и те только пожимали плечами. Кто-то заглянул в пустую полость крыла, но и там ничего не обнаружил.

– Странное дело! – объявил майор Абаянцев. – Но надо разгадать, что же произошло. Проверьте глубже в полости крыла. Возможно, мы найдем там какой-нибудь предмет.

После того как техники основательно покопались в крыле, они вытащили оттуда разодранного в клочья аиста.

– Невероятно: аист пробил металл! – обменивались мнениями удивленные летчики и техники. – Вот что значит на большой скорости встретиться с посторонним телом!

Дрекалов поморщился и спросил капитана Пенчева:

– Неужели вы в самом деле не заметили аиста?

– Черт бы его побрал! Я действительно ничего не заметил.

– Это очень плохо, дорогой! Очень плохо! Если бы мы вели войну, я не решился бы послать вас в бой. Раз вы аиста не заметили, то и неприятельский самолет могли бы проглядеть. – И Дрекалов порывисто повернулся ко мне: – Товарищ Симеонов, на что это похоже? Уж не запустили ли вы обучение летнего состава приемам наблюдения?

А Пенчев только краснел, слушая его.

Дрекалов выразительно посмотрел на меня, и мы отправились с ним к штабу. Недовольство полковника быстро рассеялось. Вероятно, замечание, сделанное летчику, не смогло затмить в его сознании того поразительного впечатления, которое осталось от благополучного в целом завершения учений. Он уже забыл и об аисте, и о суматохе, начавшейся при заходе самолетов на посадку, и восторженно, даже ласково говорил со мной.

– Симеон Стефанович, мы победили, мы добились своего: вписали новую страницу в развитие боевой авиации. [186] Отныне и впредь, где бы я ни находился, с кем бы ни разговаривал, всегда буду заявлять во всеуслышание, что у вас, болгар, есть настоящая боевая авиация, способная выполнить самые трудные задачи.

– А не преувеличиваете ли вы, Всеволод Васильевич? Просто мы очень стараемся.

– Мое положение здесь у вас и возложенные на меня задачи не дают мне права проявлять сентиментальность. Я должен говорить только правду, даже если она весьма горькая. И сейчас я сказал правду, только правду. Меня не напрасно считают суровым человеком. Это, наверное, потому, что я много пережил.

– Благодарю вас, Всеволод Васильевич! Приятно слышать теплые слова. Просто мы любим свою профессию военных летчиков.

Дрекалов отнюдь не преувеличивал, говоря, что у него тяжелый характер. Безмерно строгий и взыскательный, он, казалось, способен был заставить летчиков возненавидеть себя, но, как ни странно, те просто обожали своего беспощадного командира.

– Человек может родиться гением, но только труд помогает ему достичь вершин мастерства, – сказал он однажды любившему пошутить Соколову.

– Да кто же из нас претендует на то, что он гений, товарищ полковник? – ответил Соколов. – Мы все до одного простые смертные.

– Ты не прав, друг мой. Между подготовкой музыканта или писателя и подготовкой летчика нет особой разницы… И Бетховен, и Паганини еще с детства упорно шли к тому, чтобы стать великими в искусстве. А Толстой сам определил для себя нечеловечески тяжелый режим работы. «Войну и мир» он переделывал десять раз. Так и мы, летчики, должны добиваться совершенства.

– Скажите мне, Всеволод Васильевич, а Толстой не возгордился?

– В свободное время он чинил обувь или ходил с мужиками косить сено.

– Зато мы можем сразу же возгордиться, если нас хоть немножечко похвалят. Вот почему, Всеволод Васильевич, наказывайте нас до тех пор, пока мы не опомнимся. Я лично готов целовать руки, которые наказывают не от злобы, а от любви. [187]

Много подобных разговоров вел Дрекалов. Они быстро становились известны и широко обсуждались летчиками. Их жизнь превратилась в добровольную голгофу, но зато они, совершенствуя свое мастерство, поднимались все выше и выше, оставляя за собой ручьи пролитого пота.

Нам стало известно о сверхзвуковых самолетах, на которых летают наши советские товарищи. А это раскрывало новые горизонты, которые, как только мы их достигали, сразу же становились прошлым. Именно поэтому никто не сердился на командиров, проявлявших исключительную требовательность. И вот по предложению полковника Дрекалова мы начали готовиться к новым учениям. В то время меня перевели на работу в штаб. Грустно и тяжело было мне расставаться с Дрекаловым и нашим прекрасным коллективом, и поэтому я часто летал к ним на аэродром.

– Симеон Стефанович, вы никогда не задумывались над подобным фактом: у летчика вырабатывается особый, по-моему пакостный, рефлекс, впрочем, как и у птиц – за тысячу километров они находят свое гнездо. Так и с нашими военными летчиками. Они становятся виртуозами на своих аэродромах, но, мне кажется, если понадобится сесть на чужой аэродром, они наверняка не будут чувствовать себя уверенно.

– Вы что-то задумали, Всеволод Васильевич?

– Мне хочется попробовать провести совместные учения болгарских и румынских летчиков. Берусь уладить все это дело, но вы как относитесь к моей идее?

– Это будет отлично! – воскликнул я. – Мы всегда мечтали о совместных учениях!

– Тогда постараемся положить начало этому, и я убежден, что в скором времени мы будем проводить совместные учения, и не только авиационные.

Всего лишь через несколько недель после этого разговора мне пришлось слетать на один из румынских аэродромов. Встретили меня там дружелюбно. Через несколько минут мы появились на командном пункте, откуда мне предстояло руководить полетами прибывающих самолетов болгарской авиации.

Мне удалось бегло осмотреть столицу Румынии, этот поистине прекрасный город. Хозяева проявляли большую любезность, предоставляя мне возможность разговаривать [188] с экипажами, готовящимися к совместным учениям. Я убедился, что у болгарских летчиков будут серьезные партнеры. И здесь, к северу от Дуная, наши соседи трудились не покладая рук уже много лет. Сразу установилась задушевная дружеская атмосфера. Румынские летчики больше всего беспокоились о том, чтобы сделать по возможности более приятным пребывание в их стране стольких гостей. Мы же с главным штурманом Димитровым тревожились о том, как покажут себя болгарские летчики, которые после выполнения серьезных задач первыми должны совершать посадку на незнакомые им аэродромы – одни днем, а другие ночью.

– Все будет нормально, – успокаивал нас румынский руководитель, сочувственно относившийся к нашим заботам. – У нас до самых Карпат совсем плоская равнина, и вашим ребятам не составит труда отыскать заданные объекты и аэродромы для посадки. Их всюду ждут и встретят с удовольствием.

Выдался необыкновенно теплый для осени день. Молва о том, что болгары «ворвутся» в воздушное пространство своего соседа и будут садиться на его аэродромы, передавалась из уст в уста как самая приятная новость. Никто, кроме обоих союзных штабов, не знал, когда начнутся учения и сколько самолетов будет в них участвовать. А десяткам и сотням самолетов предстояло совершить перелет: одним с юга на север, другим – с севера на юг.

Когда стали поступать доклады о том, что посадка на румынские аэродромы проходит благополучно, успокоились и мы на командном пункте. Однако к вечеру исчезла эскадрилья капитана Велева, будто сквозь землю провалилась. Я слышал, как руководитель полетов майор Банов и командир эскадрильи вели между собой разговор по радио. Банов находился на соседнем аэродроме. Он разрешил эскадрилье по одному садиться на аэродром. Через пять минут командный пункт запросил майора Банова, как прошла посадка. Последовал встревоженный ответ:

– Никто не сел! Они исчезли! Произошло какое-то недоразумение.

– Не прекращайте поисков и постоянно докладывайте мне о результатах. [189]

Штурман Димитров, весь день простоявший рядом, вопросительно посмотрел на меня. Я заметил, что он сильно побледнел.

– Ничего опасного не могло случиться, – попытался он разрядить обстановку. – Карпаты не выше нашей Стара-Планины.

– Но это все-таки Карпаты! – Значит, мы оба подумали об одном и том же.

Румынский полковник, хорошо говоривший по-русски, уловил смысл наших слов. Только он собирался что-то сказать, как снова позвонил Банов:

– Нет никаких новостей, даже следов не осталось, товарищ полковник!

– Что случилось? – поинтересовался румынский летчик.

Я ему объяснил, в чем дело, и он сказал об этом своим румынским коллегам. Встревоженные, они подняли невероятный шум. На их лицах сразу же появилось искреннее сожаление по поводу того, что это произошло в их стране, будто они были в чем-то виноваты, хотя никто из нас и не думал их ни в чем обвинять. В их глазах появилась горечь: они оказались бессильны предотвратить несчастье. Они часто повторяли слово «Карпаты», и у них уже, наверное, не оставалось сомнений, что самолеты разбились именно там.

Внезапно на командный пункт ворвался весьма возбужденный капитан, торопясь сообщить какое-то известие. Румынский полковник сразу обнял меня за плечи, хотя, растерявшись, и сам еще не понимал смысла происходящего: ведь всего лишь за минуту до этого Банов снова сообщил нам, что эскадрилья не отвечает.

– Живы! Живы! – сказал нам по-русски полковник, а нам показалось, что он это слово пропел.

– Живы? Что такое, товарищ полковник? – в свою очередь удивился я. – О чем говорит этот человек?

– Ваши ребята живы и здоровы, а мы здесь им устроили панихиду, – всплеснул руками румынский товарищ.

– Ох, я чуть с ума не сошел, – только и смог пробормотать Димитров.

– Все дело вот в чем: рядом со старым аэродромом мы строим новый. Он еще не закончен. Ваши, попросив разрешения идти на посадку, увидели новый аэродром [190] и направили свои машины туда, – горячо объяснял полковник. – Одним словом, они приземлились на новом аэродроме и позвонили из села по телефону.

– Товарищ полковник, а не можем ли мы сразу же выехать туда? Все же нам надо на месте убедиться в этом… Так вы говорите, что строительство аэродрома еще не закончено?

– Не беспокойтесь, товарищ Симеонов! – ответил румынский летчик, но в его голосе послышались тревожные нотки.

* * *

Легковая машина свернула к новому аэродрому. Мы были поражены тем, что не встретили там ни одной живой души. Стояла такая тьма, что шофер едва нашел взлетную полосу. При свете фар мы увидели кучи песка, щебня. Мы вдвоем смотрели на все это, как на очередную мистификацию: нигде не было видно ни самолетов, ни людей. Проехать дальше оказалось почти невозможно: мешали какие-то заборы, строительные материалы и разбросанные повсюду механизмы. Мы вышли из машины и отправились пешком искать самолеты, убежденные в том, что они на соседней взлетной полосе. Но странная тишина стояла над аэродромом. Приумолкли и мы, не в состоянии осмыслить все происходящее. Еще больше нас озадачил первый найденный самолет. Мы внимательно осмотрели его. Он оказался целым и невредимым. Добрались до второго – та же картина. Неприятность, должно быть, произошла с третьим, или с четвертым, или с последним самолетом. Мысли об аварии не давали покоя.

И на этой части взлетной полосы тоже были груды песка, щебня, валялись даже тачки, чего вполне хватило бы, чтобы вызвать аварию. Все самолеты оказались невредимыми, но летчиков мы не нашли. Куда же они могли исчезнуть?…

– Товарищ Симеонов, давайте поищем их в селе. Они ведь там уже побывали, когда звонили с почты, – проговорил полковник.

– Никак не могу себе объяснить: как это они оставили без надзора самолеты? Наверняка что-то случилось!

– Узнаем в селе. [191]

До села мы ехали километра два. Наконец на одной из кривых улочек наша машина нагнала какого-то человека. Шофер остановил машину, и полковник заговорил с крестьянином по-румынски. Потом крестьянин сел к нам в машину, а полковник, придя в благодушное настроение, переводил мне слова собеседника:

– Ваши едят и пьют, а мы о них тревожимся. Увидев их, крестьяне просто силой затащили ребят в клуб. Представляю, какой пир закатили им по румынскому обычаю. Разве вы не видите, товарищи, что Петреску несет две огромные бутылки вина?

– О, болгарин! – оживился пожилой крестьянин. – Болгарский командир!

Он говорит, что в их селе никогда не видели такого большого командира, и поэтому он просит разрешить ему пойти вперед и предупредить о нашем приходе, а мы бы пока подождали на площади.

– В этом нет необходимости.

– А у вас, товарищ Симеонов, я вижу, что-то испортилось настроение. Уверяю, что все получилось как нельзя лучше. Вы собственными глазами увидите, как наш народ любит своих друзей. Ведь все это сверх программы, и именно поэтому встреча будет более искренней и непринужденной.

– Я это понимаю, но нас, как военных, в данный момент больше интересует само происшествие. И виновники все же будут наказаны.

– Но вы должны и похвалить ребят, – уже совсем серьезно заявил мне полковник. – Эскадрилья совершила посадку на аэродроме, где повсюду разбросаны стройматериалы! Это говорит о многом – вы хорошо подготовили своих летчиков.

На улице толпился народ. Здесь находился клуб, но не всем хватило в нем места. А внутри, в зале, уже стояли столы, уставленные бутылками и закуской. Болгарских летчиков рассадили среди румын – молодых и пожилых, мужчин и женщин. Торжество было в разгаре. Мы едва пробрались через толпу в дверях. Как раз в этот момент председатель кооперативного хозяйства предложил тост, и нам пришлось остановиться у порога. Нас в зале пока никто не заметил. Румынский полковник вдруг рассмеялся.

– Что он сказал? – полюбопытствовал я. [192]

– Говорит, что пока счет один – ноль в вашу пользу. «Вот какая у болгар боевая авиация – садятся, где пожелают».

Я тоже рассмеялся. А неутомимый Петреску сумел в это время добраться до секретаря партийной организации и шепнул ему что-то на ухо. Секретарь, мужчина лет пятидесяти, скуластый и жилистый, вскочил со своего места и пошел к дверям встречать новых гостей. В зале, где собрались учителя, врач, ударники, – так сказать, весь цвет села, – на какое-то мгновение наступила тишина.

Пока длилась эта пауза, наши летчики словно онемели, потому что лучше других знали, что значит мое появление в зале. Им очень хотелось угадать мои мысли. Один лишь капитан Велев проявлял полное спокойствие, не давая хозяевам повода заподозрить, что произошел неприятный инцидент. Очевидно боясь уронить в их глазах свою репутацию, Велев встал и подошел ко мне:

– Товарищ полковник, садитесь рядом со мной! – смеясь, сказал он мне и подвел к двум красивым девушкам. – Одному мне трудно справиться. Молчу как пень.

Я быстро прикинул в уме: если сяду рядом с ним, тогда не удастся устроить ребятам головомойку и им все сойдет с рук. Но если уйду сердитым, у них будет очень тяжело на душе.

Летчики, затаив дыхание, ждали, как я отнесусь к приглашению капитана Велева. Я принял его. Тотчас из их груди вырвался крик радости – так они выразили свой восторг. И сразу же запели веселую болгарскую песню. Заиграл и местный оркестр. Дощатый пол задрожал и стал прогибаться под ногами танцующих. Волна подхватила и болгар, их затащили в хоровод. Румынский полковник чуть ли не на части разрывался, переводя всем одновременно. Потянулась целая вереница тостов…

4

Полковник Дрекалов пробыл в Болгарии два весьма напряженных года. За это время мы провели много мероприятий и учений, в том числе и перехваты в сложных [193] метеорологических условиях. У него мы прошли настоящую школу. Самое большое внимание в нашей совместной работе мы уделяли организационной деятельности. Но не меньше – политической работе с людьми, с партийными и комсомольскими организациями. Когда раньше летчик, находясь в сложных метеорологических условиях, попадал в какую-нибудь трудную ситуацию, то остальные считали, что ему не повезло, а теперь все специально ждали более сложных условий и готовы были летать даже в праздничные дни.

Как– то в ненастный хмурый вечер мы взлетели с аэродрома на учебном двухместном транспортном самолете Як-11. Через несколько секунд после того, как наш самолет оторвался от земли, мы вошли в низкую облачность: нижняя граница облаков проходила в восьмидесяти метрах от земли.

Многих удивило, что мы с Дрекаловым пожелали лично заняться разведкой метеорологической обстановки. Метеорологи допускали, что выше слоистой облачности можно наткнуться на грозу. Облака повсюду были темно-серого цвета и чем-то напоминали гигантские воздушные сталактиты. Обычно такое кажущееся спокойствие являлось западней. Вот почему мы вдвоем и решили сами выяснить обстановку.

Потом признались друг другу, что и ему и мне не хотелось лезть в волчью пасть. Просто мы поступили как люди, на которых лежит самая большая ответственность и которых неудержимо влечет к себе небо.

– Симеон Стефанович, давайте отдохнем немного, – предложил мне Дрекалов, придя ко мне в кабинет за час до вылета. – У меня голова раскалывается от бесконечных речей. Если я и ненавижу что-нибудь, так это совещания!