Текст книги "Закаленные крылья"

Автор книги: Симеон Симеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Вылков удивленно посмотрел на идущего рядом с ним летчика. Похоже, тот впервые говорил совершенно серьезно. Вел себя дерзко, но и гордо.

– Так и надо, друг. Раз ты ложишься и встаешь с этой книгой в руках, то непременно сделаешь что-нибудь «сверх», – ответил Вылков. – Может быть, превзойдешь даже самых лучших летчиков.

– Нет, не говори! Лучшим мне никогда не стать. Я Марко Тотев{5}. С этим несчастным самолетом непременно что-нибудь стрясется, и мне придется прыгать с парашютом. Надо мной словно витает какое-то проклятие. Нужно, чтобы со мной случилось что-нибудь забавное и все посмеялись бы от души. [210]

– Будь спокоен, тебе не придется прыгать с парашютом.

– Я надеюсь. Не знаю, зубрили ли врачи анатомию больше, чем я вот это. – И он показал книгу с описанием сверхзвуковых самолетов. – Я просто проглотил ее, даже живот раздуло.

Вылков не запомнил бы этого разговора и не рассказывал бы о нем, как и о многих других, которые выслушал, посмеялся и забыл, если бы именно этот последний их разговор не оказался пророческим. В день первого полета Лазара Велева на сверхзвуковом самолете Вылков, хотя и занятый неотложными делами, вышел на летное поле. Еще утром к нему пришел Лазар и попросил во что бы то ни стало присутствовать при его полете. Вылков не смог ему отказать, но, когда он пришел на командный пункт, самолет уже выруливал на взлетную полосу. Вылков помахал рукой, но не был уверен, что летчик заметил его, и ему стало как-то совестно.

Минут через двадцать раздался пронзительный свист самолета. Он делал вираж над аэродромом, и сначала никто не понял, почему он заходит слева, а не справа от взлетной полосы. Только на командном пункте тревожно прозвучал голос пилота, сообщившего, что отказало рулевое управление. Руководитель полетов, побледнев, повторял:

– Приказываю катапультироваться!

Последовал ответ:

– Попытаюсь выпутаться!

Вылков, как-то сразу осунувшийся, не сводил глаз с неба. Самолет вторично делал круг над аэродромом, заваливаясь то на левое, то на правое крыло. Потом пилот начал то резко снижаться, то набирать высоту. Полет неуправляемого самолета походил на последний полет раненого орла, потерпевшего поражение в неравном бою. Вылков, не имея возможности помочь своему другу, сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, и кричал: «Прыгай! Прыгай!», как будто Лазар мог услышать его. «Ох с каким бы удовольствием я вздул тебя! Ты вполне этого заслуживаешь. Ну есть ли смысл так умирать?…» Однако через несколько секунд судьба самолета была решена.

Ошеломленный Вылков не мог двинуться с места. [211]

Его пронзила острая боль. Задыхаясь, Вылков сел на траву, не сводя глаз с огромного столба дыма. Ему показалось странным, что дым рассеивается так медленно, словно кто-то огромный подкручивает свои гигантские усы. Дым постепенно заволакивал его сознание, становясь все более зловещим… Вылков, опершись подбородком о согнутую руку, в полубреду размышлял: «Мы, выходит, абсолютно ничего о нем не знали, а ведь за своими нескончаемыми шутками он скрывал огромную любовь к людям. Разве мы не обижали его, посмеиваясь над его проделками и не замечая человека, который тогда уже сознавал, что способен сделать что-нибудь «сверх»? Вот он это и сделал!» И Вылков машинально вытер навернувшиеся слезы.

Через два или три месяца после гибели Лазара Велева однажды вечером трое летчиков добирались до города пешком. Почти на том же повороте, где Лазар разыгрывал свой маленький театральный спектакль, на дороге появилась «Волга». Летчики отошли к обочине. Машина остановилась метрах в пятидесяти от них, но шофер не подавал никаких сигналов. Полагая, что это их не касается, летчики спокойно продолжали идти своим путем. Из «Волги» вышел какой-то человек и сердито крикнул им:

– Ну что вы едва плететесь, черт бы вас побрал! Я вовсе не обязан тратить на вас время!

Летчики сели в машину.

– Так, значит, вы летчики? Не сразу, с трудом, но я все же начал воспринимать вас всерьез. И знаете, кто подрезал мне крылья, я хотел сказать, поколебал мои убеждения? Месяца три назад это сделали ваши коллеги! Один из них, с настоящими буденновскими усами, вроде бы в шутку так разнес меня… Я много размышлял над его словами. Наверное, вы его знаете. Настоящий артист…

– Знаем, очень хорошо знаем, о ком речь, только он…

Директор выслушал грустный рассказ и потерял всякое желание продолжать разговор. И только подъехав к городу, с болью произнес:

– Если бы все могли хоть на какое-то время оторваться от земли, убежден, что мы не проявляли бы [212] столько суетности. Ваш друг казался совсем обыкновенным, ничем особенно не примечательным человеком, а оказался исключительной личностью…

8

Мне хотелось бы несколько спокойнее рассказать о самых обыденных делах, и я делаю это с одной целью: познакомить читателей с кое-какими подробностями нашей повседневной жизни.

Предположим, что директор не забыл о своем решении посетить аэродром и неожиданно приехал туда на своей «Волге», а дежурный офицер привел его в кабинет командира. Как бы чувствовал себя гость, если бы еще издали до него донесся разговор в весьма повышенных тонах? «Так вот, оказывается, как живут люди, работающие в авиации», – сказал бы он себе. Командир и заместитель командира чуть ли не вцепились друг другу в горло. Да разве возможно, чтобы нечто подобное произошло на каком-нибудь предприятии? Там директор – непререкаемый авторитет. Неужели кто-нибудь из его заместителей позволил бы себе кричать на него? А как бы удивился директор, увидев, что такой шум подняли два летчика, с которыми он когда-то познакомился в своей машине: Велинов и Вылков! Тогда ему показалось, что они близкие друзья.

Вылков, всегда такой тихий и неразговорчивый, хлопнул дверью и выскочил из кабинета в коридор. Пока он шел до конца коридора, он заново осмыслил свой поступок; медленно направившись к лестнице, ведущей на нижний этаж, понял, что переборщил, и неохотно повернул обратно. Он бесшумно приоткрыл дверь кабинета.

– Полечу я или нет? – спросил он значительно вежливее и даже с известной долей раскаяния, что его самого чуть не рассмешило.

– Не полетишь!

Вылков знал, что майор Велинов и не мог ответить иначе, потому что для него это означало бы изменить своему слову, слову командира. Тогда Вылков решил попытаться найти окольный путь, но непременно разубедить командира. [213]

– Послушайте, товарищ майор, давайте поговорим по-мужски! Зачем вы меня жалеете, если я сам себя не жалею? То, что вы недавно сказали, вовсе ко мне не относится. Вы помните, что вы сказали? Будто бы я в своей страсти к полетам чем-то напоминаю алкоголика, а вы, как мой добрый и искренний друг, заботитесь о моем здоровье. Ну ладно. Верю, что вы поступаете искренне, и я испытывал бы к вам чувство благодарности, если бы в самом деле был пьяницей. Вы заботитесь о моем здоровье и добром имени, – продолжал Вылков, иронически улыбаясь. – Это хорошо, но ведь все дело в том, что я хочу летать. И из-за этого нам не стоит ссориться.

– А сам так расшумелся! В следующий раз будь осторожнее, не ломись в открытую дверь. Удивляюсь тебе, Вылков, ты же мой заместитель, и мы просто обязаны быть единодушными в вопросе о делах человеческих возможностей. Только поэтому я привел тебе пример с алкоголиком. Ты и так летал много. Это выше пределов человеческой выносливости. Именно так и происходит с алкоголиками: выпьют сверх нормы рюмку-другую и уже не стоят на ногах. Нет, дорогой мой, я твой командир и отвечаю за твою жизнь. Но скажи мне, почему ты так рьяно настаиваешь, когда это касается тебя, а когда речь идет о других, соблюдаешь все правила?

– Товарищ майор, есть вещи, которые нельзя передать словами… Возможно, врачи и нашли бы объяснение этому, если бы взяли у меня кровь на анализ. Я сам чувствую, как она у меня закипает. К тому же есть и еще кое-что. Мне стало известно, что в этом году будут проводиться учения с участием авиации, артиллерии, танков и пехоты. Мы должны будем поражать цели на земле. Представляете себе, товарищ майор, как нам придется краснеть, если в отчете командования мы окажемся на одном из последних мест. А теперь вообразите себе, что в самый критический момент я взлетаю и спасаю положение. Ну что вы тогда скажете? «Ругал его, отчитывал за упрямство, а теперь жалею об этом. Оказалось, что у него крепкие нервы, железные мускулы и ему совсем не вредили перегрузки».

Велинов все яснее понимал, что ему нелегко будет [214] отделаться от заместителя, и поэтому махнул на него рукой:

– Летай! Только без фокусов!

И он посмотрел на спортивную подтянутую фигуру летчика. Всегда, когда Велинов любовался атлетическим сложением своего заместителя, мысленно он почему-то возвращался к тем сложным проблемам, которые ему пришлось решать за долгие годы работы в авиации. Для одних физические данные – это все. Такие люди могут переносить перегрузки, словно они и не люди вовсе, а машины. А встречались и другие, казавшиеся на первый взгляд довольно слабыми, но выдерживавшие, как медные провода, самое высокое напряжение. Третьи же, на вид сильные и здоровые, не выдерживали нагрузок и валились с ног. Все же человек сделан из какого-то особенного материала. И нет таких приборов, которые способны были бы предварительно установить твердость и выносливость этого материала. Именно поэтому Велинов и тревожился за Вылкова и других товарищей. А сам он не располагал прибором, проверяющим качество материала и способным наложить резолюцию: ты будешь летать, а ты нет. Поэтому оставалось соблюдать установленные правила.

Через полчаса после того, как Велинов просмотрел и подписал кое-какие бумаги, он вышел из кабинета и, пересекая небольшой садик перед зданием штаба, увидел, что в небе на огромной высоте какой-то самолет делает бочку. Летчик, независимо от того, командир он или рядовой, всегда похож на болельщика: его не оторвешь от наблюдения за действиями отличного спортсмена. «Смотри-ка, ну настоящий дьявол, какой у него уверенный замах! Виртуоз! Кто бы это мог быть?» И он, не сводя глаз с самолета, отправился на стартовую площадку.

– Кто в воздухе? – спросил он двух техников.

– Капитан Вылков.

– Вот непоседа! – проворчал, рассердившись, командир. – Он перебарщивает! Я разрешил ему летать, а не фокусничать!

Вылков же будто решил опередить командира и, прежде чем тот вошел на стартовый командный пункт, повел самолет к аэродрому и менее чем за минуту посадил его на взлетную полосу. Велинов вздохнул с облегчением [215] и обернулся. И тогда только заметил возле ангара худощавого старшего лейтенанта с удивительными голубыми глазами. Это был Бакалов. Велинову показалось, что старший лейтенант хочет заговорить с ним, но не решается. Поэтому он остановился рядом и спросил:

– Что вы здесь делаете?

– Просто так стою и смотрю.

– Ну и ответ! А что смотреть-то! Смотреть можно в кино или в театре.

– Товарищ майор, когда летаете вы или капитан Вылков, я всегда прихожу сюда наблюдать за вашими полетами. Смотрю и завидую. Красиво летаете!

Старший лейтенант посвятил себя профессии военного летчика со всем пылом молодости. В летной школе, когда их еще только учили летать, он совсем по-другому представлял себе небо. Оно казалось ему необъятным голубым простором, будто специально созданным для счастливых приключений и осуществления его мечты. Но в тот день, когда Бакалов с этого же самого места увидел, как разбился самолет, в нем словно что-то надломилось. Небо превратилось в загадку, в гигантскую западню, из которой летчик должен уметь выбраться. Все более остро старший лейтенант осознавал, что эта работа требует огромного нервного напряжения. Теперь он стал часто задавать себе вопрос: а у него самого достаточно ли крепкие нервы и выдержат ли они? Он делал все возможное, чтобы их закалить. Два или три года назад ему даже пришлось пережить небольшое испытание. Он вылетел вместе с Желязковым. В полете вышел из строя авиакомпас, и они с большим трудом нашли аэродром. Так Бакалов впервые познакомился с тем, какие строгие требования предъявляет к летчикам эта профессия. В те минуты он не очень испугался, возможно, потому, что у него за спиной сидел опытный командир.

После того полета с заместителем командира у Бакалова появилось чувство уверенности, или, по крайней мере, он думал, что появилось. И может быть, как раз это, с одной стороны, делало его взыскательным к себе, а с другой – заставляло сомневаться в собственных силах. Молодой лейтенант благоговел перед старшими, более опытными офицерами и часто думал: пережить [216] столько, сколько они пережили в небе, это просто непостижимо! Вот почему он так старался.

Однажды я приехал на аэродром перед самым рассветом. Никогда еще не приезжал так рано. Дал команду построиться, а затем приказал:

– Раздеться!

Офицеры, недоумевая, начали раздеваться. «Неужели, нас, как новобранцев, заставят заниматься физзарядкой?»

– Быстрее, быстрее!

Какой– то майор не без злости проворчал:

– Ну, это ни на что не похоже – устраивать подобный спектакль!

Я, разумеется, услышал его слева, но ничего не сказал и продолжал раздеваться, пока не остался в одних трусах.

– За мною бегом! – скомандовал я и побежал по направлению к роще.

Утренний холодок пощипывал кожу, а обильно выпавшая роса холодила ступни ног. Наша растянувшаяся колонна обогнула рощу и направилась к бассейну. В раннее утро он казался не очень-то гостеприимным, и никому даже в голову не пришло, что он-то и есть моя цель. Все думали, что мы пробежим мимо и вернемся.

– За мной в бассейн – прыгай!

И сразу же летчики бросились в воду. Поднялся неимоверный гвалт, смех, ребята шумно плескались в воде, но нашлись и такие, что остались стоять на берегу в нерешительности. Над ними стали подшучивать, тогда и они полезли в воду. Все это очень понравилось Бакалову, хотя он порядком озяб, у него даже губы посинели от холода.

Прямо из бассейна летчики отправились на предполетную подготовку, и все до одного при этом утверждали, что чувствуют себя бодрыми и свежими. После этого дня небольшая группа энтузиастов каждое утро бегала в бассейн, и среди них – Бакалов…

После полудня погода испортилась. У летчиков есть одна особенность: они похожи на страстных охотников. А те хорошо знают, что на уток охотиться лучше всего в туман или дождь. В такую непогоду их товарищи запираются у себя дома, укрываются в тепле, а они отправляются на охоту. Нечто похожее происходит и с летчиками. [217] Вот и теперь ребята только того и ждали, чтобы испортилась погода и они смогли выполнять учебную программу. А как раз в этот момент прибыл Желязков. Все интересовались, зачем он появился – провести собрание или учения? Через полчаса они увидели, что Желязков, уже в летном комбинезоне, выходит из здания штаба с Велиновым и Вылковым.

Находившиеся на плацу летчики вздохнули с облегчением: значит, будут полеты.

Велинов подозвал к себе Бакалова.

Старший лейтенант представился заместителю командира, еще не зная, зачем его вызвали…

– А я еще не забыл тот случай, старший лейтенант, – начал Желязков. – Увидел тебя и вспомнил… Здорово нам тогда досталось!

– И я не забыл, товарищ подполковник, – улыбнулся голубоглазый офицер.

– А тебе не хочется снова полететь со мной?

– Почему бы и нет?

– Ну тогда давай полетим вместе, чтобы разведать погоду.

Бакалов не ожидал подобного предложения. У него была веская причина отказаться, но он не посмел этого сделать. Техники уже подготовили к полету МиГ-15. На этом самолете инструкторы передавали свой опыт молодым летчикам. Бакалову польстило оказанное ему внимание. Он махнул на все рукой и успокоился: «Ну да ладно, ведь я не один буду в самолете!»

И они взлетели. На высоте пятисот метров вошли в облака. Чем выше они забирались, тем темнее становилось вокруг. Но, несмотря на это, оба испытывали удовлетворение. Летать в ясном небе, конечно, лучше, но при полете в сплошной облачности летчики могли проверить себя. Пилотировал самолет Бакалов. Он должен был быть предельно сосредоточенным, тем более что некоторые приборы, как выяснилось, не имели ничего общего с теми, которые установлены на других учебных самолетах. За его спиной подполковник Желязков держал связь по радио с командным пунктом и докладывал метеорологическую обстановку.

Одной из особенностей этого самолета было то, что он, в отличие от других, имел новый, более совершенный авиагоризонт. Когда прибор показывал, что самолет [218] имеет левый крен, то это означало, что он накренился направо, и наоборот. Бакалову, до этого момента хорошо пилотировавшему самолет, предстояло сделать заход по схеме. И тут, не учтя этой особенности авиагоризонта, он допустил роковую ошибку – накренил машину в противоположную сторону, она вошла в полубочку и со страшной скоростью устремилась вниз, к земле. Ко всему прочему летчик сильно ударился головой о фонарь кабины, но не потерял сознания. Подполковник Желязков быстро сообразил, какую ошибку допустил молодой пилот, и взял на себя управление. Самолет под влиянием силы притяжения непреодолимо тянуло к земле, он отказывался подчиниться воле человека. Но люди всегда ищут в себе новые возможности, даже когда кажется, что они все уже исчерпаны, стремясь преодолеть угрожающую им смертельную опасность.

Бакалов сжался в своей кабине, думая и о командире, борющемся за их жизнь, и о своей вине, которую неизвестно какой ценою придется искупить. Он знал, что подполковнику Желязкову не удалось выправить положение самолета, что самолет неудержимо несется сквозь облака к земле. Он не мог оторвать взгляда от высотомера, стрелка которого угрожающе падала вниз. Она проглатывала крупные цифры и с ненасытным аппетитом набрасывалась на мелкие.

Высотомер уже показывал тысячу метров. Кажется, это было той границей, до которой старший лейтенант смог продержаться. С этой минуты началось самое страшное. Спад высоты, отмериваемый с точностью секундной стрелки, глухо отдавался в его мозгу.

Девятьсот метров!

Восемьсот!

До падения на землю оставались считанные секунды. Бакалов обернулся, посмотрел на Желязкова и увидел, как тот борется с самолетом-чудовищем. Но даже самым смелым богатырям удавалось победить чудовище только в сказках. А то, что с ними происходило сейчас, не имело ничего общего со сказкой: человек из последних сил боролся за жизнь, уже чувствуя дыхание смерти. Лицо подполковника словно окаменело, и только на лбу выступило несколько капель пота.

Семьсот метров! Ветер погасил еще одну искру надежды! [219]

Шестьсот метров! И еще одна искра погасла! Бакалов ощутил, как ему сдавило череп – будто кто-то молоточком выбивал в нем дробь. У него потемнело в глазах, и ему показалось, что тяжелые каменные жернова придавили его к сиденью.

Пятьсот метров!

Но нет, искра все-таки не угасла! Оказалось, что она все еще теплится где-то в пространстве! О, хоть бы она не погасла!

Высотомер замер на цифре «500». Но даже в такой ситуации человек из последних сил еще цепляется зубами и ногтями за спасительную надежду.

Шестьсот метров!

У Бакалова не нашлось сил даже вскрикнуть. Но он понял, что произошло: Желязков сломил «волю» самолета и заставил его снова подняться вверх.

Семьсот! Восемьсот!

Бакалов не имел права радоваться: он ясно сознавал, что внизу, на земле, у него не найдется сил взглянуть в глаза своему спасителю.

«Чем я смогу когда-нибудь искупить свою вину? – терзался он. – Ведь мы не погибли только благодаря Желязкову».

Мрачные мысли мучили его, пока самолет плавно скользил по взлетной полосе. К месту, где ему предстояло остановиться, сбежались летчики и техники.

Первым из кабины выбрался Желязков. Бакалов все никак не решался сойти на землю. Подполковник знаком приказал ему выйти.

– Товарищ подполковник… – попробовал он доложить.

– Будет, будет тебе! Ведь остались живы! Давай без сентиментальностей! – прервал его заместитель командира.

Старший лейтенант не поверил себе. Желязков улыбался, вместо того чтобы отругать Бакалова, да еще как отругать…

– В третий раз ты уже, пожалуй, не сядешь со мной в самолет?

– Пока жив, не сяду. До сих пор не пойму, как это я вас не погубил, – прошептал покрасневший Бакалов.

– А меня удивило то, что ты не испугался. Я все [220] время наблюдал за тобой. Нервы у тебя выдержали. Из тебя получится хороший летчик!

– Вместо того чтобы хвалить, товарищ подполковник, меня следовало бы отправить на гауптвахту, – проговорил Бакалов, все еще не решаясь поднять глаза.

– Брось ты это!

Первыми к ним подбежали Велинов и Вылков. Они поразились, увидев, что чудом спасшиеся летчики улыбаются друг другу.

С того дня, 17 июля, который никогда не забыть, прошло несколько месяцев. Однажды майор Велинов и старший лейтенант Бакалов, чтобы сократить путь, пересекали аэродром напрямик. Оба только что вернулись из полета. Около ангаров, на том же самом месте, где когда-то Велинов застал Бакалова, они увидели какого-то лейтенанта. Тот был из нового пополнения, которое почти каждый год вливалось в авиацию. Они не обратили бы на него внимания, если бы не вспомнили о своей первой встрече. А вспомнив, остановились возле него. Лейтенант вытянулся в струнку и откозырял. Велинов задал ему тот же вопрос, что и когда-то Бакалову:

– Что вы здесь делаете?

– Наблюдаю, товарищ майор, – прозвенел юношеский голос лейтенанта.

– Наблюдаете за полетами?

– Не за всеми, товарищ майор, – улыбнулся светловолосый лейтенант. – Нет смысла на все терять время. Но за некоторыми – стоит! Например, когда летаете вы и Бакалов. Я стоял как раз на этом же месте, когда они с подполковником Желязковым чуть не разбились. Никогда этого не забуду! Говорят, во всем был виноват Бакалов. Возможно, это и так, но зато как он теперь летает! На это стоит посмотреть!

Велииов рассмеялся, и они с Бакаловым пошли дальше.

– Слышал, что он сказал?

– Слышал и вспомнил, что и я стоял на том же месте.

– Из него получится хороший летчик.

– Только бы ему не пришлось пройти через те же испытания, что и мне!

– Да разве есть такой летчик, который не смог бы [221] рассказать о каком-нибудь совершенно необыкновенном и исключительном происшествии, случившимся с ним? – ответил Велинов. – В таком случае это будет не летчик. Лейтенант это понял, очень хорошо понял. Запомни, мы еще о нем услышим!

Этим молодым лейтенантом был Троев.

9

Еще с утра из-за грохота проезжавших танковых колонн в окнах дребезжали стекла, а из небольших дубовых рощ, приютивших на ночь пехоту и артиллерию, доносилась канонада, которая, как огненная стена, должна была преградить противнику путь. Со специального командного пункта за боем наблюдали министр народной обороны и большая группа генералов и гражданских лиц. Действия обеих сторон вызывали у руководства то восхищение, то разочарование. Военные специалисты, неделями подготавливавшие эти учения, теперь стояли на трибуне и затаив дыхание следили за тем, хватит ли моральных и физических сил у исполнителей. В этом районе сосредоточилось огромное количество боевой техники, и каждой из сторон нужно было ее использовать умело и мастерски. И обе стороны не хотели оказаться побежденными. Так всегда бывает не только на войне, но и на учениях. Это очень хорошо знали генералы, офицеры и солдаты, потому что учения всегда приносят удовлетворение. И в этом я ничуть не преувеличиваю. Спросите хотя бы солдат любой роты. Всю ночь они копали окопы для себя и укрытия для техники, но, когда противник пошел в атаку, никто не вспоминал об усталости и бессонной ночи…

Министр обороны и другие начальники с интересом наблюдали за ожесточенной «битвой», завязавшейся между танками, артиллерией и пехотой. Механизм огромной военной машины с ее боевой техникой, штабами и живой силой был приведен в действие. Успех обеспечивался общими усилиями: действиями подразделений за каждым кустом, в каждом овраге и каждым выпущенным снарядом и пулей. С трибуны видели, что инициатива переходит то к одним, то к другим. Было ясно, что в дальнейшем исход «боя» решат те, кто проявит больше мужества и мастерства. Министр часто заходил на [222] командный пункт, чтобы получить более полное представление о ходе учений.

И вдруг… Людей, находившихся на командном пункте, охватило волнение. Разведка установила, что противник готовится использовать ядерное оружие, надеясь таким образом решить исход боя в свою пользу. Разведчикам даже удалось установить местонахождение ракетных установок противника. Их нужно было уничтожить прежде, чем противнику удастся выпустить свои ракеты. Артиллерия получила приказ поразить эту обнаруженную цель.

Присутствующие взялись за бинокли и, затаив дыхание, начали наблюдать за стрельбой артиллеристов. Там, куда попадали снаряды, земля буквально горела, в небо вздымались огромные столбы дыма, но артиллеристам не удалось накрыть цель. Полковник, чей авторитет, как и престиж части, которой он командовал, был поставлен на карту, весь в поту стоял перед министром и сконфуженно объяснял:

– Товарищ министр, мы ведем обстрел с предельной дистанции. Отклонение весьма велико.

– Понимаю, понимаю! – перебил министр, строго поглядывая на него. – Если бы мы вели настоящую войну, то противник очень обрадовался бы такому отклонению. А разве у нас нет боевой авиации? – И министр повернулся ко мне: – Симеонов, а где ваши самолеты?

– Товарищ министр, они в воздухе и выполняют поставленные перед ними задачи.

– Знаю, знаю. Но в данный момент нет более важной задачи, чем уничтожение ракетных установок противника.

Взволнованный, я побежал на командный пункт, но не потому, что не доверял своим летчикам. К этим учениям мы готовились долго и упорно. У меня просто не было времени, чтобы поднять в воздух какую-нибудь эскадрилью с одного из аэродромов. Это только задержало бы уничтожение этих ракетных установок. Значит, с поставленной задачей должна была справиться эскадрилья, находившаяся в тот момент в воздухе… А если горючее на исходе?

– Божилов, это вы? Хорошо, что попал на вас! Обнаружена важная цель. Атакуйте! Квадрат…

– Товарищ командир, не могу! Горючее на исходе! [223]

– A y других как?

– Не знаю, но у меня нет такой возможности.

На большой высоте над нами пролетала эскадрилья – три четырехугольника. Летчики только что выполнили последнюю задачу и взяли курс на свой аэродром. Они слышали мой разговор по радио с Божиловым и поняли: внизу, на земле, что-то происходит. В голосе своего командира они уловили тревожные нотки. Я рассчитывал на них, а они не могли мне помочь. У них кончалось горючее, и любая задержка могла привести к печальным последствиям.

Последним летел Вылков. Со своей позиции он мог наблюдать за всей эскадрильей, каждое звено которой расположилось в небе в форме ромба. Услышав мой голос и ответ Божилова, Вылков невольно весь напрягся, хотя не имел для этого никаких особых поводов (обо всем этом он рассказал мне позже). По сути дела, от него лично никто ничего не требовал. Он мог вместе со всеми возвращаться на аэродром.

Но Вылков знал, что находится в несколько лучшем положении, чем Божилов. В резервуарах его самолета хватило бы горючего на то, чтобы долететь до объекта атаки. Это хорошо! Он долетит до цели, но сумеет ли он уничтожить ракетные установки? Вылков еще не принял никакого решения, но весь пылал от возбуждения. С ним всегда так случалось, когда предстояло трудное испытание.

Первые четыре самолета сделали круг, чтобы взять курс на аэродром. За ними последовало второе звено. На какое-то мгновение Вылков представил себе, в какое безнадежное положение попал его командир. Но он молчал, хотя и упрекал себя за молчание.

Летчики из последнего звена, наверное сумев справиться со своей досадой на то, что они не могут атаковать, один за другим брали курс на аэродром. Вылков остался один. Достаточно было только легкого поворота штурвала – и его самолет последовал бы за остальными машинами. Но рука оставалась неподвижной. Вылков решил спасти престиж авиации.

– Товарищ командир, я остался один, что мне делать? – почти крикнул он в микрофон.

– Это вы, Вылков? У вас тоже кончается горючее? [224]

– Нет, у меня есть немного горючего, товарищ полковник.

– Вы в этом уверены?

– Товарищ полковник, я готов идти в атаку!

– Хорошо!

Добровольно принятое летчиком решение атаковать цель было продиктовано его высоким боевым духом, а не желанием как-то выделиться или отличиться. И в самом деле, кто же решится вставать в позу, если он не убежден, что его ждет удача? Я знал характер Вылкова: он скорее свернет себе шею, чем откажется от того, что задумал. Таким он показал себя и на предварительных учениях, выполняя иммельман и горку.

На подлете к цели Вылков как бы превратился в туго натянутую пружину. Он подчинил все свои эмоции трезвому рассудку. Наблюдателям с земли его самолет напомнил ястреба, камнем падающего вниз, чтобы вонзить когти в жертву. Вылков не мог оторвать взгляда от взятой на мушку ракетной установки, но что-то подвластное скорее инстинкту, чем разуму, подсказывало ему, что открывать огонь еще рано. Люди на трибуне, увидев, насколько угрожающе близко он приближается к цели, подумали даже, что его машина вот-вот врежется в землю.

А Вылков как будто и в самом деле обезумел от напряжения. Только руки продолжали работать все так же безошибочно и согласованно. Взглядом он следил за выпущенными снарядами, а руки, словно слившиеся с орудием, управляли струей огня. Наверное, Вылков хотел быть полностью уверенным в том, что ни один снаряд не пропадет зря, поэтому решился на последний шаг: выстрелить снаряды сериями. И тут он заметил, что самолет начал вибрировать. Вылков едва удерживал машину, движение которой из-за отдачи, возникающей при беспрерывной стрельбе, все больше замедлялось.

На трибуне люди буквально онемели. Менее чем за полминуты ракетная установка противника, которую заменял макет, превратилась в щепки, а самолет с быстротой молнии исчез за горизонтом.

Министр был явно доволен и заговорил первым:

– Есть у нас боевая авиация, есть! И наши летчики – мастера своего дела. [225]

10

В голубом небе парил орел, хозяин этих высот. Он летал на большой высоте, инспектируя свои владения. Снизу он казался листиком бумаги, подхваченным порывом ветра. Кто смог бы помешать орлу совершать эту ежедневную инспекцию? Но вот откуда-то появилась стая голубей. Их крылья в лучах яркого солнца сверкали белизной. Время от времени голуби исчезали, потом стая снова появлялась и носилась по кругу, чем-то напоминая серебристое ожерелье. Орел спокойно наблюдал за полетом белоснежных птиц. Гордый орел проявил великодушие, позволив птицам проникнуть в его владения. Сделав еще круг, он как бы растворился в ярких лучах солнца и стал невидимым для людей на земле. Но он-то их видел, просто взлетел еще выше, чтобы стать свидетелем того, что их ждет.