Текст книги "Закаленные крылья"

Автор книги: Симеон Симеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

На аэродроме в М. проводились очередные ночные полеты с молодыми летчиками. В эту предутреннюю пору все – от командира до телефониста – чувствовали, что валятся с ног от усталости. Савва Нецов уже совершил двадцать четыре вылета. Он уже не мог найти в себе силы, чтобы вылететь снова. У него слипались глаза, и он дремал стоя, а все, что происходило перед ним на плацу, казалось сном. Летчик, с которым ему предстояло летать, дергал за локоть своего товарища и испуганно шептал: «Он спит!» Савва слышал, о чем друзья так тревожно перешептываются, но как будто не понимал, чем вызвана их тревога. Он только время от времени открывал глаза и как-то наивно улыбался. Он хотел подойти ко мне и попросить дать ему возможность хоть немного отдохнуть. А я запальчиво и воодушевленно разговаривал о чем-то с группой летчиков. Савва пытался меня слушать, но, хотя до него доносилось каждое мое слово, ему никак не удавалось запомнить хоть одно из них, они просто ускользали от него, как угри.

Я замолчал и посмотрел на него. Ведь по себе знал, что значит двадцать четыре вылета подряд, и ни в коей мере не удивился тому, что летчик устал. Но мне некем было его заменить, а отменить полет я тоже не мог. Нецов всем своим видом словно бы хотел сказать: «Не могу больше, браток!» А я в ответ: «Вижу, браток, но что делать. Попытайся еще раз, и потом сразу же станет легче». [146]

Наш молчаливый разговор был непонятен присутствовавшим при этом курсантам. Если бы курсанты догадались, что с ними летают люди, исчерпавшие до конца свои силы, они не очень-то уверенно чувствовали бы себя в кабине.

И Нецов в двадцать пятый раз сел в самолет. Но какой это был полет! Нецов сидел сзади, а обучаемый – спереди, и каким-то чудом оба остались живы. Нецов время от времени бился головой о стенку кабины, чтобы избавиться от приступов сонливости. Когда он всматривался в звезды, ему тотчас же в полусне виделись каштаны на Русском бульваре в Софии, и он никак не мог понять, как ему удается одновременно находиться и среди звезд, и под каштанами.

Нецов протирал глаза, ругал себя самого за то, что видит сны, прислушивался к равномерному гудению двигателя и пытался угадать, в каком направлении летит самолет. Ругань ему не помогала. Видения не прекращались. Толпы девушек в пестрых платьях шли и шли под каштанами мимо него, а звезды кокетничали одна с другой.

Вдруг откуда-то появилась жена. Она, сердясь, грозила ему пальцем. Наверное, пыталась внушить мужу, что нечего ему заглядываться на звезды. Впрочем, нет, не совсем так. Просто за несколько дней до этого они немного повздорили. У них родилась дочь, а он не смог выкроить время, чтобы зайти в родильный дом. Жена, конечно, не могла представить себе, что это такое – двадцать пять вылетов в день. И наверное, так никогда и не узнает. Двадцать пять – это совсем небольшая цифра. Ведь это не тысяча, не миллион!

А именно во время двадцать пятого вылета, он, Савва, мог погибнуть. К счастью, все обошлось легким повреждением самолета. Молодой летчик неплохо управлял самолетом, но посадить самолет точно на взлетную полосу ему не удалось. Совершая посадку, он был уверен в том, что сидящий сзади инструктор следит за его действиями и, если нужно, поправит. Савва очнулся весь в крови. Он разбил лицо о стенки кабины. Около злополучной машины толпились люди, и среди них он заметил и меня.

– Товарищ полковник! – попытался Савва отрапортовать. [147]

– Савва, отправляйся в поликлинику, а завтра, после того как ты отдохнешь, мы поговорим,-с нескрываемым сочувствием сказал я ему. – Вытри кровь с лица, а то перепугаешь жену.

Савва опустил руку и направился к машине «скорой помощи».

Подобные происшествия случались редко. Ведь такие неприятности отравляли жизнь летчиков. Они подтрунивали над пострадавшими, осуждали виновных, но понимали, что превыше всего – необходимость выполнить задачу. Нелегкая жизнь летчиков, испытания, выпадавшие на их долю, сближали людей, делали их друзьями и товарищами. Борьба с нарушителями шла своим чередом, и это вызывало воодушевление среди экипажей. Летом 1958 года командование и партийные организации начали готовить летчиков к применению в бою тарана. Партийные органы и партийно-политические работники проводили огромную работу по моральной и политической подготовке летчиков-истребителей. И те готовились к боевому дежурству самым серьезным образом…

На партийных собраниях Савва Нецов не раз возвращался к вопросу о таране:

– Я готов, товарищи, пойти на таран, – говорил он спокойно и твердо. – При первом же случае, когда это понадобится, пойду на таран.

После него высказывались Пенчев, Соколов, Божилов, Цеков и Димов.

А что же остальные? Много собралось людей в маленьком зале – яблоку негде упасть. Люди слушали, онемев от изумления. Им казалось просто невероятным, что можно так хладнокровно говорить о собственной гибели. А что бы сказал какой-нибудь сугубо гражданский человек, если бы случайно попал на подобное собрание? Ведь оно ничем не походило на собрания, проводившиеся на заводах и в селах, где присутствующие брали на себя обязательства выткать больше тканей, выплавить больше стали, вырастить более высокие урожаи зерновых или дать больше продукции животноводства. Здесь люди брали на себя обязательство умереть, если понадобится, и делали это с готовностью и полной ответственностью.

Не смог воспользоваться подвалившей ему удачей Пенчев. Только он сделал разворот, чтобы вернуться на [148] свой аэродром, как, откуда ни возьмись, прямо на него выскочил самолет противника. Пенчев сразу же его опознал. Луна ярко освещала вражескую машину, и Пенчев ясно и отчетливо рассмотрел ее. Этот негодяй осмелился пролететь над самым их аэродромом!

– Ну, теперь-то я тебя не упущу! Теперь ты у меня в руках! – сказал Пенчев, стиснув зубы и изо всех сил сжимая рычаги управления.

Но пока он на своем «миге» сделал разворот, воздушного пирата и след простыл.

Именно в то время я взял на себя управление полетами. Гарнизон с максимальной быстротой был приведен в полную боевую готовность. Техники проверили двигатели самолетов, специальные машины заняли свои места. Оперативный дежурный связывался по радио то с одним, то с другим летчиком, отдавал краткие команды и с удовлетворением отмечал, что все идет хорошо. Дежурные экипажи вылетали и занимали свои зоны, чтобы вести поиск.

Внезапно на командный пункт пришел заместитель командира по политической части и доложил:

– Товарищ полковник, лейтенант Костов вылетел в нетрезвом состоянии.

– Кто вам это сказал? – спросил я, не поверив такому неожиданному сообщению.

– Так говорят все. Он заказал в нашей столовой и выпил двести граммов коньяка.

– Двести граммов?! Да он уже наверняка разбился! Сейчас попробую поискать его по радио.

Костов не давал о себе знать целых десять минут. До сих пор ничего подобного у нас не случалось. Но все же главное, чтобы он вернулся живым.

– Знаем мы этого Костова. Как только он услышал сигнал «Тревога», у него сразу кровь взыграла, и он уже не думал о том, что делает. Был бы он трусом, то нашел бы способ увильнуть от этого полета, – попытался заочно оправдать Костова мой заместитель.

– Понимаю. Но все же было бы лучше, если бы он это делал в трезвом состоянии. Если он жив, то мы похвалим его за отвагу, но грубое нарушение приказа ему не простим!

Я снова попытался установить связь с Костовым. [149]

Вскоре по сияющему выражению моего лица все поняли, что мне это удалось.

– Костов, как ты себя чувствуешь?

– Отлично, товарищ полковник.

– По голосу догадываюсь, что отлично. У тебя хорошее настроение, – добавил я, улыбаясь. – Где ты? Что видишь вокруг?

– Лечу над Родопами на небольшой высоте. Одним словом, товарищ полковник, ищу гадов, и, если кто-нибудь из них мне попадется, я из него всю кровь выпущу.

– Костов, поднимись на высоту две тысячи метров!

– Но почему, товарищ полковник? Это несправедливо! Несправедливо!

– Приказываю! Немедленно!

– Черт возьми! – выругался летчик. – Они летают совсем низко над землей, а я за кем буду гнаться среди звезд?

– Видишь? – обратился я к замполиту. – Даже не похоже, что он выпил. Просто удивляюсь, как он может в таком состоянии летать так низко над землей! Каких только чудес не бывает в нашей авиации!

– Товарищ полковник! – возбужденно заговорил капитан. – Согласен, что Костов заслужил, чтобы ты его отругал. Но должен признаться, что я, хоть и злюсь на него, искренне восхищаюсь им. Вот какие у нас летчики: не только не увиливают от заданий, но и сами рвутся в бой. Ведь он не дежурный летчик, этой ночью ему полагалось отдыхать.

Через полчаса на командный пункт пришел и сам Костов. Никаких признаков того, что он в нетрезвом состоянии, я не заметил. Он все еще пребывал в возбуждении и пришел ко мне, чтобы доложить о выполнении задания. Костов торжественно отрапортовал, а затем попросил разрешения остаться.

– Лейтенант Костов, почему вы вылетели без разрешения? Вас в эту ночь не включили в список тех, кто должен вылететь на боевые действия.

– Товарищ полковник, я знаю, какое тяжелое положение создалось с летчиками, способными действовать в ночных условиях, и, услышав сигнал тревоги, не удержался. Явился, чтобы принять участие в бою. [150]

– А как же коньяк?

– Какой коньяк? – удивился Костов.

– Вы свободны, идите отдыхать, а завтра поговорим.

Меня охватило приятное чувство радости за летчика. Но все же наказывать его или награждать? Чудаки!

На следующий день выяснилось, что Костов в самом деле заказал коньяк, но как раз в тот момент объявили тревогу и он не выпил ни глотка.

6

Бесконечная вереница тревожных ночей совсем измучила людей на аэродроме. Они все время недосыпали и жили в постоянном напряжении, впадая то в естественный гнев, то в уныние. Больше всего изматывало то, что весь их непосильный труд пропадал зря. Наглые чужеземцы нарушали воздушные границы Болгарии и улетали восвояси, а наши летчики возвращались на свой аэродром, обескураженные и неудовлетворенные. Никто не замечал, что эта бесконечная вереница тревожных ночей, постепенно забываясь, оставляла за собой глубокий след: незаметно изменялись и сами пилоты. И как изменялись! Они становились летчиками, способными творить в небе чудеса.

Именно так и произошло с Цековым. Его любили за благородное сердце, но вместе с тем мнение о нем с самого начала создалось неблагоприятное. Посудите сами: деликатная душа, нежный и мягкий человек, как он будет вести себя в бою? И поэтому его держали в стороне. И это в то время, как Божилов, Соколов, Савва Нецов, Димов уже летали и, не скрывая своего удовольствия, рассказывали сотни подробностей о своих необыкновенных полетах.

Цеков не принадлежал к тем, кто, почувствовав, что ими пренебрегают, начинал упорно досаждать командирам, спорить, кричать и доказывать свое право быть наравне с другими. Он оказался молчаливым и терпеливым. Считал, что ему незачем обижаться, что рано или поздно его заметят, поймут свою ошибку и допустят его к ночным полетам. Он удовлетворялся тем, что только слушал других. Цеков все надеялся, что, когда он пойдет по уже протоптанной дорожке, ему будет легче. [151]

Но, очевидно, никто не хотел его замечать, и тогда в душе летчика вспыхнула первая искра зависти. Однажды он робко вошел в кабинет командира полка и стал ждать, когда тот просмотрит все разбросанные по письменному столу бумаги. Ожидая, Цеков не один раз пожалел о своем приходе, считая, что стыдно и обидно просить и разубеждать. А если начальство не согласится с ним, если оно упорно будет отстаивать свое мнение? Сумеет ли он вынести подобное унижение?

Наконец подполковник посмотрел на него усталым взглядом. Цекову очень хотелось угадать по выражению его глаз, с досадой или с любопытством тот относится к его необычайному посещению.

– Ну, Цеков, что тебя привело ко мне? – спросил командир. – Сегодня вы все как будто сговорились донимать меня.

Летчик совсем смутился: ну откуда ему было знать, что в тот день и другие приходили беспокоить начальство?

– А может быть, ты по другому поводу? – спросил Драганов. – Недавно сюда, как ураган, ворвался Караганев и, поверь мне, разбушевался, как тайфун. Ну, спрашиваю, можно выдержать такого человека? Если мне еще хоть раз доведется схватиться с подобной личностью, уверяю тебя, от меня ничего не останется! Так начинай же, Цеков, чего ты стоишь и молчишь?

– Ничего не понимаю, товарищ подполковник!

– Прекрасно ты меня понимаешь! – На полном лице командира появилась загадочная улыбка. И он продолжал свой рассказ о Караганеве. – До седьмого пота довел меня. Устал я от этого Караганева. Ох какой это упрямый человек! «Я, – говорит, – родом из Варны, морской волк». И спрашивает меня: «Вы когда-нибудь плавали в бурном море, тонули? А я, – кричит во весь голос, – тонул и собственными силами спасся. И вы воображаете, что я испугаюсь какого-то там неба!» С таким человеком трудно разговаривать. А ты, Цеков, чем решил меня пугать, раз пришел по тому же вопросу? Да и что другое могло привести тебя сюда? Все вы теперь бредите ночными полетами.

– Товарищ подполковник, разрешите мне уйти! – покраснев, пробормотал молодой капитан.

– Вот видишь! – воскликнул подполковник. – Ты [152] этим решил меня припугнуть: ни с того ни с сего – до свидания вам! Теперь я тебя не отпущу. Знаю я тебя: ты деликатнее, чем остальные. Романтик! Ну садись и рассказывай, что тебе не дает покоя.

Цеков сел на диван и, не мигая, уставился на командира. Просто не знал, с чего начать.

– Я не тонул, да, наверное, и Караганев не тонул, – невольно вырвалось у него.

– Но зачем ты все это мне говоришь? – удивился Драганов.

– Потому что Караганев мой хороший друг. Если он очень настаивает на том, чтобы летать, разрешите ему! Ведь это правда, что он настоящий морской волк, поэтому ночные полеты ему нипочем! Я уступил бы ему свое место.

– Умно говоришь, смиренно! – рассмеялся подполковник. – Ну хорошо, тогда готовься к завтрашним ночным полетам. Иди, летай! Уверен, что мы о тебе еще услышим.

С тех пор прошел год или два. Капитан Цеков, вспомнив о своем посещении начальства, удивился тому, что сейчас память воскресила именно этот незначительный эпизод из его жизни.

Аэродром был окутан густым туманом, таким густым, что не было видно ни ангаров, ни жилых построек. Цеков устроился в самолете, крепко привязался ремнями и посмотрел в сторону, чтобы проверить, виден ли ему второй самолет, в котором дежурил Димов. Однако самолет Димова он обнаружил с большим трудом. «Это мне не нравится, – подумал Цеков. – Если дадут сигнал на взлет, то ума не приложу, что это будет за полет. «Тонуть так тонуть», – заявил когда-то Караганев командиру. А мне совсем не хочется тонуть».

Цеков даже рассердился на себя за то, что подумал о возможности «утонуть». Но в любом случае этот густой туман ему не нравился. Часы показывали шесть вечера, а кругом было темно, как в полночь. Легко себе представить, что будет позже. Если в небе такой же густой туман, то на земле нельзя будет обнаружить ни одного огонька.

– К черту все! Нет таких безумцев, которые заставили [153] бы нас взлететь в такую погоду, – успокаивал себя Цеков.

Но кто– то словно только того и ждал, чтобы потешиться над ним. Замигала красная лампочка -сигнал тревоги. Цеков инстинктивно включил двигатель, и самолет задрожал, готовый взлететь. На командном пункте только что принял дежурство в качестве руководителя полетов Атанасов. Он боялся сам разрешить взлет и поэтому поддерживал постоянную связь с вышестоящим командиром; тот подтвердил, что летчикам из М. любой ценой надо выполнить боевую задачу.

– Пусть вам сопутствует удача, – сказал вполголоса Атанасов, когда бетонная взлетная полоса опустела.

В это время позвонили из Софии, и чей-то встревоженный голос объявил:

– Запрещаю вылет, запрещаю вылет!

– После драки кулаками не машут! – рассердился Атанасов. – Вы что, смеетесь над нами?

– Неужели вылетели уже? Да это же самоубийство!

– А иностранный самолет?-спросил разгневанный Атанасов.

– Нет никакого иностранного самолета! Да если бы и появился, мы не имеем права рисковать.

– А кто говорит? – спросил Атанасов.

– Генерал Захариев. Чему вы так удивляетесь?

Атанасова бросило в холодный пот. Он никак не ожидал, что ведет разговор с командующим. Атанасов попытался извиниться перед генералом за то, что говорил не по уставу, но генерал строго и уверенно отдал приказ:

– Следите за полетом и лично мне докладывайте, что там у вас происходит!

Атанасов поспешил установить связь с летчиками. Когда услышал голос Цекова, то едва удержался, чтобы не крикнуть: «Жив ли ты?» Даже сам генерал Захариев так встревожен! Атанасов ясно представил себе, что делается там, в небе.

– Здесь облачность еще более густая, чем туман внизу, – доложил Цеков.

– Набирайте высоту! Может быть, наверху видимость лучше.

Через пять минут Атанасов снова установил связь. [154]

Самолеты уже находились на высоте десять тысяч метров.

– Все то же самое. Мы с Димовым слышим друг друга, но не видим.

– Черт побери! Неужели эта проклятая облачность простирается до самих звезд?

Цеков нашел в себе силы улыбнуться проклятиям, донесшимся до него с земли. Он сгорал от нетерпения узнать, как чувствует себя Димов, и поторопился заговорить с ним.

– Ты слышал, как ругается Атанасов? – засмеялся он.

– Слышал. Если бы он мог испугать облака и разогнать их, то ругался бы еще крепче.

– Наверное, там, внизу, очень тревожатся о нас и боятся, что мы не сможем найти аэродром, – продолжал Цеков начатый разговор.

– Судя по тому, как идут дела, это будет довольно-таки трудно! – с тревогой в голосе ответил Димов.

– Послушай, Димов, когда двое потеряют дорогу, то ищут ее уже в четыре глаза. Увидишь: мы ее найдем. Я сейчас догоню тебя и буду следовать за тобой на расстоянии размаха крыльев.

– Значит, как на параде, – холодно засмеялся Димов. – Только смотри, как бы мы не столкнулись.

– Доверяй мне, или мы пропали!

«Как на параде!» – пронеслось в мыслях Цекова. Он сам удивился, как ему пришла в голову эта спасительная мысль. На дистанции пять метров они невооруженным глазом будут видеть друг друга, это придаст им уверенности. Если один ошибется, другой сразу обнаружит ошибку. Вместе с тем Цеков понимал, что это безумие, но из двух зол надо выбирать меньшее.

Самолеты крыльями разрезали однообразные пласты облачности. Если бы они не находились рядом, то летчикам показалось бы, что они угодили в трясину, – ведь в небе и самая фантастическая скорость кажется совсем ничтожной.

– Что вы там делаете, наверху? – интересовался с командного пункта Атанасов.

– Летим в парадном строю, – ответил Цеков.

– Нашли время шутить! [155]

– Не до шуток! Я следую за Димовым на дистанции пять метров.

– Да вы с ума сошли! Готовьтесь к посадке, ждите приказа.

Атанасов поторопился доложить о создавшемся положении командующему, который и без того был очень обеспокоен судьбой обоих летчиков. Сообщение о том, что они дерзнули лететь как на параде, его немного приободрило. Он удивился их смелости и, сам будучи опытным летчиком, позавидовал им. До этого момента генерал твердо настаивал на том, чтобы пилоты ни в коем случае не садились в М., где, по всей вероятности, самая плохая видимость. Он приказал, чтобы ему доложили, какой аэродром более всего подходит для того, чтобы принять самолеты. Но потом он вдруг изменил свое решение. Пусть садятся на своем аэродроме: они его лучше знают, тем более что на других садиться тоже нельзя – густой туман.

«Раз в условиях такой густой облачности они решились лететь как на параде и все еще живы, – успокаивал себя генерал, шагая из угла в угол по своему просторному кабинету, – то сумеют отыскать и взлетную полосу».

И уже без всяких колебаний Захариев подошел к телефону и взял трубку. Ему тотчас же ответил Атанасов.

– Приказываю им садиться, в M.! Как только сядут, немедленно доложите!

Генерал пережил несколько бесконечно мучительных минут, полных надежд и нетерпеливого ожидания. Когда резко зазвонил телефон, он вздрогнул и затаил дыхание. В мембране послышался радостный и возбужденный голос.

– Я так и знал: они не осрамятся! – И генерал опустился в кресло, счастливый и довольный.

7

Труднее всего было тогда, когда приходилось летать с вечера до утра. Летчикам, назначенным летать после полуночи, приходилось соблюдать строгий режим. Им запрещалось даже показываться в аэродромной столовой. Они отдыхали дома. Перед полетом каждый из [156] них проходил врачебный осмотр. Еще труднее приходилось им, если в тот день выполнялись учебные полеты, а затем в конце ночи появлялись нарушители воздушного пространства республики. Переход с учебного процесса к боевой деятельности, когда летчики уже устали, – дело весьма сложное, таящее в себе много опасностей. А в октябре и ноябре подобные варианты повторялись все чаще. Но мы не могли не сочетать учебу с боевой деятельностью – время не ждало.

В ту несчастную ночь, когда огромный механизм, состоящий из людей и машин, до того момента работавший безупречно, вдруг дал осечку, на аэродроме находились Цеков, Димов, Караганев и еще несколько их товарищей. Прежде всего они осведомились о метеообстановке, как принято у летчиков называть погоду. А погода внезапно начала портиться. Где-то на высоте тысячи метров над аэродромом повисли темные кучевые облака, скрывшие луну. Над ними простиралось черное, как деготь, небо. На высоте трех тысяч метров находился еще один слой облачности. Такая обстановка отнюдь не радовала летчиков, особенно тех, кому предстояло летать после полуночи. Хотя летчики перед полетами отдыхали, но этого было недостаточно. Хотя. врачи не соглашались с этим, но летчики твердо знали: между полетами до полуночи и после разница большая.

Цеков и Димов уже приготовились подняться в кабины учебных самолетов.

– Послушай, мне никогда не нравились эти два проклятых пласта облачности, – ворчал Караганев. – Они всегда напоминают мне мертвую зыбь на море. А ты знаешь, что такое мертвая зыбь?

Караганев никак не мог отучиться сравнивать небо с морем.

– А тебе приходилось плавать во время мертвой зыби? – спросил Цеков.

– Много раз. Я ведь из Варны, а настоящий варненец никогда не дожидается подходящей погоды. Правда, именно в этих случаях чаще всего тонут опытные пловцы. Но ведь море, браток,-это как неизлечимая болезнь, от него нет спасения. Мальчишкой я был сорвиголовой. Когда начиналась мертвая зыбь, на флагштоках вывешивали черные флаги, а мы как раз тогда безрассудно лезли купаться в море. Ох как мне доставалось [157] за мой буйный характер! А в эту ночь мы, кажется, похожи на таких безрассудных юношей.

– Не вижу только черных флагов, – пошутил Цеков. Прежде чем сесть в самолет, они порой увлекались посторонними разговорами.

– Уж не думаешь ли ты, что мне боязно? – спросил варненец. – Увидишь, как я пробьюсь через эти проклятые облака.

Караганеву предстояло вести самолет, а Цекову – находиться во второй кабине в качестве инструктора, чтобы оценить полет Караганева. Через минуту-другую они взмыли в небо. Самолет за несколько секунд преодолел и первый, и второй слой облачности и, словно бы скользя по безбрежной водной поверхности, сделав широкий круг, приготовился к посадке.

На земле Караганев спросил:

– Ну как, по-твоему, гожусь?

– Годишься. Теперь я понял, почему тебя не пугали черные флаги.

– Одно дело не бояться их, а совсем другое – не забывать о том, что просто так их не вывешивают, – ответил варненец.

После полета и разбора полетов Цеков доложил командиру полка, что Караганев уже может летать самостоятельно. Ведь в том и состояла задача инструктора, чтобы дать путевку в жизнь молодому летчику. Тогда он в последний раз увидел варненца, стоявшего у крыла своего «мига». Хотя Караганев смутил его рассказом о мертвой зыби, Цеков все же решил, что беспокоиться нет оснований: он смелый и надежный летчик. Поэтому Цеков отошел в другой конец взлетной полосы, где его ждал Димов. Пришла их очередь взлетать.

– Ну как там, наверху? – дружески поздоровавшись, спросил Цекова его партнер.

– Как будто метеобстановка ухудшается. Придется лететь только по приборам.

– Никогда не забываю об этом.

– Дело привычки. Ну пора!

Они забрались в свои кабины и стали ждать разрешения на взлет.

Руководил полетами Калудов. Первым он выпустил Караганева, а через три минуты от взлетной полосы оторвались самолеты Цекова и Димова. [158]

На командном пункте напряженно следили за полетом. Полученные сведения об ухудшении метеообстановки заставляли дежурных быть начеку. Калудов принял от Караганева рапорт, когда самолет того находился на высоте двухсот метров.

– Готов пробиться через облака вверх, – прозвучал в мембране звонкий голос Караганева.

– Пробивайся, разрешаю! – ответил ему Калудов. – Пробивайся!

Дежурный стал ждать второго рапорта о том, что Караганев преодолел слой облаков, но летчик молчал. Время неумолимо отсчитывало роковые секунды, и это приводило в ужас руководителя полетов. Калудов начал разыскивать Караганева по радио.

В это время Цеков и Димов почти одновременно доложили, что они готовы пробиться сквозь облачность. До них по радио донесся тревожный голос Калудова:

– Караганев не отвечает! Ищите его и сообщите, где он находится!

Цеков и Димов хорошо знали, что означает подобное молчание: это первый признак того, что товарищ попал в беду. Редко случалось, чтобы радиоаппаратура отказывала в полете. Цеков словно наяву видел варненца и слышал его рассказ об утопающих в мертвой зыби. Слой облаков на какое-то мгновение ослепил его. Цеков взлетел над облаками, надеясь увидеть огни самолета Караганева. Но серое пространство до второго пласта облачности выглядело безжизненным, как мертвая пустыня.

– Самолет не обнаружили,-доложил Димов.

– Продолжайте поиск и над вторым слоем облачности! – в отчаянии крикнул им Калудов.

Спазма сдавила горло Цекова. С Караганевым они давно уже стали большими друзьями. Из ума не шел разговор о мертвой зыби. Может быть, гордый Караганев именно таким образом хотел предупредить Цекова о том, что не чувствует себя готовым к полету? Значит, Цеков был обязан догадаться и запретить этот полет. «А может, мы обнаружим его на высоте свыше трех тысяч метров?» – пытался успокоить себя Цеков, и ему показалось, что он еще никогда с такой быстротой не пробивался сквозь облачность. Димов следовал за ним. [159]

А Калудов с земли не решался задать вопрос, обнаружили ли они Караганева.

Дежурные по старту, провожавшие и встречавшие самолеты, ничего не подозревали о случившемся с Караганевым. Недалеко от ангаров, где Цеков и Димов оставили свои машины, к ним подбежал молодой техник. Он попросил у них спички и смущенно объяснил, что ему страшно захотелось курить.

– Полчаса стою здесь, и ни один человек не появлялся, а спички я или дома забыл, или потерял.

– Значит, скучаешь? – с досадой прервал его Димов. – Ну что ж, везет тебе! Завидую.

– Без курева в самом деле скучно, товарищ капитан, – оправдывался техник. – Если бы у меня был огонь! Подождите, раз речь зашла об огне, я вам вот что скажу… Вон там что-то большое вспыхнуло и погасло. Никак не могу понять, что это такое. Далеко отсюда.

Цеков совсем растерялся и посмотрел на Димова, зажигавшего спичку. У Димова задрожала рука, и спичка сразу же погасла.

– А ты сообщил об этой вспышке? – схватил парня за плечи Цеков.

– Да зачем же? Кто знает, что там произошло? – попытался освободиться техник. – Откуда мне знать, что там случилось? Может быть, это фары какого-нибудь грузовика, или еще что…

– Это он! – простонал Цеков. – Слышишь? Надо скорее сообщить об этом. Бежим!

Оба летчика никак не ожидали, что так скоро получат неоспоримые доказательства того, о чем они с ужасом думали. Димов тихо вздыхал:

– Ну как это могло случиться? Ведь у него же есть опыт!

– Не включил авиагоризонт и, прежде чем пробиться сквозь облака, потерял скорость, а затем…

– Ты уверен в этом?

– Другой причины не может быть. Возможно, прибор оказался не в порядке и это подвело Караганева. Должно быть, вместо того чтобы направить машину вверх, он бросил ее вниз.

– Наверное, ты прав, – едва вымолвил Димов, но сразу же взял себя в руки и даже повысил голос: – [160] Мы несем тяжелые потери потому, что ведем эту необъявленную войну, которая хуже всякой объявленной. Если бы мы вели настоящую войну, то знали бы, где находится фронт. Лети себе и сражайся! А сейчас что? Являются они к нам, как воры, без стыда и совести, а мы даже не знаем, в чей дом забрался негодяй!

– Да чего ты раскричался? – попытался успокоить его Цеков.

– Я просто размышляю вслух. У меня столько злости накопилось в душе, что готов скрежетать зубами. Невыносимо жаль Караганева. Ну хорошо, говоришь, он не включил авиагоризонт. Допустим, что это так.-Димов явно находился на грани нервного шока. Он размахивал руками, тряс головой. – Значит, забыл – и конец! Ну как не забыть, когда эти разбойники вытянули из нас все нервы? Ох, если мне удастся их обнаружить, увидишь, что я с ними сделаю!

– Димов, ты, наверное, очень устал, – посочувствовал ему Цеков.

– Я действительно валюсь с ног от усталости, это правда, но не могу сдержать слез, как только вспомню о Караганеве.

Он замолчал, и оба медленно направились к командному пункту.

Донесение техника подсказало нам, где искать разбившийся самолет. Когда однажды вы, наши наследники по профессии, исследуя документы об этой истории, установите, что до случившегося Караганев налетал не больше ста – ста двадцати часов, из которых при самых обычных условиях ночью на «миге» всего семь-восемь часов, не торопитесь высказать слова осуждения. Мы тоже хорошо знали, какие сроки необходимы для подготовки военных летчиков к боевым действиям ночью в сложных метеорологических условиях. Но поверьте, для этого нам не хватало времени. Именно время подстегивало нас и не давало нам покоя.

8

Одним из тех счастливцев, чье имя наделало немало шума и кто, вопреки своей широкой известности, всячески избегал давать объяснения, был Еленский. Ему дважды повезло, и он встретился с глазу на глаз с вражеским [161] самолетом. Еленский никак не мог забыть свой разговор с Цековым после гибели Караганева. Он тяжело, очень тяжело переживал случившееся, и тогда ему впервые в жизни изменила выдержка и он не смог совладать со своими нервами. А в его представлении летчик потому и есть летчик, что у него нервы крепкие, как стальной трос. От этого своего убеждения Еленский так и не отказался.

Весь дальнейший ход событий подтвердил, что мы имеем дело с самым опытным противником, который, как настоящий бандит, нападая, тут же торопится ускользнуть, чтобы не пришло заслуженное возмездие. Мало того, что противник засылал к нам самолеты-разведчики, – наше воздушное пространство начали нарушать транспортные и даже пассажирские самолеты. Вот до какой степени забылись в своем стремлении унизить нашу национальную честь господа империалисты! И прежде всего им хотелось разделаться с военными летчиками-истребителями. Нужно было проучить противника любой ценой.