Текст книги "Закаленные крылья"

Автор книги: Симеон Симеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Летчики становились все более несдержанными. Они уже прошли через самые трудные этапы подготовки к полетам на реактивных самолетах, которая в нормальных условиях должна была длиться годами. Теперь нам не составляло большого труда обнаруживать иностранные самолеты.

Еленский находился в воздухе, когда ему сообщили, что противник с севера нарушил воздушное пространство Болгарии. «Только бы он мне попался!» – погрозил летчик, с быстротой молнии пролетая над Стара-Планиной. И вот где-то над Плевеном он наконец-то увидел иностранный самолет.

– Установи точно, какой это самолет, боевой или транспортный, и только после этого открывай огонь! – приказал ему с командного пункта подполковник Желязков.

– До каких пор мы эту песню будем петь? – вспылил, не сумев подавить в себе ярость, Еленский. – Если это транспортный самолет, что же, его по головке гладить и демонстрировать им, какие мы учтивые и добренькие? А нарушитель будет над нами смеяться?

Еленский покружил справа и слева от самолета, но [162] так и не смог установить, какой это самолет – транспортный или боевой.

– Черт побери, разрешите мне открыть огонь, потому что я ничего не вижу! – кипятился летчик.

– Не хитри! Смотри внимательнее!

«Значит, надо к нему приблизиться, – разозлился Еленский, – и поздороваться с экипажем: добро пожаловать, господа, как поживаете, кто вы такие?»

Генерал Кириллов, который тогда командовал авиацией, в ту ночь, как обычно, находился у себя в кабинете и поддерживал постоянную связь с подполковником Желязковым. И на нем сказывалась неимоверная усталость из-за бесконечных тревожных ночей: ведь все это время у него концентрировались все хорошие и плохие вести, поступавшие с военных аэродромов. Генерал тяжело переживал крупные и мелкие события, сознавая свою ответственность за все происходившее там. Он испытывал те же чувства, что и во времена гражданской войны в Испании, и в годы Великой Отечественной войны, когда он, будучи летчиком, проявлял безмерную храбрость.

Никто не смог бы отрицать, что между теми временами и нынешними существенная разница – ведь тогда велась жестокая война. Но и сейчас генерал испытывал ту же усталость. Дело даже не только в том, что ночами то один, то два иностранных самолета нарушали нашу границу. Командующий понимал: его усталость является результатом перенапряжения Он прежде никогда не мог даже предположить, что, после того как пережита самая тяжелая в истории человечества война, другие люди при других обстоятельствах могут подвергнуться тем же испытаниям. Его советские коллеги, все последние годы от всей души помогавшие болгарским летчикам, сами удивлялись и поражались тому, что им доводилось наблюдать.

Когда командующему сообщили, что Еленский преследует нарушителя, генерал запретил летчику стрелять, пока тот не выяснит, какой это самолет: транспортный или боевой.

А Еленскому уже удалось догнать нарушителя. Летчики, находившиеся на аэродроме, наблюдали за тем, как он конвоирует иностранца. Эти люди, прошедшие через множество испытаний, откровенно выражали свои [163] чувства. У штаба собралась большая группа офицеров, и оттуда доносились реплики:

– Ну чего ждет Еленский? Уж не прикусил ли он язык от страха?

– Так ведь это же транспортный самолет! Нельзя стрелять!

– И в транспортном самолете могут находиться диверсанты. Знаем мы этих подлецов!

– Пусть обстреливает! Пусть обстреливает! – таково было общее желание.

– Все хотят, чтобы самолет был сбит. Еленский так просто из кожи вон лезет, – доложил Желязков генералу Кириллову.

– Не поддавайтесь на провокацию. – Генерал вспомнил, что именно сейчас в городе полно иностранцев. – Разрешите Еленскому только припугнуть нарушителя, дать предупредительный выстрел, чтобы тот понял, что мы можем его сбить.

На командном пункте взволнованный расчет затаил дыхание. Еленский с остервенением атаковал вражеский самолет и выпустил очередь трассирующих пуль, прошедшую буквально у самого корпуса самолета-нарушителя.

Сколько поздравлений получил потом Еленский, хотя сам остался недоволен собой! Но, как утверждали его завистливые коллеги, он просто везучий. Однажды, когда Еленский на большой высоте бороздил светлое, освещенное луной небо, он вдруг вдали заметил какой-то странный предмет. Сразу никак не мог понять, что это такое. Но когда понял, что это самолет, и возможно самолет-разведчик, он так разволновался, что даже забыл сообщить об этом на землю. Еленский стал обдумывать, как и с какой стороны атаковать врага, пока тот не успел опомниться. Он так резко сманеврировал, что сам удивился, как это он не угодил в штопор, но зато вдруг оказался в непосредственной близости от «странного предмета». Выяснилось, что это многомоторный винтовой самолет. Наконец-то воздушный пират пойман на месте преступления!

– Вступаю в бой, – это были единственные слова, которые летчик успел передать в эфир, после чего прервал связь с землей. [164]

– Ну, гад, теперь с тобой покончено! – приговаривал он, подзадоривая самого себя.

Еленский набросился на самолет, как ястреб; огненные очереди его пулемета прорезали воздушное пространство вокруг врага. Винтовой самолет, не приняв боя, начал резко снижаться. С этого момента его могло спасти только снижение, потому что на малых высотах реактивный самолет теряет способность маневрировать. Развив огромную скорость, Еленский оказался впереди противника. Он ясно представлял себе, что, если все будет продолжаться таким же образом, нарушитель получит возможность ускользнуть. Тогда придется постоянно догонять и обгонять противника и обстреливать из неудобной позиции.

– Ну нет, ты у меня не вырвешься! – кричал он.

И тут Еленский вспомнил, что у него есть возможность снизить скорость реактивного самолета, к чему он никогда до этого не прибегал. И теперь он воспользовался этим. Выпустил шасси и закрылки, как это делается при посадке, и сразу же скорость его самолета сравнялась со скоростью самолета противника. Не ожидая, видно, подобной реакции со стороны преследователя, противник впал в панику. Еленский заметил, что самолет-нарушитель из последних сил пытается любой ценой добраться до государственной границы. «Миг» продолжал поливать самолет противника огнем даже после того, как изрешетил пулями весь его фюзеляж. Тот все не падал на землю. А как страстно хотелось Еленскому собственными глазами увидеть, как враг, объятый пламенем, рухнет на землю! Граница проходила буквально рядом. Еленский, стиснув зубы, не отставал от противника.

Через два дня в одной из иностранных газет поместили некролог, в котором сообщалось о гибели при исполнении служебных обязанностей трех летчиков.

Происшествия, героем которых в то время стал Еленский, вызывали взрывы восторга, и летчики сгорали от нетерпения раз и навсегда отбить у воздушных пиратов желание нарушать нашу границу.

Однажды я летел в двухместном самолете с только что прибывшим к нам в подразделение полковником Шишинюком. С первых же дней он показал себя отличным летчиком и прекрасным товарищем. Он приехал [165] как будто специально для того, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после отъезда Ивана Алексеевича Елдышева. Мы пролетали с ним над Родопами, когда получили приказ взять курс на запад. Какой-то неизвестный самолет среди бела дня, как было сказано в приказе, пересекал воздушное пространство Болгарии с севера на юг и, несмотря на все предупреждения, отказывался сообщить, кто он такой, и сесть на один из аэродромов. Он продолжал свой путь, вел себя нагло, торопясь ускользнуть за границу. Мы любой ценой должны были пресечь ему путь к границе и не позволить нарушителю вырваться.

За несколько минут мы долетели до долины реки Струма и в тот же миг неподалеку увидели объятый пламенем самолет. Стало ясно, что наши истребители сбили нарушителя, не дали сбежать за границу. Мы поторопились вернуться на аэродром в М., чтобы там узнать подробности инцидента.

Оказалось, что это был израильский транспортный самолет. То, что его сбили над нашей территорией, – несчастный случай, происшедший по вине экипажа, отказавшегося посадить самолет на аэродроме в Софии. Как выяснилось, экипаж перевозил контрабанду.

Тревожные ночи мы переживали тогда. Но самыми тяжелыми из них были лунные ночи.

Напряжение – изнурительное, изматывающее, которое постоянно испытывал наш немногочисленный отряд ночных истребителей, росло. Оно продолжалось месяцами и годами. Чтобы держать экипажи и расчеты в состоянии боевой готовности, выработать высокие морально-волевые качества у летчиков и установить железную дисциплину, на аэродромах круглосуточно проводилась организационная работа. Командиры и штабы, политорганы и партийные организации трудились исключительно активно и использовали все возможные и известные из опыта советской авиации формы и методы обучения. Но самой эффективной оставалась индивидуальная работа с пилотами, техниками и солдатами. Нередко мы проводили партийные собрания ночью, непосредственно перед стартами. Мне никогда не забыть эти собрания: активные, короткие, как во фронтовых условиях. Но разве мы находились не в таких условиях? Вся сложность морально-психологической подготовки [166] воинов ВВС состояла в том, что эта необъявленная война велась империалистами ночью и тайно, причем с применением только летательных аппаратов и преимущественно на небольших высотах.

9

Когда наши воздушные границы нарушителям больше не удавалось пересекать безнаказанно и вражеские самолеты могли проникать на нашу территорию все реже и реже, неожиданно в болгарском небе появился новый противник – аэростаты-разведчики. Их запускали и днем и ночью на высоту до сорока тысяч метров, в то время недоступную для реактивной авиации и ракет «земля-воздух». Оказалось, что применение аэростатов-разведчиков дает значительно больший эффект, так как они, оборудованные сложной аппаратурой, передвигались воздушными течениями и были почти неуязвимы. Если к аэростату снизу приближался самолет, то автоматически включалось специальное устройство и аэростат быстро набирал большую высоту. Иногда и это не спасало. Тогда конструкторы позаботились о том, чтобы сделать смертоносным пространство вокруг пораженной цели. В результате взрыва горючая смесь, которой заряжали аэростаты, сжигала все вокруг на расстоянии нескольких сот метров. Для самолета, попавшего в эту зону, это означало верную гибель. Двигатели отказывались работать, и самолет попадал в критическое положение.

Началась еще более трудная и еще более напряженная борьба с аэростатами-разведчиками. В качестве первой меры мы рекомендовали устанавливать на самолетах дополнительные реактивные двигатели, что позволяло бы набирать большую высоту.

Первым сбил аэростат капитан Трифонов. Он догнал его на высоте тринадцати тысяч метров и расстрелял с дальней дистанции. Капитан еще находился в воздухе, когда получил второй приказ о преследовании еще одного аэростата-разведчика.

Летчики решили отпраздновать в столовой аэродрома такой богатый улов. Трифонов, радостно улыбаясь, рассказывал о том, как он прицелился и как стрелял, [167] не приближаясь к опасной зоне. Как выяснилось, один из аэростатов доставил ему довольно много хлопот. Снаряды пробивали его насквозь, но он, как заколдованный, продолжал парить в воздухе.

– Значит, надо целиться в аппаратуру, иначе весь твой труд пропадет зря, – сделал вывод летчик. – Это ведь не шутка – сбить аэростат. Они имеют весьма солидный диаметр.

А Савва спросил:

– А ты знаешь, во сколько обходится один аэростат?

– Да откуда же мне знать?

– Очень просто. Детский воздушный шарик стоит один лев, – шутливо продолжал командир полка майор Савва Нецов. – А во сколько раз аэростат больше детского шарика? Ну, капитан, у тебя такая невиданная добыча, что стоит закатить пир для всего подразделения.

– Товарищ майор, если мы договоримся обмывать каждый сбитый аэростат, то какому-нибудь винзаводу придется работать только на нас, – поддержал шутку один старший лейтенант.

– Вот и отлично! – закричали остальные. – Ни одного аэростата не оставим, все до одного собьем своими точными выстрелами.

Нецову захотелось немного смягчить нотки, остановить поток безудержного бахвальства: а вдруг появится начальство, услышит их хвастливые речи – потом насмешек не оберешься!

– Ну, насчет винзавода и думать забудьте. Мы никогда не были гуляками и не станем ими. Да и не так-то все просто. Эти аэростаты еще создадут нам немало хлопот.

Дня через два-три после этого, когда Нецов работал у себя в кабинете, ему позвонил заместитель командира по политчасти и сообщил, что какой-то журналист из Софии просит принять его.

– Товарищ командир, видно, люди прослышали о нашем подразделении. Расскажите ему то, что можно.

– К черту этих писак! – в сердцах выругался Нецов.

– Ну же! Будьте полюбезнее. У нас в столовой аэродрома уже идут разговоры о том, кому достанутся [168] лавры. Не забывайте, что печать – великая сила. Это не мои слова, так сказал Ленин.

– Лавры пусть достаются другим! – И Нецов повесил трубку.

Через минуту один из сержантов привел журналиста. Того явно смущал такой хмурый и недружелюбный прием. Правда, заместитель командира предупредил журналиста о том, что не следует придавать слишком большое значение настроению майора, который на первый взгляд может показаться чудаком, но на самом деле интеллигентный человек, настоящий софиец. Журналист, попав в неудобное положение, заметно растерялся, и первый его вопрос прозвучал весьма наивно.

– Товарищ майор, я хотел бы написать о вас очерк. Так вот мой первый вопрос: почувствовали ли вы себя по-настоящему счастливым, узнав, что удалось сбить аэростаты?

Пренебрежительное отношение Нецова к журналисту сменилось насмешливым.

– Неужели это будет самым важным в вашей статье? – спросил он.

– Я не имею намерения писать статью. Возможно, мои вопросы покажутся вам наивными, но, как бы вам это объяснить… я собираю материал для Очерка. Прошу вас, не удивляйтесь, что я расспрашиваю о таких мелких подробностях. Именно они помогут мне создать что-то большое, значительное.

– Ладно! – кивнул головой Нецов. – О мелочах я ничего не могу вам сказать. Спрашивайте о существенном, тогда на основании существенного сможете составить себе представление о мелочах, – поучительно продолжал майор. – Не знаю, поймете ли вы меня правильно. Летчики не любят копаться в мелочах, но это уже из другой области – из области психологии. А из того, что произошло, ни в коем случае нельзя делать дешевую сенсацию.

Журналист, задетый словами майора, попытался выпутаться из неловкого положения и дать дополнительные объяснения. Наверное, он говорил бы еще очень долго, если бы их разговор не прервал телефонный звонок.

Майор Нецов поднял трубку. Закончив говорить, он [169] встал, развел руками и уже немного более учтиво сказал гостю:

– Мне нужно вылетать. Снова появился аэростат. Если бы я мог прихватить вас с собой, чтобы вы все увидели собственными глазами, тогда вам не понадобилось бы расспрашивать меня. Но, к сожалению, я не могу этого сделать: в самолете только одно место. – И он торопливо вышел из кабинета. Журналист остался в одиночестве.

Через минуту-другую, выходя из штаба, журналист увидел взлетающий в небо самолет. К удрученному неудачей корреспонденту подошел улыбающийся заместитель командира по политчасти.

– Вы, вероятно, не успели закончить разговор? Ну ничего, ваш репортаж получится более интересным, если майору удастся сбить еще один аэростат.

– Не всегда выпадает такая удача! – с сожалением ответил журналист.

Заместитель командира начал рассказывать о борьбе с аэростатами, и журналист стал торопливо вносить в свой блокнот эти сведения. Насколько легче ему давался разговор с этим человеком, в то время как командир ограничился лишь сожалением по поводу того, что не может взять его с собой в самолет! А ведь это прозвучало не без иронии.

Савва Нецов уже забыл о журналисте. В тот зимний день солнечные лучи стерли из его памяти образ корреспондента. С командного пункта поспешили сообщить, что никакого аэростата нет, что он напрасно был поднят по тревоге.

«Ну, раз нет аэростата, то я хотя бы спокойно полетаю», – без всякого сожаления решил майор.

Он по– настоящему соскучился по небесным просторам. Его всегда влекло чистое, полное света небо. Савву неудержимо тянуло ввысь. И вот, находясь в таком превосходном расположении духа, он решил набрать высоту. В этот момент его снова вызвали с командного пункта. Савва вздрогнул, услышав приказ взять курс на Софию. Там появился аэростат. Через несколько минут Нецов уже пролетал высоко над покрытыми снегом хребтами Стара-Планины. На западе горизонт оставался таким же чистым и светлым, и пилот легко обнаружил огромный аэростат. Ему даже показалось, что в небе [170] плывет неуклюжее воздушное чудовище, огромный кит, способный, если его серьезно ранить, превратить в щепки любое судно. Подумав об этом, летчик тотчас же вспомнил о приключенческих морских романах, когда-то так сильно действовавших на его воображение. В любой момент можно было ожидать столкновения с аэростатом -тот летел на одной с ним высоте и прямо ему навстречу. Нецов нажал гашетку: из стволов трех пулеметов тотчас же вырвались огненные струи. Дав короткую очередь, Савва энергично отвел машину в сторону от поблескивавшего в лучах солнца чудовища. Он подошел к цели так близко, что его самолет мгновенно оказался в непосредственной близости от зоны взрыва. Нецов даже не предполагал, что языки пламени и дым могут распространиться на такое большое расстояние. Лишь в силу какой-то счастливой случайности самолет Нецова не угодил в зону взрыва. Но самолет довольно сильно встряхнуло. Несколько секунд пилот боролся с рычагами управления, и ему удалось предотвратить вход самолета в штопор. Нецов сразу понял, что аэростат, который ему удалось сбить, не совсем обычный. Впоследствии он узнал, что аэростат нес в себе восемьсот килограммов груза.

Нецов испытывал буйную радость китолова, поразившего одним ударом гарпуна не простого кита, а кашалота. Он сделал вираж, чтобы увидеть, куда упал груз. Долго пришлось всматриваться, прежде чем удалось обнаружить три огромных раскрытых парашюта. О месте их приземления Нецов сообщил на командный пункт. Опьяненный своей победой, Савва повернул на восток. Теперь он летел, испытывая сладостную усталость и острое желание отдохнуть.

На аэродроме его ждали товарищи. Они бурно проявляли свой восторг, а он весело поглядывал на них и не скрывал своей радости.

– Не вижу журналиста, – внезапно вспомнил Нецов. – Приведите его. Черт побери, такое, пожалуй, стоит описать.

Журналист, все еще не забывший обиды, крайне удивился, когда ему сказали, что майор сам хочет видеть его. На сей раз журналист встретился совсем с другим человеком: у этого было по-детски добродушное лицо, и он совсем не походил на того командира, беседа [171] с которым в кабинете прошла столь неудачно. Благодаря профессиональному чутью журналист сразу же уловил самое существенное. Его обида пропала, когда майор с улыбкой похлопал его по плечу.

– Извините меня, дорогой, при первой встрече я немного переборщил, – рассмеялся Нецов. – Пойдемте ко мне в кабинет и продолжим беседу.

Через два дня Нецов прочел в газете репортаж.

– Хорошо написал. Башковитый парень…

Второй эпизод, значительно более интересный, чем все предыдущие, почему-то остался незамеченным. Случилось это в воскресенье. На командном пункте заступил на дежурство майор Нецов, а капитан Трифонов вылетел на перехват появившегося аэростата. В тот день в ближайшем городе должен был, как утверждали болельщики, состояться исключительно важный футбольный матч, и с самого утра с десяток офицеров уехали на стадион. А капитан Трифонов словно бы решил над самым полем стадиона показать публике другой, полный драматизма спектакль. И должно быть, «спектакль» в самом деле оказался значительно более интересным, раз пятьдесят тысяч болельщиков перестали следить за игрой и все до одного не спускали глаз с неба. Обо всем этом нам потом рассказали офицеры с аэродрома в М.

Трифонов, обстреливая аэростат, попал в него, но с ужасом увидел, что тот и не думает падать. Нецов погорячился и приказал любой ценой сбить аэростат. Но как раз в этот миг вспыхнула красная сигнальная лампочка, и летчик сообщил, что у него осталось всего триста литров горючего.

– Не срами меня! Атакуй! – как будто и не слышал его сообщения командир, принимая на себя всю ответственность за то, что ставит летчика в критическое положение. – Атакуй!

И капитан Трифонов атаковал. И снова поразил аэростат, однако тот не падал на землю. Только через час этот аэростат новой системы, состоявший из множества отдельных камер, благодаря чему он так долго держался в воздухе, весь изрешеченный пулями, упал на землю.

Но капитан Трифонов этого уже не видел. Ему следовало немедленно идти на посадку, пока он не остался [172] без капли горючего. Приземлившись, Трифонов решил, что скорее подаст в отставку, чем предстанет перед взором своего командира. Его искали повсюду, чтобы поздравить с боевым успехом: ведь до этого специалисты утверждали, что сбить многокамерный аэростат невозможно.

– Может, он запил где-нибудь от горя и стыда. Немедленно разыщите его и, хоть связанного, приведите сюда! – сердился и радовался Нецов, отдавая этот приказ близким друзьям Трифонова. [173]

Часть четвертая. Все выше, на малых высотах и все быстрее

1

Полковник Советских Военно-Воздушных Сил Всеволод Васильевич Дрекалов сразу после приезда принялся за работу. С этого дня и до самого окончания срока его пребывания в Болгарии им было пережито множество трудных, но незабываемых часов и дней. Этого высокого и стройного светловолосого человека, казалось, ничто больше не интересовало, кроме жизни аэродрома, захватившей и закружившей его, как бурный поток во время половодья.

У Дрекалова была лишь одна любовь и страсть – небо. Впервые вступив на болгарскую землю, он захотел внимательно осмотреть это небо, которое только что пересек на самолете, хотел увидеть, как оно выглядит снизу, с земли. Небо повсюду остается небом – в России, на Украине, в Грузии, но опытный глаз всегда может уловить его многообразие. Оно словно отражает реки, горы, равнины, а они повсюду разные. Так, возможно, показалось и Дрекалову. Он, наверное, подумал, что у этого неба должно быть имя, потому что обратился ко мне с необычным вопросом.

– Как его зовут? – показал он рукой вверх.

– Небо? – удивленно спросил я.

– По-моему, и небо следует крестить, – улыбнулся гость. – Люди просто еще не догадались об этом. Самым маленьким ручейкам дали имена, а небо для всех остается просто небом. Это можно объяснить тем, что [174] человек летает всего лишь полвека, а реки и ручейки пересекают землю тысячелетиями. Но я убежден, что человечество когда-нибудь придет к этому.

– Товарищ полковник, вы видите над собой и восхищаетесь… фракийским небом!

– Вы только что это придумали? – спросил Дрекалов.

– Так точно.

– Ну ничего! Может, и Черное море получило свое имя от какого-нибудь мореплавателя в тот момент, когда бурные волны перевернули его лодку. Так, значит, это фракийское небо? Как хорошо, что мне повезло и я увидел его впервые в такой прекрасный весенний день! Чем больше расширяется горизонт, тем сильнее иллюзия беспредельности неба. И это великолепно, божественно!

Слова гостя донеслись до слуха всех, кто его встречал, и это произвело на них очень приятное впечатление. Мы и до приезда Дрекалова знали, что он один из лучших советских летчиков, а многие из нас, кому посчастливилось встречаться с ним в Советском Союзе, рассказывали, что он строг и педантичен даже более, чем это необходимо. Именно поэтому первое знакомство с Дрекаловым заставило нас призадуматься. Мы слышали о его суровом характере, и это никак не вязалось с тем, что мы увидели. Этот человек, может быть сам того не желая, показал, что в нем есть поэтическая струнка. Вероятно, и у нашего гостя начало создаваться мнение о нас, и прежде всего обо мне. Дрекалов очень удивился тому, что я такой молодой и светловолосый: он думал, что увидит пожилого и смуглого болгарина. Может, это ему пришлось не по душе и он счел, что встреча со мной сулит только осложнения и неприятности?

Как бы там ни было, полковнику Дрекалову хотелось как можно скорее поближе познакомиться со мной. Это было в его характере: прямо на месте и без излишней деликатности решать самые сложные вопросы. Он согласился пойти в штаб. Туда же явилась и группа офицеров. Гость сразу же почувствовал, что между офицерами установились непринужденные и задушевные отношения, и это ему понравилось. Если бы различия в званиях и служебном положении стали камнем преткновения в дружеских связях между людьми, то это [175] дополнительное осложнение могло бы помешать ему выполнить возложенную на него миссию.

– Ну как, друзья, будем летать? Моя специальность – сложные метеорологические условия и перехваты.

– Именно поэтому мы и ждали вас, товарищ полковник.

– Знаю. Раз уж мы собрались все вместе, не следует ли нам начать совещание? Извините меня за то, что так ставлю вопрос. Я гость и не знаю, как у вас принято.

– Мы готовы, тем более что у нас такой порядок: все дела обсуждать коллективно, – объяснил я.

– Это хорошо. Тогда начинайте.

– Товарищ полковник, если можно, то у меня есть вопрос, – поднялся со своего места Соколов. – Вы наш гость, а получается, что мы с первого же дня хотим вас измотать. Может, вы хотите осмотреть город или отдохнуть?

– Город я видел с самолета, а в отдыхе не нуждаюсь. Мне кажется, что я, как только вдохнул болгарский воздух, сразу же помолодел. Вот вы все здесь совсем молодые люди, вероятно, потому, что дышите этим воздухом каждый день.

– Вы правы, товарищ полковник, мы молоды, и республика у нас молодая, – ответил Димов.

– Важно то, что и я помолодел среди вас. Буду счастлив, если вы станете относиться ко мне как к другу, а не как к назойливому пожилому дяде, – пошутил Дрекалов. – Если мы не станем добрыми друзьями, то нам будет трудно. Если нет взаимного доверия, небо для летчиков опасно. Это как в цирковом искусстве. Там два или три человека выполняют вместе какой-нибудь номер. Жизнь каждого из них подвергается опасности, но каждый доверяет своим товарищам и делает в воздухе самые головокружительные трюки. А в небе все еще более сложно и трудно. Небо бескрайне. Вообще-то, друзья, искусство перехватчика – вершина летного мастерства. Не каждый может стать перехватчиком. Ведь летчик-истребитель должен думать не о том, как надо летать, а только о том, как сбить противника. В этом смысл его работы…

У нас получилось не совещание, а дружеская беседа, [176] предварительное знакомство. Многое из того, о чем говорил Дрекалов, было хорошо известно летчикам, однако в его устах приобретало программный оттенок. На аэродром незадолго перед этим прибыли первые самолеты-перехватчики и, как все новое, дали повод для бесконечных разговоров. Если бы мы располагали такими машинами раньше, то могли бы обнаруживать самолеты противника независимо от того, где они находились. В самом деле, какое великолепное изобретение этот самолет-перехватчик! Он может обнаружить и догнать неприятеля и в дождь, и в снег, и днем, и ночью. Летчик поразит цель, даже не видя ее. Но чтобы стать перехватчиком, летчик должен в совершенстве усвоить технику пилотирования по приборам и тактику действий. Лучшие летчики в М. уже обучались на перехватчиков, а гость сразу же начал говорить о своих более отдаленных планах, что привело в явное замешательство его новых коллег.

– Да-а! – протяжно и задумчиво говорил Дрекалов. – Война в Корее закончилась, а военные специалисты еще долго будут изучать ее уроки. Особенно мы, летчики, должны сделать выводы, потому что там впервые обе стороны использовали реактивную авиацию. Должен сказать вам, друзья, что возникли серьезные споры о том, как будут вестись воздушные бои на реактивных самолетах: будут ли это схватки между отдельными самолетами или несколькими парами или между средними и крупными авиасоединениями?

– Как мне показалось, товарищ полковник, вы, по-видимому, придерживаетесь второй точки зрения?

– Так точно. И кое-кто поэтому считает меня фантазером.

– Но ведь то, что вы говорите, действительно граничит с фантастикой, – осторожно вмешался в разговор начальник штаба.

Дрекалов пристально посмотрел на него и продолжал:

– Думаю, что летчикам не составит большого труда опровергнуть первую точку зрения. Все трудности упираются в управление полетами с земли. Вы сами можете себе представить, что значит управлять с командного пункта не двумя, не четырьмя самолетами, а целыми эскадрильями, полками, разбросанными по всему [177] небу на десятки километров. Да, это в самом деле дьявольски трудно, но представьте себе также и то, что противник навяжет нам именно такой бой. Если мы воспримем первую точку зрения, то сразу же окажемся перед серьезными затруднениями. Поверьте, пока я жив, я буду придерживаться второй точки зрения.

Дрекалов неожиданно остановил взгляд на мне, как будто ожидал от меня поддержки. Я понял его и полушутя добавил:

– Если товарищ Дрекалов намеревается доказать правоту второй точки зрения, то нам не привыкать участвовать в экспериментах. Новинки по душе нашим летчикам. При первых ночных полетах мы фонарями освещали взлетную полосу. Соколов может рассказать вам об этом.

– Симеон Стефанович! Благодарю вас за эти слова! – вскочил со своего места гость и обнял меня.

Этот первый разговор с полковником Дрекаловым не остался без последствий. Он до мельчайших подробностей стал известен всем летчикам и очень взволновал их. Лучшие из них – Соколов, Димов, Цеков, Пенчев, Калудов – сделались горячими сторонниками Дрекалова, но нашлись и другие, – правда, их оказалось совсем мало, – которые скептически отнеслись ко всем этим планам. Те, что остались в меньшинстве, говорили, что полковник Дрекалов затеял это только для вида. Но на следующий же день полковник включился в работу, и на первый взгляд всем казалось, что его внимание целиком поглотили мелочи. А до летчиков доносились слухи, что и наши болгарские специалисты придерживаются разных мнений.

Но мы с Дрекаловым так не думали. Между нами установились чистосердечные дружеские отношения. Мы верили и знали: все, что мы решили, осуществится. Должно осуществиться! Мы оба отдавали себе отчет в том, что, прежде чем приступить к эксперименту, нужно терпеливо провести всестороннюю подготовку. Каждый день, каждую ночь на протяжении многих недель и месяцев аэродром напоминал гигантскую лабораторию, в которой разрабатывались и проверялись новые методы перехвата. Полковник Дрекалов, державший в своих руках все нити этого огромного дела, успевал побывать у всех. Просто не верилось, что такое в человеческих [178] силах! Все удивлялись тому, что он обращал внимание на такие мелочи, которым до самого последнего времени никто не придавал серьезного значения, например, на чистоту в кабине. А Дрекалов считал, что это чрезвычайно важно.