Текст книги "Закаленные крылья"

Закаленные крылья

Аннотация издательства: В книге бывшего заместителя министра обороны НРБ и главнокомандующего ВВС болгарской Народной армии повествуется о становлении и развитии военной авиации в Болгарии после победы социалистической революции.

С большой теплотой автор рассказывает о братской помощи советских летчиков в обучении и воспитании летного состава болгарских ВВС.

Революции и ее авиаторам, коммунистам и комсомольцам, погибшим и живым, тем, кто идет нам на смену, и тем, кто научил нас летать, советским летчикам с братской любовью и пожеланием смелых и счастливых полетов посвящаю.

Автор [7]

Предисловие

Успехи авиации и проблемы ее развития неизменно привлекали всеобщее внимание, а героизм летчиков и романтика их службы всегда владели сердцами юношей и девушек.

Автор этой книги – заслуженный летчик, генерал-полковник Симеон Симеонов был одним из лучших летчиков и талантливым командиром болгарских военно-воздушных сил.

С глубоким знанием дела он пишет о трудных, опасных и героических буднях летчиков. Его книга преисполнена искренней любви к авиации.

Хорошо известно: чтобы с первой же атаки уничтожить самолет врага, летчик должен безупречно владеть техникой пилотирования и всеми средствами ведения огня, обладать зрелым тактическим мышлением. Другими словами, чтобы успешно завершить атаку – венец боя, летчик должен вложить в нее всю свою силу, знания и опыт. А чтобы добиться этого, необходимы годы повседневного упорного труда. Вот на этом и сосредоточили свое внимание молодые кадры заново создававшейся в Болгарии военной авиации.

Предлагаемая читателю книга – это воспоминания, написанные в художественной форме, это восторженная исповедь о трудных делах и героических усилиях молодых ребят, вчера еще бывших партизанами, а сегодня взявшихся за решение сложной задачи – создать военную авиацию новой, социалистической Болгарии. Среди них не встретишь сентиментальных и слабых людей, приходящих в отчаяние при каждой авиационной катастрофе. [8] Нет, в авиации гибель товарища воспринимается как тяжелый, жестокий урок на неуклонном пути вперед и дальше, в небесную высь.

Автор ничего не скрывает от читателя. Он честно и откровенно заявляет, что путь к подлинному мастерству, путь к вершинам летного искусства для летчика не усыпан розами, он требует упорного, нередко опасного труда и нечеловеческих усилий. Иногда на этом пути теряешь дорогих тебе товарищей. И если автор вспоминает о них, то не только для того, чтобы показать трудности, а скорее всего, чтобы отдать погибшим заслуженные почести и увековечить память о них. Имена Ангелова, Содева и других золотыми буквами вписаны в историю нашей авиации.

Хотелось бы предостеречь читателей от ошибочного впечатления, что в авиации невозможно обойтись без жертв. Как раз наоборот. Эти жертвы – редкость. Есть немало авиационных подразделений (а среди них и те, которыми командовал автор этой книги), где на протяжении долгих лет не было ни одного летного происшествия. Автор скромен и предоставляет читателю возможность самому догадаться, что и он сам, и его жизнь могут служить примером в этом отношении. Ведь именно Симеону Симеонову доводилось выполнять самые трудные фигуры высшего пилотажа и сложные полеты в дневных и ночных условиях, причем на самых современных сверхзвуковых истребителях. И летал он мастерски, самозабвенно, по-юношески был влюблен в небо. Так было до той трагической минуты, когда смерть, вызванная тяжелой болезнью, остановила его пламенное сердце…

Бесспорно, об одних событиях автор говорит как бы мимоходом, о других совсем умалчивает и сосредоточивает внимание на тех эпизодах, в которых ему лично принадлежит ведущая роль. Такая манера повествования наложила известный отпечаток субъективизма на оценку некоторых фактов. Но это не умаляет достоинств книги, потому что автор правильно и правдиво оценивает и объясняет обстановку. И я не соглашусь с теми, кто после прочтения, возможно, допустит мысль, что автор в какой-то степени возвеличивает себя.

Симеон Симеонов не скрывает искренних чувств уважения и братской любви к советским офицерам-летчикам [9] Елдышеву, Дрекалову, Шинкаренко и другим, отдавшим все свои силы, знания, опыт и летное мастерство тому, чтобы помочь в строительстве болгарских ВВС. В этом отношении книга представляет собой один из документов, отражающих поистине сердечную и чистую дружбу между советскими и болгарскими летчиками.

В книге красной нитью проводится мысль о том, что в авиации и в мирные дни продолжается бой, что днем и ночью летчики должны охранять мирный труд рабочих и крестьян, взявших власть в собственные руки. Этим и можно объяснить душевный трепет, охватывающий читателя, когда он читает о самоотверженности своих защитников, готовых пойти на любой подвиг, чтобы выполнить свой долг. Читателю становится ясно, насколько ответственна служба летчика, и его самого охватывает чувство любви и гордости за настоящих патриотов. Поэтому книга читается с большим интересом людьми самых разных возрастов.

Герой Народной Республики Болгарии, Герой Советского Союза генерал-полковник авиации заслуженный летчик Захарий Захариев [10]

Часть первая. Идем на смену

1

Ясное солнечное утро над столицей предвещало людям незабываемый праздник. Над землей, дышавшей свежестью и ароматом цветов, как хрустальный купол, сверкало лазурное небо, заманчивое и недостижимое, как мечта, ждавшее своих покорителей. До него не могли донестись ни музыка, ни людской гомон – все это пока принадлежало земле. Даже в этот торжественный день людям не удавалось оторваться от своих земных забот. Одни торопились занять удобные места перед Мавзолеем, другие спешили к праздничным колоннам демонстрантов.

Деловито сновали кинооператоры, фоторепортеры, готовили свои камеры работники телевидения, преисполненные гордости оттого, что им предстояло выполнить благородную миссию. Они должны были запечатлеть этот день и сохранить его для грядущих поколений так же, как египетские пирамиды сохраняют до наших дней воспоминания о могуществе фараонов. В этот день,– казалось, никто не думал о будущем, каждый искренне радовался празднику, охваченный стремлением вобрать в память ту необычную панораму, которую являл взору оживленный бульвар. Какой-то неудержимый порыв охватил людей, и гул их шагов по желтой брусчатке мостовой сливался с ритмом музыки, с праздничным настроением демонстрантов…

По– детски восторженно поддавшись этому настроению, люди просто позабыли о небе. А оно будто само [11] принимало участие в народном ликовании. И на сей раз, как часто бывало, небо могло напомнить о себе громами и молниями, могло попытаться заставить жителей земли чтить его, как божество. Небо имело право сердиться. Ведь люди сумели раскрыть его тайны. Метеорологи научились предсказывать, будут ли осадки, подует ли ураганный ветер. На сей раз их прогнозы были точны -день обещал быть хорошим, солнечным. И вот небо решило напомнить о себе другим способом, чтобы заставить людей заговорить о нем и признать, что только немногим избранным, овладевшим силой громов и молний, дано проноситься в вышине по необъятным его просторам… Небо отстаивало свое!

Над столицей раздался громоподобный гул. Взгляды людей обратились к хрустальному куполу неба. Казалось, вот-вот он расколется под раскатами грома. Но нет! Это просто начинался воздушный парад. Вслед за грохотом (на сей раз все происходило не так, как в природе) появились молнии. Белые стальные тела самолетов пронеслись над площадью. Они мгновенно пересекли безбрежное небесное пространство, затем нахлынула новая грохочущая волна и снова в небе со свистом промелькнули сверкающие треугольники и четырехугольники. Это видение, хотя оно и было вполне реальным, превзошло все представления людей, и они восприняли его как фантастическое явление. Словно бы в тесных кабинах самолетов сидели не люди, а неземные существа, состязавшиеся в скорости со звуком. И в это мгновение, когда все выглядело таким неожиданным и удивительным, всем собравшимся захотелось узнать хоть что-нибудь о летчиках: как они себя чувствуют там, в небе, не грозит ли им опасность столкновения в воздушном пространстве, опасность гибели? Люди оценивали все это со своей точки зрения, а треугольники самолетов, не нарушая строя, продолжали бороздить небо. Зрелище было фантастически красивым…

Если тридцать лет – это всего лишь одно мгновение и их можно определить одним словом «вчера», то почему бы не вспомнить, что еще «вчера» мы находились в горах Стара-Планины. И пожалуй, были ближе к небу, чем к земле, потому что стояли на вершине высокой старопланинской горы. А взобрались мы туда накануне вечером, выйдя из села Химитлий. В местности Копаци мы [12] договорились встретиться с габровскими партизанами, чтобы вместе напасть на роту жандармов, расквартированную вблизи горноспасательной станции. Всю ночь ждали габровцев, а те все не шли. Даже когда рассвело, мы все еще не теряли надежды, что они придут. Выдался чудесный летний день. Щебет птиц и шелест листьев в пробуждавшемся лесу быстро создали у нас, голодных и невыспавшихся партизан, приподнятое, романтическое настроение. Ночью, карабкаясь на вершину, никто из нас не мог отвлечься от мыслей о завтрашнем дне, о предстоявшем нам неравном бое… А теперь всем было жаль, что габровцев нет и операцию, вероятно, придется отложить. Наш отряд расположился в роще, неподалеку от небольшого памятника, а другой памятник, побольше размером, оставался в стороне, в одном или полутора километрах от нас. На склонах горы, круто поднимавшихся вверх, на тропах, ведущих к большому памятнику на вершине Столетова, стояла торжественная тишина, и мы, охваченные сильным волнением, долго смотрели на эту святыню. На склонах, обагренных кровью русских и болгар, пышно расцвели примулы и горечавки. Нам почему-то казалось, что никогда раньше не приходилось видеть такого множества цветов. И надписи на надгробьях, и воцарившаяся тишина, и высокий взлет ветвей могучих буков на склонах горы – все здесь навевало мысль о бессмертии тех, кто шел на бой во имя свободы. Воистину удивительно: знаешь, что участвовать в бою – не хоро{1} сплясать, а твоей душе, истерзанной волнениями, все равно не терпится поскорее вступить в бой…

К полудню стало ясно, что заранее разработанный план нападения на роту жандармов осуществить не удастся. Сейчас трудно объяснять некоторые вещи, происходившие тридцать лет назад. Но тогда, хотя габровцы и не пришли, мы не отказались от своего намерения напасть на жандармов. Никто не сомневался в успехе. Побывав на заветной вершине, каждый из двадцати человек нашего небольшого отряда загорелся желанием нанести удар по врагу. Шейновцы, самые смелые из всех нас, запальчиво предлагали устроить врагу засаду точно так же, как мы сделали незадолго до этого на самой [13] вершине Шипки. Их план нравился командиру. Идея казалась заманчивой – перерезать провода охраняемой немцами телефонной линии и устроить засаду. Днем немцы непременно пришли бы к месту повреждения, и тогда…

Помешал внезапно появившийся самолет. Он прилетел с севера так неожиданно, что застал нас на маленькой полянке в самый разгар споров.

– Укрывайтесь в лесу! – крикнул командир.

Но внезапность появления этого нежданного гостя подействовала на нас столь сильно, что большинство партизан остались на своих местах и наблюдали за самолетом с каким-то странным любопытством. Кто мог подумать о его коварных намерениях, тем более что летел он так низко! Многим из нас раньше доводилось видеть самолеты только высоко в небе, а сейчас он был так близко, что казалось, он вот-вот раздавит нас своим огромным фюзеляжем. Но полет металлической птицы, быстрой как молния, выглядел совершенно невинно. Грохот над нами постепенно утих, и мы смогли продолжить совещание. Однако неожиданно послышались частые разрывы гранат. Только тогда мы поняли, что произошло. Габровцы находились где-то поблизости от нас. Что-то случилось с ними, и поэтому они не смогли явиться на встречу. Вероятно, враги напали на их след. Самолет разыскивал их, а наткнулся на нас. Разрывы гранат гулко прозвучали в горах. Наши сердца сжались от боли: возможно, в эти мгновения наши товарищи погибают, а мы не знаем, как им помочь.

Но буквально через минуту-другую мы уже сами нуждались в помощи. На нас обрушились пулеметные очереди. Свинцовый град срезал ветви и листья. Все-таки мы успели развернуться в цепь и стали ждать невидимого противника. Стрельба длилась недолго. Вот она прекратилась на непродолжительное время, а затем возобновилась с еще большей силой, но уже где-то неподалеку от нас. Безусловно, в тот момент смертельная опасность обрушилась на габровцев! Мы увидели, как через небольшую зеленую поляну, ведущую к голой вершине, вниз спускаются солдаты. Их оказалось так много, что было бы безумием вступать с ними в бой. Самолет снова направился в нашу сторону. Он спустился низко, совсем низко, и мы увидели двух сидевших [14] один за другим летчиков в больших очках. И снова засвистели пулеметные очереди. Атаки вражеского самолета повторились несколько раз.

Если бы мы вовремя не отошли, то нас просто окружили бы и уничтожили. Всего какая-нибудь минута промедления, и конец. Спастись мы могли, только спустившись в пропасть по крутому обрыву. Все это скорее походило на путь в ад. Кто-то, потеряв равновесие, скатился вниз, как вырванное с корнем дерево. На дне пропасти, где отряд очутился, спустившись по обрыву, мы с трудом могли узнать друг друга: одежда изодрана, лица и руки в грязи, у многих серьезные ушибы и кровоточащие раны.

С огромным трудом вскарабкались мы на соседнюю гору и сразу же как будто перенеслись из ада в рай. Уже спустилась прекрасная, спокойная летняя ночь, и казалось, что звезды мерцают вовсе не на небе, а развешаны на ветвях деревьев. Повеяло освежающей прохладой. Нам почудилось, что мы священнодействуем в каком-то храме, сами похожие на древних жрецов. Коридор, огражденный мраморными колоннами (их очень напоминали стволы буков), тянулся по горе то влево, то вправо, и время от времени где-то внизу под нами, на равнине, показывался сверкающий огнями город, похожий на упавшее на землю созвездие. Мы часто останавливались, чтобы передохнуть, и, конечно, никто из нас, участвовавших в этом походе, не забыл слов Найдена. А Найден не только слыл самым начитанным среди нас, но и казался нам волшебником слова. Когда он начинал что-нибудь рассказывать, то перед взором слушателей возникали незнакомые им манящие миры. Должно быть, в связи с появлением самолета, преследовавшего нас в тот день, он пытался разжечь наше воображение рассказом о полете Чкалова через Северный полюс.

– Чкалов – настоящий герой, а пилот, который сегодня нас обстреливал, – паршивый пес, – проговорил Найден. – Да он и летать-то как следует не умеет!

– Верно сказал! – ответил кто-то. – Да, это тебе не телегой управлять!

– Он заметил, что мы собрались на поляне. А если бы попался более опытный летчик, то он спустился бы [15] еще ниже и обстрелял нас. Но для этого нужна большая смелость. Вот у Чкалова она была.

– Да что мы знаем о небе?-вступил в разговор еще кто-то. – Мы живем на земле, а люди в небе, безусловно, чувствуют себя совсем по-другому.

– Как бы они себя ни чувствовали там, а если бы я был на месте того летчика, то ни один бы из вас не остался в живых. Разумеется, я не стал бы приземляться, но сумел бы спуститься почти до самой земли.

– Когда станешь летчиком, попробуй! Но этому, к сожалению, не бывать.

– Да почему же не бывать? Уходят господа царские офицеры, отвергнутые революцией, и вскоре мы придем им на смену и сядем в самолеты, в танки…

2

Все это как будто происходило вчера, а ведь прошло уже целых три десятилетия! Да и кто мог тогда предположить, по какому пути пойдет каждый из нас, кто мог придать хоть какое-то значение случайно сказанным словам? Но выходит, что есть слова-клятвы. В конце 1944 года по решению партии с фронта отозвали 64 партизана и направили их в авиационную школу в Казанлык.

Жители долины, расположенной между Стара-Планиной и Средна-горой, настолько привыкли к самолетам, что почти не обращали на них внимания, когда те с грохотом проносились в небе. Но ведь то было необыкновенное время, и люди впервые так участливо переживали происходившие события. Узнав о том, что партизаны спустились с гор, жители окрестных сел бросились в город, чтобы встретить партизан. Ни одна ярмарка не собирала такие толпы народа на улицах Казанлыка. В этом клокочущем от шума и песен человеческом муравейнике в любой момент могло случиться что-то страшное и непредвиденное. Войска, полиция, карательный отряд – вся эта жестокая машина, еще вчера питавшаяся человеческим мясом и парализовавшая жизнь, сама оказалась парализованной, разложившейся, а партизанами и народом, как будто забывшим о ней, овладело какое-то безумное веселье. [16]

Жители долины, еще вчера совершенно апатичные, сейчас замечали буквально все и пытались всему найти объяснение. Они видели, как с аэродрома снова взлетают самолеты, и это, похоже, больше всего удивляло их. Они едва успели свыкнуться с мыслью, что революционный поток, пронесшийся по улицам города, раз и навсегда смыл и унес с собой всю нечисть. А что же получилось? Пехотный полк во главе с прогрессивными офицерами отправился на фронт, а авиационная школа со своими царскими офицерскими кадрами осталась в городе, и летчики, самые избалованные сынки прежней власти, снова летают себе. Но прежде чем начать все ругать, следовало трезво разобраться. Вот и иди на собрание – там коммунисты все объяснят. А коммунистам ничуть не стало легче, чем прежде.

Жители Казанлыка легко отличали новых курсантов, только что появившихся в городе. Их узнавали по форменной одежде и по крестьянским физиономиям. Вроде бы совсем юные (в этом возрасте нежность черт лица особенно бросается в глаза), но все до единого выглядят умудренными жизнью. Людям нравилось, что курсанты не слонялись по городу и не гонялись за гимназистками, как это делали летчики раньше, а ходили строем, распевая свои партизанские песни, причем были всегда приветливы и любезны со всеми.

Уже в первую же ночь, которую нам довелось провести в большом спальном помещении, мы, курсанты, не чувствовали себя чужими друг другу. Большинство из нас пришли из партизанских отрядов, а какие формальности могут существовать во взаимоотношениях между партизанами?! Достаточно спросить, кто из какого отряда прибыл, – и считай, знакомство состоялось.

И тотчас же завязывались откровенные разговоры.

– Я из трынского отряда, – улыбаясь, говорил смуглый симпатичный парень окружившим его пяти-шести курсантам.

– Из трынского? Смотри-ка! Трынчане спокон веков шли только в строители.

– И в партизаны, – весело откликнулся на шутку парень, и его собеседникам пришлось признаться себе, что он стал им еще более симпатичен.

– А как тебя зовут? Давай познакомимся!

– Стефан Ангелов. [17]

– А меня – Валентин.

– Ну так как же? Получатся из нас летчики?

– У жителей Видина всегда все получается, – засмеялся Стефан.

– Еще неизвестно, каких летчиков сделают из нас наши милые преподаватели, – не сдержался на сей раз я.

– А что ты имеешь против наших преподавателей? – спросил Валентин.

– Полтора месяца назад мы их арестовывали, и, мне кажется, они тогда легко отделались.

– Интересно! Расскажи, только прежде всего представься, как сделали и мы.

– Я здешний. Наши преподаватели с удовольствием бы отрубили головы таким, как я. Они до вчерашнего дня обстреливали нас с самолетов, но мы раньше пронюхали об их замыслах и опередили их, – начал я спокойным, ровным голосом и сумел привлечь внимание курсантов. – Чтобы не поднимать шума, мы отправились на операцию лишь небольшой группой в десять человек. Перелезли через забор и внезапно атаковали штаб и дом, где размещались офицеры, а вторая группа устроила засаду у ангаров. Да что вам рассказывать, это длинная история. Вы участвовали в операциях и знаете, как поступают в подобных случаях. Важно другое: всю ночь мы провели с глазу на глаз с нашими пленниками, стерегли их, чтобы никто не шевельнулся. А на следующий день пришел срочный приказ министра освободить задержанных, и мы их отпустили…

– Там, наверху, кто-то мутит воду, ну да мы еще посмотрим, чем все это кончится! – строго сказал кто-то.

– Гнилое у нас военное министерство! Гнилое! Но все же пока нужно терпеть этих избалованных молодчиков! – гневно произнес трынчанин.

Мы расшумелись вовсю и не думали ложиться спать, но неожиданно в помещение с воинственным видом вошел фельдфебель роты. Этот располневший человек шел вперед, выпятив грудь колесом, мрачный, как ненастный день. В другое время его появление вызвало бы в нас полную растерянность и страх перед наказанием, но на сей раз оно послужило лишь поводом для шуток. Каким бы он ни казался серьезным, но бывшим партизанам, не привыкшим жить по казарменным правилам, он [18] показался очень комичным: ну настоящий индюк! Позже курсанты еще детальнее дорисовали его образ и немало удивлялись тому, почему этот человек так и не понял, какие перемены произошли на его родине. Для него существовал только устав и внутренний распорядок, а поскольку эти документы оставались в силе, значит, с его точки зрения, не было необходимости и меняться ему самому…

– Ложись! – скомандовал нам фельдфебель.

– Друзья, это еще что за представление? – не выдержал наш товарищ из Велинграда Белухов и тихо засмеялся.

– Отставить разговорчики! – продолжал грохотать фельдфебель. – Раздевайся! И чтобы через две минуты все умерли! Ясно?

– Нет, не ясно.

– Это кто там подает голос? Завтра будешь мыть уборные!

– Не ясно, как это можно через две минуты умереть! – прозвучал еще более дерзкий ответ.

– Молчать! Значит, должны спать как убитые! Ясно? Смотрите у меня, я вас еще научу порядку и дисциплине!

Не спеша, чтобы подразнить фельдфебеля, мы начали переодеваться в пижамы, которые нам выдали днем вместе с обмундированием. Почти все впервые пользовались подобным бельем и когда увидели друг друга в пижамах, то почувствовали себя неловко. Словно мы уже не крестьянские парни, а какие-нибудь чиновники. В спальном помещении стало еще веселее, кто-то дурачился, пытаясь изображать важных господ. Все это делалось в присутствии фельдфебеля, на которого никто не обращал никакого внимания. Он никак не мог понять, что происходит, и буквально бесился от злости. Когда с грехом пополам приготовления ко сну закончились, фельдфебель подошел к одному из курсантов, который пренебрег пижамой и остался в трусах и майке. До сей минуты никто не замечал этого паренька, который единственный никому не представился и даже не стремился привлечь к себе внимание других. Это был небольшого роста, коренастый, внешне непривлекательный паренек со строгим угрюмым лицом. Фельдфебель остановился и спросил: [19]

– Почему не надеваешь пижаму?

– Потому, что это буржуазный предрассудок, – сухо ответил парень.

Фельдфебель только удивленно вытаращил глаза. Вокруг захихикали.

– Что? Да ты сумасшедший!

Парень приподнялся с постели. Фельдфебель испуганно сделал шаг назад.

– Это буржуазный предрассудок. Ты не понимаешь, что это значит? Жаль, придется тебя обучать грамоте, человече! Политически ты очень отстал.

Ошеломленный фельдфебель покинул помещение.

– Ну и индюк! Какой индюк, ребята! Видели вы где-нибудь подобное?

Когда сон сморил курсантов, Валентин подошел к моей постели.

– Ты спишь? – спросил он. – Может, еще пару слов скажешь?

– Могу и больше.

– Я не знаю твоего имени.

– Симеон.

– Значит, можно звать Монкой? Так вот какие, говоришь, у нас преподаватели? Видишь ли, ребятам смешно, а мне после твоего рассказа стало как-то грустно. Похоже, нам придется вместо учения воевать с этими гадами. Они будут относиться к нам как к насильно навязанным им ученикам и станут делать все возможное, чтобы заставить нас добровольно убраться отсюда. Индюк дурак, но остальные наверняка умны и хитры. С ними нам будет трудно. Если мы не будем держаться друг друга, то они с нами расправятся.

– Хорошо, что ты обратился именно ко мне. Рад, что мы с тобой единодушны в этом вопросе. Трудновато придется здесь, но я знаю, как надо действовать. Нам следует избрать свое руководство, и оно будет давать им отпор. Что ты скажешь о Стефане? Лично мне он по душе.

– Его можно сравнить с камнями, отшлифованными природой: их легко отличить от других – ведь только по-настоящему твердый камень выдерживает такую обработку.

Валентин оживился и обрадовался тому, что нашел собеседника, сразу же разгадавшего его мысли. Ему [20] пришлось по вкусу и то, как образно я высказал свое мнение о Стефане. Он даже попытался продолжить в том же духе:

– А есть и такие камни, мимо которых человек может пройти, не обратив на них внимания, а потом вернуться. Смотришь на такой камень – он вроде и неказистый, а им и броню пробить можно. Я был восхищен, когда тот тихий паренек бросил фельдфебелю: «Это буржуазный предрассудок».

Мы еще долго разговаривали вполголоса, пока наконец и нас не одолел сон.

3

Опасения, которыми мы поделились с Валентином в первую же ночь, подтвердились. Офицеры не имели намерения готовить из нас летчиков. Они строили одно препятствие за другим, хитро стараясь разочаровать нас и заставить уйти из школы. Занятия по многим предметам проводились чисто формально. Иногда намеками, иногда совсем откровенно преподаватели внушали нам, что мы напрасно теряем время, что для нас же будет лучше, если мы вовремя опомнимся и выберем себе более подходящую профессию. Как только офицеры не старались добиться своей цели и убрать из Казанлыка этих самонадеянных бывших партизан и подпольщиков! Преподаватели наперебой доказывали, что далеко не каждый рожден, чтобы стать летчиком. Они надеялись, что после подобной агитации уже в первую же неделю наши ряды заметно поредеют. А получилось как раз наоборот: наша воля к сопротивлению этим наскокам крепла. Офицеры испытывали страх перед своими подчиненными, но знали, что открыто атаковать их нельзя, нужно действовать подло и тайно. Им во многом помогал Индюк, как прозвали фельдфебеля курсанты, и офицеры, видимо, были довольны им. Было интересно наблюдать со стороны, как фельдфебель устраивает спектакли. Но до каких пор, до каких пор будет продолжаться все это?

Каждый день повторялась одна и та же история. Приведя роту в столовую, Индюк командовал:

– Молитву читать! [21]

Этот глупец никак не мог. уразуметь, что имеет дело с убежденными атеистами. Он действовал согласно уставу старой армии, а устав повелевал, чтобы и обед, и ужин начинались с молитвы.

– Молитву начинай! – ревел Индюк.

А мы запевали:

Ветер яростный, вей по полям,

Сгибай могучий вековой лес.

Могучие крылья орлиные

Тебе все равно не сломить…

Шестьдесят глоток, шестьдесят сердец участвовали в этом необыкновенном хоре.

И так каждый день. До каких пор? Индюк упорствовал: «Пусть себе поют свои «молитвы», а я буду держать их голодными до тех пор, пока не поумнеют». Думаете, Индюк заблуждался? Нет. Нашелся один, который быстро «поумнел»: Гошо – единственная белая ворона в стае. Хорошо еще, что он не был ни партизаном, ни подпольщиком и в нашей среде, как мы считали, оказался случайно.

Вскоре на вечерней поверке, которая обычно проходила без всяких инцидентов, один поручик разбушевался и наговорил много оскорбительных слов в адрес курсантов. В тот день обнаружили кражу, причем пропал не какой-нибудь пустяк, а пишущая машинка.

– Позор! Позор! – вопил поручик. – Воров в болгарской армии никогда еще не бывало, господа курсанты! Если вы совершили этот гнусный поступок, мне стыдно за вас, за ваше партизанское прошлое! Докажите вашу невиновность или укажите вора!

Происшествие в самом деле было серьезным. Тут же на вечерней поверке начались острые пререкания. Валентин возбужденно протестовал:

– Господин поручик, вы не имеете права адресовать нам свои сомнения. Слишком много себе позволяете!

– Воров ищите не среди партизан, а среди офицеров, – поддержал его Стефан.

– Ти-ши-на! Ти-ши-на, прошу! – Голос поручика дрожал. – Незачем обвинять друг друга. Этот случай задевает честь болгарской армии, а все мы служим в ее рядах. Все свободны! [22]

И вот тогда-то буря разыгралась в полную силу. Поскольку было задето честолюбие партизан, мы решили поймать вора и расправиться с ним. В ближайшем ангаре, где в экстренных случаях собиралось партийное руководство роты, комитет уже начал обсуждение создавшегося положения.

– Ну что скажете, товарищи? – начал наш секретарь Валентин, явно взволнованный и растерянный. – А если действительно кто-то из наших украл»машинку? Не исключено, что между нами затесались и случайные люди. Настало время проверить каждого.

– Не будем спешить, – возразил Стефан. – Возможно, это провокация, нас хотят очернить и унизить. Они способны на любую пакость.

– Все может быть, – вмешался в разговор Емил, – но я склонен поверить, что машинку действительно украли. Куда же она девалась иначе? Возможны два варианта: первый – Индюк сам продал машинку, чтобы заработать несколько левов; второй – между нами затесался мошенник, который и совершил кражу. Если такой существует, нужно его найти и наказать как полагается. Возможно даже, что на этой машинке собираются печатать воззвания против нашей власти. Как вы считаете?

– Я думаю, – спокойно произнес Илия Тотев, коренастый курсант, – что обвинять Индюка в краже несправедливо. Он, может быть, и чокнутый, но в его порядочности я не сомневаюсь.

– Я согласен с тобой, – кивнул и Стефан. – Ясно одно: машинку вынесли отсюда и сейчас она находится в руках наших врагов.

– Ну хорошо. Тогда займемся разведкой и выявим злоумышленника, – подытожил Валентин.

Мы разошлись с чувством облегчения и уверенности в том, что вор будет найден. Длительное пребывание в партизанских отрядах и подпольная работа научили нас решать и более трудные задачи, и раскрытие кражи не представлялось нам столь уж сложным. Мы считали важным сохранить спокойствие и осторожно провести расследование. Командование школы явно не собиралось ничего предпринимать в связи с происшествием и предпочитало оставить курсантов оклеветанными. Видимо, и вор успокоился, поскольку никто открыто не пытался его разыскивать. [23]