Текст книги "Шрам: 28 отдел (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Вода доходила до колен, когда Маркус ступил с последней ступени. Холодная, маслянистая, с плавающими обрывками чего-то гнилого. Фонарь немца выхватывал куски пространства – арки, колонны, затопленные машины, ржавые балки под низким потолком. Подвал был огромным, уходил в темноту.

Пьер вошёл следом, автомат прижат к плечу. Вода сразу залилась в берцы, холод полз вверх по ногам. Запах был невыносимым – гниль, химия, мертвечина. Он дышал ртом, но всё равно чувствовал вкус на языке.

Жанна спустилась, заняла позицию справа. Ахмед и Томас следом. Рахман замыкал. Построение держали, дистанция три метра. Фонари шести человек резали тьму, создавая хаос света и теней.

Тишина. Только капли воды, плеск, далёкий скрежет металла. Дюбуа вслушивался. Беруши приглушали звуки, но он различал – там, в темноте, что-то двигалось. Медленно, осторожно. Множество чего-то.

– Контакт справа! – крикнул Рахман.

Луч его фонаря выхватил силуэт. Существо метнулось между колоннами – быстрое, сгорбленное, на четвереньках. Кожа серо-зелёная, гладкая, как у мертвеца. Голова вытянутая, челюсть широкая. Глаза отражали свет – жёлтые, звериные.

Капитан выстрелил. Грохот оглушительный в замкнутом пространстве. Пуля попала в плечо твари, брызнула чёрная кровь. Гуль взвизгнул – пронзительно, режуще, даже сквозь беруши пробивало. Не остановился. Прыгнул на Рахмана.

Маркус развернулся, выстрелил из дробовика. Дробь попала в бок гуля, разворотила рёбра. Тот упал в воду, забился, захрипел. Немец шагнул вперёд, выстрелил в голову. Череп раскололся. Гуль затих.

– Слева! Трое! – крикнула Жанна.

Легионер развернулся. Три гуля выскочили из-за затопленного станка. Бежали по воде, поднимая брызги. Быстро, слишком быстро. Морды оскалены, зубы длинные, кривые. Когти на руках как лезвия.

Шрам открыл огонь. Автомат затрясся в руках. Короткие очереди. Первый гуль получил в грудь, упал. Второй получил в шею, захрипел, продолжил бежать. Третий прыгнул.

Наёмник отшагнул, уклонился. Гуль пролетел мимо, упал в воду. Француз развернулся, добил очередью в затылок. Голова разлетелась. Второй гуль добежал до Жанны. Она ударила его прикладом винтовки в морду, откинула, выстрелила в упор. Серебряная пуля прошила грудную клетку. Гуль завыл, упал, забился в конвульсиях. Умирал медленно, мучительно.

– За мной! – скомандовал Маркус и двинулся вперёд.

Команда двинулась. Вода доходила до пояса. Дно было неровным, скользким. Боец почти поскользнулся на чём-то мягком, удержался. Посмотрел вниз – труп, раздувшийся, без лица. Оттолкнул ногой, пошёл дальше.

Впереди арка. За ней ещё один зал, больше предыдущего. Фонари выхватывали движения – много движений. Гули выползали из щелей, из-под воды, с балок под потолком. Не пять. Не шесть. Десятки.

– Мать твою! – выругался Ахмед. – Их целая стая!

Гули пошли в атаку. Сразу со всех сторон. Визжали, скрежетали зубами, хлюпали по воде. Некоторые ныряли, подплывали под водой.

– Круговая оборона! – рявкнул Маркус. – Спина к спине!

Команда сгруппировалась. Спины друг к другу, оружие наружу. Снайпер держал сектор обстрела, стрелял короткими очередями. Гули падали, но их было слишком много. Серебряные пули работали – твари корчились, умирали быстрее. Но их было слишком много.

Один гуль прыгнул с балки сверху, упал на Ахмеда. Сбил его в воду. Ахмед закричал, пытался оттолкнуть. Гуль рвал когтями бронежилет. Рахман подбежал, ударил гуля ножом в бок, оттащил. Маркус пристрелил тварь в голову.

– Ахмед, ранен? – крикнул командир.

– Нет! Броня держала!

Томас возился с рюкзаком, доставал гранату. Руки дрожали. Гуль вынырнул рядом с ним, схватил за ногу, потащил. Медик закричал, упал. Жанна развернулась, выстрелила. Пуля прошила гулю голову. Тот отпустил, утонул.

– Томас, вставай! – крикнула бельгийка.

Парень встал, весь мокрый, бледный. Швырнул гранату в скопление гулей. Взрыв. Вспышка. Термобарический заряд выжег кислород, испепелил троих тварей. Остальные отшатнулись, на мгновение остановились.

– Отходим! – скомандовал Маркус. – К лестнице! Быстро!

Команда развернулась, двинулась назад. Огрызались стрельбой. Дюбуа прикрывал отход, стрелял во всё, что двигалось. Магазин кончился. Сбросил, вставил новый. Стрелял дальше.

Гули не отставали. Лезли, визжали, умирали, но лезли снова. Как волны. Бесконечные.

Вышли в первый зал. Лестница близко. Маркус первым начал подниматься, прикрывая огнём. Жанна за ним. Ахмед. Рахман.

– Томас, давай! – крикнул Пьер.

Медик побежал к лестнице. Вода взорвалась рядом с ним. Гуль вынырнул – огромный, больше остальных. Схватил Томаса за пояс разгрузки, рванул в воду.

Парень закричал, исчез под поверхностью.

– Томас! – Ахмед развернулся, хотел прыгнуть следом.

Маркус схватил его, удержал.

– Поздно! Он утонул! Отход!

– Нет! – Ахмед вырывался. – Он там!

Вода бурлила. Томас вынырнул на секунду, хватал воздух, кричал. Потом его снова утащили. Глубже. Французу видно было только пузыри, тёмные силуэты под водой.

Команда замерла. Рахман целился в воду, но стрелять бесполезно – не видно цели. Жанна сжимала винтовку, лицо искажено. Маркус стоял, каменный, но легионер видел – решение командира уже принято. Томаса не спасти. Слишком глубоко. Слишком много гулей.

Боец смотрел на воду. На пузыри. На тёмные силуэты. В голове мелькнуло: парню двадцать пять. Медик. Хороший парень. Умрёт там, в темноте, разорванный тварями. Утонет или его сожрут. Или то и другое.

Неправильно.

Француз сбросил винтовку, отдал Жанне. Сбросил разгрузку. Снял каску. Оставил только нож Лебедева на поясе.

– Что ты делаешь? – Маркус схватил его за плечо.

– Вытаскиваю его.

– Это самоубийство!

– Может быть.

Легионер вырвался, шагнул к краю. Сделал глубокий вдох. Прыгнул.

Вода сомкнулась над головой. Холодная, мутная, чёрная. Он открыл глаза – ничего не видно. Только тьма, силуэты, движения. Поплыл вниз, гребя руками. Лёгкие в порядке. Задержка дыхания – он тренировал это в легионе, в ЧВК. Мог продержаться три минуты, может больше.

Нащупал что-то. Рука. Томас. Тот дёргался, пытался всплыть, но его держали. Дюбуа схватил парня за куртку, потянул. Не получилось. Что-то вцепилось в ногу Томаса. Гуль.

Наёмник нащупал ножны на поясе. Вытащил нож Лебедева. Клинок был тёплым – странно, под водой. Будто живой. Он нащупал гуля, ударил ножом. Лезвие вошло легко, без сопротивления. Гуль дёрнулся, отпустил Томаса.

Снайпер толкнул медика вверх. Сам развернулся. Что-то врезалось в него сбоку. Гуль, второй. Когти царапнули броню, не пробили. Боец ударил ножом вслепую. Попал. Клинок прошёл сквозь плоть, кости, будто сквозь бумагу. Гуль забился, уплыл в сторону.

Лёгкие начали гореть. Воздух заканчивался. Француз поплыл вверх. Что-то схватило его за лодыжку. Потащило вниз. Он перевернулся, ударил ножом. Промахнулся. Ударил снова. Попал. Захват ослаб.

Вверх. Быстрее. Силуэты гулей вокруг – три, четыре. Они плыли, окружали. Дюбуа работал ножом – короткие, резкие удары. Не видел, куда попадает, но попадал. Клинок резал всё, что касалось. Гули отступали, корчились.

Лёгкие взорвались болью. Нужен воздух. Сейчас. Он рванул вверх, вынырнул.

Глоток воздуха. Сладкий, влажный, грязный. Не важно. Вдох. Ещё один.

– Пьер! – крик сверху. Жанна.

Он огляделся. Томас рядом, держится за балку, кашляет, харкает водой. Живой. Легионер подплыл, схватил его.

– Держись за меня!

Поплыл к лестнице. Одной рукой гребёт, другой тащит медика. Томас слабый, еле держится. Вода вокруг взорвалась – гули. Двое. Плывут быстро, пасти раскрыты.

Боец оттолкнулся ногами от дна, рванул вперёд. Гуль догнал, вцепился в плечо. Зубы скрежетнули по броне, не пробили. Наёмник отпустил Томаса, развернулся, ударил ножом в горло гуля. Тот захрипел, отплыл, хватая руками рану.

Второй гуль прыгнул на Томаса. Парень закричал. Дюбуа схватил гуля за шею, рванул назад. Ударил ножом в бок, потом в грудь, потом в голову. Тварь обмякла, утонула.

– Томас, плыви!

Медик поплыл. Кое-как, захлёбываясь, но поплыл. Шрам прикрывал, нож наготове. Ещё один гуль вынырнул. Боец встретил его ударом – прямо в морду. Клинок вошёл через глаз, вышел через затылок. Гуль дёрнулся раз, затих.

Лестница. Руки схватили Томаса, вытащили. Маркус, Рахман. Потом Пьера. Жанна помогла. Он упал на ступени, кашлял, дышал.

– Ты спятил? – Маркус стоял над ним, лицо в ярости и облегчении. – Спятил совсем?

Легионер сплюнул воду.

– Он же… наш.

– Идиот. – Немец протянул руку, помог подняться. – Но спасибо.

Томас лежал на ступенях, живой, мокрый, бледный. Ахмед проверял его – пульс, дыхание, раны.

– Жив! Укусов нет! Царапины есть, обработаю серебром!

Француз достал ампулу, разбил, полил на царапины на руке Томаса. Парень зашипел от боли, но не кричал. Ахмед бинтовал быстро, профессионально.

Внизу вода бурлила. Гули не поднимались по лестнице – боялись света, высоты, чего-то ещё. Но визжали, скрежетали, злились.

– Отход, – скомандовал Маркус. – Быстро. Термобарику на прощание.

Рахман достал гранату, выдернул чеку, швырнул вниз. Граната упала в воду. Взрыв через три секунды. Огонь выплеснулся из подвала, лизнул ступени. Вой гулей, потом тишина.

Команда бежала. Вверх по лестнице, через холл, на улицу. Ночь встретила их прохладой, влажностью, тишиной. Они пробежали до джипов. Касим и Джамал вскочили, испуганные.

– Что там было?

– Ад, – выдохнул Рахман.

Погрузились в джипы. Дюбуа сидел, весь мокрый, дрожащий. Не от холода – от адреналина. Нож Лебедева лежал на коленях. Клинок был чистым. Вода смыла кровь. Но он чувствовал – нож тёплый, будто доволен.

Жанна сидела рядом, смотрела на него.

– Пятерых, – сказала она тихо. – Я видела через оптику, когда ты вынырнул. Ты убил пятерых под водой.

Он кивнул.

– Нож хороший.

Джипы тронулись, уехали от фабрики. Легионер смотрел в окно. Здание исчезало в темноте. Там, в подвале, оставались трупы гулей. Может, ещё живые. Может, придётся вернуться.

Но сейчас это не важно. Важно, что Томас жив. Команда жива. Миссия не провалена, только отложена.

Француз закрыл глаза, положил руку на рукоять ножа.

Джип ехал через ночь, через дельту, через город. Назад на базу. К свету, теплу, безопасности.

Завтра разберут ошибки. Завтра спланируют новую атаку. Завтра будет новый бой.

Но сегодня они выжили. И этого было достаточно.

Джипы въехали на базу в половине одиннадцатого вечера. Охрана открыла ворота, махнула рукой. Команда выгрузилась молча, вымотанная, грязная, злая. Пьер вылез последним, чувствуя, как каждая мышца ноет. Мокрая одежда прилипла к телу, вода хлюпала в берцах.

Макгрегор ждал у входа в штаб. Посмотрел на них, нахмурился.

– Что случилось?

– Их было больше двадцати, – сказал Маркус. – Гнездо оказалось крупнее, чем думали. Отошли, один ранен. Потери среди целей – десять-двенадцать убитых, остальные остались в подвале.

– Кто ранен?

– Томас. Царапины, обработали серебром на месте. Но нужно полное обследование.

Британец кивнул.

– Медблок работает. Отправляйте. Остальным душ, еда, отдых. Разбор завтра утром в восемь ноль-ноль.

Команда разошлась. Дюбуа пошёл следом за Томасом и Ахмедом к медблоку. Парень шёл странно – чуть медленнее обычного, слегка сутулился. Руку прижимал к боку, хотя царапины были на плече.

В медблоке их встретил врач – индус лет пятидесяти в белом халате. Посадил Томаса на кушетку, начал осмотр. Снял бинты, осмотрел царапины. Три полосы на плече, неглубокие, но воспалённые.

– Серебром обработали?

– Да, – ответил Ахмед. – Сразу после извлечения из воды.

– Хорошо. Но нужны антибиотики широкого спектра. Вода там грязная, инфекция могла попасть. – Врач достал шприц, набрал дозу. – Плюс противостолбнячная сыворотка.

Уколол Томаса дважды. Парень даже не поморщился. Сидел неподвижно, глядя в стену. Лицо бледное, но не болезненное. Просто пустое.

– Температура? – спросил врач, доставая термометр.

– Не знаю.

Сунул термометр под мышку, подождал. Вытащил, посмотрел.

– Тридцать семь и три. Чуть выше нормы, но после такого стресса – нормально. – Он записал что-то в карту. – Есть головокружение, тошнота, боль?

– Нет.

– Хорошо. Идите отдыхайте. Завтра утром снова на осмотр. Если температура поднимется или появится что-то ещё – сразу сюда.

Томас кивнул, встал, пошёл к выходу. Боец проводил его взглядом. Что-то было не так. Парень двигался механически, без эмоций. После такого – почти утонул, гули чуть не сожрали – он должен был быть в шоке, трястись, говорить, выплёскивать адреналин. Но он молчал. Словно выключился.

Наёмник вышел следом. Томас уже шёл по коридору к жилому корпусу. Француз ускорился, догнал.

– Томас.

Парень обернулся. Глаза были странные – зрачки расширены, взгляд мутный.

– Да?

– Ты в порядке?

– Да. Спасибо, что вытащил.

– Не за что. – Пьер помолчал. – Слушай, если что-то не так, если чувствуешь себя плохо – скажи сразу. Токсины гулей опасны.

– Я знаю. Всё нормально.

Томас развернулся, пошёл дальше. Снайпер смотрел ему вслед. Походка была другой. Чуть шире шаг, чуть тяжелее ступает. Плечи расслаблены больше обычного. Мелочи, которые обычный человек не заметит. Но Дюбуа тренировали замечать мелочи. В легионе, в Зоне, на всех операциях. Мелочи спасали жизнь.

И сейчас мелочи говорили: что-то не так.

Он пошёл в свою комнату, сбросил мокрую одежду, встал под душ. Горячая вода смыла грязь, холод, усталость. Он стоял под струёй, думая. Царапины были неглубокие. Серебро применили сразу. Но гуль тащил Томаса под воду долго – секунд двадцать, может больше. Контакт был долгим. Слюна, кровь, что-то ещё – могло попасть через царапины, через рот, если парень хлебнул воды.

Токсины гулей вызывали лихорадку, галлюцинации, агрессию. Симптомы проявлялись в течение часа. Прошло три часа с момента атаки. Томас должен был бы уже бредить или быть мёртвым. Но он выглядел нормально. Почти нормально.

Легионер вышел из душа, оделся в сухое, пошёл в столовую. Там уже сидели Маркус, Жанна, Ахмед, Рахман. Ели молча, уставшие. Томаса не было.

– Где Томас? – спросил боец.

– Сказал, что не голоден, – ответил Ахмед. – Пошёл в комнату.

Француз взял поднос, набрал еды, сел. Рис, курица, овощи. Ел механически, не чувствуя вкуса. Думал о Томасе, о гулях, о токсинах.

– Завтра возвращаемся? – спросила Жанна.

– Да, – сказал Маркус. – Но с подкреплением. Запросил ещё четверых бойцов из запасной группы. Плюс огнемёты. Нельзя допустить, чтобы гнездо осталось. Они будут плодиться, распространяться.

– А Хафиз?

– Его там не было. Может, сбежал. Может, вообще не был связан с гнездом напрямую. – Немец отпил воды. – Рахман проверит информантов, попробует найти след.

Капитан кивнул.

– У меня есть контакты в мечетях. Спрошу про Хафиза. Если он в городе, найдём.

Доели. Разошлись по комнатам. Дюбуа шёл по коридору, мимо двери Томаса. Остановился. Прислушался. Тишина. Постучал.

– Томас?

Пауза. Потом голос:

– Да?

– Можно войти?

Ещё пауза.

– Заходи.

Наёмник открыл дверь. Комната тёмная, только ночник горит. Томас сидел на койке, спиной к стене. Без рубашки. Бинты на плече. Лицо в тени.

– Как ты?

– Нормально.

– Точно? Температуры нет, головы не болит?

– Нет. Всё хорошо. – Медик посмотрел на него. Глаза блеснули в полутьме – странно, слишком ярко. – Правда. Просто устал.

Снайпер подошёл ближе. Присмотрелся. Кожа Томаса была влажной, блестела от пота. Но в комнате работал кондиционер, было прохладно. Дыхание частое, поверхностное. Руки лежали на коленях, пальцы слегка подрагивали.

– Ты уверен, что всё в порядке? – спросил боец тихо.

– Да. – Томас отвернулся. – Просто хочу спать. Спасибо, что зашёл.

Пьер стоял, смотрел на него. Каждый инстинкт кричал: что-то не так. Но явных признаков не было. Укусов нет, температура почти нормальная, сознание ясное. Может, просто шок, усталость, стресс. Парень чуть не умер. Имеет право быть странным.

– Ладно. Если что – зови. Я в соседней комнате.

– Хорошо.

Легионер вышел, закрыл дверь. Постоял в коридоре. Потом пошёл к своей комнате. Но не лёг спать. Сел на койку, достал нож, начал точить. Не потому что нужно – клинок всегда острый. Просто нужно было что-то делать руками, занять мозг.

Через час услышал звук. Дверь открылась, закрылась. Шаги в коридоре. Тихие, осторожные. Дюбуа встал, подошёл к двери, приоткрыл щель. Посмотрел.

Томас. Идёт по коридору к выходу. Одет в штаны и футболку, босиком. Идёт странно – как лунатик. Медленно, но уверенно.

Француз подождал секунд десять, вышел следом. Держал дистанцию, двигался тихо. Томас вышел из корпуса, пошёл через двор. Свет фонарей выхватывал его силуэт. Охрана на воротах не обратила внимания – свой человек, всё нормально.

Парень дошёл до ограды, остановился. Встал, глядя на забор. Просто стоял. Минуту, две. Потом медленно поднял руку, коснулся колючей проволоки. Не отдёрнул, хотя должно было уколоть. Просто держал, будто изучая.

Снайпер стоял в тени, наблюдал. Что он делает? Лунатизм? Или что-то другое?

Томас опустил руку, развернулся, пошёл обратно. Лицо пустое, отсутствующее. Прошёл мимо Пьера, не заметив его. Вернулся в корпус, в комнату. Дверь закрылась.

Боец подождал ещё минут пять. Тишина. Вернулся к себе. Лёг на койку, но не спал. Смотрел в потолок, думал.

Заражение. Не токсины – они бы проявились быстро, убили бы или свели с ума. Что-то другое. Медленное, скрытное. Томас держится, функционирует, но внутри что-то меняется. Поведение, инстинкты, что-то глубинное.

Нужно сказать Маркусу. Утром. На разборе. Пусть врач проверит парня тщательнее, возьмёт кровь, сделает анализы.

Но что, если Томас опасен уже сейчас? Что, если превращается в одного из них?

Француз сел, достал ампулу с серебром, положил на тумбочку рядом с кроватью. На всякий случай. Потом лёг обратно, закрыл глаза. Сон приходил медленно, неохотно. Во сне он видел воду, тьму, жёлтые глаза под поверхностью. Видел Томаса, стоящего у ограды, с пустым лицом и блестящими глазами.

Проснулся в четыре утра от звука. Открыл глаза, прислушался. Шаги в коридоре. Снова. Легионер встал, подошёл к двери, открыл. Томас шёл по коридору. Опять. В ту же сторону, тем же шагом.

Дюбуа вышел, окликнул:

– Томас.

Парень остановился, медленно обернулся. Глаза пустые.

– Что ты делаешь?

Молчание. Секунд пять. Потом:

– Не знаю.

– Ты помнишь, как вышел из комнаты?

– Нет.

– Иди обратно. Ложись спать.

Томас кивнул, развернулся, пошёл обратно. Механически. Боец проводил его до комнаты, подождал, пока тот лёг. Закрыл дверь, вернулся к себе.

Всё. Утром – к Маркусу. Нельзя ждать. Что-то происходит с парнем. И если это заражение, если он превращается – нужно действовать сейчас, пока не поздно.

Легионер лёг, но уже не спал. Лежал, смотрел в потолок, ждал рассвета. За окном темнота медленно редела. Птицы начали кричать. База просыпалась.

В половине восьмого он встал, оделся, пошёл к комнате Маркуса. Постучал.

– Войдите.

Немец сидел за столом, изучал карты. Поднял взгляд.

– Дюбуа. Рано. Что случилось?

– Нужно поговорить. О Томасе.

Маркус нахмурился.

– Садись. Говори.

Француз сел, рассказал. О странном поведении, о ночных прогулках, о пустых глазах, о том, что парень не помнит, как выходил из комнаты. Немец слушал молча, лицо каменное.

Когда боец закончил, Маркус откинулся на спинку стула, потёр переносицу.

– Чёрт. Я надеялся, что серебро сработало.

– Может, это просто стресс.

– Может. А может, заражение. – Командир встал. – Идём к врачу. Сейчас. До разбора.

Они вышли, пошли в медблок. По дороге встретили Ахмеда.

– Что случилось?

– Томас. Возможно, заражение, – коротко бросил Маркус.

Марокканец побледнел.

– Я же обработал серебром сразу!

– Знаю. Но может, было недостаточно.

Пришли в медблок. Врач уже был на месте, готовился к утреннему обходу. Маркус коротко объяснил ситуацию. Врач нахмурился.

– Приведите его сюда. Немедленно.

Ахмед побежал. Вернулся через пять минут с Томасом. Парень шёл спокойно, без сопротивления. Лицо бледное, глаза пустые. Врач посадил его на кушетку, начал осмотр.

Снял бинты. Царапины воспалены сильнее, чем вчера. Края покраснели, вокруг синеватый оттенок. Врач нахмурился, взял мазок, положил под микроскоп. Посмотрел. Лицо стало серьёзным.

– Инфекция. Необычная. Клетки изменены, структура неправильная. – Он посмотрел на Маркуса. – Это не бактерия и не вирус. Что-то другое. Паразит, может быть. Или мутация.

– Он превращается? – спросил немец.

– Не знаю. Нужно время, анализы. Но процесс идёт, это точно. – Врач достал шприц, взял кровь у Томаса. Парень даже не дёрнулся. – Изолируйте его. Отдельная комната, под охраной. И приготовьтесь к худшему.

Маркус кивнул. Посмотрел на Томаса.

– Томас, ты меня слышишь?

– Да.

– Ты понимаешь, что с тобой происходит?

– Нет.

– Мы поместим тебя в изолятор. Для твоей безопасности и нашей. Ты согласен?

Пауза. Потом:

– Да.

Немец посмотрел на Ахмеда и Дюбуа.

– Отведите его. Комната в конце коридора, с решёткой на двери. Закройте на ключ. Дежурство по двое, круглосуточно.

Снайпер и Ахмед взяли Томаса под руки, повели. Парень шёл покорно, не сопротивлялся. Привели в комнату – маленькую, с койкой, столом, стулом. Окно зарешёчено. Дверь металлическая, с засовом снаружи.

Посадили его на койку. Томас сел, посмотрел на них.

– Спасибо, что вытащил меня, – сказал он Пьеру. Голос тихий, ровный. – Я помню. Ты рисковал.

– Не за что.

– Если я превращусь… убей меня быстро. Хорошо?

Легионер посмотрел ему в глаза. Там, в глубине, ещё теплился человек. Испуганный, одинокий, умирающий.

– Хорошо, – сказал он. – Обещаю.

Томас кивнул. Лёг на койку, закрыл глаза.

Боец и Ахмед вышли, закрыли дверь на засов. Встали рядом, молча. Марокканец потёр лицо руками.

– Это моя вина. Я должен был обработать лучше.

– Ты сделал всё правильно. – Дюбуа положил руку ему на плечо. – Иногда этого недостаточно.

Они стояли у двери, глядя в щель. Томас лежал неподвижно. Дышал ровно. Но что-то внутри него менялось. Медленно, неотвратимо.

И никто не знал, что будет, когда изменение закончится.

Пьер сидел на балконе жилого корпуса, курил, смотрел на город. Солнце садилось, окрашивая небо в оранжевый и пурпурный. Дакка гудела внизу – миллион звуков, огней, жизней. Он думал о Томасе, который лежал в изоляторе, медленно превращаясь в тварь. Думал о том, как завтра придётся исполнить обещание.

– Не возражаете, если составлю компанию?

Обернулся. Рахман стоял в дверях, в руках поднос с двумя стаканами. Улыбался устало.

– Присаживайтесь, капитан.

Рахман сел на соседний стул, поставил поднос на столик между ними. Два стеклянных стакана с чаем – густым, тёмным, с молоком. Пар поднимался, запах кардамона, корицы, чего-то сладкого.

– Чай масала, – сказал капитан. – Моя жена готовит. Передала для гостей. Сказала: наши гости рискуют жизнью за наш город, надо их угостить.

Француз взял стакан, понюхал. Запах был насыщенным, тёплым.

– Спасибо. Передайте ей благодарность.

– Передам.

Они пили молча. Чай был горячим, сладким, пряным. Не похож на кофе, который варил Томас, но хорош по-своему. Пьер почувствовал, как тепло разливается по груди, расслабляет мышцы.

Рахман смотрел на город, лицо задумчивое.

– Знаете, что я люблю в этом городе? – сказал он наконец. – Он живой. Несмотря на грязь, нищету, хаос. Двадцать миллионов людей, и каждый хочет жить, работать, растить детей. Даже в трущобах – жизнь. Смех, музыка, еда. Люди не сдаются.

Дюбуа кивнул.

– Видел. Вчера ходил по рынку с Жанной. Толпы, шум, запахи. Энергия невероятная.

– Да. – Рахман отпил чая. – Мой отец говорил: Дакка – это сердце Бангладеш. Бьётся, качает кровь по всей стране. Если остановится – страна умрёт.

– Поэтому вы здесь? Защищаете сердце?

– Отчасти. – Капитан усмехнулся. – Хотя иногда думаю: а может, нужно было стать учителем, как хотела мать. Спокойная жизнь, никакой крови.

– Почему не стали?

Рахман помолчал, покрутил стакан в руках.

– Потому что видел, как талибы сжигали школу в деревне моей бабушки. Мне было двенадцать. Учительницу застрелили на глазах у детей. За то, что учила девочек. – Голос стал жёстче. – Тогда я понял: мир делится на тех, кто защищает, и тех, кто разрушает. Учителя нужны, но без защитников их убьют.

Легионер смотрел на него. История знакомая. У каждого солдата есть момент, когда он решает: буду воевать. У него был момент со смертью матери – не успел попрощаться, потому что воевал. Тогда понял: уже не выйти. Война стала частью его.

– У вас был такой момент? – спросил Рахман, глядя на него внимательно. – Когда решили, что будете солдатом?

Пьер затянулся сигаретой.

– Легион. Мали. Друга убили, подорвался на мине. Я нёс его тело два километра. Тяжёлое было. – Пауза. – Хоронили в Париже, флаг, салют. Я стоял, думал: вот и всё. Жизнь кончилась, осталась дыра в земле. И понял – моя жизнь тоже кончится так. В ящике, под флагом. Но до тех пор я буду делать то, что умею. Защищать тех, кто не может сам.

Рахман кивнул.

– Солдат всегда знает, как умрёт. Но идёт дальше. Почему?

– Потому что кто-то должен.

– Философски. – Капитан улыбнулся. – Вы читали Камю?

Француз удивился.

– Камю? Читал. «Миф о Сизифе», «Чума». Давно.

– «Чума» – моя любимая книга. – Рахман посмотрел на город. – Там доктор Риэ борется с эпидемией, зная, что проиграет. Чума убьёт тысячи. Но он работает каждый день, спасает, кого может. Потому что это правильно. Не потому что победит, а потому что иначе нельзя.

Дюбуа вспомнил книгу. Читал в легионе, в редкие свободные дни. Город в карантине, люди умирают, доктор лечит без надежды. Солдат на войне без конца.

– Мы как Риэ? – спросил он. – Боремся с чумой, зная, что она вернётся?

– Может быть. – Рахман допил чай, поставил стакан. – Гули сегодня, завтра вампиры, потом что-то ещё. Нечисть не исчезнет. Мы зачистим одно гнездо, появится другое. Но мы продолжаем. Потому что люди там, внизу, в городе, не знают, что творится в темноте. Они спят спокойно, потому что мы не спим.

Снайпер посмотрел на него. Рахман говорил искренне, глаза горели убеждённостью. Хороший человек. Верит в дело. Рискует жизнью за город, за людей.

– А вы верите, что победим? – спросил капитан. – Что когда-нибудь нечисть исчезнет, мир станет безопасным?

Пьер задумался. Честный вопрос заслуживает честного ответа.

– Нет, – сказал он. – Не верю. Мир всегда был опасным. Звери, болезни, войны, теперь нечисть. Человек борется, выживает, умирает. Цикл не кончится. Но это не значит, что нужно сдаться. Просто означает – бороться придётся всегда.

– Мрачная философия.

– Реалистичная.

Рахман засмеялся – тихо, без сарказма.

– Вы правы. Реализм. Мне нравится. – Он достал из кармана пачку сигарет, предложил. Пьер взял одну. Прикурили от одной спички. Дым смешался с вечерним воздухом. – Знаете, я иногда завидую тем, кто верит в рай. Мусульмане, христиане, любые. Они думают: если умру правильно, попаду в лучшее место. Рай, джаннат, что угодно. У них есть надежда.

– У вас нет?

– Не знаю. Вырос мусульманином, молюсь иногда. Но видел слишком много зла. Дети, убитые талибами. Женщины, изнасилованные солдатами. Невинные, сожжённые гулями. Если Бог есть – почему он допускает это?

Старый вопрос. Легионер слышал его тысячу раз. От священников в Африке, от солдат в окопах, от себя самого, когда мать умерла.

– Не знаю, – сказал Пьер. – Может, Бог есть, но ему всё равно. Может, его нет. Может, мы сами Бог – решаем, кто живёт, кто умирает. – Он затянулся. – Я не верю в рай. Верю в то, что здесь, сейчас. В товарищей, в работу, в то, что могу спасти кого-то. Этого достаточно.

Рахман смотрел на него долго. Изучающе. Потом кивнул.

– Вы честный человек, Дюбуа. Редкость в нашем деле. Большинство врут себе, прикрываются идеологией, патриотизмом, деньгами. Вы просто признаёте: я солдат, делаю работу, умру на работе. Без прикрас.

– Прикрасы не спасают. Только мешают.

– Согласен.

Они курили, смотрели на город. Огни зажигались один за другим. Муэдзин начал вечерний призыв к молитве – голос разносился над крышами, гулкий, протяжный. Рахман слушал, губы шевелились – молился про себя.

Когда призыв закончился, он обернулся к Пьеру.

– Вы бывали в старом городе? В Лалбаге?

– Нет. Только на базе и в дельте.

– Надо съездить. Там форт Аурангзеба, семнадцатый век. Красный кирпич, толстые стены, история. Могольская империя строила. Внутри мечеть, гробница, сады. Красиво. Туристов мало, местные гуляют. Я с семьёй хожу по пятницам.

Француз представил – старый форт, тень деревьев, тишина среди хаоса города.

– Звучит хорошо.

– Если выживем, покажу. – Рахман улыбнулся. – Ещё есть Национальный музей. Там коллекция древних текстов, манускриптов. Санскрит, арабский, персидский. Я люблю читать старые книги. Философы, поэты. Руми, Хайям, Иқбал. Они писали про смысл жизни, смерти, веры. Актуально до сих пор.

– Вы много читаете?

– Когда могу. Книги – единственное, что держит меня в здравом уме. После смен, когда вижу трупы, коррупцию, несправедливость, возвращаюсь домой, читаю. Руми говорил: «Рана – место, где свет входит в тебя». Мы раненые, но свет всё ещё входит. Иначе превратились бы в монстров.

Дюбуа слушал, удивлённый. Рахман не был обычным копом. Образованный, начитанный, философствующий. Думающий человек в мире насилия. Редкость.

– У вас есть любимая книга? – спросил капитан.

Пьер задумался. Читал много в легионе – скука между операциями. Камю, Ремарк, Хемингуэй. Военная проза, где солдаты как он – уставшие, циничные, обречённые.

– «Прощай, оружие» Хемингуэя, – сказал он. – Там герой дезертирует, устав от войны. Пытается жить обычной жизнью, но она рушится. Любовь, смерть, пустота. В конце он идёт под дождём, один, без ответов. – Пауза. – Понимаю его. Иногда хочется бросить всё, уйти. Но некуда. Война внутри тебя, не снаружи.

Рахман кивнул медленно.

– Да. Война внутри. – Он посмотрел на свои руки – покрытые шрамами, мозолями. – Я убил двадцать три человека за карьеру. Знаю точно, считал. Террористы, преступники, один раз гуль. Все заслуживали, но я помню каждое лицо. Ночами вижу. Жена спрашивает: почему не спишь? Не говорю. Как объяснить, что мёртвые не уходят?

Легионер понимал. Он тоже помнил лица. Не все – слишком много за двадцать лет. Но некоторые. Талиб в Афганистане, молодой, просил пощады. Мародёр в Зоне, старик, защищал тайник. Пират в Красном море, подросток с автоматом. Все мёртвые. Все внутри.

– Мёртвые не уходят, – согласился он. – Становятся частью тебя. Призраки. Живут в голове, напоминают, что ты ещё жив, а они нет.

– И как вы с ними живёте?

– Никак. Просто живу. Делаю работу. Иду дальше. Когда умру, присоединюсь к ним. До тех пор – продолжаю.

Рахман смотрел на него с чем-то похожим на уважение. Или жалость. Или оба.

– Вы сильный человек, Дюбуа. Или очень уставший. Не могу решить.

– Оба, наверное.

Капитан засмеялся. Налил себе ещё чаю из термоса, который принёс. Предложил Пьеру. Тот протянул стакан. Горячий чай с молоком, сладкий, пряный. Хорошо.