Текст книги "Шрам: 28 отдел (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15

База ООН в Силхете имела одно преимущество перед Даккой – здесь был покой. Относительный, но покой. После ужина, когда стемнело и патруль ушёл на обход, во дворе собралась компания. Местные контрактники – четверо бангладешцев, двое индусов, один пакистанец. Сидели на ящиках вокруг импровизированного стола из поддона, курили биди, играли в карты. Обычная армейская рутина.

Дюбуа вышел покурить, увидел их, подошёл. Один из бангладешцев, худой парень с шрамом на щеке, кивнул ему.

– Эй, белый, играешь?

– Во что? – спросил легионер.

– Покер. Техасский холдем. Ставки небольшие, по пятьдесят така. Для развлечения.

Пьер усмехнулся. Пятьдесят така – полдоллара примерно. Карманные деньги. Но в легионе его научили одной полезной вещи – в карты можно играть везде, с кем угодно, и выигрывать почти всегда. Не потому что он шулер. Просто математика, психология, наблюдательность. Легионеры много времени убивали за картами в казармах. Выживали сильнейшие игроки.

– Сяду на пару раздач, – сказал он, доставая из кармана пачку местных денег. Координатор выдал вчера жалованье за Дакку – пятьсот долларов. Обычная ставка для боевой операции. Кровавые деньги. Но деньги.

Сел на ящик, бросил в банк сто така. Парень со шрамом сдал карты. Две в руку Пьеру – дама и десятка пик. Неплохо. На столе открылись три карты – флоп. Туз пик, валет пик, девятка червей. У Дюбуа собиралась комбинация на стрит-флеш, если придёт король или восьмерка пик. Шансы небольшие, но есть.

Ставки пошли по кругу. Пьер поднял до двухсот така. Один индус вышел, остальные поддержали. На столе открылась четвёртая карта – тёрн. Король пик. Легионер посмотрел в свои карты, не показав эмоций. Стрит-флеш от девятки до короля. Лучшая комбинация на столе, почти гарантированная победа. Если кто-то не собрал флеш-рояль, но это маловероятно.

Парень со шрамом поставил пятьсот така, уверенно. Видимо, у него туз с чем-то хорошим, может, две пары или сет. Пьер поднял до тысячи. Двое вышли, остался только шрам. Он задумался, посмотрел на легионера, пытаясь прочитать. Дюбуа смотрел ровно, без эмоций. Лицо каменное, как учили в легионе. Не показывай противнику ничего.

Шрам поставил ва-банк – три тысячи така. Тридцать долларов. Для местного контрактника немалые деньги. Пьер уравнял. Открылась последняя карта – ривер. Двойка треф. Ничего не меняет.

Шрам открыл карты – туз червей и туз бубен. Сет тузов. Сильная рука. Он улыбнулся, потянулся к банку. Дюбуа положил свои карты рядом – дама и десятка пик. Стрит-флеш.

– Извини, брат, – сказал легионер, сгребая деньги.

Шрам застыл, посмотрел на карты, выругался на бенгали. Остальные засмеялись. Один хлопнул Пьера по плечу.

– Везучий ты, белый. Или шулер?

– Везучий, – ответил Дюбуа. – Просто везучий.

Они играли ещё час. Легионер выигрывал чаще, чем проигрывал. Не каждую раздачу – это вызвало бы подозрения. Но достаточно, чтобы его стопка росла. Математика работала. Он знал вероятности каждой комбинации, читал противников по мелочам – как дёргается палец, когда блефуют, как расслабляются плечи, когда уверены в картах. Мелочи, но из них складывалась картина.

К концу часа у него было семь тысяч така – семьдесят долларов. Парни проигрались, но без злобы. Армейская игра – выиграл сегодня ты, завтра кто-то другой. Шрам пожал ему руку.

– Хорош играешь, легионер. Приходи ещё, отыграемся.

– Приду, – пообещал Пьер, складывая деньги в карман. Не для себя выигрывал. Для Жанны. Обещал шоколад – надо искать, а шоколад дорогой.

На следующее утро легионер пошёл в город. Рынок в центре Силхета – большой, шумный, пахнущий специями и рыбой. Ряды лавок, навесы, торговцы орут, зазывая покупателей. Пьер ходил между рядами, искал кондитерскую. Нашёл три – во всех только местные сладости. Рашагулла, сандеш, прочая дребедень из молока и сахара. Вкусно, но не то. Жанна просила бельгийский шоколад.

Зашёл в четвёртую лавку, в переулке, захудалую. Вывеска облупленная, внутри темно, пахнет пылью и сыростью. Хозяин – старик в грязной рубашке, сидел за прилавком, что-то читал. Поднял глаза на Пьера.

– Чего надо?

– Шоколад есть?

– Есть. Местный, индийский.

– Бельгийский?

Старик усмехнулся.

– Бельгийский? Здесь? Ты шутишь, белый?

– Не шучу. Очень надо. Заплачу хорошо.

Старик почесал бороду, задумался.

– Был у меня один. Давно, лет пять назад. Турист оставил, не забрал. Лежит где-то в подсобке. Может, испортился уже.

– Покажи.

Старик ушёл в подсобку, долго копался, ругался. Вернулся с пыльной коробкой. Плоская, квадратная, золотая упаковка. Логотип – Neuhaus, брюссельская марка. Пьер взял, осмотрел. Срок годности истёк два года назад. Но упаковка целая, не вскрытая.

– Сколько?

– Две тысячи така.

– Много. Он просрочен.

– Бельгийский шоколад, белый. Редкость здесь. Хочешь – бери, не хочешь – уходи.

Дюбуа достал деньги, отсчитал две тысячи. Двадцать долларов за просроченный шоколад. Дорого. Но плевать. Жанна будет рада. Старик завернул коробку в газету, отдал.

– Удачи тебе, белый. Кому бы ни давал – она оценит.

Легионер вышел из лавки, сунул шоколад в карман куртки. Теперь командование.

Координатор в Силхете был майор британской армии, фамилия Коллинз. Кабинет на втором этаже базы, небольшой, завален картами и бумагами. Майор – мужик лет пятидесяти, седой, с усталым лицом. Встретил Пьера стоя, пожал руку.

– Мистер Дюбуа. Капитан Кёлер говорил, что вы хотите доложить важную информацию.

– Да, сэр. Касается ситуации в Дакке.

– Слушаю.

Пьер рассказал. Про разговор с брахманом, про легенду о патриархе, про магический вирус и связь между гулями. Про то, что убийство создателя ветви может уничтожить всех гулей разом. Говорил чётко, без эмоций, как докладывают в армии. Факты, гипотеза, логическое обоснование.

Майор слушал, не перебивая. Когда Дюбуа закончил, майор сел за стол, сложил руки.

– Понимаю. Интересная теория. Основана на легенде и словах старика, который, возможно, спятил от возраста. Никаких доказательств.

– Доказательств нет, сэр. Но если теория верна – это шанс закончить эпидемию в Дакке одним ударом.

– Если. Большое если, мистер Дюбуа. А если неверна? Мы потеряем людей, ресурсы, время. Гули продолжат резать город.

– Риск есть. Но что мы теряем, проверяя? Город уже пал. Миллионы мертвы. Хуже не будет.

Майор помолчал, постучал пальцами по столу.

– Кого вы видите в качестве цели? Этого Хафиза?

– Хафиз или Лидер. Хафиз создавал гулей, значит он либо патриарх, либо инструмент. Лидер давал знания, возможно он истинный создатель. Рахман – агент Лидера, может знать, где его найти.

– И как вы предлагаете искать их? Дакка – двадцать миллионов населения, город в руинах, гули везде. Разведка невозможна, спутники показывают только дым и толпы.

Пьер сделал шаг вперёд.

– Я вызываюсь, сэр. Добровольно. Вернуться в Дакку, найти цель, ликвидировать. Один человек пройдёт там, где группа провалится. Я знаю город, знаю врага, у меня есть опыт. И артефактное оружие, которое режет нечисть.

Майор посмотрел на него долго, оценивающе.

– Самоубийство, мистер Дюбуа. Чистое самоубийство. Один человек против тысяч гулей. Без поддержки, без эвакуации. Шансы выжить – ноль целых хрен десятых.

– Возможно. Но если я прав – город спасён. Если нет – потеря одного наёмника. Приемлемый риск.

– Для вас, может быть. Для меня – нет. Я не могу послать человека на смерть ради легенды.

– С уважением, сэр, но вы уже посылали нас на смерть ради политиков. Троих мы потеряли тогда. Ради чего? Ради того, чтобы министры улетели в безопасное место. Теперь я прошу послать меня ради миллионов жизней. Разница, как мне кажется, существенная.

Майор поморщился. Удар был точным. Он знал про высотку, про потери, про то, что команду бросили без эвакуации. Грязная история.

– Я понимаю вашу позицию, – сказал он медленно. – И уважаю желание. Но решение не моё. Это выше моего уровня. Я передам информацию наверх, в штаб 28 отдела. Они оценят, решат. Если одобрят операцию – вы получите задание. Если нет – останетесь здесь. Ясно?

– Ясно, сэр.

– Хорошо. Свободны, мистер Дюбуа. Ожидайте решения. Дня два, может три.

Пьер козырнул, вышел из кабинета. Сделал что мог. Теперь ждать. Либо дадут зелёный свет, либо пошлют нахер. Но попытался. Это главное.

Пошёл в госпиталь. Жанна ждала. Шоколад в кармане, завёрнутый в газету.

Она сидела на койке, уже не лежала. Волосы расчёсаны, заплетены в косу. Халат чистый, лицо свежее. Рука всё ещё забинтована, но пальцы шевелились. Выздоравливает.

– Пришёл, – улыбнулась она. – Думала, забыл.

– Как мог забыть? Обещал же.

Он достал коробку, положил на тумбочку. Жанна взяла, развернула газету. Увидела золотую упаковку Neuhaus, глаза расширились.

– Боже мой. Это настоящий? Бельгийский?

– Настоящий. Брюссельский. Правда, просрочен на два года. Но упаковка целая, не вскрытая. Продавец сказал, турист оставил. Редкость здесь.

Жанна открыла коробку осторожно, как сокровище. Внутри – двенадцать конфет, пралине, разных форм и начинок. Шоколад потемнел слегка, но не расплавился, не заплесневел. Она взяла одну, понюхала, откусила. Закрыла глаза, застонала.

– О боже. Вкус детства. Мама покупала такие по воскресеньям, в Брюгге. Мы ели их после обеда, по одной, чтобы растянуть удовольствие. Я забыла, какие они.

Она открыла глаза, посмотрела на Пьера. Слёзы на ресницах.

– Спасибо. Правда спасибо. Ты не представляешь, как это важно.

Легионер сел рядом, обнял её одной рукой.

– Представляю. Мелочи важны. Особенно здесь, когда вокруг всё рушится. Кусочек дома, вкус прошлого. Это держит.

Она прижалась к нему, ела шоколад медленно, смакуя. Потом протянула коробку ему.

– Попробуй. Это хороший шоколад, не то дерьмо, что продают везде.

Пьер взял конфету, откусил. Сладко, горько одновременно, начинка с орехами. Вкусно. Не то чтобы он шарил в шоколаде, но разница с дешёвым чувствовалась.

– Хороший, – согласился он.

– Лучший, – поправила она. – Бельгия умеет делать три вещи идеально: шоколад, пиво и вафли. Всё остальное так себе.

Они смеялись, доели ещё по конфете. Коробку закрыли, оставили на потом. Жанна вытерла губы, посмотрела на него серьёзно.

– Что ты делал сегодня? Кроме поиска шоколада?

– Ходил к командованию. Рассказал про легенду, про патриарха. Предложил себя на операцию.

Она замерла.

– Что?

– Вызвался вернуться в Дакку. Один. Найти цель, убить. Проверить теорию.

– Ты ебанулся? – голос резкий, злой. – Серьёзно, Пьер, ты ёбнулся окончательно?

– Возможно.

– Это самоубийство! Город кишит гулями! Ты один, без поддержки, без эвакуации! Сдохнешь там за день!

– Может быть. А может, нет. Если теория верна – спасу миллионы. Стоит попробовать.

Жанна встала, начала ходить по палате, размахивая левой рукой. Правая висела, бесполезная.

– Ты думаешь про других! А про себя? Про меня? Мы только что говорили про Шри-Ланку, про отдых, про будущее! И ты сразу собрался сдохнуть в Дакке⁈

– Я не собрался сдохнуть. Собрался попробовать закончить это.

– Попробовать, блядь! Ты слышишь себя? Легенда старика, которого ты видел один раз! Ни доказательств, ни плана, ни гарантий! Просто пойду и убью кого-то, а там видно будет!

Пьер встал, подошёл к ней, взял за плечи. Она дёргалась, пыталась вырваться, но он держал крепко.

– Жанна. Послушай. Я понимаю, что ты чувствуешь. Правда понимаю. Но я не могу сидеть здесь, зная, что есть шанс. Пусть маленький, но есть. Город умирает. Каждый день тысячи превращаются в гулей. Заражение идёт дальше. Через месяц дойдёт сюда, до Силхета. Потом до Индии. Потом дальше. Кто-то должен остановить это. Почему не я?

– Потому что ты нужен мне! – крикнула она, слёзы текли по щекам. – Потому что я только что чуть не умерла, превращаясь в тварь! Потому что я хочу поехать с тобой в Шри-Ланку, пожить нормально хоть неделю! Потому что я влюбилась в тебя, идиот!

Дюбуа замер. Последние слова ударили, как пуля. Влюбилась. Она сказала это. Прямо, без обиняков.

Он притянул её к себе, обнял. Она уткнулась лицом ему в грудь, плакала, била кулаком по бронежилету, который он даже не снял. Пьер гладил её по голове, молчал. Не знал, что сказать. Слов не было.

Она успокоилась постепенно, перестала плакать. Отстранилась, вытерла лицо.

– Извини. Не хотела так орать. Просто… просто страшно. Потерять тебя. Только нашла, и сразу потерять.

– Не потеряешь, – сказал он тихо. – Ещё ничего не решено. Майор сказал, передаст наверх, они подумают. Может, откажут. Может, пошлют кого-то другого. Может, вообще забьют. Не факт, что поеду.

– А если одобрят?

– Тогда поеду. Но вернусь. Обещаю.

– Не обещай того, чего не можешь гарантировать.

– Тогда скажу так: сделаю всё, чтобы вернуться. Потому что у меня есть причина. Ты. Шри-Ланка. Будущее, которое мы обсуждали. Это держит крепче, чем броня.

Она посмотрела на него, глаза красные, но решительные.

– Если поедешь – я поеду с тобой.

– Нет.

– Да. Я снайпер. Ты один не справишься. Вдвоём шансов больше.

– Ты ранена. Рука не работает. Remington держать не сможешь.

– Через три дня рука заживёт. Врач сказал, серебро ускоряет регенерацию. Неделя – и буду как новая.

– Жанна…

– Не спорь, Пьер. Если ты идёшь – я иду. Точка.

Легионер вздохнул. Упрямая. Знал это с первого дня. Но любил за это.

Любил. Осознал только сейчас. Она сказала влюбилась, и он понял, что тоже. Давно. С Сингапура, может раньше.

– Ладно, – сдался он. – Если одобрят, если рука заживёт – пойдём вместе. Но ты слушаешься приказов. Я веду операцию, ты прикрываешь. Без героизма, без самодеятельности. Договорились?

– Договорились.

Они обнялись, стояли молча. Потом Жанна отстранилась, вытерла нос.

– Почитай мне что-нибудь. Голос твой успокаивает.

– Что читать? Книг нет.

– Что помнишь наизусть.

Дюбуа задумался. В легионе учили много чего, но поэзию не учили. Но в Зоне, когда лежал с ранением, профессор Лебедев читал ему стихи. Русские, классические. Бальмонт запомнился. Не весь, но несколько строф.

– Я помню стихи. Бальмонта. Русского поэта. Ты не поймёшь слов, но могу прочитать.

– Читай. Люблю русский язык. Красивый, даже если не понимаю.

Он сел на край койки, она прислонилась к его плечу. Пьер закрыл глаза, вспоминал строки. Потом начал, медленно, с расстановкой:

– Я не знаю мудрости, годной для других,

Только мимолётности я влагаю в стих.

В каждой мимолётности вижу я миры,

Полные изменчивой радужной игры.

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?

Я ведь только облачко, полное огня.

Я ведь только облачко. Видите: плыву.

И зову мечтателей… Вас я не зову.

Голос его звучал низко, ровно. Русские слова текли, непонятные для неё, но мелодичные. Жанна слушала, закрыв глаза. Не понимала смысла, но чувствовала ритм, красоту звучания. Пьер продолжал, вспоминая строфы из памяти:

– Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шёл, тем ясней рисовались,

Тем ясней рисовались очертания вдали,

И какие-то звуки вокруг раздавались,

Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Он замолчал. Больше не помнил. Жанна открыла глаза, посмотрела на него.

– Красиво. Что это значит?

– Трудно перевести точно. Про мечты, про погоню за тенями, про то, что чем выше поднимаешься, тем яснее видишь. Про красоту мимолётного. Бальмонт был символист. Писал про чувства, образы, а не про конкретные вещи.

– Мне нравится. Читай ещё.

Пьер читал. Вспоминал обрывки, строки, что застряли в памяти после Зоны. Жанна слушала, прижавшись к нему. За окном темнело, солнце село. В палате зажгли тусклую лампу. Они сидели в полумраке, двое уставших людей, читающих стихи на непонятном языке. Забыв на час про войну, смерть, гулей.

Просто вдвоём. Просто живые.

И этого было достаточно.

Жанна задремала, прислонившись к его плечу. Дыхание ровное, спокойное. Рука обнимала его за талию слабо, расслабленно. Пьер сидел неподвижно, чтобы не разбудить. Смотрел на её лицо в тусклом свете лампы – веснушки на носу, ресницы рыжие, губы приоткрыты. Спит как ребёнок. Доверчиво, без страха.

Легионер осторожно отстранился, придержал её, чтобы не упала. Уложил на подушку, укрыл одеялом по грудь. Она пошевелилась, пробормотала что-то неразборчивое, но не проснулась. Он постоял, глядя на неё. Запомнил этот момент – как она спит, как дышит, как волосы рассыпались по подушке. Может, последний раз видит. Хотел запомнить.

Наклонился, поцеловал в лоб. Тихо, едва касаясь. Она улыбнулась во сне. Легионер выпрямился, взял коробку с шоколадом, положил на тумбочку так, чтобы она увидела, когда проснётся. Развернулся, вышел из палаты. Закрыл дверь тихо, без звука.

Коридор пустой, ночная смена. Медсестра в регистратуре дремала, склонившись над бумагами. Дюбуа прошёл мимо, не потревожив. Спустился по лестнице, вышел на улицу.

Ночь была тёплой, влажной, как всегда в тропиках. Воздух густой, пахнущий жасмином и чем-то гниющим – рядом канал, застоявшаяся вода. Улица пустая, комендантский час. Патруль прошёл где-то вдали, голоса, сапоги по асфальту. Потом тишина.

Пьер пошёл не на базу. Свернул в переулок, потом ещё один. Вышел к окраине города, где дома кончались и начинались поля. Остановился у края, закурил последнюю сигарету из пачки. Смотрел вверх.

Небо было чистым, без облаков. Звёзды яркие, густые, как россыпь алмазов на чёрном бархате. Млечный путь тянулся полосой поперёк неба, бледно-серебристый. Легионер не часто смотрел на звёзды. В легионе не до того было, в боях тем более. Но иногда, когда караулил ночью или не мог спать, смотрел. Они успокаивали. Напоминали, что мир больше, чем война, кровь, смерть. Что есть что-то ещё.

Он затянулся, выдохнул дым. Думал о Жанне. О том, как она сказала: «Я влюбилась в тебя, идиот». Прямо, без обиняков. Не ожидал. Знал, что симпатия есть, что между ними что-то возникло. Но любовь? Не думал об этом. В их работе любовь – роскошь опасная. Начинаешь беречь себя, бояться за другого, принимать неправильные решения. Легион учил не привязываться. Товарищество – да, уважение – да, но любовь – нет.

Но он привязался. Понял это сегодня. Любит ли? Не знает. Не уверен, что понимает, что такое любовь. Легион не учил этому. Но хочет быть рядом с ней. Хочет увидеть Шри-Ланку вместе. Хочет, чтобы она была жива, здорова, счастлива. Это считается?

Наверное.

Легионер думал о том, что сказал майору. Вызвался вернуться в Дакку. Один, без поддержки. Самоубийство, сказал Коллинз. Самоубийство, кричала Жанна. Может, и так. Шансы выжить минимальные. Город кишит гулями, Хафиз где-то там, мощный, неуязвимый для серебра. Лидер прячется. Рахман командует ордой. Найти их – задача почти невыполнимая. Убить – ещё сложнее. Выжить после – фантастика.

Но если не пытаться? Город умрёт окончательно. Двадцать миллионов человек. Большинство уже мертвы, но не все. Сотни тысяч, может миллион ещё живы, прячутся, ждут помощь. Заражение пойдёт дальше, в другие города. Силхет, Читтагонг, Калькутта. Через месяц весь регион может быть заражён. Через три – половина Азии. Эпидемия не остановится сама. Кто-то должен остановить.

Почему не он?

Дюбуа смотрел на звёзды, считал в уме. Одна жизнь против миллионов. Математика простая. Один умирает – миллионы живут. Если теория старика верна. Если патриарх реален. Если убийство его обрывает связь. Много «если». Но даже с малым шансом – это стоит попытки.

Разве нет?

Легионер думал, что любой разумный человек согласился бы. Рационально, логично – одна жизнь не равна миллионам. Он не учёный, не гений, не незаменимый. Наёмник, солдат, убийца. Хорошо стреляет, хорошо режет, выживает там, где другие дохнут. Полезные навыки. Но не уникальные. Таких, как он, тысячи. А миллионы обычных людей – учителя, врачи, дети, матери, отцы – они важнее. Их жизни ценнее. Он умрёт – никто не заметит, кроме Жанны. Они умрут – мир потеряет будущее.

Простая арифметика.

В легионе его учили ценить миссию выше жизни. Выполнить приказ любой ценой. Умереть, если надо, но выполнить. Он принял эту философию давно. Легионеры не герои, не романтики. Они инструмент. Государство направляет, они исполняют. Кто-то должен делать грязную работу. Они делают. И умирают, когда надо.

Сейчас надо.

Пьер не считал себя героем. Не лез спасать мир из альтруизма или идеализма. Просто видел проблему, видел возможное решение, видел, что он может попробовать. Логично попытаться. Да, рискованно. Да, скорее всего умрёт. Но если не попытается – будет жить с этим дальше. Будет помнить, что мог, но не сделал. Что выбрал жизнь с Жанной вместо шанса спасти миллионы.

Эгоистично.

Он не мог так. Легион выбил это из него – эгоизм, страх смерти, инстинкт самосохранения. Заменил долгом, дисциплиной, готовностью умереть за миссию. Даже уйдя из легиона, это осталось. Въелось в кости, в кровь. Не мог просто сидеть, зная, что есть шанс, пусть призрачный.

Жанна не поймёт. Она видит это как самоубийство, как побег от будущего, которое они могли бы построить. Но он видит иначе. Не побег – долг. Не самоубийство – жертва. Может, единственная правильная вещь, которую он сделает за всю жизнь.

Легионер докурил, бросил окурок, растоптал. Посмотрел на звёзды ещё раз. Где-то там, среди миллиардов огней, может, есть другие миры, где не воюют, не убивают, не превращаются в чудовищ. Где люди живут нормально, без страха, без крови. Сказка, конечно. Но красивая.

Он развернулся, пошёл обратно. Через переулки, мимо спящих домов, мимо патруля, который не заметил его в темноте. Вернулся на базу, в свою комнату. Разделся, лёг на койку.

Закрыл глаза. Видел Жанну – как спит, улыбается во сне. Видел Дакку – город-могилу, город-ад. Видел себя – как идёт через руины, один, с ножом в руке. Видел патриарха – неясную фигуру в тени. Видел, как тысячи гулей падают разом, как подкошенные.

Может, сон. Может, реальность. Узнает через пару дней, когда майор даст ответ.

А пока спал. Последний раз, может быть. Последний спокойный сон перед последней миссией.

Его жизнь – не такая уж большая цена. Он был уверен в этом.

Любой разумный человек согласился бы.

Любой.

Но лишь по мнению Пьера…