Текст книги "Львиное сердце. Под стенами Акры"

Автор книги: Шэрон Пенман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Потрепанная армия крестоносцев возобновила марш к Арсуфу. Но уже подойдя к разбитому авангардом лагерю, арьергард подвергся еще одному нападению. Ричард во главе всего полутора десятков своих рыцарей в третий раз пошел в атаку, отбросив сарацин к гряде холмов, и битва под Арсуфом наконец-то завершилась.

Арсуф располагался на возвышающемся над морем крутом утесе из песчаника. Сам город лежал в руинах, разрушенный сарацинами, и крестоносцам пришлось разбить лагерь в предместных садах. Воины были утомлены, но торжествовали, особенно открыв, что их потери не превышали десятой доли от утрат сарацин. Однако имелось много раненых, и в палатках хирургов вскоре не осталось места. Не успела опуститься темнота, как солдаты принялись ускользать из лагеря с целью воспользоваться своей прерогативой – грабить павших.

Ричард чувствовал себя не лучшим образом, так как напряжение сил во время боя скверно отразилось на его ране. Он настоял на личном обходе лагеря, убеждаясь, что часовые бдят, проведал раненых, благодарил солдат, зная, что те ценят его хвалу почти так же высоко, как добычу, собранную с убитых врагов. Лагерь гудел от рассказов о подвигах Гийома де Барре, самого Ричарда и молодого графа Лестерского, который возглавил атаку, отрезавшую часть правого крыла войска Салах ад-Дина.

– А правда, что, спасаясь от рыцарей Лестера, сарацины прыгали с обрыва в море? – полюбопытствовал у Ричарда великий магистр тамплиеров. – Должен признаться, я не ожидал от графа такой отваги на поле боя, потому как сам-то он сущий доходяга.

Ричард пожал плечами.

– Иногда сердце бывает достаточно велико, чтобы перевесить телесные недостатки, – сказал он, вспомнив про другого воина-маломерку, Танкреда Сицилийского. – Мне рассказывали, что Саладин среднего роста и худощав, но уж ему-то никто не откажет в храбрости.

Король остановился, чтобы перекинуться парой слов с анжуйскими арбалетчиками, затем продолжил разговор с Робером де Саблем.

– То, что сделал сегодня Саладин, просто удивительно, – сказал он. – Обычно стоит армии побежать, и ее уже невозможно остановить, а уж тем более заставить сражаться снова. Но ему это удалось.

Тамплиеру сильнее хотелось обсудить допущенное госпитальерами нарушение дисциплины.

– Ты накажешь их маршала за самовольную атаку? – спросил Робер.

Ричард рассматривал острое соперничество между тамплиерами и госпитальерами как еще одно ненужное препятствие на пути к освобождению Святой земли.

– Я переговорил с Вильгельмом Боррелем и вторым рыцарем, Балдуином де Керью. Оба клянутся, будто им послышался звук труб.

Робер де Сабль смотрел на это скептически. Ричард тоже испытывал скепсис, но поскольку доказать обратное не мог, вынужден был толковать сомнение в пользу провинившихся. Вопреки досаде на преждевременную атаку, король не мог не восхититься отчаянной отвагой этого нападения – двое рыцарей против всей армии Саладина.

Заметив приближение племянника в обществе Ги и Жоффруа де Лузиньянов, Ричард двинулся навстречу, намереваясь прилюдно похвалить их за проявленную в бою храбрость. Но потом разглядел их лица. Генрих и Ги выглядели совершенно сокрушенными, и даже невозмутимый Жоффруа казался озабоченным.

– Дядя! – Генрих подъехал достаточно близко, чтобы Ричард мог различить с трудом сдерживаемые слезы. – Жак д’Авен пропал. Никто не видел его со времени битвы.

Мужчина на простыне был молод, благословлен красотой лица и крепостью тела. Но он умирал, потому как его раны оказались неподвластны умениям хирургов ордена госпитальеров. У смертного одра несли караул два короля и такое множество баронов и епископов, что в шатре едва хватало места для всех. Причина была в том, что в молодом человеке опознали одного из придворных рыцарей Жака д’Авена, и все надеялись, что он сможет поведать о судьбе своего господина.

Ожидая, они вполголоса переговаривались между собой. Солдаты, рыскавшие по полю боя в поисках добычи, доложили о встречах с отрядами людей Саладина, подбиравшими раненых. По молчаливому согласию обе стороны сделали вид, что не замечают друг друга, и крови больше не пролилось. Сообщили мародеры и о том, что в сражении полегло по меньшей мере тридцать два эмира, а в целом насчитывается свыше семисот сарацинских тел. Однако выживших найдено не было, а судьба Жака д’Авена грозила остаться загадкой. Если только в последние минуты жизни этот смертельно раненный молодой фламандец не сможет заговорить.

Когда рыцарь выказал признаки скорого прихода в сознание, призвали Ричарда и Ги. Глядя, как едва вздымается и опадает грудь раненого, Лузиньян признался в том, сколь многим обязан он Жаку, который прибыл под Акру вскоре после начала осады.

– Он не только доставил отчаянно необходимые пополнения и припасы, но и во многом укрепил наш дух. Жак никогда не сомневался, что мы победим, и уверенность его была заразительна.

– Не знаешь, у Жака был сын? – спросил Ричард, глядя на фламандца. Король ощущал необоримую печаль, хотя и понимал, что человеку, погибшему в божьей войне, прощаются все грехи как мученику за истинную веру.

– Четыре сына, – ответил Ги. – И четыре дочери. Маршал часто сетовал шутливо, как тяжко подыскать для них мужей...

Лузиньян резко оборвал фразу, и Ричард понял почему: ресницы молодого рыцаря снова затрепетали.

Поддерживаемый одним из лекарей, юноша с трудом сделал глоток вина. В глазах его затаилась боль, но он был в сознании и желал поведать свою историю. Молодой человек был слишком слаб, чтобы излагать по-французски, поэтому говорил на родном фламандском, а Балдуин де Бетюн наклонился ближе, чтобы переводить едва слышные, натужные слова.

– Он говорит, это случилось во время второй атаки сарацин, – начал Балдуин. – Фламандцев отрезали и окружили. Они пытались прорваться, но конь их господина споткнулся и сбросил всадника. Юноша утверждает, что лорд Жак сражался с великой доблестью, даже понимая, что обречен. Его рыцари погибли, пытаясь выручить сеньора...

Друзья и товарищи Жака догадывались, что новости будут плохие, и считали, что приготовились к ним. Оказалось, что это не так: полились слезы, кое-где слышались приглушенные рыдания, а также горестные проклятия тех, кто не мог смириться с Божьей волей. Епископ Солсберийский намеревался предложить утешение молитвой, но тут Балдуин снова склонился над умирающим. Выпрямившись, де Бетюн воздел руку, призывая к тишине.

– Это еще не все. Он говорит, что поблизости находился лорд, хорошо знакомый Жаку. Упав с лошади, д’Авен воззвал к другу о помощи, но тот ускакал в окружении своих рыцарей, бросив его умирать от рук неверных турок.

Обвинение было серьезное, и тут же поднялся крик. Всем хотелось знать имя трусливого негодяя, покинувшего товарища-христианина ради спасения своей шкуры.

– Парень говорит... – Балдуин замялся, его взгляд пробежал по шатру и остановился на человеке, стоящем чуть поодаль. – Он говорит, что это граф де Дре отказался помочь его лорду.

Лицо Робера де Дре побелело как мел.

– Это... это не так! Он лжет!

Глаза его лихорадочно перебегали с одного лица на другое в поиске союзников, защитников. Но ни одного не нашли. Все смотрели на него с отвращением и ненавистью, даже Гуго Бургундский и его родной брат епископ Бове. Никто не промолвил ни слова в ответ на заявления Робера о своей невиновности и клятвы, что это фламандский сукин сын врет. Видя, что ему не верят, он сменил тактику и стал утверждать, что молодой человек потерял рассудок от горячки и боли. Но непроницаемое, каменное молчание подсказало ему, что его отчаянные попытки являются пустой тратой сил. Эти люди верят умирающему рыцарю и никогда не простят такого вопиющего нарушения кодекса, определяющего их жизнь. Теперь до последнего вздоха ему не отмыться от легшего на его честь пятна.

На рассвете тамплиеры и госпитальеры тщательно прочесали поле боя и в итоге обнаружили тела Жака д’Авена и троих его родичей, умерших рядом с ним. Изрубленный труп был омыт, над ним прочитали молитву и погребли с великими почестями в кафедральном соборе Пресвятой Девы в Арсуфе. Армия крестоносцев простояла лагерем то воскресенье, пришедшееся на один из самых почитаемый праздников христианского календаря – Рождество Благословенной Марии, Матери Господней. Это был также тридцать четвертый день рождения Ричарда.

Из истории Баха ад-Дина:

«Одному Аллаху ведома печаль, наполнившая сердце султана после той битвы – наши люди были поражены: у кого пострадало тело, у кого дух».

В понедельник крестоносцы снялись с лагеря, и вопреки наскокам воинов Салах ад-Дина, Ричард удерживал армию в плотном строю и продолжал марш. На следующий день, почти три недели спустя после выхода из Акры, франки наконец-то достигли Яффы.

ГЛАВА IX. Яффа, Утремер

Сентябрь 1191 г.

Они жались друг к другу, в свете факелов читались как их бедность, так и страх. Ричард предположил, что это семья: пожилая пара, молодая жена или вдова и двое ребятишек, выглядывающих из-за ее юбок. Толмач из тамплиерских туркополов выглядел обиженным, но переведенная им история казалась столь невероятной, что Ричард затребовал подтверждения от Онфруа де Торона – король приучился со временем доверять молодому пулену, хотя они и разнились с ним как вино и простокваша. Когда Онфруа, явно поднятый с кровати, наконец пришел, Ричард отвел его в сторонку:

– Эти люди сказали одному из туркополов, что пришли из Аскалона. По их словам, Саладин выселяет всех жителей из домов и собирается разрушить город и замок. Но мне с трудом в это верится, потому как Аскалон является одной из ценнейших жемчужин в султанской короне. Поэтому я прошу, чтобы ты сам все выяснил у них от моего имени.

Король напряженно следил за тем, как Онфруа расспрашивает семью беженцев. Арабский его был таким беглым, а манеры так обходительны, что страх несчастных заметно поулегся. Не зная языка, Ричард тем не менее отлично умел читать по лицам – жизненно необходимое искусство для государя – и вскоре пришел к заключению: они либо говорят правду, либо удивительно ловкие лжецы. Но неужто это может быть правдой?

Закончив, Онфруа покачал головой, опечаленный, но не удивленный очередным свидетельством страданий, которые причиняет война, причем, как правило, невинным и беззащитным.

– Они утверждают, что Саладин приехал в Аскалон через шесть дней спустя после битвы при Арсуфе и лично наблюдал за разрушением города. Разумеется, началась паника, жители отчаянно пытались продать пожитки, которые не могли унести с собой. Этой семье относительно посчастливилось – у них была запряженная ослом повозка, но большинству повезло меньше. Цены на лошадей взлетели, тогда как на имущество и скот рухнули так низко, что дюжина цыплят продавалась всего за один дирхем. Некоторые пытались уплыть на кораблях в Египет, но основная масса горожан не знала, куда податься. Слезам и страху не было предела. Султан открыл для народа свои зерновые амбары, но многие лишились всего, что имели. У этой семьи была свечная лавка, которая погибла теперь, сгорев вместе с большей частью города. Эти люди говорят, что они христиане, не мусульмане, поэтому надеются на нашу милость к ним.

Предупреждая готовый сорваться с губ Ричарда вопрос, Онфруа поспешил заступиться, если это в его силах, за несчастных беглецов:

– Возможно, они лгут, но вполне возможно, говорят правду, потому как не такая редкость обнаружить исконных христиан, проживающих в сарацинских городах. На деле Саладин поощрял сирийских христиан и евреев остаться в Аскалоне после его захвата четыре года назад. – Потом рыцарь продолжил неохотно: – Я могу убедиться, если хочешь – выяснить, знают ли они Pater Noster, Ave Maria и Credo...^[4]

Ричард нетерпеливо оборвал его, поскольку имел более насущные нужды, чем подвергать проверке религиозные верования этих оборванных скитальцев.

– Что могло подвигнуть его принести в жертву столь важную крепость?

– Беглецы говорят, Саладин был тяжко опечален. Настолько, что при виде лишений простого народа ему стало дурно, и он якобы сказал даже, что предпочел бы потерять всех своих сыновей, нежели сломать хоть камень этого города. Но солдаты убедили султана в том, что ему не по силам защищать одновременно и Аскалон и Иерусалим, а после избиения в Акре Саладин не верит, что гарнизоны будут держаться до конца. Поэтому, чтобы не позволить крепости целой и невредимой попасть тебе в руки, он предпочел уничтожить ее.

Ричард видел, что Онфруа доверяет беглецам, но все же не мог убедить себя, что Саладин и впрямь мог прибегнуть к таким отчаянным мерам.

– Проследи, чтобы их накормили, Онфруа, – сказал он, потом посмотрел на других крестоносцев, также ошеломленных услышанным.

– На рассвете возьми галеру, – приказал король Жоффруа де Лузиньяну. – И убедись, действительно ли Аскалон в огне.

Выслушав доклад Жоффруа де Лузиньяна, Ричард вышел на центр шатра.

– Итак, теперь мы знаем, что это правда. Но город пока не срыт до основания, так что время еще есть. Завтра поутру я отправлюсь с частью флота, тогда как герцог Бургундский поведет армию вдоль побережья. От Яффы до Аскалона всего тридцать миль, так что мы должны успеть взять город прежде, чем Саладин окончательно разрушит его.

– Атаковать Аскалон? – Гуго Бургундский удивленно воззрился на Ричарда. – Зачем нам это нужно? Теперь, удерживая Яффу, мы можем двинуться на Иерусалим.

Ричард пришел в замешательство – выгоды обладания Аскалоном казались ему столь очевидными, что он не ожидал возражений на этот счет.

– Аскалон контролирует дорогу в Египет, – сказал он, стараясь скрыть раздражение под спокойным повествовательным тоном. – А Египет – основа силы Саладина. Удерживая Аскалон, мы перережем ему подход подкреплений и припасов из Александрии. Более того, султан может испугаться, что мы намереваемся нанести удар по самому Египту, и нам предоставляется шанс...

– Ты рассудка лишился? – Герцог к тому времени вскочил, но епископ Бове оказался проворнее.

– Не знаю, как вы, – сердито бросил прелат, – но я принимал Крест не для того, чтобы помогать Львиному Сердцу прибавить к своей Анжуйской империи Египет! Неужели Кипра тебе мало? Теперь мечтаешь еще и богатствах Нила?

– Я не собираюсь завоевывать Египет, глупец! Довольно того, чтобы Саладин так думал, верил в нависшую над своими исконными владениями угрозу. Тогда он станет более сговорчивым при обсуждении условий мира...

– Вот мы и добрались до сути, – вмешался Гуго. – Я с самого начала подозревал истинные твои намерения, ведь едва прибыв под Акру, ты начал переговоры с Саладином, обращаясь с неверным так уважительно, будто тот такой же христианский правитель. Но уверяю тебя, что мы все приехали в Святую землю не для того, чтобы заключить мир с врагами Господа, а для того, чтобы вернуть Иерусалим!

– И как ты собираешься это сделать, Гуго? – поинтересовался Ричард. – До Яффы мы добрались благодаря поддержке моего флота, который снабжал нас. Вам хоть на минуту приходила в голову мысль, каков будет поход без нее? Мы не сможем выставить армию, способную тягаться с саладиновой, не сможем даже заменить убитых коней!

– К чему ты клонишь, милорд король? – Даже вопреки происхождению из одного из знатнейших французских родов, Матье де Монморанси обычно помалкивал на подобных советах, отлично понимая, что ему всего семнадцать и что он новичок в военных делах. Но тут он промолчать не сумел. – Ты хочешь сказать, что у нас нет шансов вернуть Священный город?

– Этого я не говорил, Матье, – возразил Ричард. – Но сначала нам следует позаботиться о безопасности линий снабжения. Если бы мы отправились на Иерусалим прямо из Акры, как некоторые предлагали, то наверняка уже были бы сейчас покойниками. До Яффы мы добрались, потому что слушали меня, а не епископа Бове и ему подобных. Так прислушайтесь ко мне и теперь. Аскалон – ключ к Иерусалиму, и если вы сомневаетесь в этом, то задумайтесь, почему Саладин предпочел разрушить его, лишь бы не дать нам овладеть крепостью? Взять Священный город мало, его надо удержать. И владея Аскалоном, мы способны будем это осуществить.

До поры король сосредоточил внимание на Гуго и Филиппе Бове. Но повернувшись к остальным, был потрясен тем, что увидел. Вернее, тем, чего не увидел. Присутствующие выглядели растерянными, озадаченными, сбитыми с толку – совсем не как люди, осознающие правду. Его правду. Даже некоторые из его собственных лордов казались колеблющимися.

– Послушайте, – обратился к ним Ричард тоном, который, насколько это возможно для него, был просительным. – Я не смогу оставаться в Утремере вечно. Как и никто из вас. Думаете, Саладин этого не понимает? Все, что ему нужно, это перетерпеть нас, выждать, пока мы не воротимся в свои земли. Вот почему нам нужно прийти к соглашению с ним. А чтобы понудить его к миру, который устроит обе стороны, нам требуется рычаг. То есть Аскалон.

– Ты слишком высоко ценишь сарацин и слишком низко нашу армию. – Гуго уже совладал с эмоциями, и его холодная уверенность убеждала сильнее прежних возражений, это было очевидно даже Ричарду. – Тут не очередная склока между английским и французским королем. Это священная война, одобренная Всевышним. Неужели ты не замечаешь разницы? Наш Господь умер на этой Святой земле. Неужели ты думаешь, что он привел нас сюда, чтобы мы потерпели неудачу? Ты говоришь про стратегию и провиант, но как же Божья воля? Я предлагаю восстановить укрепления Яффы и использовать город как базу для наступления на Иерусалим.

– Всевышний по-прежнему ожидает, что мы исполним свой долг! Но если следовать твоей логике, Гуго, христианам следовало победить при Хаттине, раз Бог был на их стороне.

Но даже Божья армия может быть разбита, если противник превосходит ее числом или умением.

– Рад. что ты называешь армию Божьей, а не своей собственной. – Бове осклабился. – Если хочешь мчаться в Аскалон, милости просим. Но мы станем исполнять нашу клятву освободить Священный город.

Глаза Ричарда сверкали, к лицу прихлынула кровь. Но прежде чем он успел ответить, Гуго воспользовался предоставленной епископом возможностью.

– Помнишь, какой вопрос поставил ты перед французскими лордами в Акре? Предложил выбрать, возвращаются ли они в Париж вместе с нашим королем или идут на Иерусалим с тобой. Давайте спросим еще раз: кто из вас желает следовать за английским монархом на Аскалон? А кто предпочитает осаждать Иерусалим?

Вскоре стало очевидно, что симпатии двора на стороне Бове и Гуго. Ричарда поддержали тамплиеры, госпитальеры, Ги де Лузиньян со своими братьями, прочие пулены, а также большинство его собственных баронов и епископов. Но европейские крестоносцы рассматривали Аскалон как ненужный крюк на пути в Иерусалим. Практически все французы, фламандцы, бретонцы и даже часть вассалов Ричарда желали как можно скорее двинуться к Священному городу. Ими руководило стремление собственными глазами узреть Святую Гробницу, пройти по улицам, по которым ступала нога самого Господа Иисуса. Но еще им хотелось исполнить обет и поскорее возвратиться к домам и семьям, оставленным на далекой родине.

Ричард был ошеломлен, потому как искренне верил, что его доводы окажутся убедительными. Как такие опытные воины, вроде Гийома де Барре, графов Сен-Поля, Шалона или Клермона, могут не понимать, что он прав? И все же из французских сеньоров только Генрих преданно высказался в пользу Аскалона. Даже Жофре, потупив взгляд, пробормотал: «Иерусалим». Несколько секунд Ричард взвешивал перспективу настоять на своем и повести своих людей и лордов Утремера на юг, к Аскалону, предоставив остальным поступать как вздумается. Но разве не дьявол нашептывает это ему в ухо, ведь разве способно что-то сильнее обрадовать Саладина, нежели раскол в рядах христиан?

– Быть по сему, – отрезал король, поскольку не был склонен играть словами в момент, когда столько поставлено на кон. – Но это ошибка, о которой всем нам предстоит горько пожалеть.

Генрих и Андре искали Ричарда, испытывая усиливающуюся тревогу, так как не понимали, куда король мог запропаститься так внезапно. И в итоге нашли его на берегу. На виноцветном небе начинали мерцать бессчетные мириады звезд, луна серебрила прибой, легкий, переменчивый ветерок сносил прочь остатки дневного зноя. Покой ночи резко контрастировал с эмоциями, бушевавшими недавно в шатре командующего. Когда они подъехали, Ричард повернулся в седле, и некоторое время все трое молча смотрели как волны разбиваются на песок и с шипением откатываются обратно.

– Как могут быть они настолько слепыми? – спросил Ричард после долгой паузы. В настроении его ярость уступила место сначала разочарованию, потом недоумению, теперь он казался просто уставшим. – Они ведь не дураки, даже эти сукины дети Бургундец и Бове. Тогда почему не вняли мне?

У Андре не было ответа, зато у Генриха он имелся.

– Потому что Гуго прав, – сказал он, подведя коня ближе к испанскому жеребцу Ричарда. – Святая война – это нечто совсем иное. Они слушают свое сердце, дядя, а сердце не всегда советует разумные вещи.

– Хочешь заявить, что для них Иерусалим значит больше, чем для меня? Божьи кости, да я ведь одним из первых принял крест!

– Никто не сомневается в твоей преданности делу, дядя. Но ты, прежде всего и самое главное, солдат, а большинство из них – только паломники, пусть и вооруженные. Ты желаешь выиграть войну и заключить мир, который будет приемлем для Саладина. Им же просто хочется отвоевать Иерусалим, любой ценой. Постарайся не винить их за это.

– Я не виню, – возразил король, хоть и не вполне искренне. – Но как я сказал им сегодня вечером, это ошибка. Большая ошибка.

Собеседники согласились столь энергично, что Ричард обрел в их преданности некоторое утешение. Но остался при убеждении, что крестоносцы упустили редкую возможность, которая едва ли представится еще раз.

Армия продолжила восстанавливать укрепления Яффы. Ричард иногда сам принимал участие в работах, чем изумил баронов, но покорил сердца солдат. К Михайлову дню они продвинулись настолько, что король счел возможным выкроить несколько часов для соколиной охоты в холмах к югу от Яффы. В поход он захватил с собой любимых соколиц, однако те натаскивались по преимуществу на цапель, и нуждались в борзых, которые добивали заваленных охотницей крупных птиц. Пока король болел в Акре, Саладин прислал ему балобана, и Ричарду любопытно было опробовать этого восточного сокола, который, по рассказам, являлся любимцем сарацинских сокольничьих. Охота удалась на славу – добыли несколько куропаток и даже рыжего кролика. Но Ричарда все еще снедала жажда деятельности, и, отослав птиц и дичь в Яффу, он отправился на рекогносцировку.

Эта охота оказалась не такой успешной – сарацинских дозоров или патрулей им не встретилось. К этому времени настала полуденная жара, и наткнувшись на ручеек в роще дикорастущих олив, всадники спешились, чтобы напоить коней и передохнуть. Привалившись спиной к дереву, Морган радовался возможности спрятаться от палящего сирийского солнца. Ему казалось, что никогда не сможет он приспособиться к ужасному утремерскому климату. По левую от него руку Ричард беседовал с Ренье де Мароном. Король рассказывал пулену о слухах, что Конрад вступил в переговоры с Саладином, и спрашивал Ренье, способен ли, по его мнению, Монферрат на такое предательство. Под другим деревом Варин Фиц-Джеральд извлек кости и затеял игру с Аланом и Лукасом л’Этаблями. Моргана подмывало присоединиться к ним, но шевелиться было лень. Молодой рыцарь начал уже дремать, когда Гийом де Пре плюхнулся рядом с ним на землю и заявил, что не прочь выучиться еще парочке валлийских ругательств.

Морган охотно исполнил его просьбу, потому как разделял с Гийомом интерес к чужим языкам: они научились нескольким полезным греческим фразам на Сицилии и на Кипре, а теперь старались совладать с премудростями арабского. Он познакомил собрата-рыцаря с очередной порцией валлийских выражений, переведя «туил дин» как «задний проход», а «кок ойн» как «причиндал ягненка», заверив, что последнее в Уэльсе считается в высшей степени оскорбительным. Гийом с трудом повторял слова, стараясь сохранить их в памяти, потом поинтересовался, какой самый обидный из эпитетов может употребить валлиец.

– Ну, человека можно сильно обидеть, сказав, что он не способен защитить свою жену, поскольку это ставит под сомнение его мужество. Но думаю, самым жестоким оскорблением будет назвать валлийца словом «сайс», – не поведя бровью, пояснил Морган. Но рассмеялся, когда Гийом начал настаивать на переводе. Молодой рыцарь признался, что «сайс» означает «англичанин».

– Меня-то это не задевает, – с ухмылкой отозвался де Пре. – Я ведь норманн. А у меня есть несколько новых арабских ругательств, могу поделиться, если хочешь.

Морган хотел, как и племянник Ренье де Марона Вальтер, который подсел к ним поближе. Вообще Моргана и Гийома удивляло, почему так мало пуленов удосуживаются изучить хоть начатки арабского. Сняв с пояса флягу, де Пре угостил слушателей вином и порцией непристойностей.

– «Йа ибн эль-кальб» означает «собачий сын», – начал он. – Это серьезное оскорбление, потому как сарацины считают псов нечистыми животными. Сказать «инь аль-йомак» – это проклясть день, в который ты родился. Мне это понравилось. А «инь а аль-майтин» переводится как «проклинаю твоих умерших». Но мой приятель туркопол утверждает, что самым смертельным оскорблением в арабском будет обозвать человека «фатах». Это даже хуже, чем «сайс».

– Ну не томи, говори, что это значит!

Ухмылка Гийома растянулась от уха до уха.

– Это значит «крайняя плоть»! – заявил он и громогласно расхохотался, глядя на недоуменное выражение лиц приятелей.

Отдышавшись, рыцарь пояснил, что сарацины, равно как евреи, практикуют обрезание, поэтому крайнюю плоть удаляют и выбрасывают. Морган и Вальтер отпрянули в притворном ужасе и покрепче стиснули колени, охраняя фамильные драгоценности. Вскоре все трое хохотали так громко, что вызвали осуждающие взгляды со стороны тех, кто собрался прикорнуть. Позаимствовав у Гийома флягу, Морган попытался произнести новое ругательство и покачал головой.

– Сомневаюсь, что по возвращении в наши земли от него будет толк. «Проклинаю твоих умерших» – дело другое. Но если я во время заварухи в таверне обзову человека «крайней плотью», он только недоуменно вытаращится на меня.

– А пока он недоумевает, можешь ему врезать! – посоветовал Гийом, и веселье началось сначала.

На этот раз они так расшумелись, что перебудили всех, кто хотел поспать, и Ричард отдал приказ распределить их по очереди в караул, Вальтер вызвался нести дозор первым, и Морган с Гийомом снова нырнули в тень. Вскоре они задремали.

Сладостный сон валлийца был прерван резким криком. Молодой человек рывком сел, и в ту же секунду в ствол дерева вонзилась стрела. Она пролетела так близко, что он ощутил кожей поток воздуха. Морган пригнулся инстинктивно, услышал, как другая стрела прошуршала над головой, потом раздался приглушенный стон, когда она вонзилась в цель. Вокруг творился хаос. Ричард призывал всех подниматься, вражеские лучники вопили: «Аллах Акбар!» Воины вставали. Но когда рыцари последовали примеру Ричарда, который уже восседал верхом на Фовеле с мечом наголо, сарацины свернули атаку. Король бросился в погоню, и Морган побежал к своему коню. Запрыгнув в седло, он услышал свое имя, и обернувшись, увидел Гийома, склонившегося над человеком со стрелой в плече.

– Фульк? Насколько опасно?

Вопрос валлиец обращал к Гийому, но ответил сам раненый, заявив, что, наверное, сможет ехать, если только они помогут ему взобраться на коня. Морган проворно спрыгнул наземь, и на пару с Гийомом им удалось взгромоздить Фулька в седло. Лицо несчастного было искажено от боли, он весь покрылся испариной и явно жестоко страдал. Однако уверил товарищей, что способен самостоятельно достичь Яффы. Им пришлось поверить ему на слово, так как они полагали, что Ричард больше нуждается в помощи, ведь отправляясь на охоту, отряд взял только легкое вооружение, оставив дома щиты, копья и шлемы.

– Пусть вышлют дозор, – бросил Морган Фульку, пришпоривая вместе с Гийомом коня, чтобы догнать прочих рыцарей.

Те уже скрылись из виду, исчезнув за рощей. Морган проверил, легко ли вытягивается из ножен меч, потому как впереди доносились звуки рукопашной. Однако ничто не приготовило его к зрелищу, открывшемуся за поворотом дороги. Шла ожесточенная схватка. На земле валялись убитые, лошадь с диким ржанием каталась по земле, другая носилась кругами с поникшим в седле наездником. Ричард и рыцари были окружены и отчаянно отбивали от превосходящих сил противника.

– Матерь Божья! – прошептал пораженный ужасом Морган, потому как понял, что выхода из ловушки нет – сарацин слишком много. Но он не мог ускакать, оставив кузена и товарищей умирать. Извлекая меч, валлиец заметил, что Гийом сделал тот же выбор, так как в руке у него тоже блеснул клинок. Появление их заметили, и несколько турок повернули к ним.

– Гроб Господень, помоги! – вскричал Морган и ринулся им навстречу.

Гийом последовал его примеру. Но с губ его сорвался не боевой клич.

– Анаа Малик-Рик! – гаркнул он, сблизившись с двумя сарацинами. – Анаа Малик-Рик!

Реакция сарацин была мгновенной и драматичной. Все головы повернулись в направлении де Пре. Через минуту его окружили. Одни хватали под уздцы рыцарского коня, другие угрожающе наставили сабли на самого рыцаря. Гийом не сопротивлялся. Он бросил меч и вскинул в руку в жесте, означающем у сирийцев капитуляцию. Захватив его в плен и увлекая за собой, сарацины прокричали что-то своим товарищам. В мгновение ока схватка закончилась, Ричарду и другим крестоносцам оставалось только недоуменным взором смотреть на то, как неприятель удирает, оставив их стоять посреди усеянного убитыми и ранеными поля.

Только Морган понял, что сейчас произошло, и до сих пор не мог отойти от ужаса. Когда идет бой не на жизнь, а на смерть, бояться нет времени, но теперь, осмысливая происходящее, рыцари отдавали себе отчет в том, что погибли бы, если не это необъяснимое избавление. Убедившись, что сарацины действительно отступили, крестоносцы занялись лежащими на земле. Ричард спрыгнул с седла и опустился на колени рядом с Ренье де Мароном. Глаза пулена были широко раскрыты, но ничего не видели. Из угла рта у него стекала кровь, дыхание было резким и прерывистым. Король сжал его руку, а через минуту, осенив себя крестом, закрыл эти устремленные к небу очи и поднялся.

– Сколько? – спросил он хрипло. И помрачнел, когда белый как мел Варин Фиц-Джеральд доложил о четырех убитых и еще большем количестве раненых.