Текст книги "Львиное сердце. Под стенами Акры"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
И в самый последний миг сарацины отвернули. Никто из ощетинившейся стены не дрогнул. Турки раздались в стороны, растекаясь вдоль линии щитов и копий, в тщетных поисках слабого звена в этой оборонительной цепи. А через минуту они уже отступали, поражаемые вслед болтами арбалетчиков, пока расстояние не стало слишком велико.
Гнетущую тишину нарушил взрыв ликующего смеха.
– Разве я не говорил? – воскликнул Ричард. – Нам нужно только стоять крепко, ребята, и победа будет за нами!
Воины снова начали дышать, исчисляя срок жизни уже не минутами. Они благодарили Бога, смеялись и смотрели на Ричарда полными восхищения глазами. Король дал им насладиться моментом, потом напомнил, что еще не все кончено.
– Не расслабляться! Они вернутся.
Ричард был прав – второй натиск не заставил себя ждать. Он оказался не успешнее первого: люди и кони не могли или не хотели рисковать, бросаясь на грозную баррикаду. Третья попытка потеснить крестоносцев тоже провалилась, и даже с расстояния франки видели нарастающие растерянность и ярость сарацинских командиров. Меткость арбалетчиков приносила свои плоды – поле было усеяно телами раненых и умирающих людей и лошадей. Стрелки не разделяли слабости рыцарей к коням, и с удовольствием целились в них, потому как сваленный скакун означал раненого или придавленного всадника.
Собственные потери крестоносцев до поры были весьма невелики: применяемая противником тактика «дождя из стрел» не причиняла серьезного вреда благодаря щитам и доспехам франков. Солнце поднималось выше, и вместе с ним занималась жара. Волосы под шлемами взмокли, тела истекали потом, голоса людей делались хриплыми из-за того, что приходилось дышать в густой пыли. От кучек конского навоза поднимался пар, распространяя запах, смешивающийся со смрадом мочи, потому как воинам приходилось испражняться прямо в строю. Всем хотелось пить – по настоянию Ричарда они приберегали воду, и то дело отмахивались от назойливых мух или разминали затекшие мускулы. Но никто из них не жаловался, потому что продолжал жить.
Около полудня сарацины опробовали новый прием. В промежутке между атаками Ричард получил срочное послание от гарнизона замка. Враг проник в город, говорилось в нем, и жители в панике бегут к кораблям. Передав командование Генриху и Лестеру, Ричард взял Андре, нескольких рыцарей и арбалетчиков и поспешил улаживать новый кризис. Лишившись вождя, воины снова почувствовали себя уязвимыми, но атак больше не было. Насколько можно было судить, армия сарацин пришла в расстройство.
Никто не удивился, когда Ричард вскоре возвратился с тремя трофейными лошадьми, запасом арбалетных болтов и пятнами крови – не его – на сюрко. Стрелки, бывшие с ним, сгорали от нетерпения похвастать перед товарищами и рассказали, что при виде того, как король набросился и сразил трех мамлюков, турки обратились вспять. Государь же поспешил к берегу и убедил беглецов вернуться в город. Большую часть экипажей галер он также отправил на оборону Яффы, оставив только по пять человек на каждом корабле. А в день седьмой он отдохнул от трудов своих, со смехом продолжали рассказчики, кратковременное избавление которых от необходимости терпеть угнетающую тесноту живого кордона сильно подняло их дух.
Сарацинам требовалось все больше времени на то, чтобы подготовить следующую атаку. А когда та начиналась, ей не хватало напора и энергии первых натисков. Крестоносцы все явственнее понимали, что враг устал, расстроен своим неумением сломить сопротивление столь малочисленного противника, вымотан необходимостью перемещаться под палящим солнцем. Именно этого момента и дожидался Ричард, который призвал к себе конных рыцарей.
– Турки выдохлись, – сказал он. – Смотрите, как взмылены их кони. Воины идут в бой по приказу командиров, но уже сломлены. Непросто смотреть, как гибнут твои товарищи, причем зазря. Поэтому... поэтому теперь пришел наш черед.
Вопреки очевидному безумию предложения – напасть крошечным отрядом рыцарей на всю армию Саладина, воины даже бровью не повели, потому как знали, что рано или поздно король перейдет в наступление. А любые сомнения легко тонули в волне энтузиазма – простояв без движения добрых девять часов, крестоносцы сгорали от желания нанести ответный удар. Как только всадники построились: стремя к стремени, копья опущены, Ричард дал знак пехотинцам, которые проворно расступились, образовывая проход, и под прикрытием арбалетчиков рыцари пошли в атаку.
Неприятеля, который совершенно не ожидал подобной дерзости, они застали врасплох. Крестоносцы врезались в строй сарацин с такой силой, что проломили его, валя людей подобно ветру, срывающему листья, и прорвались почти до самого арьергарда турок. Те, кто остался позади, испытывали странное чувство, потому как им пришлось превратиться в зрителей. Привыкшие находиться в гуще схватки, воины свыкались со статусом сторонних наблюдателей, и это давалось им нелегко. Но приказа держать строй никто не отменял, поэтому оставалось стоять и смотреть. И молиться, чтобы их король не переоценил своих сил.
Ричарда легко было заметить по алому сюрко, преданному знаменосцу и тому, как его оппоненты предпочитали податься назад, а не скрещивать с Львиным Сердцем клинок. На миг он скрылся из виду, и солдаты застыли перед жестоким выбором: броситься на выручку государю, или исполнить его приказ и остаться в строю. Дисциплина победила, и они взволнованно ждали, пока наконец королю не удалось прорубиться через кольцо врагов. К этому времени солдаты вопили словно зрители, наблюдающие за турниром, а когда лошадь графа Лестерского споткнулась и скинула седока, разразились предупреждениями, будто граф мог их слышать. Но Ричард заметил затруднительное положение Лестера и, придя на выручку, удерживал врагов на расстоянии достаточно долго, чтобы тот мог снова взобраться в седло. Раз за разом бросался король на турецкий строй и каким-то чудом оставался цел и невредим. Когда окружили и пленили Рауля де Молеона, именно Ричард спас его. Когда сарацины сплотились вокруг одного из своих эмиров, Ричард устремился на него, и ударив с такой силой, что меч напрочь снес неверному голову, Львиное Сердце вскоре остался на поле боя один в окружении своих рыцарей и убитых сарацин.
Осознав, что битва кончилась и они победили, люди Ричарда обезумели. Их ликование резко оборвалось, когда солдаты увидели, как король повернул коня и поскакал к врагам. Прямо перед их взорами, сначала тревожными, а затем недоверчиво восторженными, он проехал вдоль всего сарацинского строя, и никто не посмел принять его вызов.
Люди вокруг Генриха повалились наземь. Скоро они займутся ранеными, избавят от мучений павших лошадей, станут обыскивать тела убитых сарацин в поисках поживы, есть и пить, не забывая в очередной раз заклеймить врага за те разбитые бочонки с вином. Но пока им хотелось только дать отдых усталым членам и возблагодарить Бога и короля за победу еще более чудесную, чем успешная высадка на берег Яффы четыре дня тому назад.
Генриху тоже хотелось скинуть с себя груз ответственности и просто насладиться избавлением. В компании Моргана и еще нескольких рыцарей граф расположился на примятой траве, угощаясь вином из фляги и пытаясь заставить себя заняться делом. В разговоре постоянно всплывала битва, люди восхищались устроенной Ричардом демонстрации храбрости и тем, что остались живы. Собеседники громко рассмеялись, когда Генрих стал строить предположения о том, как отреагируют французы, узнав, что английский король отстоял Яффу без их помощи. Но никто не сдвинулся с места до тех пор, пока не прискакали Ричард и Андре.
Соскользнув с седла, Ричард сделал шаг, зашатался и повалился на землю. Когда Генрих протянул ему флягу, король стал пить так, будто никак не мог утолить жажду. Затем снял шлем и вылил остатки воды на голову. На лице его лежала печать усталости, глаза налились кровью, в кольчуге застряло столько стрел, что Андре шутливо обозвал кузена человеком в шкуре ежа. Король досадливо поморщился, потому как, не выдернув стрелы, снять доспех не было никакой возможности.
– Придется слугам тащить сюда мой шатер, – заметил он. – Потому как я с этого места не сойду, хоть кинжал к горлу приставляй!
– Рад слышать это, дядя, – с усмешкой отозвался Генрих. – А то, судя по твоим подвигам, многие из нас начали сомневаться, что ты тоже состоишь из плоти и крови, как все мы.
– О, я из плоти и крови, – промолвил Ричард с усталой улыбкой.
И представил наглядное доказательство. Для защиты рук рыцари одевали латные рукавицы, называемые «варежками». Из прикрепляли к кольчуге ремешками так, чтобы воин мог высвободить руку, когда не бьется. Когда Ричард стянул «варежку», выяснилось, что толку от той оказалось мало – от постоянного размахивания мечом ладонь распухла, кожа от могучих ударов потрескалась, стерлась и кровоточила.
У Генриха возникало иногда чувство, что он унаследовал чужую жизнь, ведь ему достались жена Конрада, корона Конрада и даже ребенок Конрада. Еще он воспринял от Конрада его шпионскую сеть, причем с приятным удивлением обнаружил, что та осведомлена о дворе Саладина даже лучше, чем лазутчики дяди. В среду, неделю спустя после их чудесного спасения, он узнал любопытные подробности про ту неудачную атаку сарацин, и спешил поделиться ими с Ричардом.
Идя по лагерю, он не мог отделаться от воспоминаний о том дне. Они всегда обрушивались неожиданно, как гром среди ясного неба. Приходило ощущения ужаса, страха перед смертью, которого ему не приходилось испытывать прежде, вопреки непрестанным опасностям, которые приходилось переживать с самого первого дня с приезда в Святую землю. Графу понадобилось время на осознание факта, что причиной тому Изабелла. Судьба взяла ее в заложницы у него, и отныне он боялся за нее и детей не меньше, чем за собственную жизнь. Никогда он не смог бы повторить тот последний вызывающий поступок Ричарда – отважный, славный и совершенно безумный.
Поразмыслив об этом всем с минуту, Генрих рассмеялся, осознав, что не поступил бы так и до брака. Да и кто бы смог? Только Львиное Сердце, Анжуйская империя которого соперничала с царствами из легенд. Как и у прочих солдат, наблюдавших за той выходкой короля, у Генриха шла голова кругом. Не было в их мире ничего почетнее и ничего ценнее храбрости на поле боя. Война – занятие королей, и дядя преуспел в нем. Но направляясь в тот августовский вечер на поиски Ричарда, Генрих не мог удержаться от мысли, что даже если человек не боится смерти, хоть толику уважения к ней питать он все-таки обязан.
Тут граф услышал свое имя и остановился, давая Андре возможность догнать его.
– Погоди, дай перескажу тебе то, что узнал, кузен, – сказал Генрих. – Поистине Господь хранил нас на прошлой неделе. Саладин намеревался застать нас во сне. Но курды заспорили с мамлюками о том, кто должен спешиться, чтобы захватить короля, а кто оставаться верхом с целью отрезать нам отступление в замок Яффы. Пока они пришли к соглашению, забрезжил рассвет, и тот остроглазый генуэзец с переполненным мочевым пузырем заметил сарацин. – Выплеснув эмоции, граф продолжил уже спокойнее: – Подумай, чем могло все обернутся, напади они на нас среди ночи.
Андре, этот убежденный прагматик, только пожал плечами.
– С таким же успехом можно задаваться вопросом, почему Ричард не умер, подхватив арнальдию в Акре. Или что случилось бы, не знай Гийом де Пре начатки арабского. Просто радуйся, Генрих, что удача Ричарда поспевает до поры за его смелостью.
Графу подумалось, что эта скачка слишком непредсказуема, чтобы спать спокойно.
– Это еще не все новости, – сказал он. – Как мы и догадывались, войсками в той битве командовал сам Саладин. Он был взбешен тем, что его воины не могли прорвать наш строй, и постоянно напоминал им, что щедро вознаградит за труды. Но, будучи биты раз за разом, солдаты стали упираться. В конце концов, когда султан отдал очередной приказ идти в атаку, повиновался только один из его сыновей. Остальные отказались, а мой лазутчик доносит, что брат аль-Маштуба дерзнул даже напомнить повелителю, что вместо того, чтобы посылать мамлюков с целью остановить разграбление Яффы, их следовало направить против нас.
– Лиши солдат добычи, и они начнут ворчать! – Андре хохотнул. – Нам повезло, что мы взяли тот караван, не то наши парни тоже созрели бы для мятежа!
– Так и мой шпион говорит, – кивнул Генрих. – Люди Саладина обозлились, что султан предложил Яффе капитуляцию, лишив их тем самым законной поживы, а ведь у них многие месяцы не выпадало возможности пограбить. По его словам, Саладин пришел в такую ярость, что опасались, как бы он не приказал распять осмелившихся ослушаться его. Но опасаясь потерять лицо из-за того, что горстка франков побила его войско, султан приказал отступать.
Обрадованный бурной реакцией Андре на его рассказ, граф продолжил с жаром:
– Пойдем сообщим Ричарду. Может, нам повезло и его лазутчики еще не успели ему доложить!
Приблизившись к шатру короля, друзья остановились полюбоваться двумя породистыми конями, щиплющими траву поблизости. После невероятной победы пятого августа Ричард возобновил мирные переговоры, и три дня спустя в лагерь крестоносцев прибыл Абу-Бакр с письмом от захворавшего аль-Адиля и этими двумя великолепными арабскими скакунами. Это подарок от брата султана, пояснил Абу-Бакр. Знак признания великого мужества английского короля. Ричард был очарован, а его рыцари сгорали от зависти, потому как арабы оказались превосходны. Генрих попробовал проехаться и был покорен ровным аллюром и кошачьей грацией лошадей.
– Пытался уговорить дядю поделиться, – сказал он Андре. – Напомнил, что у него как-никак, есть Фовель. Но он только посмеялся.
– С таким же успехом можно просить мужчину отдать тебе свою любовницу на том основании, что у него уже есть красивая жена.
Улыбка де Шовиньи померкла, когда он заметил Жехана, одного из оруженосцев Ричарда. Юноша мялся у входа в шатер, такой обеспокоенный, что Андре ускорил шаг.
Увидев их, Жехан облегченно выдохнул.
– Король еще в постели. Мне известно, что он плохо спал ночью – я слышал, как он ворочался и вертелся за часом час.
Но так не похоже на него оставаться в кровати, когда солнце давно уже встало...
Андре откинул полог и юркнул под него. Генрих последовал за ним. Одна и та же неприятная мысль пульсировала у обоих в мозгу: за прошедшую неделю слегло множество воинов, и в них крепло убеждение, что Яффа по причине своего смрада – место такое же нездоровое, как отхожая яма. Одного взгляда на распростертую в кровати фигуру хватило, чтобы понять – Ричард тоже болен. Простыни его взмокли от испарины, на груди блестели капли пота, на лице обрисовывался густой румянец. При их приближении король попытался сесть, и друзья заметили какие сверкающие, неестественно яркие у него глаза.
– Иисусе... – пробормотал государь очень хриплым голосом. – Никогда я так погано себя не чувствовал...
– От тебя такой жар исходит, что того гляди шатер загорится. – Андре огляделся в поисках тазика для умывания. Найдя его, он окунул полотенце в воду и приложил Ричарду ко лбу. – Опять четырехдневная лихорадка?
– Да. – Ричард с трудом сглотнул. – Ночью пришел озноб, потом горячка...
Андре коротко пояснил Генриху, что король в прошлом страдал от четырехдневной лихорадки, последний приступ случился во время остановки на Родосе.
– Не удивляюсь, что ты захворал. – Де Шовиньи покачал головой. – Учитывая, как ты себя изнуряешь, странно то, что ты еще среди живых. Мы вот как поступим – пошлем галеру в Цезарею за мастером Безасом. Пока же я разыщу в Яффе лекаря, чтобы приглядел за тобой. И да, придется полежать в кровати – даже если для этого мне придется привязать к ней тебе ремнями, кузен.
Андре приготовился к неизбежному спору. Когда вместо этого Ричард только кивнул, рыцарь и граф обменялись встревоженными взглядами. Если король, этот пресловутый трудный пациент, становится вдруг покорным и благоразумным, значит он болен куда серьезнее, чем они подозревали.
ГЛАВА XIX. Яффа, Утремер
Август 1192 г.
Когда вдали показались стены Яффы, Генрих напрягся, как и три недели назад, не зная, что ждет их впереди. Тогда он боялся, что город пал, теперь тревожился, не умер ли дядя за время короткой его отлучки в Цезарею. Ведь вскоре выяснилось – Ричард заболел серьезно, причем настолько, что отрядил Генриха уговорить французов прибыть к ним в Яффу. Граф старался как мог, употребил все свое красноречие и все средства убеждения – он воспринял как обнадеживающий знак тот факт, что французы уже дошли до Цезареи, и замечал во многих французских рыцарях готовность откликнуться на призыв. Но после того, как Гуго Бургундский захворал и уехал в Акру, в командование вступил епископ Бове, который запретил своим воинам идти к Ричарду в Яффу. Мало кто осмелился противоречить ему, потому как прелат словно дубиной размахивал именем короля французского, и все знали, что до отъезда Филиппа на родину он немало яда влил ему в уши. Поэтому назад в Яффу Генрих отплыл всего с горстью людей – храбрецов, для которых клятва крестоносца значила больше, чем милость государя. Его не удивляло присутствие среди этих немногих Гийома де Барре, а вот присутствие Жофре Першского – удивляло, и глядя на стоящего у планшира юного графа, он гадал: отдает ли Жофре себе отчет в том, что нажил в лице епископа опасного врага?
– Насколько все плохо? – осведомился Жофре, не отрывая глаз от гибких дельфинов, скользящих рядом с галерой. Время от времени один из них серебристой вспышкой выпрыгивал из воды. – Сдается мне, дела должны быть очень плохи, раз король проглотил свою гордость и снова попросил помощи у французов.
– Мы не можем позволить себе потерять Яффу, – отрезал Генрих. – Какое-то количество пуленских лордов прибыло по морю за минувшие две недели, но нас по-прежнему слишком мало. У нас меньше трехсот рыцарей, тогда как армия Саладина растет с каждым днем. К нему пришли подкрепления из Мосула, и, по донесениям наших лазутчиков, еще больше воинов идет из Египта. Мы пытаемся отремонтировать городские стены, но больных очень много. И всех сильно удручает хворь короля...
– Саладину известно о недуге государя?
Наивный вопрос Жофре вызвал на губах графа слабую улыбку.
– Он скорее всего узнал об этом еще прежде самого Ричарда. Шпионов у султана больше чем священников в Риме. Ричарду очень хотелось персиков и слив – единственное, что он мог проглотить, и Саладин посылал ему корзины с фруктами и снегом с горы Хермон, чтобы ослабить горячку. Пронюхай об этом Бове и Бургундец, сочли бы лишним доказательством того, что мой дядя и султан сообщники по обширному заговору с целью обратить христианский мир в ислам.
– Доказательства их мало волнуют, – отозвался молодой граф Першский с горечью, подсказавшей Генриху, что не все французские крестоносцы довольны своими командирами.
Они уже подходили к гавани, и Генрих с облегчением выдохнул, заметив, как люди машут и улыбаются при виде его сине-бело-золотого штандарта. Его не стали бы так встречать, умри дядя за время этой поездки в Цезарею.
Часть солдат предпочитала размещаться в палатках, считая воздух Яффы нездоровым. Но Ричарда для вящей безопасности перевезли в замок – существовали опасения, что больной король может стать неотразимой приманкой для сарацинских недругов. Когда Генриха проводили в комнату дяди, он невольно замер на пороге, настолько душно было внутри. Стояла летняя жара, но в нескольких жаровнях пылали угли, и одного взгляда на закутанную в одеяла фигуру графу хватило, чтобы понять причину. Цикл начался вновь: жестокий озноб сменялся страшной горячкой и потоотделением. Ричард дрожал так, что стучали зубы, но трясущейся рукой поманил племянника к себе.
– Не... повезло? – Голос короля совсем не походил на прошлый, звучал невнятно глухо.
– Мне так жаль, дядя. Я очень старался. Но Бове именем Филиппа приказал всем оставаться в Цезарее. Гуго Бургундский заболел и вернулся в Акру, хоть я и сомневаюсь, что он был бы более сговорчив.
Стараясь хоть немного развеселить короля, Генрих приукрасил действительность, рассказывая, что у герцога «все кишки вывернуло наизнанку», а в Акру он ехал, «прижимая к себе ночной горшок так, будто это Священный Грааль».
Уголок губ Ричарда скривился в том, что могло сойти за улыбку, но потом веки его смежились и Генрих уловил намек. Он знал, что дядя не любят, когда его видят таким больным, таким беззащитным, и считал это причиной запрета сообщать Беренгарии и Джоанне о своей болезни. Король сказал, что в Яффе для женщин слишком опасно, и граф не брался спорить. Но по мере того как состояние Ричарда ухудшалось, Генрих все сильнее опасался, что жена и сестра дяди могут лишиться шанса сказать ему последнее «прости». Обменявшись взглядом с мастером Безасом, который только пожал плечами, как бы говоря, что государь в руках Божьих, Генрих тихонько удалился.
Они собрались в шатре близ Иерусалимских ворот, чтобы послушать доклад Генриха: пулены Балиан д’Ибелин; Гуго Тивериадский и его брат Вильгельм; великие магистры Робер де Сабль и Гарнье Наблусский, а также приближенные Ричарда – Андре де Шовиньи; граф Лестерский и Губерт Вальтер, епископ Солсберийский. Все ждали плохих новостей, и когда Генрих закончил говорить, еще долго хранили мрачное молчание.
– Ходят слухи, что Саладин намеревается предпринять еще одно наступление на Яффу, пользуясь беспомощностью английского короля, – уныло проронил наконец Гарнье Наблусский. – Учитывая обстоятельства, будет удивительно, если он так не поступит. И тогда да поможет Господь всем нам.
– Воины султана не слишком расположены драться, – заметил Лестер, но не слишком убежденно.
– Не слишком расположены драться с Ричардом, – уточнил Балиан. – А раз он прикован к постели, храбрость может к ним и вернуться. Более того, Саладин теперь располагает свежим войском – подкреплениями, подошедшими из Египта. – Д’Ибелин обвел взглядом круг мрачных лиц. – Нам нужен мир, любой ценой. И есть лишь один способ добыть его. Как подозреваю, многие из вас играют в шахматы? Отлично, любой шахматной фигурой можно пожертвовать, за исключением короля. И я думаю, настало пожертвовать одной из них. Чтобы сохранить надежду на победу в игре, нам надо отдать Аскалон.
Прочие пулены энергично закивали, на лицах приближенных Ричарда отражалось сомнение. Честь озвучить их беспокойство выпала Генриху, который предположил, что король на это не согласится.
– Без Ричарда нам его не удержать, – возразил Балиан. – Но если государь собирается отречься от собственных доменов и остаться здесь оборонять город, то есть смысл позволить Аскалону прикончить последний шанс на мир. – Рыцарь снова помолчал немного, потом посмотрел прямо на Генриха и Андре: – Вам следует убедить короля. Если он не согласится, то лучшее, на что нам придется надеяться, это на продолжение затянувшейся войны. Но мне представляется более вероятным, что все мы умрем на развалинах Яффы, не в силах отразить очередное нападение сарацин.
Озноб уступил у Ричарда место ожидаемой горячке. Лекари предпринимали все, чтобы сбить температуру: упрашивали пациента сделать еще глоток вина с буквицей, обтирали пылающую кожу холодной водой со снегом с горы Хермон. Генрих, Андре и Губерт Вальтер, стоя в дальнем конце опочивальни, наблюдали за усилиями докторов и продолжали вполголоса спорить о том, как поступить. Андре почитал за лучшее дождаться, когда спадет лихорадка, поскольку во время приступа на прошлой неделе у короля начался бред. Но Генрих и епископ опасались, что они зря растрачивают время, даже на этот спор. И в конечном счете их доводы взяли верх.
Едва врачи ушли, советники, пользуясь вменяемым пока состоянием государя, стали по очереди убеждать его пожертвовать Аскалоном. Для Саладина город значит куда больше, чем для крестоносцев – султан не заключит мир, пока франки господствуют над путем в Египет. Без Ричарда Аскалон не отстоять. Если мир не будет заключен в ближайшее время, следует ожидать нового нападения на Яффу, а еще они рискуют остаться в Утремере до следующей весны, рискуют выживанием обоих королевств: английского и иерусалимского. Ричард слушал молча, потом отвернул голову и прошептал:
– Поступайте, как сочтете нужным...
Вне себя от радости, советники рассыпались в благодарностях и поспешили известить Саладина, что судьба Аскалона стала теперь предметом торга.
Покой Ричарда длился недолго – лекари вернулись, настоятельно рекомендуя отворить ему кровь. Король не имел сил возражать и мечтал лишь об одном, чтобы все ушли и оставили его одного. Он задремал на несколько минут, но очнулся от очередного приступа головной боли. Чувствуя, будто все его тело горит, король откинул одеяло и обнаружил, что у него опять посетители. У постели стояли французский король и брат Джон, взирая на него с ехидными улыбочками.
«Мы подумали, что ты захочешь узнать вести из дома, старший братец, хотя едва ли они сильно понравятся тебе. Я собираюсь жениться на Алисе, оставить ее в семье», – с ухмылкой заявил Джонни. «А я подумываю сочетаться браком с Джоанной, раз теперь ты не сможешь уже возразить, – добавил Филипп. – Но свадьбы, конечно, состоятся не раньше, чем мы приберем к рукам Нормандию». «А Англия скоро станет моей, – похвастался Джонни. – Ибо прослышав о твоей смерти в Святой земле, никто не осмелится возражать мне».
Ричард пытался прогнать визитеров, но они только смеялись. Потом Джонни ушел, но Филипп остался, продолжая нашептывать больному на ухо: «Твой маленький братишка станет ягненком на убой, Львиное Сердце. Как думаешь, сколько мне потребуется времени, чтобы отобрать у Джонни все земли, до последнего акра? Твой труп не успеет еще сгнить в утремерской могиле, а я получу Нормандию, Анжу, Бретань и даже твою драгоценную Аквитанию. Анжуйская империя станет вскоре французской, и нет никого, кто мог бы помешать этому».
Ричард закричал, и в тот же миг подскочили доктора. Лекари не давали ему подняться, уговаривали остаться в постели. Разве они не видят Филиппа и Джонни? Не слышат их смеха? Он пытался сказать, но разговор отнимал так много сил, и король снова повалился на подушки. Голова гудела, сердце стучало так громко, что отдавалось в ушах словно сарацинские боевые барабаны. Турки снова идут в атаку? Смежив веки, Ричард снова видел перед собой мертвого тамплиера, лежащего на кровати с мечом в руках. А где его собственный меч? Государь с трудом сел, оглядываясь в поисках оружия. Но в опочивальне было темно, и за пределами ложа разглядеть ничего не удавалось.
«Этого ты хотел, Ричард?» – Знакомая фигура выступила из темноты. В руках у нее был Жуаез, меч, который мать подарила ему на пятнадцатилетие, когда его провозгласили герцогом Аквитанским. Меч назвали в честь знаменитого оружия Карла Великого, сверкавшего, согласно преданию, словно молния среди жаркой битвы. Ричард потянулся за мечом, но брат отдернул его прежде, чем пальцы успели коснуться рукояти. «Зачем тебе меч, если ты слаб, как слепой котенок? – Жоффруа присел на ближайший сундук и отбросил клинок. – Ты так радовался, когда узнал, что меня затоптали на том турнире. Какая близорукость с твоей стороны. Тебе куда полезнее было бы иметь в качестве наследника меня. Куда полезнее».
«Как будто ты не мечтал о моей короне! – возразил Ричард. – Ты никогда не удовольствовался бы герцогством, когда можешь заграбастать королевство!»
У него не было сил говорить, но Жоффруа и нуждался в слухе и словно вылавливал слова брата прямо из воздуха.
– Да, но я готов был ждать, – возразил он. – Признай, Ричард, тебе ни за что не дожить до старости. Есть мужчины, которые ухаживают за женщинами. У тебя же роман со Смертью. Ты бегаешь за ней, как потерявший голову от любви мальчишка, и рано или поздно она сжалится над тобой и позволит себя поймать. Поэтому я соглашался ждать. Но Джонни, этот проклятый дурак, прочно запутался в сплетенной Филиппом паутине».
«Ты тоже запутался в филипповой паутине, – напомнил Ричард. – Не затей ты интриг с французами, никогда не оказался бы в Ланьи на том турнире».
«Тебе известно, почем я переметнулся к Филиппу. Я устал от того, что папа обращается с нами, как с марионеточными правителями, устал, что он размахивает треклятой короной перед нашим носом как охотник приманкой. И ты тоже, не забыл? Ты ведь превзошел меня, принеся Филиппу публичный оммаж за все свои фьефы «по эту сторону моря», а отец стоял и смотрел, как громом пораженный. Но ты мог позволить себе играть с Филиппом, зная, что перехитришь и побьешь его. Я тоже. А вот Джонни это не по силам, и вскоре ему предстоит убедиться в этом на своей шкуре. Впрочем, ты к тому времени будешь уже мертв, поэтому возможно, это не так уж и важно».
«Господи, Жоффруа, конечно это важно! – В ярости Ричард дернулся, пытаясь высвободиться из одеял. – Если ты пришел только ради того, чтобы издеваться надо мной, то проваливай обратно в ад, где тебе самое место!»
«Чистилище, не ад», – уточнил Жоффруа, и, рассмеявшись, растаял во тьме.
Ричард звал его, но напрасно. Он остался в одиночестве.
Убедившись, что с Ричардом всего триста рыцарей, Салах ад-Дин созвал совет, на котором было решено напасть на Яффу, а если атака провалится, то на Аскалон. Двадцать седьмого августа султан был в Рамле, готовясь нанести удар. Но тут он получил два послания, заставивших его пересмотреть планы. Абу-Бакр сообщал, что Ричард попросил аль-Адиля выступить посредником на мирных переговорах и предложил сдать Аскалон, если ему возместят убытки. Салах ад-Дин прервал поход и дал брату следующее наставление: «Если франки отдадут Аскалон, заключай мир».
На следующий день эмир Бадр ад-Дин Дильдирим аль-Яруки принес весть, что епископ Солсберийский сказал ему, будто Ричард готов уступить Аскалон без компенсации. Салах ад-Дин без охоты шел на мировую и признался Баха ад-Дину, что опасается усиления врага, который утвердился теперь на побережье. Но выбора нет, продолжал султан, потому как воины ислама устали, стосковались по дому и выказали под Яффой, что полагаться на них больше нельзя. Снова собрав в воскресное утро тридцатого августа совет, Саладин направил к английскому королю послов с предварительными условиями мирного договора.
– Нет! – отрезал Ричард, упрямо тряхнув головой. – Я не соглашался уступить Аскалон без компенсации. И никогда не соглашусь!
Повисла гнетущая тишина, присутствующие обменялись полными отчаяния взглядами.
– Ты согласился, дядя. – Генрих подошел к постели и поднял свиток, который Ричард смял и бросил на пол. – Андре, епископ и я... Мы пришли и объяснили тебе, почему Аскалон должен быть принесен в жертву.
