Текст книги "Львиное сердце. Под стенами Акры"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
– Ну, думаю, у нас будет время поразмыслить. Насколько мне известно, Ричард собирается выступить на Бейрут через день-два.
– Так скоро? Ты ведь здесь всего два дня!
В голосе Мариам звучало столько разочарования, что Морган наклонился и поцеловал ее. От нее исходил аромат вина, манго, разогретого тела и причудливых сандаловых духов.
– Надеюсь, это произойдет не завтра, – продолжила сарацинка. – Как ради меня, так и ради Изабеллы. Генриху исполняется двадцать шесть, и она собирается закатить большой праздник. Кто бы мог подумать, что начинавшийся при таких зловещих обстоятельствах брак доставит им обоим столько радости? Но любому имеющему глаза достаточно взглянуть на них, чтобы понять, как безоглядно они увлечены друг другом.
– А я безоглядно увлечен тобой, кариад, – заверил ее рыцарь.
Она рассмеялась, позабыв про Генриха и Изабеллу, довольная тем, что ее мир сжался до размеров комнатушки в гостинице, до постели и мужчины в ней. По мере того как текли часы, они делились секретами и воспоминаниями. Морган поведал ей о родителях и их удивительной истории любви – о побочном сыне короля и его слепой валлийской кузине, которые преодолели все препятствия и нашли счастье в горах Эрири. Рассказал о службе у Жоффруа Бретонского и у старого короля, о своем внутреннем конфликте между привязанностью к Уэльсу и тягой к приключениям. Мариам поделилась историей о муже, которого уважала, но не любила, о матери, которую едва помнила, о своей жизни на Сицилии. О детстве рядом с Джоанной, девочкой – невестой брата. Молодая женщина призналась, что скрыла гнев, вызванный резней гарнизона Акры, потому как не хотела отравлять дружбу с Джоанной, и со временем согласилась, что то была военная необходимость, хоть и исполненная с хладнокровной жестокостью.
– Мне казалось, что Ричард смотрит на сарацин так же, как большинство наших собратьев по Христу, – пояснила Мариам. – То есть как на безбожных язычников, которых следует убивать. Но больше я так не думаю.
В ответ на вопрос почему, она заставила Моргана поклясться хранить тайну и сообщила про план Ричарда выдать Джоанну за аль-Адиля. Валлиец не был удивлен так, как фрейлина того ожидала, и напомнил ей, что Ричард возвел в рыцарское достоинство сына аль-Адиля и нескольких мамлюков и эмиров, с которыми подружился за время переговоров с Саладином.
– Французы от этого едва не взбесились, – рассмеялся Морган. – Только Ричарда никогда не интересовало, что думают о нем другие. В этом одновременно его сила и его слабость. Он признает храбрость своих сарацинских недругов и потому уважает их, хотя многие и воспринимают это как ересь или измену.
Покончив с вином и фруктами, они заговорили про родичей. Морган рассказал про оставшихся в Уэльсе брата Бледдина, отрекшегося от своей норманно-французской крови, и сестру Мальт, названную в честь императрицы Мод и удачно вышедшую замуж за валлийского лорда. Мариам сообщила в свой черед про единственную оставшуюся в живых сестру Софию и про Вильгельма, из которого брат получился лучший, нежели король. Но они ни словом не обмолвились о будущем. Никто из крестоносцев Ричарда не загадывал, что готовит ему завтра, поэтому все предпочитали просто жить одним днем, особенно если речь о тайных возлюбленных, которым едва ли стоит просить у судьбы большего, чем обретенное ими в тот жаркий июльский вечер в акрской гостинице.
Забывшиеся сном Морган и Мариам проснулись со звоном колоколов к вечерне и оделись почти с той же стремительностью, с какой прежде разоблачились. В собор они успели как раз перед прибытием эскорта для Мариам. Запыхавшиеся и кающиеся за опоздание, стражи с облегчением выдохнули, когда дама великодушно простила их. Морган собирался позже вернуться в гостиницу, чтобы забрать одеяла, полотенца и подушку, которыми намеревался воспользоваться в следующий раз. А пока тайком последовал за Мариам и ее спутниками, желая убедиться, что те благополучно добрались до замка.
Будучи человеком наблюдательным, рыцарь быстро смекнул – что-то стряслось. Расположенные за пределами стен рынки опустели, разносчики слонялись без дела. Привычный шум города стих, на лицах спешащих по улицам мужчин и женщин читался страх. Подходя к дворцу, он заметил собравшуюся у ворот толпу. Тут заговорили колокола церквей Акры – не сзывая лентяев на службу, но объявляя тревогу.
Морган остановил первого попавшегося прохожего, седобородого старикана, который за свою долгую жизнь повидал, должно быть, немало кровопролитий.
– В чем дело? Что случилось?
– Яффа! Саладин взял Яффу!
Ворота замка были закрыты – необычно для дневных часов, но Морган знал караульных и без труда получил разрешение пройти. Большой зал был полон возбужденными мужчинами и напуганными женщинами. Изабелла восседала на помосте, с боков у нее расположились Джоанна и Беренгария, будто предлагали ей моральную поддержку в критический для ее государства момент. Народу было столько, что Морган даже не попытался пройти к дамам, и вместо этого стал искать любое знакомое лицо. Найдя его, он устремился к Варину Фиц-Джеральду.
Варин без промедления поведал ему дурные вести. Несколько часов назад из Яффы прибыл корабль – его пассажиров отрядили за помощью, когда горожане заметили подступающую армию Саладина.
Для Моргана рассказ прозвучал более обнадеживающим, нежели он опасался услышать.
– Выходит, город пока еще не пал?
Варин уныло посмотрел на друга и пожал плечами.
– Это было три дня назад, – сказал он. – Король и граф Генрих поскакали во французский лагерь, сообщить Бургундцу и Бове. Ричард намерен выступить как можно скорее. Каждый потерянный нами час...
Фиц-Джеральд не потрудился договорить, потому как нужды в этом не было. К этому времени Мариам уже стояла на помосте рядом с Джоанной. Она встретилась взглядом с Морганом, и обоих блеснула в глазах одно и то же чувство – благодарность судьбе за то, что та подарила им несколько драгоценных часов наедине, прежде чем разразилась буря. Что не ждет их впереди, останутся хотя бы воспоминания.
К Изабелле подошли епископ Акрский Теобальд и Жосций, архиепископ Тирский. Оба прелата беспокоились о епископе Вифлеемском, недавно избранном патриархом Иерусалимским, поскольку тот уехал недавно в Яффу, перешедшую под его пастырский надзор. Но опасение за его судьбу было лишь одним среди многих. Если Саладин возьмет Яффу, все надежды на мир прикажут долго жить, и все сражения и жертвы целого года пропадут впустую.
Вскоре после наступления темноты вернулся Генрих вместе с великими магистрами госпитальеров и тамплиеров. Вопреки усталости и ноющей спине, Изабелла вскочила, встречая мужа. К тому времени она уже достаточно изучила его, чтобы научиться читать знаки: твердая линия рта, обрисовавшиеся вдоль челюсти мышцы, опущенные плечи – и приготовилась к дурным вестям, хотя затруднялась представить, что может быть хуже потери Яффы.
– Они отказались, – проронил Генрих вместо приветствия, и голос его еще дрожал от пережитой недавно ярости. – Бургундец и Бове не пойдут с нами выручать Яффу. Ненависть к Ричарду значит для них больше, чем судьба собственных соотечественников. В Яффе есть воины-французы, но они предпочитают бросить их умирать, чем шевельнуть хоть пальцем, помогая нам!
Изабелла ошарашенно застыла, как и все, кто слышал слова графа. Коллеги Бове по клиру были возмущены тем, что Филипп пошел против своих христианских братьев, и все как один заявили о готовности пойти в лагерь французов и убеждать Бове. Генрих понимал бессмысленность затеи и, взяв Изабеллу под руку, увлек в сторону.
– Мне показалось, Ричард их убьет, – сказал он. – Честное слово.
– И что дальше? – спокойно спросила она, настроившись не давать воли чувствам, от которых не будет пользы ни Генриху, ни ребенку, ни королевству.
– Ричард уехал в гавань, собирается ночью отплыть в Яффу. Мне приказано выступить поутру с сухопутными силами из тамплиеров, госпитальеров, пуленов и всех прочих, кого сможем собрать. Надо сказать Беренгарии и Джоанне.
С этими словами граф отвел жену обратно к ее креслу на помосте, а потом направился к супруге и сестре короля, которые стояли в отдалении, не желая вмешиваться в их разговор с Изабеллой.
Изабелла не могла припомнить, когда еще ощущала такую смертельную усталость. Она смотрела, как Генрих беседует с двумя ее подругами, и хотя вроде бы не подобает думать о личном во время такого несчастья, не могла отогнать мысль о том, что счастлива провести еще одну ночь вместе с мужем. Графиня сочувствовала Беренгарии, которая не берется даже предположить, заедет ли Ричард попрощаться, но не могла не восхищаться ее мужеством. Как встречать каждый божий день, зная, что один хорошо направленный удар меча может превратить тебя из жены во вдову? Изабелла, которой довелось превратиться из вдовы в жену на протяжении всего недели, могла только надеяться сносить ожидание с присущими Беренгарии стоицизмом и благородством. Но видя, сколь многое стоит на кону, она молила Всевышнего придать ей силы вынести все. Как королеве, как жене, как будущей матери.
Когда Генрих вернулся, молодая женщина взяла его ладонь и сплела его пальцы со своими.
– Без французов вы будете значительно уступать туркам в численности, – сказала она твердо, насколько могла. – Удастся ли спасти Яффу?
Отвечая недавно на тот же самый вопрос Беренгарии и Джоанне, граф уверенно улыбнулся и напомнил им, что Ричард словно создан для таких вот критических ситуаций. Но как бы ни хотелось ему обнадежить и Изабеллу, ей солгать он не мог.
– Не знаю, Белла, – промолвил Генрих с трудом. – Да поможет нам Бог, но я не знаю.
ГЛАВА XVII. Побережье близ Хайфы
Июль 1192 г.
Ричард отплыл из Акры во вторник ночью, намереваясь достичь Яффы на следующий день. Но когда корабли обогнули гору Кармель, ветер резко переменился и задул с юга. Пришлось сворачивать паруса и бросать якорь в укромной бухте Хайфы, дожидаясь попутного ветра. Следующие три дня были худшими в жизни Ричарда. Он привык с полным хладнокровием смотреть в лицо смерти и славился самообладанием в критические минуты. Но к пятнице его нервы истрепались как старый пеньковый канат, ведь с каждым проходящим часом падение Яффы становилось все более неотвратимым.
Расхаживающего по палубе короля сопровождали сочувственные взоры. Но подходить к нему отваживались лишь немногие, поскольку при виде государя на ум приходил тлеющий огонь, готовый в любую секунду вспыхнуть ярким пламенем. Тем не менее братья де Пре испытывали к Ричарду глубочайшую благодарность за заботу, с которой он поддерживал их в прошедшие со дня пленения Гийома месяцы, заверял, что тот еще жив и обещал найти способ выкупить его на свободу. Братья считали своим долгом попытаться облегчить тяжкую ношу короля, и стоило ему прекратить, наконец, расхаживать, тут же подошли.
– Яффа еще держится, сир. Вера в тебя даст защитникам силы сопротивляться – им известно, что только смерть помешает тебе прийти им на выручку.
Они желали добра, но только подсыпали соли на раны Ричарда. Падение Яффы нанесет сокрушительный удар по Утремеру. Ее утрата разрежет королевство на две половины, подорвет мораль крестоносцев, сарацин же окрылит. В результате армия Саладина возрастет, тогда как французы умывают руки. Король все это осознавал, потому как всегда обладал даром стратега. Но в данный момент горше всего было подвести людей, которые поверили в него. Не упустит ли гарнизон шанс на почетную капитуляцию, уповая, подобно Жану де Пре, на непременную помощь государя? Тогда да поможет беднягам Господь, потому как взятый приступом юрод не вправе рассчитывать на пощаду. Слепая вера в Ричарда может стоить им всем жизни.
В этот момент в Пьера де Пре врезался Андре – на коне де Шовиньи держался как кентавр, но на качающейся палубе корабля чувствовал себя неуклюжим.
– Можно переговорить с тобой наедине, монсеньор? – спросил он.
Не дожидаясь ответа, Андре направился к навесу, и у Ричарда не оставалось иного выбора, как последовать за ним.
– Хочу попросить тебя об одолжении, кузен, – начал рыцарь, как только они вошли внутрь. – Бога ради, приляг и постарайся отдохнуть немного. С момента выхода из Акры ты спал меньше, чем кот, загнанный на дерево собачьей сворой. Своей беспрестанной ходьбой и волнением ты терзаешь не только себя, но и нас, вынужденных смотреть на тебя!
Ричард возразил, но скорее из упрямства, чем по какой-либо иной причине. Но Андре был прав – усталость брала свое. Сев на кровать, король потер глаза, потом виски в надежде прогнать тупую, ноющую боль в голове. Подняв глаза, он обнаружил, что кузен ушел. Через некоторое время государь опустился у постели на колени.
– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. – Латинские фразы «Отче наш» сами собой срывались с его губ, но за ними последовало то, что было не столько молитвой, сколько криком души. – Господи Боже, почему препятствуешь ты мне исполнить долг пред тобой?
Ответа, разумеется, не было. Ричард знал довод священников, что пути Всевышнего неисповедимы для смертных. Но почему не хочет Господь послать ветер, способный привести его в Яффу? Как может желать Он сдачи Яффы сарацинам? И как допустил утрату Иерусалима? Встав с палубы, король лег на кровать и закрыл глаза ладонью от солнечного света, попадающего внутрь сквозь приоткрытый полог. «Да исполнится воля Твоя, не моя». Легко сказать, принять куда труднее.
Но принятие это являет собой краеугольный камень христианской веры. «Да исполнится воля Твоя».
Он не ожидал, что заснет, но через некоторое время, убаюканный качкой и размеренным плеском волн о борта, погрузился в дрему. Очнувшись, он увидел склоняющихся над ним Андре и графа Лестерского, и по сияющим лицам угадал весть, которую они принесли. Сев, король услышал самый сладостный из всех звуков – хлопанье распускаемых парусов.
– Ветер переменился!
– Да, государь, задул с севера.
– Слава Богу! – Ричард смежил на секунду глаза. – Слава Богу и его добрым ангелам!
По морю от Хайфы до Яффы всего сорок шесть миль, и шкипер заверил Ричарда, что они будут на месте до исхода ночи. Но ветер крепчал, и через несколько часов небольшая флотилия рассеялась по морю. Львиное Сердце не соглашался оставить надежду – шторм хотя бы гонит их в правильном направлении. После полуночи встала луна. Во время отплытия из Акры было полнолуние, и теперь еще половина диска лила прозрачный свет на устремляющиеся к берегу волны. Гавань Яффы представляла собой расположенную под прикрытием рифов якорную стоянку к северу от замка, и рассвет еще не наступил, когда моряки заметили силуэт самой знаменитой из скал, носившей имя Андромеды. Наступила суббота, первое августа, шел четвертый день, как сарацины предприняли внезапную атаку на город.
Корабли встали на якорь севернее гавани и началось напряженное ожидание утра. Яффа делилась на нижний город, или предместье, и цитадель, расположенную на возвышенности в южной части. С галер крестоносцы не могли видеть материковую сторону крепости, подвергавшуюся нападению сарацин, поэтому не брались сказать, держатся ли еще стены. Город прятался в густой тени, не выдавая своих секретов.
Галер поначалу было три, но к моменту, когда горизонт на востоке порозовел, прибыли еще четыре. Рассвет в Святой земле бывает обычно зрелищным, начинающее бег по небосводу солнце обращает его в расплавленное золото. Но в то утро все взоры устремлялись только на стены Яффы. По мере того как тьма отступала, крестоносцы напрягали глаза, стараясь рассмотреть развевающиеся над городом штандарты. На ветру реяли яркие, шафранового цвета знамена Салах ад-Дина.
Глухой стон прокатился по палубам. Стон, вырвавшийся у множества людей, осознавших то, что они видят. Некоторые ругались, большинство смотрело в подавленном молчании. Дожидаясь момента истины, Ричард неподвижно стоял на носу галеры. А когда этот момент настал, король издал хриплый рык.
– Мы опоздали! – Кулак его раз за разом обрушивался на планшир. – Слишком поздно!
Воины никогда не видели своего государя столь сокрушенным и не знали, как быть. Только Андре выступил вперед и перехватил кисть прежде, чем кулак успел упасть снова.
– Только не рука, которой держишь меч, – произнес он голосом с непривычно нежными нотками. – Ты сделал все что мог, Ричард. Больше, чем сделал бы любой другой.
– Скажи это павшим в Яффе. – Взгляд короля не отрывался от полощущих по ветру золотых знамен.
Когда солнце поднялось, показались шатры армии Саладина. Маленький флот скоро заметили, и люди на берегу стали выкрикивать оскорбления и насмешки, потрясая оружием. Кое-кто метал стрелы, хотя те могли пробить доспехи франков только с близкого расстояния. Но большая часть сарацин словно не обращала внимания на вражеские суда. До павших духом крестоносцев доносился торжествующий клич «Аллах акбар!». Даже не наблюдай Ричард знамен султана, он догадался бы о падении города по ликованию победителей.
Иные из крестоносцев почувствовали стыдливое облегчение от своего опоздания, ибо мало есть военных операций более опасных, чем высадка с кораблей на занятую врагом территорию. Да, Ричарду она удалась на Кипре, но там ему противостоял некомпетентный, ненавистный местному населению Исаак Комнин и его плохо обученные наемники. Здесь, в Яффе, пришлось бы иметь дело с грозными, закаленными в боях воинами Саладина, победителя при Хаттине. Поэтому кое-кто на галерах считал себя везунчиком, хоть и оплакивал судьбу погибших собратьев. К девяти, то есть третьему часу дня, число галер возросло до пятнадцати, но было очевидно, что крестоносцы намного уступают числом туркам. Находясь близ берега, опасаться было нечего – с захватом флота Саладина в Акре Ричард безраздельно господствовал на море. Но как тяжко было смотреть на ликующих врагов, хвастливо расхаживающих по пляжу, слушать, как смех их разносится по ветру, и в то же время догадываться об ужасе, скрытом за городскими стенами. Многие хотели, чтобы король дал приказ уходить.
Ричард несколько часов не сходил с места, не в силах оторвать взора от толпы на берегу и гордо реющих над захваченным городом штандартов. Наметанный глаз полководца заметил вскоре, что над замком знамен нет. Слабая надежда вскоре померкла, потому как не наблюдалось никаких признаков жизни, никаких свидетельств того, что цитадель еще держится. В Яффе обитало около четырех тысяч душ, большую часть из которых составляли поправляющиеся солдаты, но имелись также неизбежные гражданские, захваченные войной: торговцы, священники, женщины, дети. Сколько их погибло при взятии города? Многим ли удастся избежать судьбы быть проданными на невольничьих рынках Каира или Дамаска ценой уплаченного выкупа? Саладин иногда проявлял мстительность, например когда предал казни тамплиеров и госпитальеров после Хаттина. Но бывал и милосерден, и Ричард напоминал себе об этом, пока смотрел на солдат султана, празднующих победу, эхо которой будет многие годы прокатываться по всему христианскому миру.
Когда граф Лестерский и Андре подошли наконец к нему и спросили, что намерен он предпринять, король не смог заставить себя отдать приказ поднимать якоря. Андре, знавший кузена лучше, чем тот сам себя, подумал, что тем самым Ричард наказывает себя за опоздание. Но торопить государя с решением не стал – все равно бесполезно.
– Смотрите! – воскликнул вдруг Ричард, указывая на замок.
Повернувшись, они увидели балансирующую на стене фигуру. Человек отчаянно размахивал руками и кричал, но слова тонули в шуме прибоя и гомоне сарацин на берегу. Облачен он был, похоже, в рясу священника. Прямо на их глазах неизвестный осенил себя крестом и прыгнул со стены. По счастью, рыхлый песок смягчил удар. Беглец вскочил на ноги, по всей видимости, невредимый. Стянув через голову доходящий до щиколоток балахон, он во всю прыть устремился к морю. Тут его заметили сарацины. Облик бледного пузана, одетого только в брэ и рубашку, показался им забавным, и только один из неверных попытался остановить его, послав плохо нацеленную стрелу. Священник плюхнулся в воду и загреб к кораблям.
Ричард стремительно развернулся, но нужды в распоряжениях не было – матросы уже выбирали якорный канат. Галера рванулась вперед, гребцы налегли на весла. Клирик шлепал руками по воде, явно будучи скверным пловцом, и едва судно поравнялось с ним, ухватился, яростно барахтаясь, за протянутое весло. Когда его втащили на борт, он рухнул на палубу, дрожа так отчаянно, что один из рыцарей поспешно сбегал за одеялом и накинул его на трясущиеся плечи страдальца.
– Милорд король, спаси нас! – выдохнул священник. – Ты единственная наша надежда!
Рука Ричарда стиснула предплечье клирика хваткой, от которой остаются синяки.
– Кто-то еще жив? Отвечай, да быстро!
– Ты бы гордился ими, сир, ибо они сражались доблестно. Три дня сдерживали мы турок. Когда часть стены у Иерусалимских ворот рухнула, мы развели в проломе большой костер, чтобы остановить врагов. Но вчера их саперы и требюше разрушили большой сектор укреплений. Мы отступили в замок и согласились сдаться на следующий день, если помощь так и не придет. Когда поутру были замечены твои галеры, Саладин заявил, что нам следует немедленно покинуть цитадель. Некоторые согласились, потому как решили, что кораблей слишком мало для высадки. Пока ты оставался у берега, патриарх и кастелян отправились к султану, решив, что всякая надежда утрачена. Но потом я понял, почему ты не высаживаешься – потому что не знаешь, что в замке все еще наш гарнизон! Поэтому я... я препоручил себя Всевышнему и прыгнул со стены, – заключил святой отец, и в голосе его звучало удивление собственной храбростью.
– Ты отважный человек. Господь вознаградит тебя за этот поступок, как и я.
Слушая историю капеллана, король опустился на колено. Встав, он обвел глазами палубу, вглядываясь в окружающие его лица соратников.
– Я не могу обещать победы, – начал Ричард. – Но либо возьму верх, либо погибну в бою. Вечный позор тому, кто отступит, ибо слава или мученический венец ждут нас. Да исполнится воля Божья.
Он махнул трубачу. Тот дал сигнал к атаке, и не успело его эхо смолкнуть над бухтой, на палубах галер началась лихорадочная деятельность. Всеми забытый священник закутался в одеяло и стал молиться.
Королевская галера имела вид приметный, чего Ричард и добивался: борта были покрыты красной краской более яркой. чем кровь, полог пламенел бардовым. И накинутое поверх кольчуги сюрко Ричарда выделялось кричащим оттенком алого. Равно как никто не мог не заметить Львиное Сердце на поле боя, так и его «Морской клинок» привлекал к себе все взоры, заявляя во всеуслышание, что несет на борту английского короля. Галера двинулась к берегу и вскоре привлекла внимание сарацины на пляже. Те сначала не обеспокоились – лица их выражали изумление и неверие в идею, что франки посмеют высадиться. Реакция турок была какой-то странно замедленной, но Ричарду некогда было доискиваться причин, потому как судно уже коснулось отмели.
Сочтя дистанцию безопасной, король спрыгнул. Вода доходила ему до бедер. Сделав своим рыцарям безмолвный комплимент – ни разу не обернувшись, следуют ли те за ним, – государь зашагал к берегу, держа в одной руке арбалет, а в другой – обнаженный меч. Едва он вышел из воды, на него бросился человек, кричащий что-то на неизвестном языке – Ричард решил, что это был курдский. Король не имел полного доспеха – не было времени натягивать кольчужные штаны, – поэтому ноги его были уязвимы. Львиное Сердце развил в себе навык следить за взглядом противника, и как только приблизившийся на расстояние удара сарацин опустил его вниз, приготовился. Неприятель сделал выпад, король увернулся, после чего рубанул по вытянутой руке. Раздался вопль, кровь забрызгала обоих. Ричард обратился к следующему врагу, но никого не обнаружил. Сарацины стояли, словно приросшие к месту, и смотрели на него, но напасть никто не решался.
В первый с начала атаки раз Ричард оглянулся – рыцари и арбалетчики выбирались на берег. Пьер де Пре находился всего в нескольких шагах. Он запыхался так, что не мог говорить, и просто указал в нужную сторону мечом. Король развернулся и увидел летящего на него всадника. Во время схватки с курдом Ричард бросил арбалет, и теперь стремительно подобрал его. Он был уже заряжен, оставалось только прицелиться и спустить тетиву. Болт угодил противнику в шею и тот скатился с седла. Король ухватил поводья, но нога сарацина застряла в стремени. Тело попало коню под ноги, животное перепугалось и понесло.
Ричард выругался, потому как лошадей при войске не было. К нему уже подоспели несколько рыцарей. Они превозносили меткий выстрел и рассмеялись, когда король признался, что целил в грудь. Все были слегка ошарашены – большая часть не ожидала, что удастся достичь берега, полагая, что высаживающихся перебьют еще в воде. Некоторые сарацины начали пускать стрелы, но те отскакивали от доспехов, не причиняя крестоносцам ощутимого вреда. Арбалетчики, работая попарно – один стреляет, другой заряжает, создали завесу из болтов, заставившую вскоре врага податься назад. Ричарда по-прежнему удивляло вялое сопротивление, но он поспешил воспользоваться им. Теперь, завладев куском пляжа, необходимо было закрепиться там. Король отдал приказ собирать плавник, бочки и полупогребенные в песке обломки разбившихся галер – все, что годилось для строительства баррикады.
Оставив арбалетчиков и пехотинцев сооружать временное укрепление, Ричард повел рыцарей к северо-восточной стене, сказав, что знает путь в город. Никто не осмелился задавать вопросы – до сих пор крестоносцам отчаянно везло, и они поверили бы своему вождю, скажи даже он, что научит их как перелететь через стену. Но у него на уме было нечто более прозаическое: прорубленная в скалах лестница, ведущая к крепостной калитке. Ступеньки были такими узкими, что карабкаться по ним мог только один человек. Путь был такой опасный, что сарацины даже мысли не допускали, что кто-то им воспользуется. Не опасаясь обстрела со стены, Ричард и его люди стремительно добрались до калитки. Несколько ударов секирой расщепили доски, и воины ворвались в дом, пристроенный к стене с внутренней стороны. Он принадлежал тамплиерам, сообщил Ричард. Это заявление вскоре подтвердила находка распростертого на кровати трупа, все еще сжимающего меч. Коричневая накидка с красным крестом свидетельствовала о принадлежности убитого к братьям, а не к рыцарям. Нога в лубках объясняла, почему человек умер в постели, а о ярости его сопротивления говорили пятна крови на одеяле и на полу, которые, очевидно, не все принадлежали ему. Воины остановились, почтив героя мигом молчания, затем последовали за Ричардом в выходившую на улицу дверь.
Что их сразу поразило, так это запах смерти. К этому аромату они привыкли, но в удушающей летней жаре он ощущался особенно остро. Уходящая вперед улица была устлана трупами людей и животных. У дверей домика тамплиера лежала собака, растянув в оскале окоченевшая пасть. В конской поилке плавал человек, другой свернулся клубком у перевернутой тележки, его выпотрошенные внутренности валялись в луже засохшей черной крови. В воздухе стоял торжествующий гул насекомых, а в небе парили два стервятника, поджидая возможности возобновить прерванную трапезу. И повсюду гниющие туши свиней. Но не наблюдалось ни одного сарацина, что сразу зародило в мозгу Ричарда подозрение о засаде.
Крестоносцы осторожно двинулись вперед. Все вокруг говорило о серьезной осаде. У многих домов были разрушены крыши, кое-где на улицах остались воронки от камней из требюше. Двери разбиты любителями поживиться, на земле стрелы. Встречались и неуместные находки: забытая на лавочке корзинка с яйцами; красная лента для волос, застрявшая в сломанном колесе; дорогой плащ, перепачканный в крови; втоптанная в грязь детская игрушка. Где-то голосил домашний попугай, брошенный в развалинах жилища. Свидетельства хрупкости жизни, неудач, людских страданий, предначертанных в Библии: «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями».
Оглядевшись, Ричард подозвал Анри ле Туа, своего знаменосца и приказал развернуть штандарт там, где он будет виден из замка. Анри вскарабкался на стену, скинул вниз султанского орла и заменил его на золотого льва короля английского. Один из рыцарей поспешил подхватить орла, решив, что из него получится отличный сувенир. Тут из ближайшей лавчонки вынырнул парень, тяжело нагруженный дорогими шелковыми и льняными тканями. Трудно было сказать, кто удивился сильнее, крестоносцы или мародер. Секунду они глазели друг на друга, потом турок благоразумно бросил добычу и кинулся наутек.
– Господи Иисусе, – промолвил Ричард, внезапно догадавшись.
Полководец с таким опытом, как у Саладина, никогда не допустит, чтобы его солдаты занимались грабежом захваченного города в разгар высадки вражеского десанта. Это мародерство могло означать лишь одно: султан утратил контроль над своими людьми.
– Сомкнуть ряды! – велел король.
Крестоносцы двинулись дальше. Свернув на главную улицу Яффы, они застыли при виде текущей красным сточной канавы. Послышались стоны – многие знали историю про взятие Иерусалима в лето Господне 1099-го: христианская армия вырезала большую часть мусульманского и еврейского населения Священного города, убивали мужчин, женщин, детей без разбора, воины хвастались, что ходили по колено в крови. Но присмотревшись получше, Ричард приободрил своих.
– Это не кровь, а вино, – сказал он, указывая на пирамиду разбитых бочонков.
Послышались возгласы облегчения, а один из пуатуских рыцарей Ричарда, Рауль де Молеон, вызвал общий смех, заявив громогласно:
– Я многое готов простить, только не пустую растрату такого количества доброго вина!
Смех прекратился, когда они увидели то, что ожидает их впереди. Их встречал отряд сарацин с клинками наголо и наложенными на тетивы стрелами.
Люди Ричарда мечи давно держали наготове. Обведя своих быстрым взглядом, король дал приказ и крестоносцы устремились в атаку. Большинство шло под девизом «Гроб Господень, помоги нам!», но некоторые предпочитали «Святой Георг!» или «Дезе!» английского королевского дома. Но боевой клич Андре заставил Ричарда обернуться, потому как де Шовиньи во всю силу легких вопил: «Малик-Рик!»
– Я полагаю, будет честно уведомить сарацин, что они имеют дело с Львиным Сердцем, – пояснил рыцарь, и король ощутил прилив привязанности к человеку, сражавшемуся рядом с ним столько лет и способному шутить за секунду до схватки с врагом.
Слова «Малик-Рик» эхом прокатились по рядам турок, но те не дрогнули, и началась яростная свалка, улицу заполнили мелькающие тела и сполохи стали. И тогда случилось то, на что рассчитывал Ричард – ворота замка распахнулись, и из них высыпали воины, ударив неприятелю в тыл. Зажатые между гарнизоном и королевской ратью, сарацины побежали, а те, кто не сумел, были перебиты или взяты в плен. Вскоре все закончилось.
