Текст книги "Львиное сердце. Под стенами Акры"

Автор книги: Шэрон Пенман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Осознав, что город отбит, рыцари разразились радостными воплями, а Ричарда обступил благодарный гарнизон. Воины были на седьмом небе и пили благословенный нектар спасения, поскольку уже ждали смерти на стенах замка или от голода. Король разделял их восторг, но не мог дозволить себе роскоши наслаждаться победой. Едва ликование пошло на спад, он подозвал к себе Андре и графа Лестерского.

– Все это замечательно, но праздновать некогда, – сказал Ричард. – Мы заперты армией Саладина в разрушенном городе, не имея достаточно сил, чтобы отразить новый приступ.

– Все лучше, чем истекать кровью на берегу, что мне казалось почти неизбежным, – заявил де Шовиньи. – Если позволишь заметить, милорд король, то была не самая зажигательная из твоих речей. Следуйте за мной, если жаждете стать мучениками, ха!

Глаза Лестера округлились. Вопреки внушительному перечню подвигов в Святой земле, он до сих пор ощущал себя зеленым юнцом по сравнению со старшими боевыми товарищами и слишком преклонялся перед Ричардом, чтобы обращаться к нему с присущей Андре фамильярностью.

– В следующий раз постараюсь лучше, – сухо бросил король. А потом улыбнулся, хотя шутить вовсе не собирался. – Будем надеяться, что Генрих не станет медлить по пути, потому как, если его армия не подтянется вскоре, мне не останется иного выбора, как снова призывать вас к мученическому венцу.

Пока галера с наполненными ветром парусами устремлялась на юг, Генрих провожал глазами проплывающую мимо береговую линию, но на самом деле не замечал ни скалистых утесов, ни далеких гор. Он пребывал в таком напряжении, что даже веки отказывались моргать, и не ел много часов, не доверяя своему желудку. Поход развивался успешно до тех пор, пока в субботу войско не достигло Цезареи. Там стало известно, что дорога заблокирована большими силами сарацин под командованием нового союзника Салах ад-Дина, сыном вождя ассасинов Рашид ад-Дин Синана. После жарких дебатов решено было не рисковать, потому как потеря армия будет для королевства губительнее, чем утрата Яффы. Генрих усвоил жестокий урок жизни в суровой реальности Утремера и осознавал необходимость прислушиваться к мнению опытных людей, в данном случае пуленских лордов и великих магистров госпитальеров и тамплиеров. Их осторожность была ему понятна: катастрофа под Хаттином оставила глубокие шрамы. Но он не мог просто сидеть и ждать в Цезарее, не лишившись рассудка, и обнаружив стоящую в гавани галеру, посадил на нее отряд рыцарей и отплыл поутру в воскресенье в Яффу.

Граф опасался того, что они могут застать, и после того как позади остались руины Арсуфа, как одержимый мерял ногами палубу, ведь до Яффы оставалось менее десяти миль. Держится ли еще город? Не отважился ли дядя на приступ, полагая, что подкрепления вот-вот подойдут? Мысли были такими гнетущими, что Генрих исполнился благодарностью, когда к нему подошел Морган. Его питала надежда, что валлиец развеет тяжкие думы. Но и у Моргана на душе было не легче.

– К черту вечное пламя ада, – буркнул молодой рыцарь. – Настоящая пытка состоит в том, чтобы заставить приговоренного ждать, ждать, ждать. Ждать бесконечно.

– Тут я с тобой спорить не стану. – Дурные предчувствия графа усилились, когда показалась церковь Св. Николая. До Яффы оставалось рукой подать. Закрыв глаза, Генрих стал молиться про себя: за дядю, за тех, кто заперт в осажденном городе, за свою новую родину.

Одного из моряков отправили на мачту нести дозор, и теперь впередсмотрящий, опасно балансирующий на бизани, разразился криком. Слова были непонятны большинству стоявших на палубе, только соотечественники-генуэзцы могли разобрать лигурийский диалект. Но возбуждение дозорного было так явно, что рыцари гурьбой повалили на нос, где нес свою вахту Генрих. И тут все начали смеяться, обнимать друг друга и вопить, потому как красный с золотом штандарт над Яффой принадлежал Ричарду.

Моргану пришлось кричать, чтобы Генрих услышал его сквозь весь этот гомон.

– Должен признаться, я с сомнением относился ко всем этим повестям про чудеса. Но теперь, ей-богу, с сомнениями покончено!

Улыбка Генриха сверкнула ярче, чем все золото в Монпелье.

– Не обязательно верить в чудеса, Морган. Достаточно верить в моего дядю.

Едва галера причалила и была подтянута к берегу, Генриха обступили солдаты, жаждущие услышать весть, когда же подойдет остальная армия. Он отделался от них улыбкой и расплывчатым «скоро» и поинтересовался, где найти Ричарда. Никто толком не мог ничего сказать, но узнав, что Андре де Шовиньи в городе, граф в сопровождении своих рыцарей отправился к полуразрушенным Иерусалимским воротам.

Никогда прежде не доводилось ему видеть город, до такой степени оказавшийся на грани гибели, и масштабы разрухи поразили его. Хуже зрелища были запахи – тут воняло как в склепе. Не удивляло, что люди, грузившие в телеги трупы, закрывали нос и рот шарфами. Андре Генрих обнаружил у восточной стены, взобравшимся на груду развалин с целью оценить вред, причиненный саперами и камнеметами сарацин. Завидев Генриха, де Шовиньи скатился с кучи с такой поспешностью, что подвернул лодыжку и обрушил на головы стоявших поблизости поток цветистых ругательств. Ухватив молодого графа за руку, Андре увлек его к ближайшему строению – разграбленной лавчонке, принадлежавшей некогда аптекарю. Расположившись среди разбросанных ступок, пестиков, разбитых пузырьков и банок, Генрих поведал другу скверные новости, даже не пытаясь подобрать слова с целью смягчить пилюлю. В комнате было темновато, но было заметно, как побледнел Андре.

– Ладно, у Ричарда хотя бы уже заготовлена речь, – пробормотал он, раскидывая ногой склянки, чтобы проложить дорогу к дощатой скамье. Сев, рыцарь заметил недоумение Генриха и натужно улыбнулся: – Личная шутка, парень.

Сняв с пояса флагу, Андре от души приложился к ней.

– Полагаю, с моей стороны опрометчиво надеяться, что вы захватили с собой вина? Будь прокляты эти сарацины, которые вылили в этом городе все до капли. – Де Шовиньи отпил еще глоток, передал флягу Генриху, потом неохотно поднялся. – Лучше покончить с этим. Пойдем, разыщем Ричарда.

Графа перспектива разговора не радовала, и он хорошо приложился к фляге, прежде чем возвратить ее.

– Я едва поверил собственным глазам, когда увидел знамя Ричарда. Скажи, Бога ради, Андре, как ему это удалось?

– Будь я проклят, если знаю, – отозвался рыцарь с кривой ухмылкой. – А мне довелось присутствовать при этом. Я всегда шутил, что люди пойдут за ним хоть в пучины ада. Вот вчера они и пошли.

Когда они вышли наружу, Генрих чуть не задохнулся от смрада. И вскоре обнаружил причину: мимо проезжала еще одна груженная трупами повозка. Но посмотрев на телегу, граф нахмурился.

– Ради всего святого, что...

– А, ты про это? – Андре прикрыл нижнюю часть лица кольчужным воротником, дожидаясь, пока повозка проедет. – Сарацины перерезали всех до единой свиней в городе, потому как их Святая книга считает свиней нечистыми животными. Туши стащили на церковный двор, а потом эти сукины дети бросили в кучу и тела убитых франков. Это подразумевалось как смертельное оскорбление, поэтому наши парни отплатили им той же монетой – наших павших погребли, а свиней мы бросаем за стену вместе с трупами сарацин.

Генрих смотрел вслед телеге, направляющейся по улице к Аскалонским воротам. Его отец любил цитировать Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом... время войне, и время миру». Святая земля испила долю войны более чем достаточно. Когда же наступит время миру?

– Много убитых, Андре?

– Мы еще не знаем. Когда город берут приступом, кровопролития не избежать. Кто сумел укрыться в замке, тот выжил. Кто не успел, тот погиб. Саладин не хотел резни, потому как намеревался вынудить гарнизон замка к сдаче до подхода короля. Султан пытался удержать своих людей, но без особого успеха. Но предоставлю Ричарду самому рассказать тебе об этом.

Де Шовиньи стал карабкаться по камням к зияющей в стене дыре, и Генрих последовал за ним.

– А где он? – Когда Андре сообщил, что король в своем шатре, у графа все похолодело внутри.

– Король не болен? – вырвалось у него, потому как очень не похоже было на Ричарда прохлаждаться в шатре среди дня.

Генрих с облегчением выдохнул, когда рыцарь покачал головой. Ведь чтобы захворать в Яффе, достаточно просто надышаться этим отравленным воздухом. Граф вздрогнул при мысли, что город очень похож на зачумленный.

– Он вполне неплохо себя чувствует, – продолжил Андре, усмехнувшись спутнику поверх плеча. – У него гости.

И уж потом открыто рассмеялся, глядя на озадаченное выражение лица Генриха. Но наотрез отказался от дальнейших объяснений, пока они не пришли в расположенный с внешней стороны стен лагерь.

Подойдя к королевскому шатру, Генрих услышал доносившиеся изнутри оживленные голоса. Когда их впустили, глазам его предстала сцена почти нереальная, поскольку дядя принимал нескольких эмиров Саладина и мамлюков, сидя, скрестив ноги на подушках, а те хохотали, угощаясь фигами, финиками, кедровыми орешками и сыром. Ричард вскочил с радостным криком. Радушно обнимая племянника, он успел одновременно прошептать вопрос, предназначенный только ему одному, и нахмурился, услышав столь же тихий ответ. Но улыбка, обращенная к сарацинским гостям, была ровно и непроницаемой.

– Вы знакомы с сыном моей сестры, графом Шампанским, – любезно провозгласил король. – Ныне повелителем Иерусалима.

Генрих уже встречался со всеми этими людьми, которые оставались в приязненных отношениях с английским государем даже в самые черные дни священной войны между двумя народами. Абу-Бакр состоял канцлером при брате Саладина аль-Адиле. Они с Ричардом почти сдружились за время мирных переговоров. Айбак аль-Азизи, мамлюк, возглавлял караван, который разграбил Львиное Сердце, но обиды явно не держал. Саньят ад-Дин служил писцом у аль-Адиля, а Бадр ад-Дин Дильдирим аль-Яруки являлся властителем Тель-Башира и был эмиром, высоко стоявшим в фаворе у султана. Гости радушно приветствовали Генриха, которого не в первый уже раз посетила мысль, что его дядя легче находит общий язык с мусульманскими противниками, чем с французскими союзниками.

– Я как раз говорил послам, что у ислама не было правителя более выдающегося, нежели их султан, – пояснил Ричард Генриху. – Поэтому я не понял, почему он отступил сразу по моем прибытии. Я не успел даже полностью облачиться и высадился прямо в морских сапогах.

– И что они тебе ответили? – поинтересовался граф, прекрасно знавший, что не все улавливают анжуйский юмор. Филипп вот определенно его не переваривал.

– О, только рассмеялись, – сообщил король, и Генриху оставалось удивляться, что эти люди так легко обмениваются шутками, тогда как еще вчера могли обмениваться ударами.

Он нашел этот знак обнадеживающим, потому как взаимное уважение – прочное основание для мира, а граф страстно желал для Утремера мира, будучи убежден, что это единственный способ сохранить королевство Иерусалимское.

Беседа продолжалась в том же ключе – наполовину в шутку, наполовину всерьез. Жоффруа, туркопол тамплиеров, к услугам которого Ричард прибегал в отсутствие Онфруа Торонского, переводил для обеих сторон. Король выразил сожаление, услышав о болезни аль-Адиля, и пожелал скорейшего выздоровления Абу-Бакру, хромота которого объяснялась травмой, полученной при осаде. Взамен сарацины осыпали похвалами отвагу Ричарда, проявленную при возвращении Яффы, и сострили, что, знай они о столь скором прибытии государя, приберегли бы несколько бочонков вина. В шатре царила атмосфера любезности и дипломатии, насыщенной множеством подводных течений, и Генрих решил, что несведущему легко утонуть, стоит сделать всего один неверный шаг.

Но когда сарацинские гости собрались уходить, Ричард посерьезнел.

– Передай от меня привет султану и скажи, что мы обязаны заключить мир, – сказал он, обращаясь к Абу-Бакру. – Мои земли за морем в опасности, его же народ, как мне известно, тоже страдает. Эта война вредит нам обоим, и пришла пора покончить с ней.

Абу-Бакр отвечал с такой же серьезностью и пообещал, что передаст послание повелителю. Канцлер держался с вежливостью опытного царедворца, темные глаза не выдавали ни намека на потаенные его мысли, и Генриху пришло на ум, что эта встреча похожа на ожившую шахматную игру, только вот ведется она по самым высоким ставкам.

Как только делегация покинула шатер, Ричард тяжело вздохнул, потом сел на сундук. Теперь, когда ему не приходилось играть роль гостеприимного хозяина, Генрих заметил, насколько усталым выглядит дядя.

– Так, – произнес король. – Рассказывай, что произошло с твоей армией.

Слушал он не перебивая, и когда граф закончил, опустил на миг голову, спрятав лицо. А подняв снова, слабо улыбнулся.

– Выходит, ты оставил войско в Цезарее, а сам поспешил умереть вместе с нами?

– Ну если так на это посмотреть, то поступок действительно безумный, – нехотя согласился Генрих. – Но я просто не мог выносить бездействия. Что случилось тут, дядя?

За легкой трапезой из хлеба, сыра и фруктов Ричард рассказал ему обо всем.

– Они сражались яростно, как люди, которым нечего терять. Но когда в пятницу стена рухнула, настало время думать о спасении себя и близких. Саладин согласился принять на следующий день капитуляцию и обсудить вопрос о выкупе. Солдат предлагалось обменять на сарацинских воинов соответствующего ранга. За горожан он запросил ту же сумму, на какой сторговался с Балианом д’Ибелином при сдаче Иерусалима: десять безантов за мужчину, пять за женщину и три за ребенка. Но тут его люди толпой ворвались в город, и султан посоветовал яффцам сидеть ради собственной безопасности в цитадели.

– Жертвы были очень велики?

Ричард уныло кивнул. Многие из убитых были раненые или больные рыцари и пехотинцы, оставленные в Яффе поправлять здоровье. Но он знал, что, поменяй их с Саладином местами, его армия поступила бы так же. Война есть война, и солдаты во всем мире одинаковы, хотя одним убийство дается легче, чем другим.

Генрих решил, что они с Изабеллой оснуют часовню в помин душ погибших при осаде Яффы.

– Не берусь даже представить радость, с какой заметили бедняги появившиеся на горизонте паруса, – сказал он, потянувшись за куском сыра – первым глотком пищи за целый день.

– Хотел бы я, чтобы все было так просто. Вечером в пятницу Саладину пришла весть о моем подходе, и если верить нескольким пленникам, он попытался послать своих людей на штурм замка, чтобы меня опередить. Но те заупрямились: кто-то страдал от усталости и ран, другие предпочитали грабить город, особенно узнав, что в нем много караванных товаров. Услышав наутро о появлении моих кораблей, султан послал Баха ад-Дина – ты его помнишь по первой нашей встрече с аль-Адилем – уговорить гарнизон сдаться. Но обороняющиеся тоже заметили галеры. Галер поначалу было всего три, поэтому сорок семь мужчин и их семьи согласились выйти. Остальная часть гарнизона, видя, что помощь близка, приняла решение сражаться. Но время шло, а мы не высаживались на берег. В цитадели воцарилось отчаяние, и патриарх с кастеляном пошли умолять Саладина вернуться к первоначальным условиям капитуляции.

Предвосхищая вопрос Генриха, король пояснил, что считал судьбу замка уже решенной.

– Однако один храбрый священник доплыл до моего корабля. Мы высадились на берег, очистили его, и я повел отряд по лестнице тамплиеров в нижний город. Стоило гарнизону увидеть мой штандарт, он пошел на вылазку, и вскоре мы обратили сарацин в бегство. Поскольку армия его пришла в такое расстройство, Саладин не имел другого выбора, как отступить в Язур, захватив в качестве пленников патриарха и кастеляна. Жаль епископа Ральфа. А вот насчет кастеляна мне сообщили, что в самом начале осады он пытался сбежать, но его пристыдили и заставили вернуться и исполнять долг, поэтому подземелье Дамаска станет ему достойной наградой.

Генрих собирался спросить, откуда проведал Ричард про лестницу, но потом вспомнил рассказ Моргана, как во время взятия Мессины король провел своих через потайную крепостную калитку, о которой проведал во время разведывательной вылазки в город. Большая часть успехов дяди как полководца объяснялась тщательной подготовкой, вниманием к мельчайшим деталям. Но это не объясняло, как маленькому отряду рыцарей удалось одолеть столь многочисленные силы турок.

– Послушать тебя, так речь идет о повседневной мелкой схватке, – заметил граф. – Интересно, а Цезарь, Роланд или Александр Великий совершали свои завоевания также походя?

Ричард рассмеялся – хвалы военным талантам всегда были ему приятны.

– Я бы с удовольствием присвоил себе всю славу освободителя Яффы, особенно раз французов не было поблизости. Но нам сильно на руку сыграло разложение саладиновой армии. Его воины воюют уже много лет, они устали, стосковались по дому и негодовали, потому как со дня моего прибытия под Акру почти не имели шансов пограбить. А солдаты, даже ведущие священную войну, все равно надеются на прибыток.

Король насыпал себе порцию кедровых орешков.

– Противостоящие нам турки не выразили желания сражаться. Они с таким азартом грабили город, что даже не обратили внимание на происходящее на берегу. Вчера нам повезло во многих смыслах, вот только не знаю, как долго еще можем мы рассчитывать на удачу. В данный момент укрепления Яффы способна одолеть даже шайка решительно настроенных монахов!

– Только если эти укрепления не защищает Малик-Рик! – пошутил Андре. Удостоившись скептического взгляда со стороны Ричарда, рыцарь не сдался. – Не нужно ложной скромности, кузен. Ты снискал репутацию своей безумной храбростью и отвагой на поле боя, поэтому ни один благоразумный человек не пожелает скрестить с тобой меч. Даже я не захотел бы!

– Я бы предпочел не строить план спасения на этом, Андре. Правда в том, что мы оказались в глубокой яме, и остается только уповать, что собственные заботы помешают Саладину выкопать нас. – Ричард поерзал неуютно. Как и у большинства соратников, тело его ныло и болело после вчерашней битвы.

Перехватив озабоченный взгляд племянника, он поспешил успокоить его.

– Я тот еще упрямец, Генрих, и обязательно найду способ вытащить нас: тебя, меня самого, моих людей. У меня нет намерения потерпеть поражение или умереть в Святой земле. Я ни за что не доставлю этой французской сволочи такого удовольствия!

Абу-Бакр вернулся к Ричарду с посланием от Салах ад-Дина, и переговоры начались. Султан настаивал, что раз Яффа теперь опустошена, Ричард должен ограничиться владениями от Цезареи до Тира. Король выступил с хитроумным контрпредложением: у франков есть обычай, когда сеньор дает землю вассалу, который соглашается служить ему при необходимости. Если султан пожалует ему Аскалон и Яффу, Ричард обещает ему вернуть их по требованию и предлагает взамен свои военные услуги, «ценность которых тебе хорошо известна». Тогда Салах ад-Дин предложил поделить два города: Яффу отдать Ричарду, а Аскалон забрать себе. Ричард поблагодарил его за уступку Яффы, но настаивал и на Аскалоне, поскольку на его восстановление он потратил целое состояние. Более того, если султан согласится, король обещает заключить в шестидневный срок мир и отбыть в собственные земли. Если же нет, останется тут на зиму и продолжит войну. Салах ад-Дин ответил, что не может уступить Аскалон. И если Ричард, будучи молодым человеком во цвете лет, в пору жизни, когда все стремятся к удовольствиям, согласен оставаться вдали от семьи и родного дома, то «насколько проще будет провести мне зиму, лето, а за ней еще зиму здесь, в моих собственных владениях, в окружении сыновей и близких». Он уже старый человек, заявлял султан, и давно пресытился мирскими наслаждениями. Ему не составит труда пересидеть английского короля, ибо он служит Аллаху, а что может быть важнее этого?

С Аскалоном, по-прежнему преграждающим путь к миру, переговоры зашли в тупик. К этому времени султан узнал, что подкрепления франков застряли в Цезарее, без шансов продвинуться вперед. Когда ему сказали, что Ричард заперт в Яффе с небольшим отрядом рыцарей, Саладин понял, что ему представляется редчайшая возможность. Если английский король будет взят в плен или убит, сарацины выиграют эту войну.

ГЛАВА XVIII. Яффа, Утремер

Август 1192 г.

В обычных обстоятельствах Генрих спал чутко. Но в минувшие два дня шли работы по ремонту городских стен. Все физически пригодные мужчины, начиная от Ричарда и последнего солдата, трудились не покладая рук. Поэтому во вторник вечером граф рухнул в кровать, чувствуя боль в каждом из ноющих мускулов. Услышав крики, он поначалу решил, что это ему снится, и полностью очнулся, лишь когда в шатер ворвался один из его рыцарей и сообщил, что на них напали.

Никогда граф не облачался так быстро. Не став возиться с кольчужными штанами, он надел куртку, кольчугу, шлем и, выскочив наружу, угодил в средоточие хаоса. Мельтешили люди, некоторые полуодетые – кое-кто даже брэ не успел натянуть, – из доспехов на них были только стеганные кафтаны. Все сжимали оружие и отчаянно оглядывались в поисках врага. Заметив Моргана и Рауля де Молеона, Генрих устремился к ним. Морган слышал, что один генуэзский арбалетчик рискнул выбраться за пределы лагеря, чтобы отлить, и заметил, как лучи восходящего солнца играют на шлемах и щитах приближающейся армии. Рауль поделился молвой, что сарацины разделились на два отряда: один намеревается захватить короля, другой – взять Яффу и отрезать крестоносцам путь к отступлению. К ним присоединились братья де Пре. По их словам, войско ведет сам Саладин, а воинов там столько тысяч, что на спасение уповать не стоит. Не зная, кому верить, Генрих отправился на поиски дяди.

Ричарда он наконец нашел в окружении арбалетчиков и пехотинцев. Подобно Генриху король был без кольчужных штанов, но это было единственным свидетельством внезапной побудки. Львиное Сердце выглядел островком спокойствия посреди бушующего моря, и одного его самообладание притягивало людей, внимавших каждому слову вождя.

– Вот что вы должны сделать. Опуститесь на правое колено и согните левую ногу. Щит держите в левой руке, копье – в правой. Уприте древко в грунт так, чтобы острие находилось на уровне лошадиной груди. – Тут Ричард повернулся к арбалетчикам. Он обращался к генуэзским и пизанским сержантам, а переводили своим подчиненным. – Первый стрелок должен располагаться потали двух копейщиков, чтобы укрываться за их щитами. Второй стоит за спиной у первого, тетивы у обоих на взводе. Как только один выстрелит, другой передает ему оружие, и так далее.

Король редко разжевывал свои приказы до такой степени, но он понимал, что, когда рассудок воинов затуманен страхом, единственная надежда на спасение кроется в четком понимании ожидаемых от них действий. Сейчас был именно такой случай. Солдаты переглядывались и кивали, некоторые улыбались. когда до них доходила его мысль. Государь повернулся. чтобы подозвать рыцарей, но тут из строя копейщиков раздался робкий возглас:

– А это... это действительно сработает, милорд?

Нетерпеливо обернувшись, Ричард увидел, что говоривший был совсем юнцом – таким бледным, что веснушки казались на лице шрамами, а в голубых глазах светились мольба и едва сдерживаемый ужас.

– Конечно, сработает, парень, – в сердцах отозвался король, будто удивился самой необходимости задавать такой вопрос. – У лошадей ведь есть глаза и мозги, не так ли? Или ты считаешь, что они мечтают нанизаться на твое копье? Будь ты лошадью, ты бы хотел этого?

Хлопнув малого по спине, он подмигнул и усмехнулся, и когда мальчишка с натугой улыбнулся в ответ, с облегчением выдохнул, ибо нет ничего заразнее паники.

Отвернувшись от арбалетчиков и копейщиков, Ричард обрадовался, увидев в паре шагов Андре, Лестера и Генриха, потому как отпадала необходимость искать их – с каждой минутой армия Саладина приближалась к лагерю.

– Слыхали, значит? Я хочу, чтобы рыцари построились как копейщики, а верховые усилили линию, сосредоточившись у церкви Св. Николая. – Соратники смотрели на него так удивленно, что он смолк. – В чем дело?

– Баррикада из людских тел, ощетинившаяся копьями. Это чертовски гениально! – Андре смотрел на Ричарда так, словно в первый раз видел. – Как ты додумался до этого?

– Не я. Это оборонительная тактика сарацин. – Ричард мрачно улыбнулся. – Я не такой гордец, чтобы не уметь учиться у противника. – Он кивнул, приглашая их подойти ближе, и понизил голос. – У нас сорок пять рыцарей, но всего одиннадцать лошадей. Взятые у сарацин годятся для боя, но остальные суть вьючные, упряжные животные да клячи. Но что-то лучше, чем ничего. Я отдам их лучшим наездникам. Вы трое, разумеется, потом Гуго де Невилль, Гийом д’Этанг, Рауль де Молеон, Жерар де Фурниваль, Роже де Сати...

Имена слетали с его языка без запинки, и Генрих поразился силе концентрации короля – собственные его мысли витали здесь и там, подобно клубам пыли. Ричард уже сидел верхом, знаками и командами выстраивая войско, и граф поспешил взобраться на свою лошадь, добавив свой голос к усилиям дяди, но взгляд его ни на миг не отрывался от горизонта. Предрассветное небо испещряли облака, впитывавшие яркие краски утра: одни были красными, как галера Ричарда «Морской клинок», другие отливали лиловым, любимым цветом Изабеллы, и молодой граф подумал вдруг: суждено ли ему дожить до восхода солнца?

Утвердив щиты и копья в засохшей утремерской грязи, прикрывшись со спины выходящими к морю песчаными утесами, воины обратили взоры на короля, восседающего на вороном скакуне. Осознавая это всеобщее внимание, Ричард оторвал взгляд от вздымающихся на востоке облаков пыли. Время истекало. Вскинув в призыве к тишине руку, король заговорил:

– Я знаю, что вам страшно. Но нас еще не победили. Если будете стоять твердо, мы отразим врага. Но чтобы было так, каждый должен внести свой вклад. Если хоть один поддастся панике и побежит, погибнут все. Чтобы не дать такому случиться. я лично убью любого, кто дрогнет.

Он сделал паузу, чтобы смысл послания усвоился.

– Нам всем предстоит умереть, но в какое время, то решает Бог, а не Саладин. Смерть большинства людей лишена смысла, но если мы умрем сегодня, то погибнем во имя Христа и Гроба Господня. Есть ли честь выше этой? – Снова помедлив. Ричард обвел ряды пристальным взором. – Принимая Крест, мы обреклись своей жизнью. Взамен нам обещано прощение земных грехов. Не важно как тяжелы были ваши преступления – а я готов побиться об заклад, что у иных они весьма тяжки, – как государь и надеялся, висельный юмор вызвал на некоторых лицах натужные ухмылки. – Так что спасение наше предопределено. Но не гибель. Если мы устоим. сарацины не прорвутся. Вы храбрецы, и я горд сражаться рядом с вами. Я знаю, что вы сможете. Требуется только одно – вера. Вера в Бога, в собственную отвагу, и в меня.

В прошлом на его ободряющую речь перед битвой воины зачастую отвечали одобрительным криком, их уже охватывало знакомое ветеранам многих сражение пьянящее предчувствие. Это обращение было принято в мертвой тишине, но короля обнадеживало выражение лиц подчиненных, на которых читалась решимость. По-прежнему страшащиеся, но уже цепляющиеся за надежду и отчаянные. Это хорошо, потому отчаянный человек дерется как дьявол.

– Гроб Господень, помоги нам! – воззвал Ричард, и воины подхватили. Боевой клич третьего крестового похода эхом раскатился в сыром воздухе августовского утра подобно истовой, последней молитве.

Ричард наказал воинам не забыть фляги, потому те могут им понадобиться в течение дня. Морган снял свою с пояса и отхлебнул глоточек, чтобы хоть немного смочить пересохший рот. Крестоносцы наблюдали за далеким врагом, о приближении которого возвещало такое количество пыли, что казалось, будто идет несметная армия. Неестественная тишина повисла над рядами, каждый думал о своем. Вокруг Моргана занимали свои места рыцари, пристраивая щиты и копья. Валлиец не сомневался, что товарищи испытывают одно с ним чувство – желают оказаться верхом в седле. Он посмотрел на конных рыцарей и, остановившись взглядом на Генрихе, повторил про себя последние его слова: «Нет нужды верить в чудеса. Достаточно верить в моего дядю». Видит Бог, верить очень хочется. Но тот же Генрих сказал, что у них всего сорок пять рыцарей, четыре сотни арбалетчиков и две тысячи пехотинцев. Как ни считай, у сарацин большой перевес. Как дать отпор такой силе?

Оглядываясь по сторонам, он пытался представить, как много из этих людей обречено. Морган сомневался, что Ричарда возьмут живым – единственный способ одолеть его, это убить. А вот Генриха скорее всего пленят – это слишком ценный заложник, чтобы его уничтожить.

– Милорд! – воскликнул он, повинуясь импульсу, и устремился к графу. Тот повернулся в седле. – У меня есть просьба. Если я погибну сегодня, передай леди Мариам, что последняя мысль моя была о ней.

Ему достаточно часто приходилось бывать в битвах, чтобы знать, что это ложь – в бою человек способен думать только о собственном спасении. Мариам достаточно умна, чтобы тоже понимать это. И все-таки послание быть может хоть немного утешить ее.

– Ты ведь знаешь, какие они, эти женщины, – развел руками валлиец. – Такие сентиментальные существа и просто обожают подобные вещи.

– Воистину так, – кивнул Генрих, стараясь поддержать заданный Морганом легкомысленный тон. – Коль дойдет до такого, я передам. Ты же, в случае необходимости, передай такую же весточку моей жене.

Оба хмыкнули, потешаясь над чувствительностью своих дам, но старательно избегали взглядов друг друга, не давая заглянуть себе в душу. Затем Морган поспешил в строй.

Ожидание подошло к концу. Рыцари видели золотые знамена Саладина, слышали зловещий бой барабанов, напомнивший им про тягостный марш на Арсуф, состоявшийся почти год назад. Осознав, что фактор внезапности утрачен, сарацины остановились, но не стали тратить времени, перестраиваясь в боевой порядок. Крестоносцы смахивали заливающий глаза пот, сжимали оружие побелевшими от хватки пальцами и пытались обрести силу в незыблемой твердости их короля.

– Стоять крепко! – взывал тот, и голос его излучал спокойную уверенность. – Мы выдержим!

Сарацинские барабаны нарастили тем, а затем турки, под рев труб и дикие крики, бросились в атаку. Морган привык сражаться верхом на коне, а теперь ему настало время узнать, как дрожит под ногами земля от ударов тысяч копыт. Вражеские лучники пускали стрелы, подтверждая удивительное владение искусством, которым франкам никогда не дано овладеть. Однако большинство стрел отскакивало от щитов. Ричард выжидал, а его арбалетчики тем временем сгорали от нетерпения, играя пальцами на спусковых крюках. Король отдал приказ, и воздух загудел от выпущенных болтов. Лошади ржали и падали, люди валились, крича от боли. Но сарацины продолжали наступать, и пока волна коней и всадников накатывалась на них, крестоносцы стояли, укрываясь за щитами, хотя все инстинкты побуждали бежать.