Текст книги "Львиное сердце. Под стенами Акры"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
– Замечательно, что вы обе здесь, – сказал он голосом, тоже лишенным интонации. – Не придется повторять дважды. Отошлите прочь фрейлин.
Однако, когда их оставили одних, Ричард не поспешил излить душу. Он присел на край постели Беренгарии, но через секунду снова поднялся. По молчаливому согласию дамы не говорили ни слова, выжидая, пока он начнет.
– Приор Роберт доставил весьма примечательное письмо от моего канцлера, – произнес наконец король. – Бывшего канцлера, вернее сказать, потому как в октябре Лоншан был смещен и отправлен в изгнание. Избавлю вас от некрасивых подробностей, ибо они не делают чести никому из участников событий. Мой братец Жофф в середине сентября пересек пролив и прибыл в Дувр. Лоншан усмотрел в этом нарушение клятвы оставаться вне Англии на время моего отсутствия, и заявил, что не верит, будто я освободил Жоффа от данного им обязательства. Самого канцлера в Дувре тогда не было, но его сестра замужем за констеблем тамошнего замка, и те решили между собой взять Жоффа под арест. Тот, разумеется, отказался подчиниться и нашел убежище в приорате Св. Мартина, который был окружен вооруженными людьми. Затем брат отлучил леди Рише и остальных, кто принимает участие в осаде обители. Противостояние продлилось несколько дней и закончилось тем, что Рише и ее идиот муженек послали в приорат воинов, чтобы забрали Жоффа силой. Он оказал сопротивление, и его протащили через весь город к замку, истекающего кровью и сыплющего анафемами направо и налево словно молниями небесными.
Обе женщины раскрыв рот слушали эту невероятную историю. Беренгарию возмутил факт, что власти посмели наложить руки на князя Церкви. Для Джоанны происходящее напоминало скорее фарс, но она видела и серьезные последствия и удивлялась, как мог такой умный человек, как Лоншан, допустить столь чудовищный просчет.
– И что дальше, Ричард?
– Угадайте. Едва пронеслась весть об аресте Жоффа, народ пришел в ужас, тем более что это всколыхнуло воспоминания об убийстве Томаса Бекета в Кентерберийском соборе. Одним дурацким поступком Лоншан объединил против себя всех английских епископов. А Джонни воспылал вдруг братской любовью к Жоффу, которого до того терпеть не мог, и послал рыцарей в Дувр с требованием освободить страдальца. Когда вся страна поднялась, Лоншан понял наконец, как грубо ошибся, и двадцать шестого сентября приказал выпустить Жоффа. Но было уже поздно. Ему удалось превратить Жоффа в святого мученика матери-Церкви и вручить Джонни оружие, которое тот искал, чтобы низвергнуть Лоншана. Развязка была неизбежна. Побуждаемый Уиллом Маршалом и другими юстициарами, архиепископ Руанский извлек на свет данное мной им в Сицилии письмо, коим я уполномочил его низложить канцлера, если Лоншан не внемлет его совету. Что на самом деле имело место. Все обернулось так скверно, что Гиойм укрылся в лондонском Тауэре и, похоже, потерял на некоторое время голову – попытался бежать из Англии, переодевшись в женское платье, но был пойман, осрамлен и побит. В итоге ему разрешили отплыть во Фландрию, откуда он, не тратя времени, воззвал к папе. Понтифик отреагировал с предсказуемым гневом, ведь Лоншан, как никак, его легат, и по наущению Гиойма отлучил архиепископа Руанского, епископов Винчестерского и Ковентрийского, а помимо них еще и четырех юстициаров.
– Боже милостивый! – Это восклицание вырвалось у Джоанны, Беренгария лишилась дара речи.
– Вы еще и половины не услышали, – отозвался Ричард, и впервые дамы заметили, как из-под маски внешнего спокойствия проступили очертания пульсирующего гнева. – Мне кажется, вся эта братия сошла с ума, спятила напрочь. Начнем с нашего нового архиепископа. Едва Лоншан отправился в изгнание, Жофф занял свой престол в Йорке и возобновил свару с епископом Даремским Гуго де Пюизе. Когда Дарем отказался прибыть в Йорк и изъявить повиновение, Жофф публично отлучил его. Епископ проигнорировал анафему, как и Джонни, который предпочел отпраздновать в его обществе Рождество. И тогда Жофф отлучил и Джонни за то, что тот ел и пил в обществе человека, отстраненного от прочих христиан.
– Ричард, но можешь ли ты доверять словам приора? Если его прислал Лоншан, то ему, естественно, хочется выставить Жоффа, Джонни и прочих в самом неприглядном свете.
Король расхаживал взад-вперед. Но при этих словах повернулся и посмотрел на сестру с улыбкой, в которой не угадывалось ни намека на веселье.
– Приор Роберт – искусный пловец в политических водах. Он действительно доставил мне письмо Лоншана. Но одновременно привез и послание от нашей матушки, которую предупредил, что собирается в опасное путешествие из Франции в Утремер по поручению канцлера. Мне обычно не по душе такое двурушничество, но в данном случае я благодарен приору за стремление заручиться поддержкой обеих сторон. В противном случае я мог бы поставить под сомнение желчный отчет Гийома о подлой сделке Джонни с Филиппом.
Джоанна нахмурилась – она искренне уповала, что младший брат не клюнет на посулы французского монарха.
– Что сделал Джонни?
– Филипп предложил ему свою незадачливую сестру Алису и все мои владения во Франции в обмен на союз. Джонни не смутился пустячным фактом, что уже женат, и собирался отплыть во Францию, но в последний миг вмешалась матушка. Она удержала его в Англии, пригрозив, что захватит все его английские замки и имения, стоит ему ступить ногой на палубу отходящего во Францию корабля.
Беренгарию вероломство Джона потрясло, так как ей сложно было представить любого из своих братьев, способного на такое бесстыдное предательство по отношению к собственному родичу, не говоря уж про короля, принявшего Крест. Но пытаясь придумать, как утешить Ричарда, наваррка не могла не вспомнить предупреждения Санчо: «Они не такие, как мы, малышка».
Джоанна не была ошеломлена, только опечалена.
– Когда приор Роберт уехал из Франции? – спросила она, и брат бросил на нее хмурый, но одобрительный взгляд, поскольку сестра ухватила самую суть дела.
– В феврале. Поэтому одному Богу известно, что произошло с того времени. Матушка совершенно ясно дала понять, что теперь, когда Филипп принялся нашептывать ему отравленные посулы в уши, Джону нельзя доверять. Она говорит, что остальные не осмеливаются противостоять Джонни из опасения, что я не вернусь назад. Создается впечатление, что половина Англии убеждена в моей гибели в Святой земле. А Лоншан только завязал все в чертов узел. Стоило мне прислушаться к ее мнению относительно него. Но я настолько ценил его преданность, что закрыл глаза на его высокомерие и непопулярность. Матушка, к ее чести, воздержалась от реплики «я же говорила». Она пишет, что мне следует возвращаться, и поскорее. Опасается, что в противном случае королевства, в которое я мог бы вернуться, может не быть.
Беренгария охнула, пораженная тем, что мать Ричарда побуждает сына бросить крестовый поход.
– Ричард, но, если ты уедешь, не будет никаких шансов на освобождение Иерусалима!
Джоанну больше заботила утрата Анжуйской империи. Она открыла было рот, но одернула себя прежде, чем слова успели сорваться с языка, потому как решать предстоит только Ричарду.
– Как ты поступишь? – спросила Джоанна тихо.
Брат посмотрел на нее, и на краткий миг приоткрыл душу, позволяя видеть свою растерянность.
– Я не знаю, – признался он. – Видит Бог, я не знаю.
Наутро после бессонной ночи Ричард созвал совет. По лицам собравшихся в шатре людей он читал, что те уже в курсе разлетевшихся по лагерю слухов – вид у них был настороженный.
– Большинству из вас уже известно, что я получил письмо из Англии, – начал король. – Новости очень тревожные. Мое государство в смятении, ему грозят французский монарх и мой собственный брат. Не знаю, сколько смогу я еще пробыть в Святой земле. Но у меня нет желания никого побуждать поступать против совести. Каждому предстоит самому решить, возвращается ли он домой или остается в Утремере.
Хотя большинство из них ожидало заявления подобного этому, все выразили отчаяние, настаивая, что без него войну не выиграть, и умоляя не покидать их.
– Я ведь не возьму просто и уйду, – ответил Ричард, дав всем высказаться. – Это я вам обещаю. Если вернусь в свои домены, то стану платить за три сотни и две тысячи пехотинцев, остающихся в Утремере. Мне не хочется уезжать, пока война продолжается, но у меня нет выбора, так как на кону мое королевство.
Постепенно протесты смолкли, но на лицах окружающих король по-прежнему читал упрек и осуждение. Он ждал, кто из пуленов первым поднимет вопрос о королевском титуле. Как оказалось, это сделал великий магистр госпитальеров Гарнье Наблусский.
– Мы понимаем, монсеньор, – сказал Гарнье, – что ты разрываешься между обязательствами. Один из моих испанских рыцарей часто повторяет старую поговорку: «Entre la espada у la pared». Именно в таком положении ты сейчас – между мечом и стеной. Ты должен поступать так, как велит Господь. Но прежде чем уйдешь, мы хотим узнать, кто поведет нас в бой вместо тебя.
Послышались яростные возражения со стороны Ги де Лузиньяна, торопливо напомнившего собравшимся, что согласно договору в Акре его пожизненно признали королем, а Конрада и Изабеллу – наследниками. Никто не обращал на него внимания.
– Знаю, – бросил Ричард. – Полагаю, вам следует обсудить это между собой, потому как решение должны принять люди, которым с ним жить, а не те, кто скоро окажется на пути к дому. И чтобы мое присутствие не мешало честному обмену мнениями, я оставляю вас наедине с собой.
Ричард направился к шатру Беренгарии, но в последний момент повернул. Он знал, что жена не станет корить его, не станет даже упрашивать передумать, но ее карие глаза будут излучать смущение и глубокое разочарование. Сестра представляла более надежную гавань, и король зашагал к ее палатке.
– Я объявил им, – резко сказал он. – И теперь они определяют, каким станет их будущее после моего отъезда.
Ричард явно пребывал не в настроении для беседы, поэтому Джоанна не стала расспрашивать дальше. Подозвав одного из своих рыцарей, она отдала ему вполголоса приказ, не сводя глаз с брата, сидевшего, сгорбившись, на ее постели и рассеянно гладящего сицилийскую борзую, примостившуюся рядом с ним. Рыцарь вскоре вернулся и принес из королевского шатра музыкальный инструмент.
– Вот, займи себя этим, – промолвила Джоанна.
Ричард наигрывал меланхолическую мелодию, когда вошел Генрих и устроился на стуле.
– Что это? – спросил он. – Не лютня?
– Это называется уд. Аль-Адиль подарил мне его, когда я выразил интерес к сарацинской музыке.
Генрих наклонился, чтобы получше рассмотреть.
– Ты не дергаешь струны пальцами, как на арфе?
Ричард пояснил, что тут используется перо. Голова его склонялась над удом, лица не было видно, и граф смотрел некоторое время, не зная, чем лучше помочь дяде: молчанием, сочувствием или честностью. И наконец сделал выбор в пользу последней.
– Ты знаешь, что они выберут Конрада?
– Знаю.
– И... и все же смирился с этим?
Ричард слегка пожал плечами.
– Ты недавно напомнил мне, что Ги – в лучшем случае марионеточный король, не имеющий шансов выжить без моей поддержки. Поскольку я не знаю, сколько еще пробуду в Утремере, это обстоятельство нельзя долее не замечать.
– Верное решение, дядя.
– Только время покажет. Но в сравнении с другим выбором, который мне предстоит, этот покажется относительно пустяковым.
– Лузиньяны, разумеется, не воспримут это хорошо.
– Да уж, полагаю, что так, – согласился Ричард.
Больше он ничего не сказал, и Генрих решил не настаивать. Ему хотелось знать о том, какое решение примет король, ведь оно затронет всех. Впрочем, он не был уверен, что сам дядя знает ответ, по крайней мере сейчас.
Лорды-пулены решили судьбу своего государства с поразительной быстротой – менее чем через час два великих магистра, Гуго Тивериадский и его младший брат, были препровождены в шатер Джоанны.
– Мы посовещались, милорд Ричард, и пришли к общему мнению, исключая Онфруа де Торона и Лузиньянов. Мы хотим, чтобы нашим королем был Конрад Монферратский.
– Этого я и ожидал, – кивнул Ричард.
– И ты согласишься с нашим решением?
– Я ведь уже это сказал, не так ли?
– Именно, монсеньор. – Гуго Тивериадский замялся. – Как тебе известно, я не друг Конраду. Но с учетом обстоятельств, это единственный выбор, какой мы могли сделать.
Ричард снова кивнул, и делегация вышла. Облегчение посланцев было слишком очевидно, и Генриху подумалось, что Конраду предстоит начать свое правление с одним большим преимуществом перед Гуго – опираясь на единодушие в королевстве. Король снова взял уд и мотнул головой, давая понять, что не намерен ничего обсуждать дальше. Генрих уловил намек, но не успел уйти, как в шатер ворвался Ги де Лузиньян, сопровождаемый братьями Жоффруа и Амори.
– Как могло такое случиться? Как мог ты бросить нас?
– Ги, я сделал для вас все, что мог. Но не в моих силах изменить факт, что ни один из пуленов не желает видеть тебя королем. И я вовсе не собираюсь «бросать» тебя.
– Что? Ты назначишь мне жалованье? Я не один из твоих рыцарей, чтобы жить на плату или на пенсион, раз от меня нет больше проку. Я – миропомазанный король!
– Нет, ты бывший король, – поправил его Ричард. – Но я имею в виду нечто большее, чем жалованье. Я не могу дать тебе королевство Иерусалимское. Зато могу дать Кипр.
У Лузиньяна отвисла челюсть.
– Кипр? Но ты ведь продал его тамплиерам!
– Слышал о восстании в Никосии на Пасху? Так вот, Робер де Сабль сказал, что, по его мнению, остров для тамплиеров скорее обуза, чем приобретение. Они в свое время согласились дать мне за него сто тысяч безантов, и на данный момент уплатили сорок тысяч. Если вернешь им эти сорок тысяч, Кипр твой.
Братья Ги навострили уши, и глаза их засверкали тем хищным блеском, который Генрих наблюдал в зрачках сокола, заметившего добычу. Но сам Ги испытывал более противоречивые чувства, на лице его отражались равно заинтересованность и сомнение.
– Я не смогу наскрести сто тысяч безантов, – заметил он наконец, вызвав тем самым презрительные улыбки Жоффруа и Амори.
– Если сумеешь возместить сорок тысяч тамплиерам, этого будет достаточно.
Предложение было столь щедрым, что Амори и Жоффруа рассыпались перед Ричардом в благодарностях. Восторг Ги не выражался так бурно.
– Спасибо, монсеньор, – произнес он. – Но просто это...
Тут с его губ сорвался странный возглас вроде «уф». Генрих сообразил, что Амори от души сунул брату локтем под ребра. Но тот отказывался замолчать и гневно глянул на обидчика, потом посмотрел Ричарду прямо в глаза.
– Я ценю твою доброту, честное слово. Просто мне трудно... трудно принять, что Конрад победил. Это ведь последний человек во всем христианском мире, достойный носить корону, сир! Он лжив, подл, эгоистичен, надменен и неблагодарен. Да, неблагодарен! Известно тебе, что однажды я спас ему жизнь? Во время осады Акры под ним убили коня, и я пришел к нему на помощь. Я, человек, которого он предал!
На этот раз подступили оба брата, прервав поток излияний Ги еще более цветистыми выражениями благодарности, и практически вытащили Ги вон из опасения, что Ричард может в последний момент передумать. Как только они ушли, Генрих улыбнулся:
– Ловко проделано, дядя. Ты не только умиротворил Ги, но и дал его задиристым братцам причину оставаться подальше от Пуату!
– Только не Жоффруа. Насколько мне известно, он намерен отречься от титула владетеля Яффы и отправиться домой как только закончится война. Но при некоторой удаче Амори может вместе с Ги пустить корни на Кипре. Если, конечно, они не наделают ошибок, как это случилось с тамплиерами.
Джоанна с огромным интересом наблюдала за сценой с Лузиньянами.
– Ты вправе гордиться собой сегодня, – сказала она, нежно сжав плечо брата. – Теперь ты можешь отправиться домой с легким сердцем, оставив Утремер в руках способного государя. – Джоанна наморщила нос и добавила: – Не слишком приятного, но как раз такого, какой им нужен.
Ричард склонил голову. Потом взял уд и посмотрел на племянника.
– Ты будешь тем, кто принесет Конраду весть, что он получил свою треклятую корону.
– Отправлюсь поутру. – Генрих подумал, что это будет приятная миссия, потому как всегда хорошо выступать в роли носителя хороших вестей, а в Тире начнутся ликования и праздники, перед которыми померкнут рождественские и пасхальные увеселения. – Раз Конрад становится королем, прочие пулены присоединятся к нам, дядя. Быть может, маркиз даже французов подвигнет снова вступить в бой.
– Рассчитываю на это, – отозвался Ричард. – Отныне это королевство Конрада, ему его и защищать. А затем, с Божьей помощью, я отправлюсь домой.
ГЛАВА XIII. Акра, Утремер
Апрель 1192 г.
Задержавшись на пару дней в Тире, чтобы повеселиться на празднествах, Генрих и его делегация отплыли в Акру, чтобы подготовить почву для грядущей коронации Конрада и Изабеллы. Там их тоже встретили как героев – так велико было облегчение пуленов при вести, что их бразды правления их королевством перейдут после отъезда Ричарда в надежные руки. К концу недели Генрих и его рыцари планировали выехать в Аскалон, поскольку сгорали от нетерпения принести Ричарду добрые вести о переменах: полученном от нового государя Утремера обещании выступить вскоре с войском на юг на соединение с королем английским. Но в тот вечер среды в их честь был устроен роскошный пир, и они с охотой предались удовольствиям, удобствам и грехам, которые предлагала Акра, спеша сполна насладиться ими до возвращения к жестоким реалиям войны.
Такой роскошной трапезы Генрих не вкушал много месяцев. Когда подали последнюю перемену, он встал, чтобы поблагодарить хозяев. Будучи одарен по части слова, граф вознес красноречивую хвалу соправителям Стефану Лоншану и Бертрану де Вердену, старейшему из прелатов Акры епископу Теобальду и прочим клирикам, благосклонно взиравшим на него из-за застеленных белыми скатертями столов. Особо отметил Генрих вожаков пизанской колонии, заслужив тем восхищение Моргана, подумавшего, что для знатного лорда граф наделен удивительной политической гибкостью. Все чаще Генрих напоминал валлийцу его покойного господина Жоффруа, ибо сначала Морган служил у брата Ричарда, самого загадочного и ловкого из «дьявольского отродья».
Поблагодарив за гостеприимство, Генрих воздел рубиново-красный кубок, украшавший некогда стол сарацинского полководца аль-Маштуба.
– Колесо Фортуны умеет вращаться быстро. Но есть люди, которым предначертано пребывать всегда наверху, а другим – внизу. Давайте выпьем за маркиза Монферратского и его прекрасную супругу, леди Изабеллу. Да правят они долго и счастливо своим королевством, и первенец их да окажется сыном!
Никто из гостей понятия не имел о беременности Изабеллы, и тост Генриха вызвал переполох. Некоторое время он отбивался от потока обрушившихся на него возбужденных вопросов, подтвердив, что маркиза действительно непраздна. Утвердительным был и ответ епископу Вифлеемского, до которого дошел слух, будто Конрад вопрошал Господа, одобряет ли тот его восшествие на престол.
– Все так, господин епископ. Получив весть, что будет королем, Конрад первым делом возблагодарил Всевышнего. Затем воздел руки к небу и возгласил: «Прошу тебя, Господи, дозволь мне принять корону, только если считаешь меня достойным править царством твоим!» Это заявление произвело на публику большое впечатление, до глубины души тронутую его набожностью, – деликатно заявил Генрих.
Столы разобрали, и гости начали смешиваться. В компании Моргана и Отто де Тразенье граф был более откровенен:
– У Конрада врожденное стремление к драме, которому даже Ричард может позавидовать. Неудивительно, что мой дядя Филипп так злился в Акре – чувствовал себя меркнущей луной, старающейся затмить два сверкающих солнца.
Оба рыцаря тоже рассмеялись, но переглянулись, не подслушивают ли их, потому как иные из присутствующих могли расценить замечание Генриха как неподобающее. Хотя многие соглашались, что Конрад и Ричард – искусные постановщики сцен, любящие пребывать на переднем плане, такое не принято говорить вслух. Но Генрих испытывал подъем духа и не был расположен к осмотрительности.
– Знаете, в каком свете рассматриваю я коронацию Конрада? – спросил граф. – Как золотой ключ, открывающий дверь, запертую вот уже многие месяцы. Теперь, когда они с моим дядей начнут наконец действовать сообща, им быстро удастся склонить Саладина к принятию мирных условий. Мы сможем отплыть домой до первых морозов!
Он намеревался прибавить привычное «с Божьей помощью», но движимый озорством, пробормотал вместо этого «иншалла».
Отто, привычный к выходкам Генриха, просто закатил глаза. Морган больше не слушал, наблюдая за другим концом зала.
– Не пойму, что происходит, – сказал он. – Стефан Лоншан и Бертран де Верден устремились к двери с такой прытью, будто им сообщили, что во дворце пожар.
– Если только город снова не в осаде, не вижу повода беспокоиться. – Генрих пожал плечами. – А раз он теперь по праву принадлежит Конраду, ожидать попытки взять Акру изгоном не приходится. Я рассказывал, что сарацинского коменданта наконец освободили? Бертран сказал, что за него внесли выкуп.
– Странно как-то. – Морган продолжал смотреть поверх плеча графа. – С какой стати Балиан д’Ибелин оказался в Акре? Ему ведь известно, что ты доставил распоряжения Конрада насчет коронации, не так ли?
– Балиан здесь? – Генрих, озадаченный не меньше валлийца, обернулся на дверь.
Но при первом же взгляде на лицо Балиана у него вдруг пересохло во рту. Ему приходилось уже видеть это сокрушенное, подавленное выражение. Оно было у его матери, пришедшей объявить, что отец мертв и их мир навсегда изменился.
За Балианом шествовали оба соправителя, горестные физиономии которых обращали на себя внимание не меньше, чем неожиданное появление лорда-пулена. Не обращая внимания на сыплющиеся вслед вопросы и замечания, Ибелин направился прямиком к Генриху. Уже уверенный, что не хочет слышать новости, которую принес старший товарищ, граф заставил себя сделать шаг вперед.
За несколько дней с последней их встречи Балиан постарел, казалось, лет на десять.
– Нет простого способа изложить подобную весть, потому выложу все начистоту, – начал он. – Конрад мертв. Убит вчера вечером двумя ассасинами.
Трагическое известие Балиана вызвало замешательство, граничащее с истерией, поскольку многие считали, что королевство Иерусалимское умерло в тот самый миг, когда Конрад испустил последний вздох. Предоставив епископу Теобальду и прочим прелатам успокаивать толпу, соправители, едва выслушав краткий отчет об убийстве маркиза, препроводили Ибелина прочь из зала. С компании Генриха и рыцарей из его делегации они удалились в относительное уединение солара. Когда перепуганные слуги принесли вино, участники совещания опустились на сиденья как люди, под которыми подкашиваются ноги. Отто де Тразенье и Вильгельм де Кайе устроились на ближайшей скамье, а Морган предпочел оконный альков, словно пытаясь отдалить себя от грядущей катастрофы. Бертран де Верден не казался более молодым человеком и плюхнулся в кресло с высокой спинкой, предложить которое полагалось Балиану или Генриху, но в эту минуту о протоколе думали в последнюю очередь. Стефан Лоншан завладел кувшином с вином, явно намереваясь упиться до блаженного бесчувствия. Д’Ибелин рухнул на деревянный сундук и глядел в позолоченный кубок, словно ожидал найти в нем истину, а не красное вино со специями. Генрих примостился рядом. Слишком беспокойный, чтобы сидеть смирно, он требовал ответов, и одновременно страшился услышать их. Молодой человек дотерпел, пока Балиан осушит кубок, так как понимал, что друг до предела изможден, физически и морально.
– Расскажи нам остальное, Балиан, то, чего не сказал при людях в зале, – заявил граф. – Поведай все в подробностях. Тогда мы, быть может, тоже поверим.
Ибелин поставил кубок на ковер.
– Изабелла отправилась в бани, – начал он медлительно, словно пытаясь понять, как столь пустяковые обстоятельства могли повлечь за собой столь гибельные последствия. – Когда она не вернулась к полудню, Конрад решил, что не может больше ждать. Велел передать ей, что идет на обед к епископу Бове. С маркизом было только двое рыцарей, никто из них не одел кольчуги. Он... он никогда не заботился о личной безопасности, как и английский король. Придя в дом Бове, Конрад обнаружил, что епископ уже отобедал. Бове предложил приготовить угощение, но маркиз отказался, сказал, что Изабелла должна уже вернуться, и он сядет за стол с ней.
Хотя смотрел Балиан на Генриха, взгляд его, казалось, был сосредоточен на сцене далекой от королевского дворца в Акре.
– Это случилось, когда он миновал резиденцию архиепископа. Свернув в улочку близ Менял, Конрад увидел двух человек, поджидающих его. Вид у них был знакомый – то были христианские монахи, прибившиеся к дворам моему и Рено Сидонского. Поэтому когда один из них приблизился к маркизу с письмом, тот решил, должно быть, что это посланец от меня или от Рено.
Д’Ибелин замолчал и сжал пальцами виски.
– Конрад протянул руку за письмом, и убийца нанес удар. В тот же самый миг второй ассасин запрыгнул на коня маркиза и вонзил жертве кинжал в спину. Как мне рассказывали, все произошло так быстро, что никто не успел вмешаться. Конрада отнесли в цитадель, еще дышащего, но было совершенно очевидно, что раны смертельны...
– Успели ли приобщить его святых тайн? – Когда Балиан кивнул в ответ, Генрих хрипло вздохнул, благодарный хотя тому, что Конрад очистился от грехов. – Что сталось с нападавшими? И почему ты так уверен, что это были ассасины?
– Один был убит на месте. Другой вбежал в близлежащую церковь, где его схватили и привели к епископу Бове. Под пыткой злодей признался, что был подослан Старцем Горы. Затем его проволокли по улице и предали смерти.
Балиан снова взял свой кубок и с удивлением обнаружил, что тот пуст. Генрих наполнил его снова.
– Не понимаю, – сказал он. – Зачем понадобилось ассасинам убивать Конрада? Они затаили на него обиду?
– Да... В прошлом году маркиз захватил торговый корабль, принадлежавший Рашид ад-Дин-Синану, и отказался выдать команду и груз. Конрад мог быть упрям, а угрозы только распаляли его. Я предупреждал, что гордыня сыграет с ним однажды дурную шутку, но он конечно же только смеялся... – Голос д’Ибелина дрогнул, и присутствующие припомнили, что для него это двойная утрата, не только политическая, но и личная, поскольку Монферрат был женат на его падчерице.
Балиан сделал несколько больших глотков, потом продолжил:
– Лучше вам подготовиться, поскольку вы ни за что не угадаете, что было дальше. Бове и Гуго Бургундский заявили, что перед смертью второй ассасин признался, будто убил Конрада в интересах английского короля.
Как рыцарь и ожидал, заявление вызвало взрыв. В секунду все повскакали на ноги. Сыпались возмущенные отрицания, ярость против французских обвинений выражалась так громко, что ее наверняка слышали даже сидящие внизу, в зале. Балиан не спешил отвечать, почитая за благо дать им выпустить пар – у него просто не было сил, чтобы перекрикивать оппонентов.
– Я не говорил, что верю в это, Генрих, – сказал он, когда собеседники стали переводить дух. – В данных обстоятельствах я не верю. Не стану утверждать, что разделяю твое убеждение, будто Ричард не способен на подобное преступление. Согласен, ему привычнее убивать собственными руками, но люди иногда совершают вещи, которых мы от них совершенно не ожидаем. Но чего они никогда не делают – так это не поступают во вред собственным интересам. Твой английский государь отчаянно стремится вернуться в родные земли, пока еще не потерял их. Настолько отчаянно, что смирился с королевским титулом Конрада. Он не только ничего не выигрывает от смерти Монферрата, это для него настоящая катастрофа.
Несколько пристыженные, собеседники согласились, и Бертран де Верден высказал предположение, что Саладин выглядит куда более вероятным кандидатом, чем Ричард. Балиан собирался напомнить, что Саладин тоже не имел мотива, поскольку всего несколько дней назад заключил договор с маркизом, но вовремя спохватился – им ведь об этом не известно. Едва узнав, что станет королем, Конрад направил Саладину срочное послание. В нем говорилось, что, поскольку они с Ричардом не враги более, полномасштабная война неизбежна, если только султан не согласится на мир. Эту угрозу Саладин воспринял серьезно. Д’Ибелин предполагал, что маркиз собирался обнародовать эту новость по прибытии в Аскалон. Ее с облегчением восприняли бы пулены, да и скорее всего, и Ричард, потому как условия были сходны с теми, какие он сам выдвигал на переговорах, а мирное соглашение позволяло ему поспешить на защиту своей страны. Простые воины, в которых не угас священный пыл к отвоеванию Иерусалима, почувствовали бы себя преданными, но едва ли Конрад лишился сна из-за их обид. Жесточайшим из огорчений Балиана было то, что им оставался всего шаг до окончания этой проклятой войны, причем на условиях, устраивающих обе стороны. И вот теперь эта надежда истекла кровью вместе с Конрадом.
Конечно, стоит поведать Генриху о тайной сделке между Конрадом и Саладином, но не сейчас.
– Султану не было резона организовывать покушение на маркиза, – сказал он. – Саладин знал, что Конрад предпочитает завершить войну за столом переговоров, а не на поле боя.
Когда Отто де Тразенье назвал в качестве вероятного подозреваемого Ги де Лузиньяна, Балиану оставалось только удивляться, как мало известно этим пришельцам о его мире.
– Ты и впрямь способен представить себе Ги, стоящего за подобным заговором? У него духу не больше, чем мужества в Онфруа де Тороне. Помимо прочего ваш король ловко вырвал у лузиньянских змей ядовитые клыки, вручив им Кипр. Более того, ассасины – это вам не рутье, их кинжалы не продаются даже за самую высокую цену.
Балиан помедлил, потом решил не таиться, потому как им следует знать.
– Но так говорят французы, – признал рыцарь. – Они не только винят Ричарда в смерти Конрада, но также высказывают предположение, что он послал четырех ассасинов во Францию с приказом убить Филиппа.
Это заявление вызвало очередной взрыв ярости, и снова Ибелин выждал, пока она не уляжется сама собой.
– Вы еще не все слышали, – продолжил он. – Тело Конрада не успело остыть, а Бове и герцог Бургундский именем французского короля потребовали от Изабеллы уступить Тир.
– Господь милосердный! – Генрих в ужасе воззрился на друга. – Ты хочешь сказать, что Тир теперь в руках у французов?
– Нет, переведи дух. Изабелла ответила, что готова передать Тир Филиппу сразу же, как только тот вернется из Франции и потребует его.
