Текст книги "Львиное Сердце. Дорога на Утремер"

Автор книги: Шэрон Кей Пенман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА V
Замок Нонанкур, Нормандия

Март 1190 г.

В расчёте переговорить без риска быть подслушанными, Алиенора увела сына в свою опочивальню. Отпустив её служанок, Ричард пошутил, что теперь, дабы французские шпионы ничего не пронюхали, стоит залепить свечным воском замочную скважину. Принимая из его рук кубок с вином, королева вскинула бровь:

– Неужели твои новости настолько опасны?

Ричард уселся у очага, вытянув длинные ноги к гостеприимному теплу – в Нормандии весна вступает в свои права позднее, нежели в дорогой их сердцу Аквитании – и с загадочным видом воззрился на мать поверх кубка:

– Скажу только, что Филипп готов был бы щедро заплатить за эти новости. За новости, которыми я не стал делиться с ним во время нашей встречи в Дре в пятницу.

– Могу ли я рассчитывать, что ты поделишься ими со мной? Хотя бы когда-нибудь? – Нетерпение Алиеноры было притворным, потому как она привыкла к подобной пикировке. Генрих тоже был мастером нагнетать интригу. Королеву поразило, насколько схожи отец и сын – явно одна из главных причин столь частых раздоров между ними.

– Как тебе известно, в прошлом месяце я был в Аквитании. Несколько дней я провёл в Гаскони, под Ла-Реолем, и там у меня состоялась очень тайная встреча с одним из доверенных агентов короля Наваррского.

– В самом деле? – Алиенора откинулась на спинку сиденья, на губах её играла лёгкая улыбка. Они уже обсуждали возможность заключения с Наваррой матримониального союза и пришли к соглашению насчёт его перспективности. – Мне известно, что ты и раньше обсуждал эту тему с Санчо. Как понимаю, он всё ещё заинтересован?

– А почему нет? Но есть ещё вещи, которые нам с ним следует обсудить. Поэтому, когда позже по весне я поеду на юг, то встречусь с его посланцами, возможно, с его сыном. Как там говорят про брачные контракты, матушка: дьявол кроется в деталях? Но я уверен, что мы договоримся, так как сделка выгодна для обеих сторон. Я создаю ценный альянс, а Бог свидетель как нужен мне надёжный союзник, чтобы оберегать южные границы от этого сукина сына из Тулузы. Не случайно граф Раймон единственный из крупных лордов, кто не принял крест. Пока я буду занят в Святой земле, он рассчитывает воспользоваться случаем. Уверен, пока мы тут разговариваем, этот негодяй уже строит планы набега на Керси. Но если объединить Санчо и Альфонсо, – продолжил Ричард, имея в виду короля Арагонского, своего друга с детства. – Вдвоём, думаю, им удастся удержать Раймона в узде до моего возвращения.

– Да, партия удачная, – согласилась Алиенора.

О выигрыше для Наварры говорить не стоило, настолько он был очевиден. Дочь Санчо станет королевой Англии, большой успех д ля женщины из маленького испанского государства. С наслаждением потягивая вино, мать наблюдала за сыном, который откровенно радовался тому, как удалось ему перехитрить французского короля. Дружба между молодыми государями оказалась непрочной, и стоило им одолеть Генриха, как недавние союзники стали взирать друг на друга с подозрительностью и враждой.

– А... – Алиенора запнулась, вспоминая имя девушки. – А Беренгария знает по-французски? В Наварре ведь говорят на романском, не так ли?

– Когда я гостил при дворе её отца шесть лет тому назад её владение французским оставляло желать лучшего, но Санчо заверил, что с тех пор она существенно продвинулась Ричард самодовольно ухмыльнулся. – Перспектива заполучить корону – отличный стимул. Да и наш ленгва романа ей хорошо знаком, потому как на нём говорят во многих областях Наварры.

Его этот факт радовал, потому как наравне с Алиенорой молодой государь одинаково свободно владел и французским языком и аквитанским наречием.

– Большую часть стихов я пишу на ленгва романа и предпочёл бы не переводить их для неё, – продолжил Ричард.

Алиенору тоже порадовало, что Беренгария говорит на ленгва романа, ведь это свидетельство её образованности и знакомства с трубадурской культурой юга. Хотя совместимость будущих супругов не бралась в расчёт при заключении королевских браков, она обещала сделать союз более успешным, и Алиеноре, как любой матери, хотелось, чтобы сын остался доволен избранной невестой.

– Ричард, когда мы раньше обсуждали эту тему, то говорили о политических её составляющих, не личных, – сказала она. – Но, когда брачный контракт будет подписан, а обеты произнесены, тебе предстоит жить рядом с женщиной из плоти и крови. Какие качества важны тебе в супруге?

– Плодовитость, – хмыкнул король, но заметив, что мать действительно хочет знать, задумался: – Хочу, чтобы она была разумна, а не легкомысленна или тупа. Не слишком набожна, ибо кому нужна в постели монашка? Что ещё? Королеве полагается быть женщиной образованной и светской, ну и конечно…

У него почти сорвалось «верной», но он вовремя спохватился, потому как преданность его матери отцу была далеко не безусловной и не постоянной. Он не видел в том её вины, но сам предпочёл бы более покладистую супругу, как не хотел и того урагана, который представлял собой брак родителей. Взаимное уважение служит для монаршего супружества фундаментом более прочным, чем страсть или любовь, пылающие так яростно, что они становятся почти неотличимы от ненависти.

– Самые крепкие браки основываются либо на сдержанном благорасположении, либо на доброжелательном равнодушии, – сухо заявила Алиенора, словно прочитав мысли сына. – Такой совет дал Гарри его отец накануне нашей свадьбы. Оглядываясь назад, я готова с ним согласиться.

Впрочем, она понимала, что едва ли могла переступить через свою страсть, потому как не была рождена для тихой гавани.

– Судя по всему, у тебя трезвое отношение к супружеству, Ричард, что обещает обернуться во благо тебе и твоей невесте. Да и девушка, похоже, тебе по сердцу. Но мне остаётся только удивляться твоему дару убеждать, даже с учётом короны в качестве приманки. Не всякий отец согласится отдать дочь за человека, вот уже двадцать лет обручённого с другой. Как удалось тебе заставить Санчо закрыть глаза на твою клятву жениться на сестре Филиппа?

– Санчо знает, что этого брака никогда не будет.

– А Филипп?

– Ну, пока ещё нет, – признал молодой король. – Мне не с руки пока отрекаться от суженой, потому как Филипп ухватится за этот предлог, чтобы отказаться от священного обета. Он никогда не хотел принимать крест и был вынужден пойти на это под влиянием прилюдной проповеди архиепископа Тирского. А если Филипп не поедет в Утремер, то и я не рискну. – Губы Ричарда скривились, словно от одного имени французского короля у него сделалось кисло во рту. – Стоит мне уехать, он двинется на Нормандию, развязав войну не сарацинам, но моим подданным. Будь проклята его трусливая душонка!

– Я с тобой не спорю. И вижу логику в том, чтобы дать Филиппу втянуться достаточно глубоко, чтобы пути назад не было. Но отречёшься ты от Алисы сейчас или уже в Святой земле, Филипп воспримет это одинаково плохо. До Алисы ему дела нет, зато ему есть дело до собственного престижа, и он будет настаивать на исполнении клятвы, заявляя, что у тебя нет законных оснований для отказа.

– Но в том-то и смак, матушка, – заявил Ричард, и глаза его блеснули. – Филипп дал мне основания. Два года назад, отчаянно пытаясь обратить меня против отца, он подослал ко мне графа Фландрского с историей, призванной меня подтолкнуть. Помнишь про нашу встречу под Бонмуленом?

– Слишком хорошо.

Именно тогда Ричард дал отцу последний шанс публично признать его законным наследником. Заупрямившись, Генрих безрассудно укрепил Ричарда в самых тёмных подозрениях – насчёт намерения короновать Джона, – и старший сын с нарочитым вызовом преклонил колено и принёс Филиппу оммаж за Аквитанию, Нормандию и «прочие свои фьефы по эту сторону моря». Генрих был ошеломлён, а Алиенора, узнав о случившемся, заплакала, поняв, что пути назад уже нет. Ожесточённая схватка между родителем и сыном могла теперь закончиться только поражением или смертью одного из них.

– Так вот, перед встречей в Бонмулене у меня состоялись тайные переговоры с Филиппом в Манте, – продолжил Ричард. – Филипп старательно убеждал меня в угрозе лишения наследства. Но чтобы сделать мою обиду достаточно сильной, он прислал ко мне графа Фландрского с совершенно удивительной историей про то, как отец соблазнил мою суженую!

– Господи Иисусе! – Когда удивление схлынуло, Алиенора решительно покачала головой. – Я в это не верю. У Гарри были свои изъяны. Бог весть сколько женщин перебывало в его постели за годы. Его обвиняли во множестве грехов, иногда справедливо, иногда нет. Но никто не называл его глупцом, а соблазнить не кого-нибудь, но наречённую сына, сестру французского короля, это была бы не просто глупость, а настоящее безумие.

Ричард усмехнулся, потому как мать, сама того не ведая, употребила почти те же слова, в которых некогда выразил сомнение в справедливости обвинения и его канцлер Гийом Лоншан.

– Знаю, – сказал он. – Я ни на миг в это не поверил. Беда Филиппа в том, что он слишком дёшево ценит своих врагов. Он, видимо, считал, что я буду так взбешён, что не замечу белых ниток, которыми сшита эта история.

– Да, многие именно так себя бы и повели. Но никто из тех, кто знал Гарри. Он никогда не поставил бы на кон столь много ради такой малости.

Ричарда позабавило, что они защищают Генриха, исходя из соображений прагматизма, а не морали. У него вызывало сомнение, признает ли подобный циничный аргумент священник, но для него он выглядел более весомым, чем обращение к достоинствам.

– Как видишь, Филипп вручил мне ключ, способный разомкнуть сковывающую меня с Алисой цепь. Достойно удивления, как способен он ожидать от меня стать мужем женщины, возлежавшей с моим собственным отцом! Воистину удивительно!

Алиенора рассмеялась, ибо что может быть слаще, чем обратить против врага его же собственное оружие? Ни она, ни Ричард совершенно не думали об Алисе, этой безответной пешке, ведь когда на кону стоят королевства, любую жестокость легко оправдать высшими интересами.

Ричард встал и протянул руку:

– Как бы хотелось, чтобы ты была там и видела выражение лица Филиппа, когда я ему всё скажу, матушка. А теперь мне хотелось бы препроводить тебя в солар замка. Я произвёл некоторые изменения в части того, как будет управляться королевство во время моего отсутствия, и обнародую их завтра на большом совете. Поскольку не все будут рады, я почёл справедливым предупредить недовольных заблаговременно, дав время свыкнуться с решением. Эти люди ожидают меня сейчас наверху.

Алиенора поднялась и приняла руку, довольная тем, что Ричард неизменно посвящает её в государственные дела, ценит её мнение и политическое чутьё. Она размышляла иногда, не сложилась бы история совсем иначе, выказывай к ней муж такое же доверие и уважение, какое выказывает сын. Но королева отдавала также отчёт в тесной связи, существовавшей между ней и Ричардом, той связи, о которой отчаянно мечтал Генрих, не способный понять, почему сыновья, которых он так любит, обратились в его врагов. Ей предстояло унести в могилу сожаление о той роли, которую сыграла она в трагическом разобщении своей семьи. Двинувшись к двери, Алиенора поинтересовалась, кого именно пригласил Ричард, и, услышав ответ, замерла как вкопанная.

Это шутка? Ты собрал своих братьев, епископа Даремского и Лоншана в одной комнате и оставил их одних? Боже правый, не вот-то найдёшь ещё четверых, которые ненавидели бы друг друга сильнее, чем эти парни! Жофф никогда не простит Джона за то, что тот бросил умирающего отца, а Джон его терпеть не может. Дарем не в состоянии принять возвышения Жоффа до сана архиепископа Йоркского, а все трое дружно ненавидят твоего канцлера. Скорее всего, в соларе уже крови по колено!

– Знаю. Это будет более захватывающе, чем медвежья травля.

Королева покосилась на сына, подумав, что едва ли сможет до конца понять присущий мужчинам юмор.

– Но кто тут медведь и кто гончие?

– Это мы скоро выясним, – ответил он и открыл дверь.

Жоффруа Фиц-Рой всегда считал, что ему повезло родиться сыном Генриха Фиц-Эмпресса. С обстоятельствами этого рождения посчастливилось меньше, поскольку мать была одной из мимолётных подружек Генриха, а быть бастардом, даже королевским, подразумевало большой изъян. Однако король твёрдо решил, что Жофф не должен пострадать от клейма беззаконности, и предначертал первенцу карьеру церковника, не обращая внимания на тот очевидный факт нерасположенности Жоффа к священству. Когда молодому человеку исполнился всего двадцать один год, его, к вящему прискорбию, нарекли епископом Линкольнским. Под тем предлогом, что он не достиг ещё канонического возраста для столь высокой должности, Жофф упросил отца отложить посвящение в сан. Несколько лет спустя, когда папа потребовал у кандидата либо пройти рукоположение, либо отречься, Жофф выбрал последнее, поскольку чувствовал себя куда уютнее на поле боя, чем в алтаре. Затем он стал канцлером, был до мозга костей предан Генриху и жестоко ненавидел сводных братьев, принёсших отцу столько огорчений.

На смертном одре Генрих выразил желание видеть Жоффа архиепископом Йоркским, и Ричард заявил, что исполнит последнюю волю родителя. Памятуя о розни между Жоффом и Ричардом, многие люди удивлялись поступку Ричарда, объясняя его чувством вины за развязанную против отца войну. Жофф относился к этой теории скептически, будучи убеждён, что ни одному из его сводных братьев не свойственны угрызения совести. Он предполагал, что Ричард вынудил его произнести священный обет в расчёте пресечь любые притязания на английскую корону. Жофф не сомневался, что из него получился бы хороший король, получше, чем из любого из его вероломных братцев. Но знал и то, что этому не бывать. Да, Вильгельм Незаконнорождённый заявил права на отцовский титул герцога Нормандского, а затем предпринял успешное вторжение в Англию. Но то было сто с лишним лет назад, и с тех пор Церковь не давала благословения возлагать корону на голову рождённых вне брака. Иные клирики полагали, что таковым не место и среди епископов. И Жофф тоже придерживался этого мнения, вопреки тому, что это и его самого касалось.

Ёрзая в кресле, он свирепо покосился на остальных гостей нонанкурского солара и подумал, что предпочёл бы оказаться в барсучьей норе, чем в обществе этой беспутной троицы. Гийом Лоншан был некоторое время клерком у Жоффа, но, разглядев удобный шанс, переметнулся на службу к Ричарду и был щедро вознаграждён, когда тот стал королём. Теперь Гийом и епископ Даремский являлись совместными юстициарами, на которых возлагалось управление Англией на период длительного пребывания Ричарда в Утремере, и Жофф полагал, что только милосердному Господу под силу спасти родную страну от гибели. С этой парой гордецов у руля и глазом моргнуть не успеешь, как государственный корабль наскочит на рифы.

Если Лоншана Жофф недолюбливал, то Гуго де Пюизе, епископа Даремского, просто ненавидел, поскольку тот мешал ему снискать королевский фавор. После ссоры из-за назначения племянника Гуго казначеем Йорка, Ричард захватил замки и епископальные владения Жоффа, и за их возвращение архиепископу пришлось пообещать две тысячи фунтов. Однако епископ Даремский не сложил с себя опеку над этими землями, тем самым лишив Жоффа возможности собирать с них доходы и уплатить означенную сумму. Тогда Ричард снова конфисковал владения и увеличил пеню, отмахнувшись от попыток Жоффа переложить вину на Гуго де Пюизе.

Поэтому Жофф открыто признавался в отсутствие симпатии к Лоншану и вражде к епископу Даремскому. Но даже коварство де Пюизе меркло по сравнению с грехами другого сводного брата Жоффа – Джона, графа Мортенского, который предал умирающего отца, сломив дух Генриха и разбив ему сердце. Взгляд Жоффа холодно скользнул мимо низкорослого канцлера и высокого, стройного епископа и впился как кинжал в стоящего у окна молодого человека.

Джон чувствовал, как глаза Жоффа сверлят ему спину, и по щекам его заходили желваки, а кулаки сжимались и разжимались по мере того, как молодой человек старался обуздать гнев. Довольно с него высокомерных порицаний Жоффа, он смертельно устал от того, что с ним обращаются так, будто с носителем каиновой печати. Он всего лишь поступил так, как поступало до него бесчисленное множество людей – спрыгнул с тонущего корабля. Он никогда не воевал против отца, как делали это Хэл, Жоффруа и Ричард. Это не он стащил больного отца с постели, чтобы подвергнуть унизительной капитуляции в Коломбьере – в этом повинны Филипп и Ричард. Он был предан родителю почти до последней минуты, а этого не один из его братьев не может о себе сказать. Да, Жофф тоже хранил верность, но разве у него имелся выбор? Жофф ведь бастард короля, целиком зависимый от человека, прижившего его в результате интрижки с потаскухой.

Джон чувствовал жар, подкативший к лицу. Как нечестно! Да, он заключил тайный мир с Ричардом и французским королём, но против своей воли. Он не бросал отца до той минуты, пока волны не начали захлёстывать палубу. Наверняка ведь Генрих не хотел, чтобы они оба пошли ко дну. И недели, последовавшие за смертью папы, доказывали справедливость выбора, потому как Ричард радушно принял его, выказав щедрость, на какую никто не мог рассчитывать, потому как обычно братья обращались с ним либо с безразличием, либо с пренебрежением. На одиннадцать, девять и восемь лет младше Хэла, Ричарда и Жоффруа соответственно и на пятнадцать моложе Жоффа, он всегда ощущал себя подменышем, лишним, Джоном Безземельным. Но когда Ричард стал королём, Джон получил то, что причитается ему по праву. Он женился наконец на богатой наследнице Хавизе Глостерской. Отец обещал устроить этот брак, но всё время оттягивал. Ему пожаловали обширные владения в шести английских графствах, доходы с этих земель составляли четыре тысячи фунтов в год. Он обрёл вес, перестал быть незаметным младшим братом. И стал наследником английского трона.

Но праздничные краски скоро поблекли. Жофф не единственный, кто попрекает его за поступок, который совершил бы любой разумный человек. Большинство не выражаются так прямолинейно, как Жофф, но Джон читает это в их глазах – немое презрение. Уилл Маршал, валлийский щенок Морган, Балдуин де Бетюн – все те, кто оставался с отцом до конца, осмеливаются судить его. Ему не пристало защищаться, ведь он принц крови, который в один прекрасный день станет, быть может, королём, а короли ответственны только перед Всевышним. Но не может он и просто отмести эти укоры, как поступил бы на его месте Ричард. Неодобрение окружающих омрачало дни и заставляло просыпаться по ночам, потому как в одинокие часы перед рассветом к нему являлся Генрих – молчаливое, упрекающее привидение, отгоняющее сон. Джон готов был побиться об заклад, что Ричард никогда не встречался с этим бесприютным духом, никогда не страдал пустыми терзаниями. Для Ричарда всегда всё так легко.

Не в силах долее выносить молчаливого осуждения Жоффа, Джон повернулся и с вызовом посмотрел на старшего брата.

– Если хочешь что-то сказать, Жофф, говори сейчас! – бросил он с вызовом, который архиепископ с охотой принял.

– С удовольствием, – прорычал Жофф, выпрямляясь во весь свой внушительный рост. На щеках его багровели пятна.

– Не на благо нам ссориться между собой, – проворно вмешался епископ Даремский. – Милорд архиепископ, милорд граф! Я понимаю, что нервы у всех натянуты, что в прошлом между нами существовала рознь, которую не так-то просто забыть. Но мы обязаны сделать это ради короля, который полагается на нашу способность взаимодействовать, править в духе согласия всё то время, какое ему придётся провести в заморских странах, сражаясь с неверными, захватившими священнейший из городов христианского мира.

При всём внешнем несходстве на лицах обоих братьев проступило на удивление одинаковое выражение – изумление при виде такого вопиющего, бесстыдного ханжества. Гийом Лоншан спрятал улыбку, предпочитая хранить гримасу достоинства, пристойного человеку, находящегося выше свар. Ему подумалось, что архиепископ Йоркский – горячая голова, а граф Мортенский – противник ещё более опасный, потому как принц Джон полностью лишён совести и одержим недавно проявившимся аппетитом к власти. Но сильнее всего канцлер презирал Гуго де Пюизе. В епископе Даремском соединилось всё, что вызывало в Лоншане стойкую неприязнь: надменный, хитрый лицемер, пользующийся своим знатным происхождением, приятной внешностью и хорошо подвешенным языком с целью сделать карьеру в церкви и при королевском дворе.

Лоншан представлял собой полную противоположность Гуго, поскольку поднялся исключительно благодаря собственным достоинствам, вопреки безродной семье, низкому росту и нерасполагающей наружности – непростая задача в мире, в котором люди рассматривали физический изъян как признак внутренней порочности. Он с ранних лет понял, что умнее многих сверстников, гордился своими интеллектуальными способностями и горел желанием посрамить всех тех, кто клеймил его «безродным калекой» или «уродливым карликом». Поступив на службу к герцогу Аквитанскому и быстро войдя в фавор к Ричарду, Гийом перестал быть предметом острот. Бывшие насмешники обратились в недругов, и Лоншан упивался их враждебностью. Загнанные вглубь амбиции вышли на поверхность, и он осмелился мечтать о том, что прежде казалось недостижимым – о сане епископа. И действительно, став королём, Ричард отблагодарил Лоншана епископатом Или и должностью королевскою канцлера. Лоншан, в свою очередь, платил Ричарду преданностью, не имевшей меры, почти одухотворённой по своей силе, которая крылась как в готовности Львиного Сердца закрыть глаза на физические изъяны Гийома, так и в щедрых королевских милостях.

Амбиции Лоншана перестали быть приземлёнными, с каждым успехом их планка поднималась всё выше и выше: канцлер, епископ, а теперь юстициар. Гийом начал уже задумываться о вершине церковной власти. Архиепископ Кентерберийский тоже отправляется в Святую землю, а человек он немолодой. Через год-другой вполне может открыться вакансия, и вполне естественно, если займёт её человек, которому король способен полностью доверять.

Чего не понимали враги Лоншана, так это того, что он человек благочестивый. Не светский князь Церкви, вроде епископа Даремского, живущего на широкого ногу, претендующего на графство и содержащего любовницу, от которой прижил по меньшей мере четверых детей. Гийома подобное пренебрежение священными обетами оскорбляло, и ему хотелось наказать Гуго де Пюизе не только за политические махинации и откровенное стяжательство, но и за блуд. Глядя на епископа, такого элегантного, дипломатичного и высокомерного, Лоншан усмехнулся про себя, подумав, что день расплаты близится.

Когда дверь открылась и король с матерью вошли в палату, все вскочили. О том, насколько неожиданным оказалось это появление, можно было судить по испугу на лице Джона.

– Надеюсь, вы не слишком скучали, дожидаясь меня? – напрямик спросил король, выдав себя весёлым блеском в глазах.

После того как все поздоровались с Алиенорой, Ричард, не теряя времени, перешёл к сути дела.

– Завтра я объявлю на большом совете, что переменил первоначальные намерения по организации управления государством на период моего отсутствия. Вместо того чтобы выступать в качестве совместных юстициаров, ты, милорд, – он повернулся к епископу Даремскому, – станешь юстициаром областей к северу от реки Хамблер, тогда как мой канцлер будет выступать юстициаром для остальной части Англии.

Гуго де Пюизе судорожно вздохнул, потом повернулся и с укором посмотрел на Лоншана. Канцлер не овладел ещё искусством скрывать эмоции, и Гуго хватило одного взгляда, чтобы убедиться в справедливости догадки – Лоншан знал заранее. Отсюда легко напрашивался следующий вывод: именно карлик бросил отравленное зерно и поливал его до тех пор. пока оно не проклюнулось в голове у Ричарда.

– Милорд король, ты ведь не сомневаешься в моей преданности? Я обладаю опытом куда большим, чем у епископа Илийского, куда лучше него знаком с баронами королевства...

– Милорд епископ, решение принято, – прервал его Ричард. – Я не принижаю тебя, просто делаю то, что считаю правильным для Англии.

Гуго собирался продолжить возражать, но король уже повернулся к своему брату Жоффу.

– У меня нет денег, чтобы уплатить ту пеню, – буркнул тот, прежде чем Ричард успел заговорить.

– Это мы обсудим позже. Пока я говорю, что намерен потребовать от тебя священную клятву не вступать на английскую землю в течение следующих трёх лет.

У Жоффа отвисла челюсть, потом глаза его блеснули. Но Ричард не дал ему шанса возразить.

– Такую же клятву потребую я и от тебя, Джонни.

Реакция принца оказалась более сдержанной, чем у Жоффа. Молодой человек напрягся, но ничего не ответил, только скосил взгляд с Ричарда на Алиенору, потом снова посмотрел на Ричарда.

Король не спешил прерывать молчание, давая время погаснуть любым искоркам мятежа. Затем встал.

– Увидимся завтра на большом совете, – заявил он, потом кивнул канцлеру, поцеловал мать в щёку и вышел за дверь.

Лоншан поспешил за ним. Жофф, кипя от бессильного гнева, вышел следующим. Епископ Даремский помедлил в расчёте перемолвиться с Алиенорой, но та не выказала расположенности, и он тоже ушёл, сопровождаемый Джоном.

Радуясь редкому шансу побыть одной, Алиенора присела на оконное сиденье. Она одобряла решение Ричарда ограничить власть епископа Даремского, потому как ей никогда не нравился этот придворный, обрядившийся в рясу священника. Но избранный Ричардом путь также чреват рисками. Лоншан становится не только канцлером, но и главным юстициаром, держателем королевской печати и Лондонского Тауэра. Если Его святейшество удовлетворит просьбу Ричарда и назначит Гийома папским легатом, у Лоншана окажется могучий арсенал как светского, так и церковного авторитета. Разумно ли сосредоточивать такую власть в руках у одного человека?

Её размышления прервал тихий стук в дверь.

– Войдите, – отозвалась она со вздохом – стоило понимать, что уединение окажется недолгим. К её удивлению, пришёл Джон.

– Госпожа, могу ли я переговорить с тобой? – официальным тоном спросил молодой человек. – Дело очень важное.

– Проходи, Джон. – В ответ на предложение пройти к оконному сиденью, он коротко мотнул головой и остался стоять на некотором расстоянии, облокотившись на стол. Из всех детей только Джон пошёл мастью в мать, унаследовав тёмные волосы и миндалевидный разрез глаз. Начинать разговор молодой человек не спешил, и королева задумчиво наблюдала за ним. Как можно ощущать такую отстранённость от дитя чрева своего, своей плоти и крови?

Ей подумалось, что это не так уж удивительно, так как ему было всего шесть, когда она попала в плен и оказалась в руках взбешённого супруга. Ей разрешили видеться с дочерью Джоанной, а со временем Генрих смягчился, дозволив и старшим сыновьям посещать узницу. Но с Джоном она не виделась, пока мальчику не исполнилось двенадцать, да и эти встречи случались редко, даже после существенного смягчения условий её заточения. Это был сын Генриха, не её. Глядя в зелёные с золотом глаза, так похожие на её собственные, Алиенора уносилась памятью в тот вечер вскоре после смерти Хэла. Она призналась Жоффруа, что толком не знает Джона, а Жоффруа, в очередной раз выказав дар семейного провидца, предсказал, что Джона не знает и Генрих.

– Мама, я боюсь, что Ричард совершает ошибку, передавая такую большую часть королевской власти своему канцлеру.

– Вот как? У тебя имеются сомнения в преданности Лоншана?

– Нет. Но тут не только преданность стоит принимать в расчёт. Есть люди, которые очень хороши как исполнители, но пасуют, когда на них возлагают всю полноту ответственности. А ведь получится, что Лоншан станет по сути королём на всё то неопределённо долгое время, пока Ричард будет в Святой земле. Особенно если Гийома, как ходят слухи, назначат папским легатом.

Алиенору удивил факт, что принцу известно про историю с легатом, поскольку дело держалось в тайне. Но её заинтриговало, что Джон выказывает такой интерес к политике Ему сейчас двадцать три. В таком возрасте его старшие братья думали только о турнирах. Лицо её омрачилось, потому что воспоминание о Хэле неизменно причиняло боль. Их золотой мальчик, обладавший обаянием большим, чем положено, зато почти лишённый здравого смысла.

– Не думаю, что Лоншан сумеет оправдать ожидания Ричарда, – продолжил Джон, осторожно подбирая слова. – Наши английские бароны скорее всего не захотят подчиняться приказам человека столь безродного. Да, мне известно, – поспешно заявил он, опережая возражения Алиеноры. – Известно, что Гийом не является внуком крестьянина, как утверждает епископ Ковентри. Но он не из знати, не чета тем людям, которыми поставлен управлять. Может статься, будь он тактичнее... Однако надменность его стала притчей во языцех. Он с лёгкостью наживает врагов.

– Так о чём хочешь ты меня попросить, Джон? Чтобы я убедила Ричарда не доверять управление Лоншану? Он не станет меня слушать.

– Знаю. Зато может прислушаться, если ты попросишь его не отправлять меня в изгнание на три года.

– Понятно, – уклончиво протянула королева, и Джон подошёл ближе, безуспешно стараясь прочитать что-либо по её лицу.

– Мне необходимо остаться здесь, мама. Моё присутствие способно умерить наиболее дерзкие порывы Лоншана. К тому же... – Джон помедлил, ловя взгляд матери. – Если недоброе случится с Ричардом в Святой земле, ты ведь захочешь, чтобы я находился в Англии, был способен принять власть? Или сидел в сотнях миль от неё, в Нормандии или в Анжу?

Принц понимал, что столь откровенный разговор опасен, но заметив её улыбку, пусть такую слабую, убедился в своём успехе.

– Я поразмыслю над этим, сказала она. – Думаю, я начинаю замечать в тебе то, что разглядел Гарри.

И когда Джон вздрогнул, это тоже многое рассказало Алиеноре об этом незнакомце, о её сыне.