Текст книги "Львиное Сердце. Дорога на Утремер"

Автор книги: Шэрон Кей Пенман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Неужели ты впрямь моя сестра? – шутливо вопрошал он. – Никогда не встречал такого удивительного перевоплощения. Ну, наверное, с тех пор, как в первый раз увидел проклюнувшуюся из кокона бабочку!

– Хочешь сравнить меня с гусеницей? – Джоанна сделал вид, что оскорблена, и толкнула его локтем под ребро – с такой лёгкостью возвратились они к привычным семейным ролям. – Я была обожаемым ребёнком!

– Напрочь избалованным, ирланда, потому как ты бессовестно пользовалась положением младшей. Ты играла нами с той же лёгкостью, как своими куклами. Ричард помолчал немного, для вящего эффекта. – Хотя, подозреваю, это была хорошая школа для брака.

– Воистину так, – согласилась она, так как искренне придерживалась мнения, что девушка, имеющая братьев, имеет явное преимущество над прочими по части понимания мужского склада ума. – Но не я была младшей в семье, а Джонни.

Ричарду не хотелось говорить про Джона, потому как с него разговор неизменно перейдёт на Хэла, Жоффруа и далее на отца. До поры ему удавалось избегать темы семейного раздора, но он знал, что рано или поздно придётся дать ответ на её вопросы. Но только не сейчас. Правда, заключающаяся в его неприязни к Хэлу и Жоффруа, больно ранит её, поскольку Джоанна всегда питала необъяснимое пристрастие к этой парочке. Ей невдомёк, что Хэл сговаривался с мятежными аквитанскими сеньорами против него, а Жоффруа дважды вторгался в его герцогство: один раз с Хэлом, другой с Джонни. На Джонни Ричард обиды не таил, потому как парню было всего семнадцать. А вот о смерти Хэла и Жоффруа не сожалел. Как и о смерти отца, хотя его угнетало, что конец этот оказался таким печальным. Он не хотел, чтобы всё повернулось так, но не имел выбора. Но поймёт ли это Джоанна? Как жаль, что мать приедет только через несколько месяцев – было бы куда удобнее предоставить объясняться ей.

Предупредив Танкреда, что ты должна быть немедленно отпущена, я также потребовал от него возвращения твоей вдовьей доли, – заявил король, чтобы пресечь дальнейшие разговоры о междоусобной войне. – Более того, посоветовал ему уплатить тебе круглую сумму в возмещение за перенесён вне страдания.

– Правда? Очень хорошо! – По мнению Джоанны. Танкред изрядно задолжал перед ней, и её весьма радовало заполучить такого вселяющего ужас сборщика, как Ричард. – Танкред и тебе задолжал.

– Это ты о чём? – Король сразу встрепенулся.

– Вильгельм умер без завещания. Однако выразил намерение оставить отцу большие средства на освобождение Иерусалима от неверных. И раз папа мёртв, Вильгельм хотел бы, чтобы наследие перешло к тебе, ведь судьба Святого города так много для него значила.

– А тебе известно, что именно собирался он пожертвовать, Джоанна?

– Известно. Двадцатифутовый стол из чистого золота, двадцать четыре золотых кубка и блюда, шёлковый шатёр, способный вместить двести человек, шестьдесят тысяч мер пшеницы, ячменя и вина, а также сто вооружённых галер с запасом провизии для команд на два года.

– Да благослови тебя Господь, девчонка! – Ричард с ликованием заключил сестру в объятия. – Ради священного похода я напрочь обескровил Англию, и даже заложил бы драгоценности короны, если бы матушка не удержала. Это наследство означает для меня больше, чем я способен выразить словами, и вполне может статься, что твой супруг окажется спасителем Утремера.

– Вильгельм был бы счастлив услышать эти слова. – Вскинув голову так, чтобы смотреть прямо в глаза брату, она подарила ему улыбку, в которой отразились одновременно печаль, удовлетворение, озорство и даже намёк на ехидство. – И если Танкред откажется исполнять последнюю волю супруга, я могу припомнить и другие вещи, которые Вильгельм хотел бы оставить тебе. Не забудь напомнить ему про это.

Ричард рассмеялся, открыв в маленькой сестрёнке свойственную их семье родовую черту – мстительность. Но тут их разговор прервал приход одного из подручных короля, принёсшего удивительную весть: засвидетельствовать почтение Джоанне приехал французский король.

Филиппу не слишком хотелось наносить визит Джоанне, потому как его угнетала любая минута, проведённая в обществе Ричарда. Более того, он до мозга костей устал от разглагольствований Ричарда по поводу страданий сестры, потому как подозревал, что, совершая столь благородный поступок и вызволяя её, английский король преследует свои корыстные цели. Не в силах поверить, что Ричард способен питать столь нежные чувства к родственнице, которую не видел четырнадцать лет, Филипп пришёл к выводу, что союзник использует Джоанну как хитрый способ очернить его в глазах людей – подчеркнуть контраст между своей заботой о Джоанне и равнодушием, проявленным Филиппом к младшей сестре Агнессе. Французского монарха это страшно раздражало. А как он должен был поступить – объявить войну Греческой империи? Осадить с войском Константинополь?

Но хотелось ему или нет, он чувствовал себя обязанным поприветствовать сестру Ричарда в Мессине, ибо понимал, что в противном случае будет выглядеть мелочным и невежливым – речь всё-таки идёт о королеве. Выехав в компании своего кузена Гуго Бургундского, Жофре Першского и Матье де Монморанси, к моменту приезда в монастырь король несколько развеселился, поскольку люди на улицах встречали их приветственными криками. Мессинцы выказывали куда больше приязни к французам, чем к их английским союзникам, и Филиппа радовало, что привычные театральные трюки Ричарда на них не подействовали.

Аббатиса лично сопроводила посетителей в гостевой зал. При виде женщины, стоящей рядом с Ричардом, неугомонный Матье замер как вкопанный.

– Боже мой, она прекрасна! – воскликнул он.

Помня, с какой лёгкостью юноша выводит из себя Филиппа, Жофре взял на себя заботу о нём, и теперь с укором посмотрел на протеже, поскольку неумеренные похвалы сестре английского монарха не помогают снискать фавор короля Франции. Но поглядев на Филиппа, Жофре с удивлением заметил, что тот пялится на Джоанну с таким же восхищением, что и Матье. Он изумился ещё сильнее, когда король выступил вперёд и поздоровался безукоризненно вежливо с Ричардом и воодушевлённо с Джоанной.

– Для меня честь познакомиться с тобой, госпожа. Однако я в обиде на твоего брата за то, что он никогда не рассказывал, насколько ты прекрасна.

Они вступили на почву, хорошо знакомую Джоанне, этой прирождённой кокетке:

– Моему брату и впрямь нет прощения, милорд король, ибо он ни разу не обмолвился, насколько ты галантен.

Когда Филипп предложил руку, Джоанна позволила препроводить себя к оконному сиденью, где они смогли продолжить беседу в относительном уединении.

Такого Филиппа не видел никто, даже его приближённые, и все с удивлением наблюдали, как этот постник обратился внезапно в куртуазного кавалера. Король приказал принести Джоанне вина и проявлял такое оживление, что казался помолодевшим на годы, напоминая присутствующим, что ему всего двадцать пять и он нуждается в той, кто может разделить с ним трон и ложе.

Ричард не выказал явной реакции на неожиданный интерес французского монарха к сестре, поскольку давно овладел самым важным для королей искусством – показывать миру только то, что хочешь показать. Но хорошо знавшие его не были обмануты, и герцог Бургундский не удержался от ехидства.

– Наш государь и твоя сестра прямо-таки увлечены друг другом, даже очарованы, – заметил он. – Неисповедимы пути Господни – кто знает, не предстоит ли нам вскоре погулять на двойной свадьбе: твоей с леди Алисой и кузена Филиппа с леди Джоанной?

Ричард давно затаил на герцога Бургундского праведную злость, потому как Гуго и граф Тулузский примкнули к Хэлу в попытке последнего завладеть Аквитанией, и торопливо покинули тонущий корабль, стоило Хэлу слечь с тяжкой хворью. Ричард не призвал герцога к ответу, но редко прощал обиды и никогда не забывал их. В его планы не входило радовать Гуго, дав понять, что острота задела его за живое.

– Воистину неисповедимы, – ответил король, не заглотив наживку. – Судьба выписывает иногда петли, которых и представить не мог, и нам не дано знать, что ждёт нас за следующим поворотом дороги.

Ему подумалось, что в один прекрасный день Гуго обнаружит на дороге поджидающий его неприятный сюрприз, а ещё, что он скорее согласится выдать Джоанну за Люцифера, чем за Филиппа Калета.

– Джоанна, нам нужно поговорить. Полагаю, тебя следует честно предупредить, что я ни при каких обстоятельствах не дам согласия на твой брак с французским королём. Этот тип хитёр, труслив и ненадежен... – Ричард не смог закончить, потому что Джоанна расхохоталась:

– Филипп и я? Боже правый, эта мысль даже не приходила мне в голову!

Ричард с облегчением выдохнул.

– Рад слышать это, девчонка! Глядя, как он увивается вокруг тебя, я был наполовину уверен, что он сделает тебе предложение прямо не сходя с места. И так подумал не только я. Но если ты не интересуешься им, то зачем поощряешь его ухаживания?

– Я флиртую с ним, Ричард, а не приглашаю в свою постель! А как мне следовало поступить – публично унизить, отвергнув его авансы? Это было бы не только в высшей степени невежливо, но и глупо. Обижать короля – всегда не слишком мудро, а уж тем более, когда этот король считается союзником твоего брата.

Он удивлённо посмотрел на неё, поскольку немногие осмеливались разговаривать с ним так откровенно.

– Ты права, разумеется, – признал король. – Но поскольку Филипп бесит меня одним фактом своего существования, можешь себе представить, насколько порадовал меня вид того, как он трётся вокруг тебя словно влюблённый жеребёнок. Да я бы его к последней вьючной кобыле не подпустил, не то что к своей сестре!

– Рад, что ты ценишь меня выше, чем вьючную лошадь, – ответила молодая женщина, подражая шутливому тону брата, но не введённая им в заблуждение.

Её озаботило, что Ричард вынужден вступить в союз с человеком, которого презирает, это не сулило ничего доброго делу освобождения Святой земли. По тут ничего не поделаешь. Даже если Филипп на самом деле всерьёз увлёкся ею, в чём она сомневалась, это ничего не меняет. По словам Ричарда, их отец раз за разом спасал корону Филиппа в ранние годы правления оного, защищал от ошибок молодости и неопытности. И всё же француз без колебаний обратился против Генриха при первой представившейся возможности, подтолкнув его к ужасному концу в Шиноне. Человек, до такой степени лишённый благодарности, едва ли способен поддаться страсти.

– Не стоит волноваться, брат, – сказала Джоанна. – Филипп немного приподнял забрало сегодня, и я думаю, уже сожалеет об этом. Уверена, он быстро сообразил, что мои прелести не компенсируют несчастья заполучить тебя в качестве шурина.

Ричард заморгал, потом в свою очередь рассмеялся. Бог свидетель, перед ним настоящая дочь своей матери!

– Надеюсь, ты права. Неловко получилось бы, сделай он и впрямь тебе предложение. Спасая его честь, я скажу, что ты уже сговорена, а потом надо по-быстрому подыскать тебе мужа. Сойдёт любой, лишь бы дрыгался.

– Как приятно чувствовать, что ты принимаешь мои интересы так близко к сердцу, любезный братец, – сухо отозвалась Джоанна. – Но я бы предпочла, чтобы ты не так спешил выдать меня замуж. Я не знаю, что готовит для меня будущее. Но очень желаю выяснить.

– Я хотел бы обсудить это с тобой, Джоанна. У меня теплится надежда, что ты согласишься сопровождать меня в Утремер. Мне кажется, твоё присутствие ободрит Беренгарию.

Это была большая просьба, потому как жизнь не была лёг кой для женщин в Святой земле, даже для королев. Один путь туда подразумевал серьёзные испытания и опасности. И пугающее морское путешествие. Но Джоанна не колебалась, так как не могла отказать брату. Если бы не Ричард, у неё вовсе не было бы будущего. И её тронуло понимание Ричардом чувств Беренгарии – Джоанна не думала, что он способен на такое.

– Да, я согласна, – ответила она. – Я многим тебе обязана и рада возможности сделать что-то для тебя. Кроме того, это будет большое приключение!

– Это точно, – сказал король, радуясь, что Джоанна понимает это. – Воистину ты сестра, которой стоит гордиться. И кто знает, – он усмехнулся, – быть может, мы найдём тебе мужа в Святой земле!

– Думаешь, Саладину нужна ещё одна жена? – парировала она, и оба рассмеялись, потому как обрели друг в друге то, чего так не хватало членам Анжуйской династии – чувство семейной солидарности.

На следующий день Ричард перебрался на остров Фаро, завладел городом Баньяра и разместил Джоанну с её двором в Августинском приорате Св. Марии, придав в качестве защиты сильный отряд из рыцарей и пехотинцев. Вернувшись на следующее утро в Мессину, король захватил православный монастырь Св. Спасителя, расположенный на стратегически важной полосе земли у гавани. Без церемоний выдворив монахов, он разместил в обители склад осадных машин, припасы и лошадей. Такое самоуправство взбесило жителей Мессины, но одновременно и встревожило, поскольку, удерживая Баньяру и монастырь, Ричард установил контроль над проливом. Горожане гадали, каковы дальнейшие его намерения. Этим же был озабочен и Танкред.

ГЛАВА X
Мессина, Сицилия

Октябрь 1190 г.

Всё началось с пустяка – ссоры между одним из воинов Ричарда и торговки хлебом. Он обвинил женщину в обмане, она пришла в ярость, и её приятели и соседи, очень недовольные этим нашествием чужестранцев, здорово намяли солдату бока. Затем мессинцы закрыли перед англичанами городские ворота и отгородили внутреннюю гавань цепью от их кораблей. Взбешённые таким обращением с крестоносцами, англичане решили силой вломиться в город. Только появление Ричарда предотвратило бунт. Не без труда успокоив своих разъярённых воинов, он предложил французскому королю и сицилийским чиновникам собраться у него на следующее утро в надежде уладить неприятности дипломатическим путём.

Мессинцев представляли наместник Жордан Лапен, адмирал Маргарит, а также архиепископы Мессины, Монреале и Реджо. Французского монарха сопровождали герцог Бургундский, графы Неверский и Лувенский, Жофре Першский и епископы Шартра и Лангра. Свита Ричарда включала архиепископов Руанского и Ошского и епископов Байонны и Эвре. Но до начала переговоров английский государь отозвал французского короля в сторону для беседы с глазу на глаз.

– Нам не отплыть в Утремер, пока весной не вернутся попутные ветры, – сказал он. – Раз уж мы заперты здесь, нельзя допустить, чтобы эти дурацкие стычки продолжались. Будет очень правильно, если мы с тобой, Филипп, станем выступать заодно. Я хочу сказать, что рассчитываю на твою поддержку в переговорах.

– У моих людей нет никаких столкновений с мессинцами. До прибытия твоей армии раздоров с горожанами не было, поэтому вину за беспокойство я возлагаю на неё, а не на местное население.

– Сколько при тебе людей – меньше тысячи? Сомневаюсь, что французов приняли бы так радушно, будь их столько, сколько со мной англичан.

– А быть может, всё проще, Ричард? Допустим, что твои солдаты не так дисциплинированны, как мои?

– Стоит ли напомнить, что врагом выступает Саладин, не я?

– А стоит ли мне напомнить тебе, что твои люди приняли крест, чтобы сражаться с сарацинами, а не с сицилийцами?

На этой не обнадёживающей ноте и начались мирные переговоры.

Обсуждение продвигалось успешнее, чем опасался Ричард, благодаря дипломатическим усилиям одного человека, епископа Монреальского. Жордан Лапен и адмирал Маргарит проявляли неприкрытую враждебность и сердито жаловались на дурное поведение англичан. Филипп заявил, что французы придерживаются нейтралитета и предложил посредничество, но выразил согласие со всеми претензиями сицилийцев, страшно разозлив Ричарда. Только архиепископ готов был признать, что неправы обе стороны. Он один не отклонил предложение Ричарда установить твёрдые цены на хлеб и вино и делал всё возможное, чтобы умерить бушующие страсти.

Жордан Лапен к подобной уступчивости не был склонен.

– Цены поднялись, потому как спрос на продовольствие сильно вырос, а не потому, что наш народ стремится обмануть англичан. Мне кажется, это должно быть очевидно любому, у кого есть мозги в голове!

– Очевидно то, – бросил Ричард, – что неправильно, когда каравай хлеба начинает стоить вдруг больше, чем три цыплёнка, или когда цена на вино взлетает за ночь в три раза. Ваш король, да отпустит грехи его Господь, постоянно говорил, что нет ничего важнее освобождения Иерусалима. Он пришёл бы в ужас от того, как его подданные пытаются ограбить христианских паломников, людей, принявших крест.

Жордан с яростью воззрился на английского короля с противоположной стороны стола.

– Мой государь Вильгельм пришёл бы в ужас при виде того, как эти «христианские паломники» по-варварски ведут себя в одном из городов его королевства. И лорды не делают ничего, чтобы обуздать их. Когда я пожаловался одному из твоих баронов на то, как его люди обижают наших женщин, он рассмеялся. Рассмеялся и заявил, что делают они это не с целью соблазнить жён, но чтобы подразнить мужей!

Ричард поспешно поднёс к губам кубок, но не успел спрятать усмешку.

– Они ведь солдаты, а не святые. Да, кое-кто из них флиртует с женщинами, напивается и устраивает драки в тавернах. Но я способен удерживать своих воинов в узде до тех пор, пока у них нет ощущения, что их водят за нос. Вот почему так важны твёрдые цены. Но и ваши люди тоже не ангелы. Я слышал, как они клянут моих солдат на рынке, насмехаются на ними и обзывают «длиннохвостыми англичанами».

Наместник указал на факт, что англичане не остаются в долгу, употребляя обидное прозвище «грифон» по отношению к горожанам-грекам. Ричард не ответил, переключив своё внимание на Маргарита.

– Мне докладывали, господин адмирал, что твои матросы рыщут по улицам и затевают ссору с любым встреченным англичанином.

– Они ведь моряки, а не святые. – Маргарит пожал плечами.

Взгляды греческого адмирала и английского короля встретились, и на миг в них блеснуло взаимопонимание между двумя солдатами. Но только на миг. Наместник снова завладел разговором, требуя от Ричарда возмещения за ущерб и угрожая полностью закрыть Мессину для англичан. Архиепископ Монреале поспешил заделать собою брешь, и убеждал решать проблему сообща, когда внезапно распахнулась дверь.

– Монсеньор, скорее! – Балдуин де Бетюн был весь красный и запыхался. – На дом Гуго де Лузиньяна напали!

Лузиньяны являлись одними из самых трудных вассалов Ричарда, но всё же именно его вассалов. Вскочив, король направился к двери и задержался, только когда наместник спросил, что намерен он предпринять.

– То, что ты не можешь или не хочешь сделать, милорд граф, – отрезал Ричард. – Я собираюсь восстановить порядок в Мессине.

Услышав своё имя, Морган обернулся и увидел своего приятеля Варина Фиц-Джеральда, спешащего к нему.

– Я только что узнал про нападение на дом Лузиньянов. Король разогнал толпу?

– Народ рассеялся, когда прискакал государь в сопровождении рыцарей, – кивнул Морган. – Но Ричард потерял терпение, Варин, и вернулся к себе, чтобы облачиться в доспехи. Думаю, он намерен взять город.

– Давно пора! Этот сброд хуже стервятников: норовят ободрать дочиста, а стоит кому из наших выйти на улицу в одиночку, его скорее всего найдут зарезанным на улице или плавающим в гавани. – Фиц-Джеральд замолчал и с любопытством посмотрел на младшего товарища. – А ты что так обеспокоен, Морган? Мы дадим этим вороватым ублюдкам заслуженный урок, и дело с концом. Почему ты тогда понурый, как горностай на Мартинов день?

Удивление Варина было искренним, поскольку он знал, что валлиец не новичок в делах войны и поднимал меч на службе у старого короля и брата Ричарда, Жоффруа.

– Почему ты не хочешь задать этим грифонам трёпку, которой они давно просят?

– Да не то, чтобы не хочу. – Морган замялся, не будучи уверен, что приятель поймёт его. – Когда король приказал горожанам разойтись, те поначалу не послушались. Они ругались, смеялись, даже осмеливались показывать этот свой знак от дурного глаза. Ричарда такая дерзость взбесила. Таким гневным я его никогда не видел, а уж мне на многое довелось наглядеться.

– Вот как? Королям не по вкусу насмешки. Ну и что с того?

Морган молчал. Как признаться в том, что его терзают сомнения насчёт способности Ричарда здраво оценивать обстановку? Что, если ярость толкнёт короля на необдуманный шаг? От необходимости давать ответ его избавило прибытие в лагерь Ричарда. Рыцари двора стягивались к государю, поспешили к нему и Морган с Варином. Когда они подходили, Ричард как раз отдавал Андре де Шовиньи приказ возглавить приступ на городские ворота.

Андре обрадовался, но и удивился, потому как не ожидал, что Ричард может уступить кому-то место в первых рядах.

– Но нам требуется время, чтобы приготовить таран...

Не успел де Шовиньи договорить, как король уже замотал головой.

– Нет. Берите топоры и рубите петли с ворот. Это займёт их. а я тем временем с частью воинов зайду с запада. Там в стене есть калитка, и тропинка к ней так крута, что едва ли её бдительно стерегут. Нам не должно составить труда ворваться в город, а оказавшись внутри, мы откроем ворота для вас, а галеры тем временем нападут с моря.

Эти слова были встречены с энтузиазмом. Морган ощутил облегчение, осознав, что его страхи оказались беспочвенными: в предложенном Ричардом плане не было ни намёка на импульсивность и риск, он выглядел хорошо продуманным и тактически верным. Но один вопрос не давал ему покоя.

– Откуда ты узнал про крепостную калитку, государь?

– В день прибытия в Мессину я совершил вылазку и осмотрел городские укрепления.

Морган не знал, чему сильнее удивляться: предусмотрительности Ричарда, уже тогда предвидевшего трения с местным населением, или тому, как спокойно и деловито вёл себя король сегодня. Было похоже, будто раскалённая лава застыла вдруг в одночасье, подумалось молодому человеку – таким стремительным получилось превращение разъярённого государя в расчётливого полководца. Когда Ричард стал отбирать добровольцев для внезапной атаки на крепостную калитку, Морган вызвался одним из первых.

Подъём оказался очень крут, но, добравшись до калитки, англичане обнаружили, что Ричард был прав и охраны тут нет. Изумлённый часовой объявился не раньше, чем топоры превратили калитку в щепы, а его попытка поднять тревогу захлебнулась с вонзившимся в горло арбалетным болтом. Пробираясь сквозь обломки досок, воины последовали за королём в заброшенный город. По крайней мере, тот казался таковым на первый взгляд. Улицы были пустынны, кучки попадавшихся на пути горожан бросались врассыпную. Отряд продвигался осторожно, зная, что весть о вторжении распространится быстро. Вскоре из окон в их адрес посыпались ругань и проклятия, а некоторое время спустя также камни, посуда и стрелы. Однако англичане укрылись от этого дождя за щитами. Один отважный домовладелец опорожнил на незадачливого солдата содержимое ночного горшка, изрядно разъярив последнего и потешив его товарищей. Обиженный горел желанием свести счёты немедля, но ему строго напомнили, что имеются дела и поважнее. Воин всё ещё ворчал, когда прибежал один из разведчиков и сообщил о большом скоплении народа впереди.

Ричард отрядил часть рыцарей на близлежащий переулок, сказав, что тот выведет на улицу, параллельную их собственной. Морган оказался в их числе. В расчёте преодолеть наибольшее расстояние, не будучи обнаруженными, они пустились бежать. Им оставалось только подивиться тщательности проведённой королём рекогносцировки, потому как переулок действительно влился в неширокую улицу, по которой они и следовали до пересечения её с другой улицей, более широкой. Тут до рыцарей донеслись легко узнаваемые звуки борьбы. Поспешив, воины вскоре увидели перед собой сцену хаоса.

Несколько перевёрнутых телег образовывали временную баррикаду. Горожане обступили горстку рыцарей и арбалетчиков Ричарда, но ничего не могли поделать с закалёнными в боях, облачёнными в железо воинами, и к моменту, когда Морган с товарищами обрушился на них с тыла, уже подавались назад. Через минуту стычка закончилась бегством бюргеров. Едва поспевая за широким шагом государя, рыцари нырнули за ним в проулок, шириной не превышавший положенного поперёк меча, и увидели впереди городские ворота.

Здесь их встретило ожесточённое сопротивление стражи. Последовала жестокая рукопашная, с обеих сторон полилась кровь. Моргана захватил присущий бою вихрь эмоций, привычное смешение чувств, в котором возбуждение было сложно отличить от страха. Противник бросился на него, выкрикнув что-то по-гречески. Морган тоже кричал, чередуя валлийские ругательства боевым кличем английского королевского дома: «Дезе!».

Неприятель уже высоко воздел меч. Морган не успел подставить щит, и удар пришёлся в плечо. Опущенный с сокрушительной силой клинок вполне мог разрубить кольчугу, если бы не двигался по касательной. Морган радовался своей удаче, потому как вместо того, чтобы рассечь мышцу и кость, меч соскользнул по железным кольцам доспеха. Молодой человек пошатнулся, но устоял, и рубанул врага по ноге. Брызнул фонтан крови, послышался вопль. Когда колени солдата подкосились, Морган двинул его щитом, потом перешагнул через обмякшее тело и поспешил на выручку Балдуину де Бетюну, клинок которого переломился в столкновении с топором.

Противник Балдуина живо развернулся к Моргану и взмахнул топором, зацепившись им словно крюком край щита валлийца. Но Морган был слишком опытен, чтобы поддаться на такой трюк. Вместо того чтобы инстинктивно податься назад, он позволил сопернику потянуть себя, после чего атаковал сам. Его меч рассёк кольчужную шапочку сицилийца, срезав ухо, а затем вонзился в шею. Воин упал, Балдуин подхватил его секиру и благодарно улыбнулся Моргану. Затем вихрь битвы развёл их.

Иные из товарищей Моргана уже начали обчищать убитых, но оставалось ещё несколько очажков боя, свирепого, как пьяная драка в таверне. Взгляд валлийца нашёл короля как раз в тот миг, когда тот исполнял классический приём, известный как «удар гнева»: могучий диагональный взмах мечом начисто отсёк руку противника у самого плеча. Даже не переведя дух, Ричард развернулся к новому сопернику, вооружённому пикой. Морган тревожно вздрогнул, потому как никогда прежде не видел пики такой длины. Она выглядела, скорее как рыцарское копьё, и молодому человеку подумалось, что. меченосцу трудно будет противостоять подобному оружию. Однако стоило копейщику перейти в нападение, Ричард отпрыгнул в сторону, после чего обрушил меч на древко, отрубив наконечник прежде, чем неприятель успел что-либо предпринять. Сицилиец ошалело воззрился на ставшую бесполезной пику, потом бросил её и побежал. Морган удивился не меньше: древко было оковано железом, и тем не менее клинок Ричарда прошёл через него как сквозь масло.

Когда валлиец добрался до короля, послышались радостные крики, потому что ворота были взяты. Через распахнутые створки в город хлынули войска, которые отряд короля приветствовал новыми воплями, потому как Мессина оказалась теперь в руках англичан.

Ричард поднял обрубленную пику.

– Глянь-ка, Морган. Видел раньше такое орудие?

Валлиец отрицательно покачал головой. Вместо наконечника на древко было насажено кривое лезвие. Штука вызывала интерес, но то было не время и не место обсуждать изобретённые сицилийцами новинки вооружения. Да Ричард и не ждал ответа, уже подозвав к себе Андре де Шовиньи.

– Отряди часть рыцарей охранять королевский дворец, – распорядился он. – Если наши парни наведаются туда за поживой, у Филиппа может приключиться сильный испуг. А нас наверняка ждёт ещё драка, поэтому пусть люди не начинают праздновать раньше времени.

– Я пригляжу, – пообещал де Шовиньи. – Но, когда всё кончится, они смогут позабавиться?

– Да, но только не выпускай поводья, Андре, – отозвался король. – Напомни, что им предстоит здесь ещё зимовать. Пусть развлекутся, но в пределах разумного. Не убивать горожан, не оказывающих сопротивления.

Моргана впечатлило такое хладнокровие Ричарда посреди безумия. В нём самом ещё бурлила кровь. Он убил по меньшей мере одного человека и едва не погиб сам – хороший повод напиться, подумалось валлийцу. Но потом ему пришла в голову мысль получше, и он поспешил за Ричардом, устремившимся к гавани, в стороне которой появился спиралью уходящий в небо дым.

– Монсеньор, кто-то должен сообщить твоей сестре о взятии города. Она увидит из Баньяры дым и подумает худшее.

– Это верно, – согласился король. – Хорошая идея, кузен. Согласен пойти добровольцем? – Когда Морган с готовностью кивнул, Ричард шутливо хлопнул его по плечу. – Только помойся сначала. Женщины склонны причитать при виде крови.

Пока они шли до гавани, дым так сгустился, что на город словно опустились преждевременные сумерки, а солнце совершенно скрылось за пеленой чёрных облаков. Ричард с удовольствием убедился, что пожаром охвачена не Мессина – горел сицилийский флот. Появились уже некоторые из адмиралов английского короля, которые принялись жаловаться на французов те, мол, вместе с местными жителями препятствуют войти их кораблям во внутреннюю гавань.

Виля, что Ричарду пока не до него, Морган опустился на ближайшую колоду для посадки в седло. Вокруг творился несусветный хаос. Воины грабили лавки и дома, с ликованием таща богатства Мессины: подсвечники, меха, драгоценности, рулоны дорогой материи, специи. Не забывали также про ветчину, мешки с мукой, корзины с яйцами, скотину, кур и лошадей. Иные явно не обошли вниманием и женщин, потому как из домов и переулков доносились крики. Со своего места Морган видел устилающие улицу трупы. Ему хотелось надеяться, что среди них нет тел его друзей. Он был потрясён сильнее, чем соглашался признать, и решил найти таверну, бани и лодку, способную перевезти его на остров Фаро. Именно в такой последовательности.

Джоанна с тревогой наблюдала за дымом, заволакивающим Мессину. Её не удивило, что вскоре над городом взвился британский лев, ведь брат являлся одним из самых прославленных полководцев христианского мира. Как сестра она радовалась его победе. Но как королева не испытывала удовольствия при виде чужого флага над сицилийской землёй. Ей ли было не знать, что жители Мессины дерзки, задиристы и жадны до наживы, потому как вели себя так даже друг с другом. И всё же они оставались подданными Вильгельма, и Джоанна сожалела, что дело зашло так далеко.

Она никогда не ожидала, что ей придётся выбирать между двумя своими жизнями, двумя мирами. Однако щепетильность её положения выплыла наружу с приходом епископа Баньяры, потребовавшим от неё вступиться за мессинцев и укорявшим её так, как никогда не посмел бы обратиться к Ричарду. Прелат был так настойчив, что вывел её из себя. Джоанна принялась яростно защищать брата, спалив за собой ещё один из мостов, соединяющих её с Сицилией. После того как разгневанный епископ удалился, королева осталась стоять у окна в опочивальне и смотрела на отделённую проливом Мессину затуманенным слезами взором.