Текст книги "Львиное Сердце. Дорога на Утремер"

Автор книги: Шэрон Кей Пенман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Алиенора пробормотала что-то уместное случаю, но в отличие от Беренгарии её не столько трогало, сколько озадачивало такое наглядное покаяние Ричарда. Она была убеждена, что столь же зрелищная епитимья её супруга в усыпальнице мученика Томаса Бекета являлась скорее плодом отчаяния, нежели раскаяния. Но знала королева и то, что сын значительно эмоциональнее и импульсивнее отца. Более того, имеется в нём тяга к драматическим эффектам, напрочь отсутствовавшая в Генрихе. Достаточно этого, чтобы объяснить его mea culpa[8]8
  Здесь – покаяние, признание вины.


[Закрыть] в Мессине? Неужели грехи его так велики, что он ощутил потребность в прилюдном покаянии?

Когда с угощением было покончено, пригласили арфиста, а гости разбились на небольшие группы. Вильгельм де Форс уединился на оконном сиденье с графом Фландрским и принялся оживлённо обсуждать последние политические события в Утремере. Морган флиртовал с Беренгарией и её фрейлинами. Алиенора не могла не подметить, что Хавиза старается держаться от де Форса как можно дальше, и ощутила укол сочувствия, поскольку симпатизировала острой на язык графине и знала, каково быть замужем за нелюбимым человеком. Поболтав немного с наваррскими послами, она улучила минутку и отвела де Шовиньи в сторону, чтобы перемолвиться с родичем парой слов.

– Андре, едва ли кто знает Ричарда лучше тебя, ведь ты много лет рядом с ним, – промолвила она. – Скажи, что подвигло его на такое покаяние?

– Полагаю, мадам, причиной тому слова Иоахима. Пророк заявил, что королю предназначено исполнить предсказание, что Всевышней дарует ему победу над врагами и прославит его имя в веках. Разумеется, такое пророчество не могло не согреть сердце государя, но одновременно оно заставило его, видимо, покопаться в своей душе. Когда говорят, что тебе предстоит спасти человечество, это одновременно великая честь и большая ответственность. Полагаю, Ричард хотел быть уверен, что достоин ноши, и ощутил потребность очиститься от прошлых грехов.

Алиенора порадовалась, что спросила Андре, потому как его объяснение выглядело совершенно разумным.

– Хорошо, – с улыбкой заметила она. – После такого прилюдного исповедания Ричард должен был наверняка сделаться чистым, словно агнец Господень!

– Воистину, мадам.

Ответная улыбка де Шовиньи получилась несколько натянутой, потому как даже ради спасения собственной души он не решился бы обсуждать грехи Ричарда с его матерью, пусть даже дамой столь светской. Их с королём связывала дружба, что была крепче кровных уз, ибо она закалилась на полях сражении. Андре сомневался, что даже духовник знает об изъянах кузена больше него, потому одни он с ним разделял, о других подозревал, третьи же ни сам, ни Ричард не расценивали как грех вовсе.

Идя за новой порцией вина для Алиеноры, рыцарь терзался вопросами, с которыми приходится сталкиваться каждому истинному христианину. Он считал себя добрым сыном Церкви, но не мог понять, почему похоть считается таким тяжким грехом. Почему вера должна постоянно находиться в состоянии войны с плотью? Андре покорно слушал предупреждения священника о том, что не следует возлежать с женой в запретных позах, а также в праздники, воскресенья, в дни Великого поста, Рождественского поста или в Пятидесятницу. Однако не всегда следовал этим запретам, и это бросало тень на его брак. Но неужели это так греховно, если Дениза оседлает его или если они займутся любовью при свете дня? Почём человек повинен в блуде, если сгорает от любви к собственной законной супруге?

Ему думалось подчас, что отцам Церкви немногое известно о ежедневных битвах, которые приходится вести простым мужчинам и женщинам. В их мире добрачная связь не считалась грехом, по крайней мере для мужчин, да и прелюбодеяние де Шовиньи в тайне почитал грехом весьма условным. Но как быть с мужчинами, принявшими крест? Обязаны они хранить целомудрие, подобно святым, до момента возвращения к жёнам? Даже самые тяжкие из грехов, свершаемые вопреки природе – к ним причислялся любой из сексуальных актов, который не вёл к зачатию, казался не таким суровым в определённых обстоятельствах. Если бедная пара не может позволить себе ещё одного ребёнка, так ли уж дурно с её стороны избегать беременности? Грех содомии представлялся Андре более понятным и простительным, если он совершался солдатами. Ибо что известно клирикам о близком товариществе людей на войне или о неожиданной, сжигающей потребности, возникающей следом за битвой, после прикосновения к смерти? Всем ведомо, что это бич монастырей, и наверняка Всевышний осудит воинов менее строго, чем праздных, избалованных монахов? Да, де Шовиньи думалось, что есть грехи пострашнее зова плоти, и никакие проповеди о происках дьявола не могли объяснить ему, почему Господь Бог сделал любовные забавы столь приятными, если они не что иное, как путь в ад. Уверенный, что целомудрие для большинства мужчин и женщин вечно будет оставаться недостижимой целью, Андре подыскал себе духовника, накладывающего лёгкую епитимью и отпускающего грехи перед битвой, чтобы воин мог умереть в благодати. Большего, по мнению рыцаря, от мужчины не стоит требовать.

Не успел он возвратиться к Алиеноре с кубком сладкого красного вина с Кипра, как к ним торопливо подошёл его кузен Николя де Шовиньи.

– Госпожа, компалатиус только что прибыл и просит разрешения переговорить с тобой.

Пока они ожидали прихода чиновника, Алиенора выразила предположение, что Алиернус Коттоне без сомнения прослышал об их приезде и намеревается поприветствовать гостей от имени короля Танкреда. Андре считал это весьма вероятным, но передумал, стоило компалатиусу войти в зал, ибо смущение итальянца было очевидно для всех, имеющих глаза.

Королева тоже это заметила и обратила внимание на человека рядом с Алиернусом. Дорогая одежда говорила о знатном положении незнакомца, как и меч на бедре. В отличие от своего спутника, он чувствовал себя совершенно вольготно. На лице его читалось самодовольство гонца, которому нравится сообщать дурные вести.

Граф Фландрский подошёл поближе, и его беззаботная улыбка не сочеталась с серьёзным прищуром глаз, ибо Филипп не хуже Алиеноры разбирался в людях. После обмена приветствиями, Алиернус представил незнакомца как графа Бернарда Джентилиса из Лесины, капитана и мастера-юстициара Терраде-Лаворо. Затем добавил с отчаянием человека, решившего раз и навсегда покончить с неприятным делом:

– Граф принёс не лучшие вести, мадам. Впрочем, пусть сам обо всём расскажет.

Тут Алиенора поняла, что смущение компалатиуса объясняется на самом деле замешательством человека перед обязанностью, которая ему не по нраву.

– Милорд, как понимаю, ты прибыл от короля Танкреда, – вкрадчиво начала она. – Поскольку он является союзником моего сына, то мне сложно представить, почему новости от него должны быть мне неприятны.

– Мне велено передать, госпожа, что ты не сможешь отплыть из Неаполя. Мой государь счёл, что свита твоя слишком многочисленна, чтобы разместить её в Мессине, поэтому тебе следует продолжить путь по суше.

Повисла минута напряжённой тишины, затем зал взорвался возмущёнными возгласами. Вильгельм де Форс громогласно представился флотоводцем короля, а Андре отмёл объяснение графа как невообразимую чушь. Однако всех перекричал Филипп Эльзасский, который потребовал сообщить, распространяется ли этот дурацкий приказ также и на него.

Граф Лесина не обращал видимого внимания на разворошённое им осиное гнездо.

– Нет, милорд граф Фландрский, ты можешь поступать, как сочтёшь нужным. – заявил итальянец с возмутительным безразличием. – Данное мне распоряжение относится исключительно к английской королеве.

К этому моменту к Алиеноре примкнула Беренгария, вид у которой был недоумевающий, но и решительный, и будущая свекровь бросила снохе ободряющий взгляд. Ссора разрасталась, но королева вмешалась прежде, чем события вышли из-под контроля. Отведя в сторону людей Филиппа и Ричарда, она обратилась к ним негромко, чтобы больше никто не слышал.

– Препираясь с этим человеком, мы не придём ни к чему. Нужно понять, почему Танкред отдал столь несуразный приказ, а знать это может лишь мой сын. Думаю, вам следует вернуться утром в Мессину и сообщить Ричарду о происходящем.

Задержка означала, что они прибудут в Мессину уже после начала Великого поста и свадьбы Ричарда и Беренгарии Алиенора не увидит. Разочарование было сильным, но королева не собиралась никому этого показывать, а у неё имелся немалый опыт по сокрытию душевных ран.

– Передайте Ричарду, – спокойно произнесла она, вместо того чтобы впасть в ярость как ей того хотелось, – что с нами всё благополучно и мы продолжим путешествие на юг сразу после того, как он уладит это дело с Танкредом.

Недоумение Ричарда почти сразу же перешло в гнев. Он удержался от первого порыва и не устроил графу Фландрскому выволочку за то, что тот не остался с Алиенорой и Беренгарией. Не стоило судить Филиппа за рвение поскорее оказаться в Святой земле, а путешествие по суше обозначало бы добрый месяц задержки.

– Как насчёт встречи с королём сицилийским, кузен? – поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, подозвал к себе одного из рыцарей. – Скачи во весь опор в Катанию и передай, что король английский прибудет туда к концу недели. Если не раньше.

ГЛАВА XIII
Катания, Сицилия

Март 1191 г.

Сидеть напротив Танкреда за деревянным столом было не то же самое, что противостоять ему на поле боя, но атмосфера враждебности в палатах угадывалась безошибочно. Взгляд Ричарда скользнул с сицилийского короля на его сына-подростка Рожера, затем перешёл на советников: престарелого Маттео д’Аджелло и двоих его взрослых отпрысков, на шурина Танкреда, графа Ачеррского, архиепископа Монреальского, корсара-адмирала Маргарита, а также Жордана Лалена. Хотя Ричард прибыл с большой свитой, в зал совета с ним вошли только кузены, граф Фландрский и Андре де Шовиньи, и Готье де Кутанс, архиепископ Руанский. Приближённые молчали до поры, предоставляя Ричарду говорить самому. С Танкредом всё было наоборот: речь держали советники, сам же правитель говорил мало и не сводил с английского собрата взгляда матовых, припухших глаз. При том что сицилийцы защищались – нелегко было привести убедительный аргумент к заявлению о неспособности Мессины приютить свиту Алиеноры – они не уступали, настаивая на праве их короля заботиться об интересах своих подданных. Терпение Ричарда, и без того нестойкое как утренний туман, вскоре рассеялось под испепеляющими лучами его гнева.

– У меня есть предложение, – бросил он. – Похоже, что такими темпами мы Пасху встретим и проводим прежде, чем наши переговоры к чему-то приведут. У советников, похоже, всегда уйма свободного времени. У королей его нет. Поэтому будет в наших общих интересах, милорд Танкред, нам с тобой лично отделить зёрна от плевел. Если только тебе, конечно, не уютнее сидеть тут, в зале...

Это был вызов, который редкий король посмел бы отклонить, и Танкред это быстро понял.

– Идём, – процедил он, отодвинув кресло и выйдя из-за стола.

Дворцовая стража смотрела на приближающихся к саду монархов с любопытством и некоторым удивлением, потому как сложно было представить двух людей, столь разительно отличающихся друг от друга. Даже недруги Ричарда признавали, что выглядит тот, как король из легенды: высокий, атлетически сложённый, златовласый. В наружности же Танкреда и самые преданные его сторонники не могли найти ничего царственного, поскольку тот был коренаст и неказист. Однако в улыбках стражников читалась приязнь, а не насмешка, так как за четырнадцать месяцев правления Танкред выказал качества, ценимые воинами куда больше красивого лица и величественных манер: отвагу, энергию и стойкость.

Знай Танкред, что английский король согласен с солдатами, он был бы сильно удивлён. Ричард всю свою жизнь посвятил оттачиванию боевых навыков, снискавших ему широкую славу, но понимал, что Всевышний наделил его физическими преимуществами, которые даёт лишь немногим: необычным ростом, силой и кошачьим проворством. Танкред же своим военным успехом обязан был исключительно собственной силе воли, отказом отступать перед телесными недостатками и готовностью рисковать жизнью на поле боя. В глазах Ричарда это выглядело достойным уважения. Дойдя до мраморного фонтана, он остановился, дожидаясь Танкреда, поскольку тот, будучи вынужден делать своими короткими ногами два шага против одного шага Ричарда, поотстал.

Присев на край фонтана, Ричард задумчиво поглядел на собеседника.

– Мы оба короли, – сказал он. – Но оба и воины, и уверен, что все эти дипломатический танцы тебе по нраву не больше, нежели мне. Поэтому давай поговорим начистоту. Пока я не выясню истинную причину твоего отказа дать моей матери разрешение на отплытие из Неаполя, мы будем без конца толочь воду в ступе, но так и не придём к взаимопониманию.

Танкред расхаживал взад-вперёд, не сводя глаз с Ричарда. – А ты действительно хочешь достичь взаимопонимания?

– Почему нет? – Английский король недоумённо заморгал. – Мы ведь союзники, в конце концов.

– Союзники по нужде, – без обиняков заявил Танкред, – повинуясь обстоятельствам. Но кто может поручиться, что произойдёт, когда эти обстоятельства переменятся? А смерть Фридриха Барбароссы подразумевает большие перемены.

– Выходит теперь, когда Генрих занимает место отца, ты чувствуешь необходимость принять меры предосторожности. Желаешь защитить свои границы. Мне это вполне понятно. Но неужто ты впрямь рассматриваешь мою мать как угрозу, Танкред?

Танкред за ответным сарказмом тоже в карман не полез.

– Брось, Ричард. Твоя госпожа матушка – вовсе не почтенная вдова на закате лет, которая вышивает у очага да нянчится с внуками. Алиенора Аквитанская пятьдесят с лишним лет вершит большую игру в вопросах государственной политики. Едва ли ты мог найти для переговоров с Генрихом лучшего агента. Пришли они к соглашению в Лоди? Или она просто приоткрыла дверь, прошмыгнуть в которую предстоит тебе?

Ричард был скорее ошеломлён, чем рассержен.

– Так вот в чём дело? Ты решил, что моя мать сговаривается с Генрихом? Их встреча в Лоди была случайностью, не более того, и если верить матери, не слишком приятной для обоих.

– Случайность, она как покров милосердия, способный скрыть множество грехов. Допустим, я поверю твоим словам – что их встреча в Лоди была незапланированной. Хоть и звучит это сомнительно. Но это не объяснит присутствия твоей матери в Италии. Алиенора не в том возрасте, чтобы пересекать зимой Альпы без серьёзной на то причины. Зачем ещё ехать ей, Ричард, если только не ради сделки с Генрихом?

Не дав собеседнику ответить, Танкред вскинул руку. Каким облегчением было высказать английскому королю в лицо подозрения, так долго камнем лежавшие у него на душе!

– Если ты собираешься напомнить мне о вражде между Анжуйцами и Гогенштауфенами, не трать даром время, – заявил он. – Общие интересы способны перекинуть мосток и через самую большую пропасть, нам обоим это известно. Была минута, когда ты рассматривал идею женитьбы на одной из дочерей Фридриха, не так ли? Так почему бы вам с Генрихом не найти согласие за мой счёт? Мне сообщили, что он предложил тебе золота достаточно, чтобы купить целый флот, а также обещал направить немецких воинов в Святую землю. И произошло это как раз тогда, когда твоя мать неожиданно встретилась в Лоди с этим подлым двуногим змием. Откуда же взяться уверенности, что меня не собираются ударить ножом в спину?

Ричард помолчал немного, собираясь с мыслями.

– Так ты думаешь, будто Генрих заплатил мне за отказ от нашего союза? Ты храбрый человек, раз говоришь мне такое в лицо. Но я не обижен, потому как считаю, что кто-то ведёт с нами обоими очень опасную игру. Но я не пешка в чьих-либо руках, как и ты. Давай скрепим это сделкой, свершённой здесь и сейчас. Я раскрою тебе истинную причину приезда моей матери в Италию, если ты назовёшь имя человека, льющего яд тебе в уши.

Недоверие ещё сквозило в глазах Танкреда, но он не колебался.

– Идёт.

– Мать везёт мне невесту. Это дама Беренгария, дочь короля наваррского Санчо.

– Я полагал, что ты обручён с сестрой Филиппа.

– Да, вот уже двадцать с лишним лет – самая долгая дорога к алтарю в мире. У меня имеются весомые основания расторгнуть помолвку. Причины, которые Церковь признает. Но это уже между мной и Филиппом.

– Это меня не касается, первый готов признать. И всё же не было бы проще расторгнуть помолвку и жениться на испанской принцессе в то время, пока ты был в своих владениях?

– Я не отважился, потому как тогда Филипп не принял бы крест. Если честно, мой отец тоже бы его не принял, но им обоим пришлось это сделать под давлением архиепископа Тирского. Мне известно, что Филипп ухватился бы за любую возможность отречься от клятвы, а объявив о намерении жениться на дочери Санчо, я поднёс бы ему эту возможность на блюдечке. Использовав мой поступок как предлог, он отказался бы плыть в Утремер. Ведь ему дела нет до Святой земли. И я оказался бы перед неприятным выбором: нарушить священный обет освободить Иерусалим ради обороны собственных земель, или исполнить его, но тогда мои домены оказались бы в руках французов сразу после моего отплытия из Марселя. Я предпочёл меньшее из зол, и хотя не отрицаю, что игра моя не совсем честна, сожалением не терзаюсь.

– И у тебя ещё меньше поводов сожалеть, чем ты полагаешь, Ричард. Ибо тем, кто «льёт яд мне в уши», является Филипп. Он твердит, что вы с Генрихом сговариваетесь против меня, что Генрих купил твою поддержку. Встречу в Лоди француз использовал как повод придать вес своим обвинениям. – Танкред помолчал, потом выдавил смущённую улыбку: – Полагаю, я свалял дурака, слушая его. Но всё выглядело очень убедительно.

– Не сомневаюсь, – мрачно отозвался Ричард. – Есть в нём сатанинский дар ловко играть на слабостях других людей. Он настраивал моих братьев против отца, заставляя их плясать под свою дудку. В моём случае, я использую его настолько, насколько использует меня он, и, поняв это, Филипп пережил весьма неприятный момент. Если честно, я считаю это одной из причин его враждебности ко мне.

Танкред подумал, что тут, возможно, всё проще. Эти двое казались ему водой и огнём, столь противоположными друг другу во всем, что столкновение между ними было неизбежным. Трагедия в том, что это ожесточённое соперничество продолжится и в Утремере, а это не сулит добра делу освобождения Иерусалима.

К изумлению всех, включая самих королей, Ричард и Танкред обнаружили, что им приятна компания друг друга, и короткий недружелюбный визит растянулся до пятидневного пребывания в гостях с поездкой на гору Этна и к священной усыпальнице Св. Агаты, с пирами роскошными настолько, насколько позволяли правила поста, а также с обменом щедрыми дарами. Ричард пожаловал сицилийскому королю Экскалибур, меч легендарного короля Артура, обнаруженный в аббатстве Гластонбери. Дар Танкреда был более практичным: пятнадцать галер и четыре транспорта для перевозки лошадей.

В ночь накануне отъезда Ричарда прибыл гонец от Филиппа, с извещением о намерении французского короля встретиться с королём английским в Таормине, на полпути между Катанией и Мессиной. Удивления это не вызвало – Ричард и Танкред догадывались, что затянувшийся визит вызовет у французского монарха беспокойство и подозрение насчёт того, какая кроется тут тайна, какими заверениями обмениваются стороны. И Танкред решил проводить Ричарда до Таормины, прекрасно понимая, что этот жест расположения пробудит в Филиппе ещё большую тревогу. Однако, прежде чем отправиться поутру в путь, сицилиец увёл Ричарда в свой солар, сказав, что у него имеется ещё один подарок для английского короля.

Львиное Сердце уверял его, что других даров не нужно, что ничто не могло быть ценнее тех пятнадцати галер. Но Танкред только улыбнулся и извлёк ключ, открывающий ларец из слоновой кости. Достав из ларца пергаментный свиток, он с той же загадочной полуулыбкой развернул его.

– Тебе стоит прочесть это, Ричард.

Взяв письмо, Ричард повернул его так, чтобы струившийся через окно утренний свет упал на пергамент. Успев пробежать глазами лишь пару строк, он резко обернулся и посмотрел на сицилийского короля:

– Господи Иисусе, Танкред! Откуда оно у тебя?

– От герцога Бургундского. Он отдал мне его в октябре, сразу после взятия тобой Мессины. Печать, разумеется, была сломана, но написано рукой самого Филиппа. Читай дальше, это действительно очень интересно. Твой брат-король клянётся мне в союзе, если я отважусь воевать с тобой.

Когда Ричард закончил чтение, его ладонь непроизвольно сжалась в кулак. Он заставил себя ослабить хватку, не желая повредить документ, так как понимал, какое смертоносное оружие оказалось в его руках.

– Не думал, что этот подлый хорёк способен меня удивить, но даже я не ожидал предательства столь масштабного. Если требуется доказательство его безразличия к судьбе Иерусалима, то вот оно. – Перечитав письмо ещё раз, Львиное Сердце пытливо посмотрел на сицилийского короля: – Зачем ты показал мне его, Танкред?

– Потому что мне судьба Иерусалима не безразлична, и я счёл долгом известить тебя, что в Утремере ты обретёшь врага не только в лице Саладина.

Взгляды монархов встретились, и Ричард испытал восхищение от ловкой мести сицилийского короля. Он не сомневался, что Танкред искренне желает помочь делу избавления Святого города. Но он не их тех людей, кто спускает обиды, и с помощью этого проклятого письма сполна заплатит Филиппу его же монетой.

В Мессину французский король вернулся в ярости, гак как, проделав путь до Таормины, обнаружил, что Ричард уже отбыл по другой дороге. От Танкреда толку не оказалось никакого: сицилиец только пожимал плечами и твердил, что не знает, почему Ричард не стал дожидаться. Не испытывающий любви к лошадям, Филипп обычно ездил неспешно, но в тот раз гневно пришпоривал коня и добрался до Мессины задолго до того, как колокола зазвонили к вечерне. На следующее утро он поднялся рано и, прослушав мессу, выехал из города, намереваясь схлестнуться с английским королём.

Ричард продолжал квартировать в доме на окраине Мессины, используя Мате-Гриффон только как место для развлечений. Спешиваясь во дворе, Филипп заметил графа Фландрского, и губы его поджались. Граф приходился ему крёстным отцом и дядей по свойству, поскольку устроил его брак со своей племянницей Изабеллой. То было в первые годы правления Филиппа, когда фламандец верил, что молодой король окажется послушным орудием в его руках. Когда под обликом юноши обнаружился стальной дух, поединок воль вскоре перерос в военный конфликт. Дважды прежний английский государь вступался за юного Филиппа, улаживая мир между Фландрией и Францией, однако французский монарх ничего не забывал. Сухо поздоровавшись с графом, он последовал за ним в большой зал.

Оба гостя удостоились от Ричарда прохладного приёма. Когда Филипп потребовал сообщить, почему Ричард не дождался его в Таормине, англичанин смотрел на него так долго, что француз уже ощетинился, решив, что не дождётся ответа. Но тут Ричард заговорил.

– Мы это обсудим в более уединённой обстановке, – бросил он и, не дожидаясь реакции Филиппа, направился к примыкающей к залу семейной часовне.

Филипп Фландрский, архиепископ Руанский и Андре де Шовиньи потянулись следом, не обмолвившись ни словом, словно ожидали подобного шага. Филиппа сопровождала собственная свита: епископы Шартрский и Лангрский, двоюродные братья, граф Неверский и Гуго Бургундский, Жофре Першский и Дрюон де Мелло. Часовня была маленькая, образовалась толпа, и людям приходилось следить, чтобы не наступить соседу на ногу или не толкнуть локтем под рёбра. Вдохнув удушливую смесь из ладана, пота и дыма шипящих светильников, развешанных на стенах, Филипп брезгливо огляделся. Церковь показалась ему грязной: побелённые стены были покрыты копотью, устилающее пол сено скомкано и дурно пахло, и величественный реликварий из горного хрусталя и золота на алтаре казался совершенно неуместным среди такого убожества. Более того, эта часовня стала местом прилюдного покаяния Ричарда на Рождество. Филипп полагал, что Ричард хмелеет от славы, как другие от вина, и видел в поступке английского короля очередное свидетельство постоянного стремления быть в центре внимания. Хоть и не сомневался, что исповедаться Ричарду есть в чём – грехов у него не меньше, чем у Иуды Искариота.

– Чудно, – произнёс он. – Тут даже молельных подушек нет. Возможно, тебе не по нраву делить с нами трапезу, милорд король, но уж вином-то в своём соларе ты мог бы нас угостить.

Французы хохотнули, Ричард остался невозмутим.

– Я предпочёл вести разговор здесь, поскольку никогда не пролью кровь в доме Божьем.

Филипп в ужасе уставился на него. Прежде чем он успел оправиться, Ричард подошёл к алтарю и взял лежащий рядом с реликварием[9]9
  Реликварий – шкатулка для хранения священных реликвий.


[Закрыть] пергамент.

– Я собирался потребовать у тебя объяснений. Но какой в них смысл? Твои слова говорят сами за себя.

Наблюдая за взявшим письмо французом, Ричард отдал должное самообладанию молодого монарха. Ни единый мускул не дрогнул на лице Филиппа, когда тот понял, что за документ читает. Однако ему не под силу было скрыть краску, залившую лицо и шею, этот внезапный румянец, заметный даже в полутёмной часовне. Спутники Капета смотрели на своего государя в явном смущении.

– Поскольку ваш король едва ли станет зачитывать это письмо вслух, позвольте мне просветить вас, – обратился к ним Ричард. – Это послание он отправил королю Танкреду, предлагая военную помощь в случае, если Танкред объявит войну его, Филиппа, английскому союзнику.

Послышался глухой звук, похожий на коллективный вздох изумления. Как Ричард и ожидал, единственным, кто не казался удивлённым, был Гуго Бургундский. Филипп вскинул подбородок и швырнул пергамент на пол.

– Это жалкая подделка.

– С какой стати Танкреду утруждаться подделкой? Какой прок ему сеять раздор между нами?

– Откуда мне знать? – отрезал французский монарх. – Я могу утверждать только, что это не моё.

– Танкред сказал, что письмо передал ему герцог Бургундский. Гуго, ты тоже заявишь о своей непричастности?

– Вот именно, – хладнокровно отозвался герцог. – Я ничего не знаю.

– Тогда тебе не составит труда доказать это. – Прежде чем Гуго успел сообразить, что на уме у Ричарда, тот схватил реликварий. – Тут хранится частица истинного креста. Поклянись на ней, Гуго. Поклянись, что твой король говорит правду и что это чёртова подделка!

Гуго не так-то просто было вывести из себя, но Ричарду это удалось. Герцог метнул взгляд на Филиппа, потом посмотрел на священную реликвию. Но шага к ней не сделал, и губы Ричарда сложились в язвительную улыбку.

– Отлично, хотя бы перед Богом ты не стал лгать. А как насчёт тебя, Филипп? Осмелишься ты принести клятву на истинном кресте?

Филипп не принял вызов:

– Я начинаю догадываться. Это затея не ублюдка Танкреда, вы оба заодно. Ты состряпал этот жалкий заговор, чтобы посеять рознь между нами, выставить меня виновной стороной.

– И зачем мне это понадобилось?

– Чтобы найти предлог не жениться на моей сестре! – Филипп почти выплюнул эти слова, а улыбка Ричарда стала походить на извлечённый из ножен кинжал.

– Ты наполовину прав. У меня нет намерения жениться на твоей сестре. Но мне не нужны предлоги или оправдания, ибо наш союз запрещён святой Церковью.

– К чему ты клонишь, Ричард? Ты вдруг обнаружил, что вы с Алисой родственники в недопустимой степени? Неужели ты рассчитываешь, что папа поверит в такой вздор после двадцати-то с лишним лет помолвки?

Филипп уже оправился, и в голосе его звучало такое язвительное возмущение, что его приближённые согласно закивали.

– Я не о кровном родстве веду речь. Это можно преодолеть посредством церковного разрешения. Тут речь о препятствии куда более серьёзном. – Взгляд Ричарда обшарил часовню и остановился на архиепископе Руанском. – Верно ли, милорд архиепископ, что Святое Писание почитает для мужа смертным грехом познать жену отца своего?

Получив от прелата торжественное подтверждение своей правоты, Ричард повернулся к Филиппу:

– Меньшим ли грехом будет делить ложе с любовницей отца?

Кровь отлила от лица французского короля.

– Что хочешь ты сказать, чёрт побери?

– То, что как мне сказали, мой отец взял твою сестру в наложницы, и что у них мог родиться ребёнок, и что связь между ними стала достаточно наглядной, чтобы вести дошли до французского двора...

– Довольно! – Филипп сделал стремительный шаг вперёд. а рука его инстинктивно легла на эфес меча. – Гореть тебе за это в аду!

– Мне? – Ричард изобразил удивление. – Большинство людей именно меня сочтут пострадавшей стороной. Раз отец соблазнил мою суженую, то гореть в аду наверняка приходится ему. Если же вся эта история ложь и была состряпана ради политической выгоды, то виновный в этом, когда подлог его выйдет наружу, будет осуждён ещё строже – и Всевышним, и всеми честными христианами.

– Милорд Ричард, – мрачно промолвил епископ Шартрский, выступив вперёд. – Можешь ты подкрепить столь серьёзное обвинение доказательствами?

– Я могу представить свидетелей, слышавших о том, что отец взял её на ложе. И могу назвать имя человека, сообщившего об этом мне. Это Филипп Эльзасский, граф Фландрский.

Все взгляды обратились на Филиппа, которого явно не смутило оказаться в центре внимания. С минуту граф пристально смотрел на французского короля, который немигающим, как у сокола, взглядом глядел в ответ.

– Хорошенько подумай, прежде чем что-то скажешь, милорд граф, – сказал Филипп. – Ибо любое неосторожное слово может повлечь за собой последствия, которых ты не в силах даже представить.

– Ты ведь не угрожаешь ему, Филипп? – с издёвкой спросил Ричард. Ответом стал взгляд, полный воистину убийственной ненавистью.

– Вовсе нет. – Возражая, граф Фландрский взмахнул рукой так беззаботно, будто шёл обмен светскими любезностями. – Уверен, мой племянник всего лишь хотел напомнить, как многое поставлено на кон. Не беспокойся, Филипп, я отлично это понимаю. То, что сказал Ричард, это... Это правда. Я разыскал его в Манте вскоре после Мартинова дня в лето Господне 1188-го и передал дошедший до меня возмутительный слух о связи между его отцом и леди Алисой. Могу ли я поклясться на той священной реликвии, что слух этот был правдив? Разумеется, нет. Но я счёл, что у Ричарда есть право знать об этих сплетнях, раз они касаются его суженой. На его месте я бы хотел знать. Как и любой другой мужчина.

Последние слова он произнёс с саркастической улыбкой, в которой читался одновременно намёк на непростую историю его собственного брака и предупреждение любому, кто осмелится упомянуть о ней.