Текст книги "Львиное Сердце. Дорога на Утремер"

Автор книги: Шэрон Кей Пенман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Она знаком велела им снова сесть. У неё не было настроения для компании, но она знала, что прогулку королевы в одиночестве сочтут делом в высшей степени неподобающим. Алиенора никогда не обращала внимания на то, что о ней подумают. Однако долгие годы заточения многому научили её, в том числе тому, что мудрая женщина сама выбирает время битвы, поэтому в последний момент она разрешила внучке сопровождать её.

Королева очень любила Рихенцу, которая оставалась при ней вместе с младшим братом с тех пор, как срок изгнания отца закончился и родители вернулись в Германию. Теперь девушке исполнилось уже восемнадцать. Недавно она стала женой и уже выказывала стремление к независимости, что нравилось Алиеноре, давно усвоившей урок – женщина без внутреннего стержня не преуспеет в их мире. Имя «Рихенца» звучало слишком экзотически для английского или французского уха, поэтому её перекрестили в Матильду. Но стоило родителям уехать, девочка вспомнила про своё немецкое имя, рассматривая его как связующее звено с прежней своей жизнью. Для большинства окружающих она стала леди Матильдой, будущей графиней Першской, но для снисходительных близких снова превратилась в Рихенцу. Даже будущий супруг выразил готовность смириться с чужестранным именем, ведь хотя Рихенца мастью пошла не в мать, унаследовав от отца тёмные глаза и волосы, зато была в полной мере благословлена красотой Тильды.

Пересекая двор, Алиенора поглядывала время от времени на внучку, радуясь её присутствию рядом. Не будучи слишком уж похожа на мать внешне, девочка оставалась плотью от плоти своей родительницы, навевая сходство наклоном головы или озорными ямочками на щеках. Присущ ей был и такт Тильды – она выждала, пока они дошли до сада и оказались на безопасном расстоянии от любопытных ушей, и только тогда излила свою озабоченность.

– Бабушка, прости, если я вмешиваюсь. Но в последние недели ты кажешься беспокойной. Быть может, стоит обсудить, что тебя тревожит?

– Нет, дитя, но я рада, что у тебя острый глаз и любящее сердце.

Тут Рихенца показала, насколько действительно остёр её глаз.

– Ты переживаешь из-за опасностей, грозящих дяде Ричарду в Святой земле? – спросила она. – Я знаю.

Алиенора изумлённо посмотрела на внучку. Она не ожидала от неё такой проницательности.

В последнее время я грустила, – призналась королева. – Но всё пройдёт, Рихенца. Как всегда.

– Дай Бог, – тихо отозвалась девушка.

Ей хотелось, чтобы бабушка была не такой сдержанной, потому как, обсуждая тревога Алиеноры, они коснулись бы и тревог Рихенцы. Девушка тяжело переживала утрату матери и подозревала, что «грусть» Алиеноры представляет собой затянувшуюся скорбь по родным, которых унёс судьбоносный прошлый год. Дочь, умершая в чужой земле. Женщина, ставшая самой близкой из подруг. И супруг, бывший товарищем, возлюбленным, врагом и тюремщиком. Рихенца достаточно наблюдала за Алиенорой и Генрихом, чтобы понять – их соединяли непростые, переменчивые и неоднозначные связи, которые сторонним людям не просто было уяснить. Но для их внучки казалось вполне естественным, что бабушка радуется смерти короля, избавившей её от заточения, но печалится о нём, как о человеке.

Алиенора погладила внучку по щеке.

– Ты очень дорога мне, – промолвила она. А потом добавила деловито: – А теперь мне надо поговорить с замковым капелланом насчёт обещанного алтарного покрова. А ты, милая, ступай встречать своего супруга.

Проследив за взглядом бабушки, Рихенца убедилась, что Жофре действительно въехал во двор, и на губах её появилась улыбка. Суженый пришёлся ей по сердцу, и, вознося молитвы за дядю Ричарда, девушка ещё более пылко просила Всевышнего уберечь также и Жофре в той политой кровью земле, по которой некогда ступал Иисус Христос. Она помахала мужу, а затем снова повернулась к бабушке. Но Алиенора уже ушла.

Алтарное покрывало Алиенора упомянула в качестве предлога, чтобы свернуть разговор. Ей никогда не давалось просто открывать душу, особенно перед лицами одного с ней пола. У неё имелись только две доверенные подруги: сестра Петронилла, да кузина Генриха Мод, графиня Честерская. Петронилла умерла давно, а вот потеря Мод ещё ранила, потому как случилась всего полгода назад. Бросив взгляд через плечо, Алиенора увидела, как Рихенца спешит навстречу мужу. И зашагала к часовне.

Та в такой час была пуста, и на королеву тишина подействовала успокаивающе. Задержавшись, чтобы омочить пальцы в чаше со святой водой, предназначенной специально для клириков и знати – даже в церкви не забывали о классовых различиях, – она миновала неф. Преклонив колена перед алтарём, Алиенора вознесла молитву об утраченных близких. Вильгельм, первый умерший из её детей, – разрывающий сердце образ крошечного гробика до сих пор стоял перед глазами. Хэл, золотой мальчик, растраченная впустую жизнь. Жоффруа, слишком скоро призванный Господом. Тильда, нежная душа, наверняка избавленная от тягот чистилища. Мод, которая была близка, как кровная сестра. И Гарри, имя, одинаково часто звучавшее как благословение и как проклятие.

– Requiescat in расе[5]5
  «Покойтесь с миром» (лат.).


[Закрыть], – прошептала королева и с трудом поднялась.

Это тихое уныние застало её врасплох. Оно не было сокрушительным или изматывающим, напоминая скорее небольшой жар, но тянулось уже несколько недель, начиная с рождественских праздников. И поскольку Алиенора-пленница овладела умением, не дававшимся Алиеноре-королеве или герцогине, а именно способностью прислушиваться к себе, она задумалась над причиной такого состояния. Быть может, Рихенца права? Не подпитывается ли печаль материнским беспокойством?

Бог свидетель, для страха есть причины. Мало ли тех, кто, приняв крест, не вернулся обратно? Утремер стал кладбищем для тысяч крестоносцев из далёких стран. Обретя свободу, Алиенора совершила неприятное открытие, касающееся старшего из живых сыновей. Ричард с ранних лет снискал лавры полководца, заслужил оправданную репутацию в том, что в их мире ценилось выше всего – военном ремесле. Однако его здоровье оказалось не таким крепким, как можно было представить по наружности. Королева узнала, что молодой человек подвержен приступам четырёхдневной лихорадки, подхваченной во время кампании в Лимузене. А в Святой земле куда чаще умирали от заразных болезней и адской жары, чем от сарацинских сабель.

А быть может, виной воспоминания о прошлом лете? Так много всего произошло, так стремительно. В день, когда её супруг испустил последний мучительный вздох, она являлась пленницей короны. А с наступлением ночи превратилась в могущественнейшую из женщин христианского мира, единственного человека, пользующегося полным доверием нового короля Англии. Весть о кончине Мод настигла Алиенору вскоре после коронации Ричарда. Письму из Германии о смерти Тильды потребовалось больше времени. Но досуга оплакивать ушедших не было, потому как в те первые недели царствования Ричарда они с сыном неслись, словно подхваченные вихрем.

Чем больше королева думала о витающих вокруг духах, тем больше убеждалась в справедливости догадки. Она скорбит о мёртвых и боится за живых, за сына, которой всегда был самым дорогим её сердцу. А будучи до мозга костей политиком, опасается также за своё герцогство и их королевство, которые ждёт беда, если в Святой земле с Ричардом что-то случится. Алиенора многое отдала бы, если смогла убедить его передумать или хотя бы повременить с осуществлением своего намерения до тех пор, пока он не укрепится на престоле. Но она знала, что надежда эта робка, как пламя свечи. Ричард охотно отдаст жизнь, если это поможет освободить Иерусалим от неверных.

Алиенора склонилась перед алтарём.

– Ах, Гарри, если бы Ричард унаследовал твою практичность, – промолвила она. – Ты умел довольствоваться ролью короля, а не спасителя христианства.

– Госпожа!

Оборачиваясь, Алиенора почувствовала, как горят щёки. Её не так-то просто было смутить, но будучи поймана за разговором с покойным мужем, она смешалась. Узнав говорившую, она с прищуром поглядела на неё. Некогда Констанция Бретонская была её снохой, но теперь она не испытывала к ней тепла.

– Леди Констанция, – сдержанно приветствовала королева герцогиню, присевшую в несколько небрежном реверансе.

– Госпожа королева, можно поговорить с тобой? – Почитая согласие Алиеноры само собой разумеющимся, Констанция подошла к алтарю.

– Я хотела бы просить об одолжении, – начала герцогиня, хотя ни в голосе её, ни в позе не наблюдалось ничего просительного – с ранних лет Констанция привыкла укрываться за гордыней как за щитом. – Не могла бы ты замолвить за меня словечко перед королём? Он заявил права на опекунство над моей дочерью прошлой осенью и отправил её в Англию, невзирая на существовавшую между мной и его отцом договорённость. Король Генрих обещал оставить при мне Энору в обмен на моё согласие выйти замуж за графа Честерского. Я свои обязательства выполнила, но дочь у меня отобрали, и я не видела её уже добрых полгода. Разве это честно?

– Ты договаривалась с Генрихом, не с Ричардом. Неужели тебя действительно удивляет, что Ричард смотрит на тебя с подозрением? Сколько раз вступала ты в союз с его врагами? Сколько раз вёл Жоффруа бретонское войско против Аквитании?

– Я стремилась лишь защитить Бретань, обезопасить своё герцогство. Кому как не тебе понять это, раз Аквитания всегда была твоей путеводной звездой. Ради неё ты даже пожертвовала своим браком. Способна ли ты осуждать меня?

– Я не осуждаю тебя за преданность своему герцогству, – процедила Алиенора. – Твоя вина в том, что ты не учишься на собственных ошибках. Ты никогда не скрывала неприязни...

– Хочешь сказать, у меня не было причины для обид? Неужели ты забыла, что Генрих заставил моего отца отречься и удалиться в изгнание? Мне было пять лет, когда меня оторвали от дома и просватали за твоего сына. Да, я таила неприязнь, я ведь не святая!

– И не была доброй женой моему сыну!

Констанция охнула, потому как не ожидала подобного.

– Не понимаю, о чём ты, госпожа.

– О том, что ты делала всё возможное, чтобы настроить Жоффруа против его родных. Раз за разом ты побуждала его развязать войну против Ричарда, а затем побудила отречься от отца и заключить союз с нашим злейшим врагом, королём французским.

– Неправда! Я никогда не поощряла Жоффруа к этому. Встретиться с Филиппом в Париже было его идеей.

Алиенора даже не старалась скрыть недоверие.

– Я не перекладываю на тебя всю вину. Часть её должен нести Жоффруа, да и мой супруг. Но что мне точно известно, это что, если бы Жоффруа не отправился к французскому королю, он не принял бы участия в том турнире и был бы до сих пор жив.

Из-за такой вопиющей несправедливости Констанция утратила на миг дар речи.

– Как смеешь ты обвинять меня в его смерти? – воскликнула она, оправившись. – Я любила Жоффруа!

– Неужели? – скептически отозвалась Алиенора. – Что ж. не буду спорить. Я верю, что ты любишь и своих детей. Однако своей упрямой враждебностью к Ричарду ставишь их будущее под удар. Будь ты хоть наполовину такой умной, какой считаешь себя сама, ты бы это поняла. В Святой земле Ричарду будет грозить постоянная опасность, и, если он погибнет там, у него не останется иных наследников кроме брата и племянника. Твоего сына Артура. Любая другая на твоём месте сделала бы всё, что в её силах, чтобы заручиться расположением Ричарда, убедить его назвать Артура преемником на тот случай, если король умрёт, не обзаведшись сыном. Но как твоё стремление к мести сильнее так называемой любви к Жоффруа, так сильнее оно и твоей ответственности как матери и как герцогини. Потому как глупо полагать, что Бретани будет лучше под французским скипетром.

Отметая протесты Констанции, Алиенора властно вскинула руку.

– Говорить больше не о чем. Я не стану вступаться за тебя перед Ричардом. Пока ты не докажешь, что тебе можно доверять.

Пройдя мимо герцогини Бретонской, королева решительно направилась к двери. Внешнее её спокойствие было обманчивым, ибо выдвинутое против Констанции обвинение вскрыло рану, никогда до конца не заживавшую. Алиенора убедила себя, что Хэл был обречён. Но Жоффруа... Жоффруа мог остаться жить. Если бы только Гарри не был так упрям, если бы Жоффруа не был так горд. Если бы его жена не пылала такой жаждой мести и злобой.

Констанцию затрясло – так сильны оказались её ярость и боль. Злилась она не только на Алиенору, но и на себя, так как осознала, насколько ухудшила положение дел, обратив во врага единственную женщину, способную ей помочь. Загубила единственный шанс вернуть дочь. «Я любила Жоффруа!» – от Констанции не ускользнула ирония факта, что она призналась матери Жоффруа в том, в чём никогда не признавалась ему самому.

Молодая герцогиня опустилась на ступеньку лестницы, ведущей на хоры, и сжавшись, обхватила колени, чтобы перестать дрожать. Как смела Алиенора назвать её плохой матерью? Родители Жоффруа так во многом не справились с воспитанием детей, прежде всего, заводя любимчиков. Для Генриха эту роль выполняли Хэл, а затем Джон, для Алиеноры – Ричард. Жоффруа всегда оставался забыт. Сам он неизменно клялся, что не повторит этой ошибки, что всегда будет отцом лучшим, нежели его собственный. Но ему слишком мало времени довелось провести с Энорой, сына же герцог не видел вовсе, потому как Артур появился на свет семь месяцев спустя после смерти родителя.

Слёзы заструились из глаз Констанции, но она заставила себя успокоиться, ибо какой прок плакать? Можно упасть на пол этой церкви и рыдать, и стенать до тех пор, пока не останется слёз, пока вопли не достигнут неба. Но Жоффруа не воскреснет. Ей так и предстоит мучиться рядом с мужчиной, который ей ненавистен. Её сыну по-прежнему будет грозить смутное будущее, дочь останется заложницей, а Бретань так и будет зажата между Англией и Францией, словно кролик, за которым гонятся два волка.

Констанция не слышала тихих шагов за спиной, и при звуке своего имени резко вскинула голову. Яростно вытирая слёзы тыльной стороной ладони, она хмуро посмотрела на непрошенную гостью. С самого приезда в Нонанкур Алиса Капет постоянно преследовала её, напоминая об общем прошлом. Это верно, что Констанция, Алиса и Джоанна прожили несколько лет при дворе королевы в Пуатье, но для дружбы требуется нечто большее, чем совместное времяпрепровождение. Правда крылась в том, что Джоанна была слишком мала, а Констанция и Алиса, пусть и сверстницы, никогда не питали симпатии друг к другу. Констанция помнила об этом, даже если Алиса и забыла, и едва сдерживалась, когда слышала из уст француженки воспоминания про едва ли не идиллическое детство. Не дав бретонке подняться, Алиса уселась рядом на ступеньке.

– Почему ты плачешь, Констанция? Что стряслось? Могу я помочь?

Сочувствие выглядело неподдельным, и к собственному отчаянию, Констанция рассказала, как пыталась заручиться поддержкой Алиеноры и вернуть дочь, но не преуспела. Казалось, будто слова слетают с губ помимо её воли, потому как сама она никогда бы не выбрала Алису в наперсницы. Но сказанного не воротишь, а в ответе Алисы читалось такое сочувствие и возмущение, что Констанция поделилась и тем, как люди Ричарда, буквально две недели спустя после его коронации, объявились в Бретани и увезли Энору в Англию.

– Её держат в Винчестере, – уныло закончила она. – И я понятия не имею, увижу ли её когда-нибудь снова...

Алиса настойчиво обнимала собеседницу за плечи, к изрядному недовольству последней. Но при упоминании про Винчестер француженка забыла про утешения и удивлённо посмотрела на бретонку.

– Энора не в Винчестере. Она сейчас в Нормандии, приплыла на одном корабле с королевой. Высадившись в Барфлере, мы направились на юг, в Нонанкур, на встречу с Ричардом. Энору же отослали в Руан. Ты разве не знала?

– Выходит, не знала, – отрезала Констанция, напряжённо обдумывая неожиданную новость.

Её приводило в ярость, что никто не удосужился сообщить ей, но сам факт того, что Энора больше не в Англии, явно служил хорошим знаком. Самое меньшее, навещать её будет проще. Но разрешит ли Ричард? Если она подойдёт к нему на людях, среди полного зала свидетелей, и попросит о встрече с дочерью, посмеет ли он отказать? Совесть не позволит. Но Констанция не собиралась повторять ошибку, допущенную с Алиенорой. Да поможет ей Бог, но она должна выступать в обличье униженного просителя и проглотить гордость, даже если придётся подавиться ей.

Алиса продолжала говорить, но Констанция, погрузившись в свои мысли, не слушала. И только уловив имя матери, снова навострила уши.

– Моя мать?

– Да, леди Маргарет получила разрешение навещать Энору в Винчестере, – кивнула Алиса. Ей очень хотелось облегчить страдания подруги. – Констанция, с Энорой обращаются хорошо, честное слово. В Винчестере она часто играла с младшим братишкой леди Рихенцы, а королева позаботилась, чтобы для её эскорта нашли чистокровных кобыл. Девочку отослали в Руан с помпой, как подобает представительнице знатного рода.

Констанция никогда не сомневалась, что Энору будут содержать с комфортом, поэтому лишнее подтверждение её не сильно утешило. Порадовало лишь то, что Энора проводила какое-то время с бабушкой. Маргарет после смерти первого мужа выдали за одного из английских баронов, и Констанция надеялась, что мать присмотрит за Энорой. Голос у Алисы был приятный, но сейчас он скрёб герцогине по нервам, потому как ей требовалось время, чтобы привести в порядок мысли и разработать план подхода к Ричарду. Она не замечала собеседницы до тех пор, пока та не произнесла нечто, заставившее бретонку резко повернуть голову и уставиться на французскую принцессу.

– Что ты сказала?

К этому моменту обе они встали и отряхивали юбки.

– Я сказала, что сейчас едва ли сумею помочь тебе, Констанция. Но как только стану королевой, употреблю всё влияние на то, чтобы Энору вернули тебе.

Констанция застыла в оцепенении. Неужели Алиса действительно верит, что Ричард женится на ней? Если так, то она наивнее послушницы-монахини и милосерднее Пресвятой Девы Марии. Если бы с Констанцией обращались так же подло, как с Алисой, герцогиня денно и нощно молилась бы о мести своему мучителю. Где же достоинство Алисы, где гордость?

Но вглядываясь в лицо собеседницы, Констанция поразилась тому, насколько детским, невинным то выглядит. Алиса старше её на полгода, в октябре ей исполнится тридцать. В таком возрасте давно пора было вести собственное хозяйство, править в отсутствие мужа его доменами, быть женой и матерью, быть может, даже королевой. Вместо этого принцесса провела эти судьбоносные годы в глуши уединения, не зная ответственности и обязанностей, лишённая возможности повзрослеть, стать женщиной. И Констанция поняла вдруг, почему Алиса так ревностно стремится возродить их дружбу, существовавшую только в её воображении. Почему, вопреки всем свидетельствам обратного, до сих пор цепляется за романтическую мечту выйти за человека, обещанного ей с девяти лет. Рассматривая происходящее с этой точки зрения, удивляться не приходилось. Кому придёт в голову, что приручённая птица будет заботиться о себе, если её выпустить на волю из золотой клетки?

Осознав сей факт, Констанция столкнулась с неприятной дилеммой. Неужели именно ей придётся разрушить иллюзии Алисы? Герцогиня терпеть не могла простаков, но не была жестокой по натуре. Сказать Алисе правду будет всё равно что оторвать крылья бабочке. Но кто-то должен её просветить. И наверняка менее болезненно будет сделать это здесь и сейчас. Альтернативой станет услышать правду от самого Ричарда, а Констанция сомневалась, что от него стоит ожидать деликатности в обращении с расколотыми мечтами девушки.

– Алиса, есть нечто, о чём тебе стоит знать. И лучше, если это скажу тебе я, а не Ричард. В его намерения не входит жениться на тебе.

Кровь прилила к щекам принцессы, а затем отхлынула снова, оставив её бледной и дрожащей.

– Это неправда! Это его отец оттягивал нашу свадьбу, не Ричард!

– Алиса, нужно посмотреть правде в глаза. Ричард уже полгода с лишним как король. Желай он на тебе жениться, это уже произошло бы. У него никогда не было стремления видеть тебя своей супругой. Во-первых, потому что за тобой давали такое скудное приданое, а во-вторых, он не доверяет больше твоему брату, французскому государю. Ты ни в чём этом не виновата, но должна...

– Нет! – Алиса решительно тряхнула головой и попятилась. – Ты совсем не изменилась, Констанция! Ты такая же резкая на язык и завистливая, как раньше!

– Завистливая? – Констанция недоумённо заморгала.

– Да, завистливая! Нас с Джоанной растили как будущих королев, тебе же выпал более низкий удел, и ты до сих пор ненавидишь меня за это.

Герцогиня ощутила праведный гнев доброго самаритянина, которого не только отвергли, но и обвинили в недостойных мотивах. Она попыталась сказать что-то в свою защиту, но Алиса была уже на середине нефа, и бегство её сопровождалось шуршанием шёлковых юбок. Констанция не стала удерживать её. Она сделала, что могла, теперь решать Алисе. Принцесса может принять истину или продолжать жить в придуманном мире. Бретонка ощутила вдруг дикую усталость. Наблюдая за убегающей Алисой, молодая женщина взглянула вдруг в глаза собственной горькой правде: она скорее предпочла бы быть герцогиней Жоффруа, чем стать королевой любой державы под сводом небесным.