Текст книги "Кондор улетает"

Автор книги: Шерли Энн Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Ах, мама, у тебя все начинает выглядеть таким дешевым и отвратительным!

Джошуа исчез в темноте.

Убедившись, что он не вернется, Маргарет отперла тяжелую дубовую дверь.

Поднимаясь по лестнице, она думала: весь дом пропах цветочной смесью, Анна повсюду рассовывает свои мешочки с дурацкими сухими лепестками. Но хоть они сухие и мертвые, а пахнут очень свежо…

Она постучала в дверь Анны, подождала, пока щелка внизу не осветилась, и вошла.

– Доброе утро! – сказала она.

– Боже мой! – Анна, выпрямившись, сидела на постели. Ее овальное лицо было затуманено сном, длинные черные волосы ровно и прямо падали на спину, нисколько не спутавшись даже во сне. Безупречно прямые черные волосы с одной седой прядью у левого виска.

– Это настоящая седина или ты их выбелила?

– Что?

– Она настоящая?

– Конечно, настоящая.

– Я ведь не знала. Ты сейчас выглядишь так, словно сошла с киноэкрана.

Белые, чуть смятые простыни, бледно-голубое одеяло, белая ночная рубашка с квадратным вырезом и длинными рукавами… Маргарет подумала: ей-богу, если посмотреть поближе, так наверняка окажется, что все покрыто дорогой вышивкой или кружевом. Старомодная элегантность – в этом вся Анна. Театрально старомодная. А я? Завитки, завитки, как мои волосы. И круглая итальянская физиономия. Я выгляжу, как шарики на эвкалипте, круглые и колючие…

– Ты приехала из Нового Орлеана, чтобы сказать мне это?

– Нет, – сказала Маргарет.

– Извини, я, кажется, совсем отупела. – Анна машинально разгладила несмятую простыню. – Но когда ты приехала? Я не знала, что ты думаешь приехать.

– Я только что явилась. По дороге свернула к Уоткинсу сказать, что проклятая свора опять шляется на воле. И наткнулась на Джошуа, который сидел по-турецки, изображая Будду.

Пальцы Анны продолжали разглаживать край простыни.

– Надеюсь, Уоткинс сообразит последить за цветниками… Джошуа составил план своего будущего. Он тщательно все обдумал и хочет поговорить с тобой. Ты против?

– Против? – Маргарет посмотрела в затененный угол спальни. В этом доме всегда темно, подумала она. Повсюду лампы, но никому ни разу не пришло в голову включить их все, а потому ночные тени таятся по углам и смыкаются у стен. Анне так нравится. – Нет, я не против. Как я могу быть против?

– Для него это очень серьезно! – Пальцы Анны покончили с простыней и добрались до гофрированной оборки. Они проглаживали ее методично и ровно, продвигаясь вперед дюйм за дюймом.

– Я приехала сюда не для того, чтобы обсуждать Джошуа.

Было бы легче, думала Маргарет, если бы все это не выглядело таким ненастоящим. Так и кажется, что вот-вот раздастся музыка за сценой. Анна занимается тем, что создает декорации, а потом живет в них…

– Папа сказал, что Роберт решил выложить тебе все.

Пальцы Анны перестали двигаться. Они застыли на гофрированной оборке – тонкие, гладкие, чуть смуглые.

– Папе не следовало этого говорить.

– И он сообщил мне про вашу сделку.

Руки сомкнулись, пальцы легли на пальцы. В поисках утешения? В поисках силы?

Анна сказала:

– В сущности, меня это не удивило… когда я хорошенько подумала.

Маргарет выжидающе думала: я сейчас же уеду обратно. Прямо сейчас.

– Видишь ли, у Роберта было столько женщин, и одной больше…

– Одной меньше.

Надо бы рассказать ей о том, как Бертуччи стоял за дверью. Надо бы… Но я не расскажу.

– Я приехала, чтобы извиниться.

– В этом не было никакой нужды. – Голос Анны был безмятежно сухим. Совершенно лишенным эмоций. – Я знаю Роберта. Сколько бы у него ни было, ему мало. Всегда мало.

– Но мне – нет. Это кончено.

– А если бы папа тебе не сказал?

Маргарет заколебалась, застигнутая врасплох. Под невозмутимостью – злорадство?

– Ответь на это сама, – сказала Маргарет.

– Папа так к нему привязан!

– Я знаю – как к родному сыну… Ладно, послушай: я приношу извинения, и очень сожалею, и уезжаю домой.

Маргарет была уже у двери, когда Анна сказала:

– Не принимай к сердцу. Ведь все остается в семье.

Всю обратную дорогу Маргарет отчаянно гнала машину, стараясь спастись от настигающей волны этой злобы.

Стэнли, 1965

Это я, Стэнли, ваш любезный гид, ваш покорный слуга, ваш преданный потомок рабов. Правда, это вопрос непростой. Племянник моего шурина – семнадцать лет, африканская прическа, – он говорит мне: «Вы – белый негр». Наверное, он сказал бы что-нибудь покрепче, да его мать сидела рядом. Белый негр! Я только посмотрел на него – у меня-то кожа черно-лиловая, а в нем от негра разве что прическа. Итальянцы и то посмуглей попадаются… Ну, я посмеялся – а что мне оставалось? Среди белых я негр, среди негров – белый. Как тут не захохотать… Может, он меня и презирает, но ведь не отказался же от залога, который я за него внес, когда он начал обчищать машины. Еще как рад был. Его папочка и мамочка бросились ко мне со всех ног, стащили с постели, потому что это был уже второй привод и судья назначил порядочный залог. У меня бронхит и температура тридцать девять, да ведь надо спасать их миленького мальчика… Деньги-то только у меня есть, у меня и у Веры. (Ей этот парень тоже не слишком нравится, но она считает, что обязана.) И знаете, когда, я ехал в участок, то всю дорогу думал, что вот, наверное, Старик так же себя чувствует – люди ждут, чтобы он их вызволил из беды, люди чего-то требуют, потому что они родня.

Не то чтобы я похож на Старика. Поймите меня правильно. Я не об этом. Просто я удивился, что между нами есть вот такое сходство. Понимаете, о чем я?

Как ни верти, а последний год со Стариком был-таки тяжелым. Шесть… нет, семь раз мы отвозили его в коллинсвильскую больницу – сирены воют, сигнал вспыхивает… И семь раз он возвращался. Медленно, чинно, без сирен, в тишине.

Столько раз умирал.

И каждый раз после недели-другой в больнице возвращался в большой дом на берегу в Порт-Белле. Поездка для него нетяжелая – час с небольшим, если ехать не торопясь. У него есть собственная машина «скорой помощи» – мисс Маргарет купила года два назад. Так она всюду за ним ездит, в сторонке, но всегда наготове.

Вот как они устраиваются. И что ни говори, в этом есть смысл. Потому что Старик немало ездит.

После самого последнего припадка, когда ему стало полегче, они отправили его на самолете в большую университетскую клинику в Новом Орлеане. И пошли разговоры про обызвествление сердечных клапанов. (Мы с Верой как-то вечером поглядели в энциклопедии – смешные такие диаграммы, вроде как ребенок вывел кривое печатное «у». Вера над ними больше часа просидела, а я бросил. Мне как-то неприятно было думать, что у Старика такое сердце – сплошные дыры, камешки и рубцы. Вера, она не брезгливая. Например, может зарезать курицу, а я вот не могу. И мальчишкой не мог.) Вроде как собирались устроить операцию, но из этого ничего не вышло, и собственная санитарная машина Старика отвезла его медленно и осторожно в его новоорлеанский дом.

На этот раз все было по-другому. На этот раз по дороге домой он захотел пару раз остановиться. Машину вел я – он любит, чтобы я его возил, – и могу вам сказать, он точно знал, куда хочет поехать. Это не был старческий полоумный бред. Он точно помнил все адреса – и улицы, и номера домов. И по тому, как он мне их называл, видно было, что он все заранее обдумал и расположил их по порядку. Мы проехали через весь город – сначала по Мюзик-стрит, потом он велел сделать кружок по площади Гайяр, потом поехали на Канал-стрит. Мы раз десять останавливались, не меньше. Не то чтобы он хотел войти в какой-нибудь дом или кого-нибудь там знал – нет, он просто хотел проехать мимо: лежал на носилках боком и смотрел.

Ну, эта поездка его вымотала. Когда мы въехали в ворота, он крепко спал. Совсем обессилел. Даже не пошевелился, когда его несли наверх в спальню и укладывали в постель.

Через месяц он решил вернуться в Порт-Беллу.

Ну, я не знаю, зачем ему это понадобилось. В конце-то концов, что там, что в Новом Орлеане – он же только сидит в теплой сырой оранжерее, говорит по телефону и смотрит, как птицы порхают и поют в большой клетке. Если бы хоть видеть, что снаружи делается, так нет. В обеих оранжереях только зеленые листья и всякие цветы, куда ни глянь: растут, свисают, торчат. Влажные изогнутые листья дрожат в легком сквознячке. С них падают капли. И больше смотреть не на что. Ну не на что. Так чего ради переезжать?

Только Старик решил по-другому.

Я вам про них одно скажу – они видят не так, как мы. Вот я, Стэнли, когда стою на веранде в Порт-Белле, я вижу лужайку, а дальше обрывчик над пляжем, Я вижу белую полоску песка, а за ней воду. И больше ничего… Ну да, конечно, я вижу, как залив меняет цвет от облаков и ветра, и вижу, что в разное время года трава зеленеет по-разному. Но это все. А они? Не знаю, что они видят… Вот мисс Анна… Она в ту сторону даже не смотрит. Никогда не выходит на эту веранду, никогда не гуляет по этой лужайке. Она остается в цветниках по ту сторону дома, подальше от соленых брызг. Тут есть что-то, чего она видеть не хочет… А вот мистер Роберт, он иногда спускается на пляж. Пару недель назад я видел, как он что-то кричал над пустой водой. Он был пьян – он теперь почти всегда пьян, – но он не из тех, кому мерещится всякое. Мне показалось, что он сердится, но Вера – она была со мной – сказала, что у него такой голос, будто он насмерть перепуган. Ну да мы скоро ушли оттуда. Нам их призраки и страхи ни к чему.

Так что я не знаю. Может, когда Старик сидит в оранжерее и смотрит на блестящие листья, свисающие в сыром теплом воздухе, может, он видит что-то, от чего одно место становится для него нужнее другого. Не знаю.

И еще одно. Я думаю, это его последний раз, и я думаю, он это знает. Я думаю, может, когда мы медленно ездили по Новому Орлеану, мы его хоронили. Ведь машина «скорой помощи» смахивает на катафалк.

Кондор улетает

У Старика это был светлый промежуток, думал Стэнли, все это солнечное лето и ранняя осень. Вплоть до вечера пятницы в конце октября. Как только раздался сигнал тревоги по внутреннему телефону, по всем комнатам пронесся электронный вопль и все кинулись в спальню Старика. Потом был морфий и кислород, спуск в лифте, распахнутые дверцы машины «скорой помощи».

Хотя в кузове рядом с носилками было два места (Старик спал и громко храпел), там устроилась только сиделка. Мистер Роберт сел впереди, рядом со Стэнли. Ночь была холодной, но по его лицу стекали струйки пота. Глаза у него были круглые и плоские.

Стэнли ехал так быстро, как позволяло темное шоссе, пересеченное полосами осеннего тумана. Ни разу за все полчаса, отметил он про себя, мистер Роберт не оглянулся на Старика. Он лишь повторял:

– Быстрее, быстрее.

Его ровный хриплый голос смолк, только когда они свернули с главной улицы Коллинсвиля к больнице Соснового фонда.

Снаружи их ждали два санитара в белых халатах. Они распахнули дверцы, когда машина еще двигалась. По бетонному пандусу сбежал врач Старика. Его взлохмаченные волосы отливали зеленью в ярком свете флюоресцентных фонарей.

Стэнли смотрел, как они повернулись и побежали в противоположном направлении. Только подумать. Сначала к тебе кидаются круглые лица, потом от тебя бегут продолговатые спины.

Господи, господи. Стэнли смотрел, как они унеслись, точно стая вспугнутых птиц, повернули и скрылись в темном проеме двери. Господи, господи, деньги-таки заставляют шевелиться…

Стэнли выбрал стоянку с плакатиком «Место директора» и поставил машину.

Он пошел через бетонную площадку, глядя в темное небо над двухэтажным зданием больницы. Звезды еще не зажглись, подумал он машинально. Позвоню Вере и предупрежу, что задержусь.

В вестибюле у двери висел телефон – он был виден в окно, однако Стэнли решил дойти до угла. Кончив разговаривать с Верой, он остался стоять в смутном холодном сумраке. Больница – единственное новое здание в городке, думал он. Она и еще бетонная мостовая главной улицы, оплаченная дорожным управлением штата.

В Коллинсвиле не было никаких достопримечательностей. Белые домики с затейливыми верандочками, где по вечерам в качалках отдыхали их обитатели, семь-восемь магазинов с витринами, которые, по-видимому, никто никогда не мыл, один бар, одно кафе и две бензозаправочные станции – одна из них служила, кроме того, вокзалом междугородной автобусной линии. Регулярного железнодорожного сообщения больше не было. Железнодорожная станция оживала только летом, когда склады и платформы были завалены арбузами, которые предстояло вывезти.

Это был крохотный безобразный городишко, но ему повезло. Повезло, что неподалеку жил Старик, повезло, что дочь Старика решила посвятить свою жизнь добрым делам.

Стэнли медленно пошел назад. Хотя вечер еще только наступил, городок был объят безмолвием. Только кое-где светились окна, показывая, что где-то рядом все-таки есть живые люди. Проходя мимо живой изгороди, Стэнли отломил цветущую веточку. Он все еще держал ее в пальцах, когда миновал озаренные флюоресцентными фонарями ворота, все еще машинально нюхал ее, подходя к двери. И вдруг остановился, глядя на мелкие цветки. Это была душистая олива, которую называют еще «деревом покойников» и берут на похороны и поминки. Стэнли отбросил веточку как мог дальше. Она упала на газон и исчезла в тускло-зеленом ковре травы. Нет уж, он не принесет с собой злосчастье. Он не станет подгонять Старика.

У самого входа стоял знакомый желтый «мерседес». Значит, дочки Старика уже тут. Стэнли набрал в грудь побольше воздуха, чеканным шагом пересек посредине прямоугольник двери и направился точно к центру вестибюля.

Ну-ка, братец, погляди на меня, на мою невидимую форму.

Жаль, что идти недалеко, – он так ловко печатал шаг. Но от двери до входа в палату Старика и десяти шагов не набралось.

Собственно говоря, это была не палата, а целое специально пристроенное крыло больницы. Сначала большая гостиная, а за ней – спальня. Сейчас дверь была широко распахнута, и через нее то и дело вбегали и выбегали люди, шурша крахмальными халатами, чмокая туфлями на резиновой подошве. Они толкали и тянули громоздкие аппараты на колесах с резиновыми шинами.

Стараются показать, что очень заняты.

Стэнли нарочно стал на самой середине гостиной. Вокруг метались люди, но никто не просил его посторониться. А ведь никто не попросит меня не путаться под ногами. Хоть я и стою на самой дороге.

За его плечом мистер Роберт сказал:

– Старина Стэнли! Я знал, что ты будешь здесь.

Стэнли подумал – он пьян, но где он взял виски?

И сразу же: нет, это страх.

– Верный старина Стэнли, сколько же времени ты у нас?

– С сорок шестого.

– Давно… Ну, наверное, кардиограмма покажет, что у него еще что-нибудь лопнуло… – Он умолк и принялся энергично тереть щеки ладонями. Кожа у него была пятнистая, цвета запущенной штукатурки. – Меня того и гляди вывернет. – Он прошел в дальний угол и посмотрел сквозь протертые до зеркального блеска стекла на стоянку. – В машине есть что-нибудь выпить?

– Мы приехали на «скорой помощи», сэр.

– Сходи-ка в винный магазин и возьми мне бутылку шотландского.

– Скоро десять. Они уже закрыты.

– А, да-да-да. – Мистер Роберт вывел на чистом стекле узор из отпечатков пальцев.

Из спальни вышла мисс Маргарет, и мистер Роберт мгновенно обернулся. Наверное, распознал ее шаги среди всех прочих.

– Как он?

Спокойный взгляд ее карих глаз скользнул по Стэнли, который тотчас вспомнил, что ему надо бы поправить галстук. Затем мягко коснулся Роберта. И сразу же, словно найдя это зрелище неприятным, она посмотрела в глубину вестибюля.

– Он еще с нами, Роберт.

– Слава богу.

Карие глаза опять нехотя обратились на него:

– Пожалуйста, держи себя в руках, Роберт.

– Но послушай, я очень беспокоюсь.

– Мы все беспокоимся.

Рядом с ней остановилась мисс Анна. Стэнли подумал: а ведь они похожи. Когда они стоят вот так, то сразу видно сходство, которого обычно не замечаешь.

– Как он? – спросил Роберт.

– Ты же только что у меня спрашивал, – сказала Маргарет.

– Но что-то могло измениться.

– Нет, Роберт, – сказала Анна, – ничего не изменилось.

Ее лицо было более непроницаемым, более невозмутимым, чем обычно. В отблесках сверкающих стен его безупречный овал казался грубоватым, рот – почти жестким. Широкая прядь седых волос изгибалась круто, как гребень шлема.

– Послушайте, – сказал Роберт, – может, отвезти его на самолете в Новый Орлеан?

– Нет никаких оснований его перевозить, Роберт.

– Я хочу поговорить с этим дураком доктором.

– Роберт, ты сейчас не в том состоянии, – сказала Анна.

– Пойдем-ка. – Маргарет взяла Роберта под руку и увлекла к двери. Удерживая его за локоть, она вывела его наружу.

– Ну вот, – сказала она, – отправляйся домой в карете «скорой помощи».

Тонкая нить ее шутки оборвалась во мраке.

– Ты, кажется, совсем спокойна. – В его голосе уже не было страха, а только угрюмое раздражение.

Она ласково погладила его руку.

– Роберт, поезжай домой.

– Можно подумать, есть ты и есть Анна, а меня вовсе не существует.

– У меня и так хватает забот, – резко сказала Маргарет, отворачиваясь. – Доставь его домой хотя бы силой, – сказала она Стэнли.

Утром, войдя в дом, Стэнли обнаружил в вестибюле возле лестницы разбитую бутылку из-под шотландского виски. Она закатилась под большой пузатый комод, оставив за собой липкий след растворенного паркетного лака.

Мисс Анна взбесится, машинально подумал Стэнли. Паркет был особый – из какого-то знаменитого дома. То ли Джефферсона Дэвиса, то ли Александра Гамильтона, то ли генерала Борегарда. Он подмел стекло, ничего больше трогать не стал и пил кофе на кухне, когда пришла Вера.

– Вот догадайся: что я видела?

– Корову о четырех головах или что-нибудь похлеще?

– Ты знаешь, где сейчас мистер Роберт?

– Наверное, отсыпается наверху.

Вера поглядела на него. В ее ореховых глазах плясали веселые искры.

– А вот и нет.

По небу за широкими окнами кухни мчались рваные облака. Стэнли прищурился на них.

– Вера, помнишь, как мы называли эти тучи, когда были маленькими?

– Конечно, – сказала она. – Епископы.

– Почему?

– Ну, называли, и все.

– Они же не похожи на епископов… А где он?

– На корте.

– Господи, как его туда занесло?

– В одной руке у него ракетка, а в другой бутылка.

– Помнишь – давно это было, – как я тащил его наверх, когда он однажды улегся спать на корте?

– Ну, уж больше ты его не таскай, – сказала Вера. – Не молоденький.

– Знаешь, а Старик еще жив.

– Господь знает свой час, – сказала Вера.

И Стэнли удивился: Вера не отличалась набожностью. Он никогда еще не слышал от нее таких благочестивых изречений.

Они увидели, что по откосу поднимается мистер Роберт. Он шел прямо, даже не пошатываясь, пока не наткнулся на гардении, окаймлявшие лужайку с душистыми травами. Он споткнулся, пролетел между гардениями и кое-как удержался на ногах, оставив широкий след в изящном лабиринте невысокой зелени. Он немного постоял, старательно повернулся лицом к дому и зашагал напрямик, топча все растения на своем пути.

– Вот и нет больше Маунт-Вернона, – сказал Стэнли. (Лужайка была точно скопирована с виргинского поместья Вашингтона.) – Как, по-твоему, Джордж Вашингтон когда-нибудь возвращался домой на бровях?

Мистер Роберт выбрался из трав, обогнул большую клумбу азалий и чинно поднялся по ступенькам, даже не опираясь на перила. Когда он открыл дверь, ветер хлопнул ее об стену так, что вся утварь на кухне зазвенела и застучала.

Мистер Роберт словно ничего не услышал.

– Э… Доброе утро, Стэнли. Доброе утро, Вера.

Он выглядел так скверно, что этого не могли объяснить только ночь за бутылкой и утро в пьяном сне под кустом на его собственном газоне. Травинки, желтые и розовые лепестки покрывали его серый костюм, точно маскировочный халат. Темные глаза провалились за скулы и, казалось, выглядывали из-за сине-черной щетины, стараясь как-то удержаться под натиском неумолимо растущих волос.

Волосы, внезапно подумал Стэнли, они же растут и когда мы уже мертвы.

Мистер Роберт покачнулся на ветру.

– Вы когда-нибудь видели, как рак качается на наживке, когда его вытаскивают из воды, видели?.. Вот у меня сейчас такое ощущение. Именно такое, не больше и не меньше.

Он побрел по кухне, остановился было на пороге столовой, но повернул в холл и закинул одну руку на балюстраду. Стэнли бесшумно скользнул за ним.

– Вчера вечером я потерял здесь бутылку, Стэнли. Ты ее нашел?

– Да, сэр.

– Испортил лакировку?

– Да, сэр.

Стэнли подумал с раздражением: свалится он с ног или нет? Что-нибудь уж одно.

– Был паркет генерала Борегарда, и нет его. Ну и черт с ним. Соедини-ка меня со Стариком.

Стэнли набрал номер.

– Мисс Маргарет у телефона.

На мгновение Стэнли показалось, что мистер Роберт не захочет говорить, но он все-таки взял трубку. Стэнли вдруг заметил, что его руки все в земле: ногти обведены черной каймой, в поры и бороздки кожи въелась грязь. Но голос его был обычным.

– Как ты, душка? Как папа?

Стэнли вернулся к своему кофе.

– Ты уже проверял птиц? – спросила Вера.

– А зачем, если Старика нет?

– Все-таки ты посмотрел бы.

– Они что, тебя интересуют? Птицы?

Стэнли прошел своей обычно размеренной походкой дворецкого через вестибюль, мимо лифта – его дверцы были сомкнуты плотно, как губы, – и поднялся к стеклянным дверям оранжереи.

Он открыл эти двери, и густой тяжелый воздух навалился на него, как предмет, обладающий весом и массой. Он задержал дыхание и быстро нырнул в зеленый коридор, старательно избегая мясистых обвисших листьев орхидей.

Птицы громко пели. Они порхали среди веток, сбивая белые лепестки гардений, они висели на своих нелепых трапециях, они летали в свободном пространстве под потолком.

Вошел мистер Роберт.

– Стэнли, ты просто чтец мыслей. Принеси мне завтрак сюда.

– Сюда?

– Вон туда. Туда, где сидит Старик. – Он указал на белое плетеное кресло под петлей цветущей бугенвилеи.

– Слушаю, сэр, – сказал Стэнли. – Будете пить чай или кофе?

Мистер Роберт не услышал.

– Старость, она берет над тобой верх. И весь мир успевает измениться, пока ты на него не смотрел.

Он машинально теребил пальцами лист огромного папоротника, который свешивался через его плечо.

– И знаешь, что хуже всего? Первый седой волос… понимаешь где? Это черт знает что такое! А ведь она могла бы дать мне поговорить со Стариком.

– Кофе или чай, сэр?

– Я хотел поговорить со Стариком. Нет-нет, он отдыхает… Они все время там, либо та, либо другая…

Он круто повернулся и пошел, пригибая голову под свисающими плетями лиан.

Стэнли принес и кофе и чай – это было проще, чем добиваться ответа.

Он весь день проспал на двух креслах, подсунув под голову подушку в синих цветочках. Он не стал ни переодеваться, ни бриться. Один раз, когда Стэнли вошел, он мочился на большой фикус.

– Вот что я думаю обо всем этом, Стэнли, – сказал он. – Погляди на это дурацкое дерево с листьями, как скрипки, и вон на то – у него снизу на листьях красные прожилки. Я все сидел тут и смотрел на них. Черт те что, и как это я раньше не замечал? Нет, только этого они и стоят.

Стэнли ничего не имел против больниц. Это было место даже по-своему приветливое, где тебя ждут отдых и комфорт, где можно расслабиться, где тебя окружат заботами. Такое ощущение у него появилось двадцать лет назад, в армии, когда госпиталь был чем-то вроде рая, безопасного, надежного, куда попасть – счастье… Он всегда мог точно сказать, когда предполагался массированный налет, – очередь в приемный покой загибалась от дверей вокруг здания. Боялись лететь, сукины дети… А я, думал Стэнли, я стою, и смотрю, и улыбаюсь про себя. Потому что меня это не касается. Я черный. Мне не положено воевать. Мне положено разливать напитки и тащить их на подносе тем, кто вернулся живой…

Стэнли все еще нравился запах кислорода, выходящего из баллона. Чуть маслянистый, резковатый. Так теперь пахла спальня Старика.

Мисс Маргарет сказала:

– Отец хочет сделать тебе подарок, Стэнли. Но прежде я тебе кое-что объясню.

Стэнли кивнул.

– Сегодня отец подарил тебе двести акров болота. На бывшем участке Бонавентуры.

– Да, мэм.

– Сейчас они ничего не стоят – просто пометка на землемерной карте, но если ты подождешь пять лет…

– Подождать я могу, – сказал Стэнли.

– Отец купил эту землю двадцать лет назад и по обыкновению оказался прав. Как раз по этому участку пройдет федеральное шоссе – ты ведь понимаешь, что это означает.

– Да, – сказал Стэнли. – Да, мэм.

Мисс Маргарет чуть улыбнулась.

– Я не сомневаюсь. Отец подумывает о торговом центре. Твоя земля занимает северо-западный угол. И довольно большой ее кусок лежит в возможном районе общей застройки.

Стэнли неторопливо обдумал то, что услышал.

– Тогда она будет стоить порядочных денег.

Маргарет улыбнулась.

– По меньшей мере три четверти миллиона. Но я бы сказала – полтора миллиона.

Если вы столько отдаете мне, внезапно подумал Стэнли, так сколько же вы сами заработаете?.. Жадным я становлюсь, подумал он. Жадным…

Он сказал:

– Но я не понимаю – почему?

На ее губах опять мелькнула улыбка.

– Потому что отец тебя любил. (Стэнли быстро взглянул на нее и решил, что не ослышался: она действительно употребила прошедшее время.) Потому что он хочет, чтобы ты мог делать то, что тебе нравится.

Стэнли подумал: он со мной расплачивается. Потому что ждет смерти.

Старик сказал:

– Ты ведь знаешь про кондора, Стэнли.

– Да, сэр, – сказал Стэнли. – Вы мне рассказывали про кондора.

– Место, чтобы хранить золотой песок. – Старик глухо усмехнулся. – В его перьях хранят золотой песок.

– Да, сэр.

Почему, думал Стэнли, у меня такое чувство, будто ветер шевелит волосики на шее и щекочет ее? Ведь ветра-то нет?

– А индейцы говорили, что он носит вести на тот свет. Они набивали золотой песок в стержни его перьев и закапывали их с покойником, чтобы дух не нуждался в деньгах.

Он смотрит на меня, думал Стэнли. На меня, на большую черную птицу. Куда вы задумали спрятать золото, мистер Оливер? Мистер Оливер, у меня же нет перьев, чтобы сыпать в них золотой песок. Я же не кондор, не смотрите на меня так!

– И все время я видел кондоров, – сказал Старик. – Не помню только где. Они все время были вверху, высоко вверху: парили на воздушных спиралях над горами. А все стояли и смотрели, пока они не скроются из виду.

Тяжелые веки Старика сомкнулись. Дыхание замедлилось. Он уснул.

Они услышали, что по вестибюлю идет мистер Роберт.

– Чертовски хороший день, верно? Как, по-вашему, когда стихнет ветер? – Громкий, чуть пьяный, бодрый голос. В ответ раздались другие голоса и смех.

– Нет, в нем есть обаяние, – сказала Маргарет, взяла флакон с одеколоном и понюхала.

– Ему лучше. – Роберт говорил с кем-то у самой двери. – Ведь после припадка прошло всего три дня.

Маргарет посмотрела прямо в глаза Стэнли и скривила рот.

– Э-эй, – сказал Роберт, – поглядите-ка, кто здесь.

– Тебе надо было бы прийти на десять минут раньше, Роберт. Папа еще не спал.

– А, черт! – Роберт откинул волосы со лба. – Я знал, что надо бы выбраться пораньше, но у меня был разговор с конторой.

Маргарет снова понюхала одеколон, глядя на флакон так, словно только что заметила его.

– Позвонил? Я все ждала, когда же ты настолько протрезвеешь, что позвонишь.

Его смуглая кожа побагровела.

– Они сказали, что ты обо всем распорядилась.

Она пожала плечами, завинтила пробку и с легким стуком поставила флакон на стеклянную крышку тумбочки. Роберт резко повернулся, его каблуки скрипнули на пластике. Он бросил через плечо:

– Стэнли, ты отвезешь меня в клуб.

Стэнли быстро поглядел на мисс Маргарет.

– В яхт-клуб, наверное, – сказала она. – И пожалуй, так будет лучше всего. – Она поглядела на кровать, где худое тело под простыней было почти неразличимо в серых тенях. – Он проспит часа три-четыре. Стэнли, у тебя было сегодня чувство, что он скрывает какую-то тайну, прячет что-то?

За дверью мистер Роберт крикнул:

– Стэнли, где же ты?

– Иди, – сказала Маргарет. – И обязательно привези его в восемь.

Стэнли отвез его в яхт-клуб.

– Ну-ка, поглядим, не подберу ли я тут кого-нибудь, – сказал мистер Роберт, вылезая из машины.

Стэнли отогнал лимузин на стоянку и огляделся: терраса, сад с белыми столиками и стульями, зонтики свернуты из-за ветра, обычные компании молодежи играют в шафлборд и в теннис или просто болтают в дверях. Посыпались крупные, похожие на головастиков капли дождя и сразу же перестали падать. Скоро будет шторм.

Стэнли вошел в дверь из проволочной сетки с надписью «Для персонала». Сначала он заглянул в кухню, но было слишком рано – никого, кроме коренщиц: юные худенькие фигурки, волосы тщательно убраны под белую косынку.

– Привет, лапочки!

Они захихикали и помахали черными руками в зеленых листиках петрушки. Стэнли прошел по бетонному коридору, сыроватому, пахнущему морем, и толкнул дверь в столовую для персонала. Эту дверь всегда держали закрытой, потому что кондиционер внутри никогда не выключался. Так нравилось Говарду, который тут командовал.

Дверь скрипнула, но отворилась плавно, а Говард крикнул:

– Это вы, друг мой!

Он сидел в своем обычном кресле, и жирные складки ниспадали с его боков, как взбитый крем. Много лет он играл на тромбоне в новоорлеанском духовом оркестре «Эврика», пока не растолстел так, что уже не мог маршировать в строю. «Икры у меня просто горели, огнем горели, и каждый вдох был прямо как последний… И вот роковой парад: Мы как раз играли „Ближе подойди“, и вдруг я уже лежу и смотрю вверх на кусочек неба, а люди глядят на меня вниз, и за шиворот у меня течет кровь – это я затылок рассадил. Ну, тут уж я понял, что остаются мне только сосновые леса».

Стэнли сел за стол напротив него.

– Говард, я все думаю, почему бы тебе не взяться опять за твой тромбон.

Губы Говарда расплылись в широкой ухмылке.

– Друг мой, я теперь играю только на аккордеоне. Я не хочу, чтобы смерть снова задела меня своими крылышками.

Стэнли вперил взгляд в пластиковый верх стола.

– А в крыльях смерти перья есть, как, по-твоему?

– Откуда я знаю?

– Может, черные перья?

– Ну, что ты мелешь чепуху? Пива?

Стэнли кивнул. Говард медленно поднялся, заскрипев креслом, и направился к стойке. Он достал жестянку и еще мокрый стакан и сделал пометку в своей книге.

– Все на тот же счет?

Стэнли кивнул:

– Одна из выгод моей работы.

– Он что, здесь? – спросил Говард.

– Наверху.

– Опять загулял?

Примерно три недели назад мистер Роберт кувырком скатился по лестнице прямо на причал.

– Ему нужно в больницу к восьми.

– Что, ваш Старик умирает?

У Стэнли защемило внутри.

– Почему он должен умереть на этот раз, если в прошлые разы не умер?

– Смерть, – торжественно произнес Говард, – это последнее испытание.

– Ты опять ходил в церковь.

– Нам всем требуется господня помощь.

– Пожалуй, надо проверить, пошел ли он наверх.