Текст книги "Кондор улетает"

Автор книги: Шерли Энн Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Подлесок теснил песчаную петляющую дорогу, никнущие листья пальметто цеплялись за бамперы. В лесу валялись упавшие сосны. На солнечных прогалинах ковры черники кончались в зарослях терновника. Поле гречихи поросло высокими сорняками, а кое-где торчали кривые айланты.

Даже у газонов был беспризорный вид. Трава, правда, была подстрижена довольно аккуратно, но бордюры отсутствовали. Клумб почти не осталось. Только розарий все еще горел карнавалом красок. В этом вся Анна, подумал он. У нее всегда будут розы.

Он повернул джип к берегу. За узкой, полоской песка пустой залив отливал той же тусклой тихой зимней голубизной, что и небо.

Энтони прошел здесь. Он медленно шел по этой траве, по этому проминающемуся песку на выбеленные солнцем мостки. Доски затанцевали под тяжестью Роберта. Чайки взлетели в воздух.

Энтони прошел по этим доскам.

Роберт смотрел в мелкую воду. Пробежал большой голубой краб. Стайка рыбок покусывала водоросли на сваях.

Энтони стоял тут когда-то и видел все это. Тут Энтони спустился в лодку.

Роберт сел на край мостков, болтая ногами над самой водой, и стал смотреть на туманный сверкающий горизонт.

Энтони прошел этим путем. Последнее место, где он был, – вот эти мостки. Роберт протянул обе руки и погладил шершавые доски. Здесь.

Солнце поднялось уже довольно высоко и начало припекать. Роберт чувствовал, как у него по спине катится пот, пропитывая суконный китель. На мгновение он увидел себя ясно, как в зеркале: седеющий отяжелевший мужчина, разводы щетины на щеках, темная форма в полосках галунов и пятнах ленточек… Он надел парадную форму. В честь возвращения домой.

У него в бумажнике была фотография Энтони. Он никому ее не показывал, никогда не смотрел на нее сам. Теперь он вынул ее, долго и внимательно рассматривал, а потом вытянул руку и уронил в воду. Она будет плавать тут, пока отлив не унесет ее, не унесет по изгибам, петлям и поворотам, по невидимым, но точно очерченным путям воды. Как он унес Энтони.

Роберт медленно встал на ноги.

– Энтони! – позвал он.

И он услышал… его тело напряглось и сжалось, но раздавался только плеск воды о сваи и дальняя болтовня сойки.

Но что-то было. Да, Энтони остался тут, неясный и зыбкий, как дымка над водой.

На мгновение Роберт увидел своего нерожденного английского ребенка, увидел, как он плавает в темных водах материнской утробы. А потом возникло худое смуглое лицо Энтони, и оно тоже плавало.

Его так и не нашли. Он ускользнул от них всех. Могила не поймала его в свой капкан, и он плыл по воле течений, свободный…

Роберт безмолвно поднял правую руку в индейском приветствии.

Он с легкостью вернулся в колею своей довоенной жизни.

Когда он вошел в дом в то октябрьское утро, Анна составляла в плоской вазе большой букет из красных и оранжевых цветов. Пламенеющая груда. Увидев его, она даже не удивилась.

– Я не знала, что ты едешь, Роберт. – И она нежно поцеловала его в щеку.

Он вернулся домой.

На первый взгляд все оставалось как было. Только Морис Ламотта умер – скончался от инфаркта во время воскресной службы. И Старик, еще не оправившийся от своего последнего инсульта, передвигался с помощью двух сиделок.

Через несколько недель Роберт понял, что все стало другим. Его прежним, особым отношениям со Стариком пришел конец. Маргарет всегда была с ними. У Старика теперь было два сына…

Роберт с головой ушел в дела. Я так много позабыл, думал он. Столько лет… Почти четыре года. Надо нагонять!

Это было физическое напряжение, и оно его выматывало. Каждый вечер в десять он уже был в постели и сразу же засыпал. Утром его глаза распахивались, как у куклы, и он устремлялся в новый день. В его голове роились цифры. Ему казалось, что он должен пощелкивать и жужжать, как счетно-вычислительная машина.

– Ты что, пытаешься покончить самоубийством? – спрашивала Маргарет. – Притормози немножко.

– Я себя великолепно чувствую.

Это было правдой. Его тело двигалось легко и послушно, точно хорошо смазанный механизм. Он как будто даже слышал ровное гудение своих суставов.

Он вспомнил, что наступил декабрь, только увидев рождественскую елку.

Декабрь. Ребенок уже родился. Он тщательно проверил свои мысли прежними путями и убедился, что особой боли они не причиняют. Он обнаружил в себе готовность поверить, что у него нет детей. Этого взяла Нора. Первого взял бог.

После декабря стало гораздо легче… ведь он знал, что живой ребенок движется, дышит воздухом и больше не плывет в темных водах, как Энтони.

Дни переходили в месяцы, месяцы ровной чередой сменяли друг друга. Жизнь Роберта была такой же аккуратной и упорядоченной, как ручки, которые он раскладывал на своем письменном столе строго параллельно одна другой. Он ревниво следил за тем, чтобы они лежали параллельно. Утро он начинал с того, что проверял, не сдвинулись ли они – уборщица могла столкнуть их тряпкой на край стола. Он проверял их днем, сразу после обеда, и вечером, в заключение рабочего дня.

Хотя он часто обедал со Стариком, жил он у себя, в свадебном домике жены, таком маленьком, таком безупречном. (Анна осталась в Порт-Белле.) Дом совсем не изменился: та же мебель, те же украшения. Он не помнил, красились ли стены еще раз. Наверное, решил он, но цвет их был точно таким же. Пятнадцать лет и ребенок словно не оставили никакого следа – дом по-прежнему в каждой мелочи выглядел таким новеньким и нежилым, словно только что сошел с глянцевитой страницы иллюстрированного журнала. Пустота дома успокаивала его. Бесшумное безупречное функционирование завораживало. Он никого не видел, но посуда после завтрака была вымыта, постель застлана. Иногда развлечения ради он прятал свое грязное белье – засовывал рубашку за кровать, запихивал носки в глубину ботинок, вешал костюм не в тот шкаф. Невидимые люди всегда все находили. И возвращали дому его безупречный порядок.

В течение всего этого года, первого послевоенного года, его жизнь казалась такой же налаженной, как дом. Их дела, питаемые силой планов, невидимо выношенных Стариком, процветали, их состояние росло. Даже у Анны появились свои интересы – Сосновый фонд. Он поглотил почти все военные прибыли ее отца (Роберт содрогался при мысли об этой сумме). Анна преобразовывала городок Коллинсвиль – она строила там больницу, а затем собиралась построить первые в городе ясли. Она планировала его экономическое возрождение. И только богу известно, что еще, думал Роберт, но в любом случае обойдется это очень дорого…

Иногда ему казалось, что деньги – это невидимые колеса, на которых он плавно катит по дням своей жизни, что Старик – фокусник, под платком которого появляются и исчезают предметы. Старик был всюду и во всем. Сила семьи, энергия, деловая хватка – все это шло от него. Роберт отдавал себе отчет в положении вещей, но, в сущности, его это не трогало. Он даже подозревал, что успехи, которые он считал своими, были подсказаны ему Стариком, но так умело, так тонко и ненавязчиво, что он этого не заметил.

(Однажды он спросил Маргарет: «Как ты думаешь, мы сумеем управляться без него?»

Она очень нежно потерла его щеку пальцем: «Я, Роберт, сумею. А ты?»)

Он начал бывать на вечеринках у Маргарет, они ему нравились, хотя неделю спустя он уже не помнил, кого там видел.

Все началось с телефонного звонка. Маргарет сказала:

– Фил заболел, Роберт, и мне сегодня необходим мужчина.

– Какой Фил? – спросил Роберт. – И почему «необходим»?

– Господи, да число за столом будет нечетным! А теперь я уже никого не смогу найти. Я же про сегодняшний вечер говорю.

– Это я понял.

– Ты способен не заснуть за обедом?

Он почувствовал легкое раздражение.

– Было бы из-за чего не спать!

Почему-то было странно видеть толпу незнакомых людей в столовой Старика (сам Старик удалился к себе наверх, он не любил общества), слышать смех и позвякивание фарфора, глядеть на смуглое лицо Маргарет по ту сторону стола, разделенное натрое мерцающими язычками свечей. В десять часов ему нестерпимо захотелось спать. Почти немедленно Маргарет подергала его за локоть:

– Проснись!

Он виновато улыбнулся.

– Послушай, – сказала она. – Пойди спой с ними. – И она кивнула на седого мужчину, который барабанил по клавишам рояля.

– Я не могу понять, что он играет.

– Клайв знает всего одну песню. Ведь так, Клайв?

Прищурившись за очками, Клайв кивнул.

– Песня моего старого доброго колледжа – единственное, что я все-таки выучил! – Он наклонился над клавишами, сосредоточился, потом откинул голову и запел: «Бульдог, бульдог, гав-гав-гав…»

Высокая худая женщина в желтом платье взяла Роберта под руку.

– Вы очень милый. Давайте петь.

Он покорно стал рядом с ней у рояля и позволил ей облокотиться на себя. Было время, подумал он, когда от женского прикосновения у него защекотало бы кончики пальцев, все тело сводила бы судорога и он боролся бы с непреодолимым желанием броситься, схватить, сжать… Но теперь он не испытывал ровно ничего. Желтое платье было красиво, сама она достаточно привлекательна, ее духи благоухали пряно и властно. Но ему все это было ни к чему.

Когда он добрался до постели, его мутило от усталости. Весь следующий день он чувствовал себя ужасно. Чтобы еще когда-нибудь, думал он… Нет! А через несколько дней Маргарет сказала:

– Роберт, у меня сегодня свободный вечер, а в «Голубой комнате» выступает Фрэнки Лейн. Давай пообедаем вместе. У меня что-то нет настроения сидеть дома в одиночестве.

Потом он решил, что согласился из-за скрытой оскорбительности ее тона.

После этого все пошло легче. Она брала его на вечеринки к своим знакомым – туманная смесь лиц. Они кончались одна позднее другой, и, возвращаясь домой на рассвете, когда на востоке уже занималась заря, он обязательно засыпал, предоставляя ей болтать с шофером Старика.

Его светская жизнь кончилась так же внезапно, как началась. Прибыла его новая пятидесятипятифутовая крейсерская яхта, которую он заказал в прошлом году. – У него прежде были парусные лодки, но он всегда ходил на них с Энтони, темноволосым мальчиком, чье лицо было неясным отражением его собственного… нет, ему не нужны парусные лодки. Ведь на них его всегда будет ждать Энтони.

Ну а эта яхта была очень хороша – тиковая палуба (впервые после войны), изящный корпус, удобная каюта. И теперь во второй половине дня Роберт ехал в яхт-клуб и торопливо шагал по лабиринту бетонных причалов к своей красавице. Все долгие летние сумерки он сидел один позади каюты, держа в руке рюмку с виски, и смотрел, как тени медленно окутывают гавань. Когда становилось совсем темно, он возвращался домой, заходя поужинать в закусочную «Магнолия», щеголявшую белыми колоннами. Там всегда было полно студентов. Они тесно сидели у стоек, пересмеиваясь, голова к голове. Несмотря на шумный кондиционер, зал вонял луком, кухонным чадом и сладкими духами. Роберт съедал два рубленых бифштекса, заказывал шоколадный мусс и разглядывал огромные картины с белыми магнолиями, ощущая вокруг себя веселую суету юности. У него было там любимое место – крайнее у стены. Оттуда он видел всю стойку, и дверь, и кассу. Он ощущал трепет всех этих молоденьких девушек с растрепанными волосами и летними лоснящимися лицами. И металлический запах пота их спутников.

Возвращаясь к своей машине в густой летней тьме, напоенной ароматом душистых олив и мирта, он думал о том, какими юными они выглядят, какими здоровыми… Он так никогда не выглядел. Он никогда не был юным. Он был всего лишь малолетним. Когда-то… Давным-давно.

На мгновение он увидел перед собой того малолетнего старика, каким он был в детстве…

А теперь он был просто стариком. Он пережил войну. Он видел могилу своего сына. И свою мужскую смерть – без плотской страсти оставалась только огромная пустота, неприкаянность, головокружение…

Я вижу и я думаю, но я не чувствую по-настоящему. У меня есть жизнь, есть дела, есть хорошая жена, которая обо мне заботится. Люди встают, чтобы пожать мне руку. Я пользуюсь уважением. Я смотрю, как умножаются мои деньги. Я ощущаю, как под моим присмотром они растут, точно трава. Даже Старик иногда кивнет раз-другой. Я его сын. Тот, кого он искал и нашел.

Когда он был маленьким, об него спотыкались, его отшвыривали в сторону. Tais toi! Заткнись! Но это было тогда. Теперь перед ним расступаются. Он хотел этого, когда был молод, он получил это, когда стал стар… А он стар. Это так, с какой стороны ни посмотри… Его тело все еще функционировало нормально, его суставы все еще сгибались без боли, но кожа утратила свежесть и упругость. Каким бы сильным он ни был, какими бы могучими ни были его руки и плечи, это были тяжелые, узловатые мышцы зрелого возраста, а не лепное изящество юности. Его туловище стало тяжелым и прямоугольным, как ящик. Гибкость исчезла… У него вдруг возникло острое желание потрогать шелковистую молодую кожу, осязать ее между большим и указательным пальцем, ощутить ее глянцевитость. Неважно чью – мужскую или женскую…

Старик обзавелся собственным самолетом и летчиком, чтобы вместе с Робертом регулярно бывать у Анны в Порт-Белле. Старик отправлялся туда днем в четверг и возвращался в понедельник вечером. Он ввел для себя этот длительный отдых после второго легкого инсульта, немного искривившего его рот и немного парализовавшего руку. И ему нравилось в Порт-Белле, очень нравилось. Роберт же приезжал только на субботу и воскресенье, и лишь потому, что этого хотел Старик. Ему всегда было до одурения скучно, и он нетерпеливо ждал понедельника.

– Почему бы тебе не перегнать сюда яхту? – спросила Анна. – Тут же интереснее, чем на озере.

– Непременно, – сказал он. – Как только буду готов.

– Бьюсь об заклад, – сказала Маргарет, подмигивая отцу, – он еще ни разу не завел мотора. Он ее просто лелеет и холит.

– Это очень красивая яхта, – сказал Старик.

– Папа, ты всегда за него заступаешься. – Маргарет чуть погладила его щеку, улыбнулась ему в самые глаза. – Если он будет все свободное время отдавать этой яхте, то я… мне же иногда позарез нужен провожатый!.. То я из-за него снова выйду замуж.

Старик сказал сухо:

– Это вряд ли может тебя особенно напугать.

– Ах, перестань обижать свою маленькую девочку!

Анна сказала:

– Роберт, ты ведь никак не назвал яхту.

– Дайте ей название, – сказал Роберт Старику.

Старик подумал и сказал:

– «Кондор».

– Только этого не хватало, – сказала Маргарет.

– Что такое кондор? – спросила Анна.

– Большая птица, – сказал Старик. – В старину в ее перьях прятали золотой песок.

– Золотая птица, – медленно проговорила Анна. – Как мило.

Старик покачал головой.

– Черная птица. Золото в стержни перьев насыпали, выдрав их у мертвого кондора.

Название появилось на корме через неделю. Как-то к вечеру Маргарет приехала посмотреть.

– Выглядит очень мило.

– Как, по-твоему, почему он выбрал такое название?

– А, черт, – сказала Маргарет. – У моего отца, Роберт, всегда имеется много самых сложных причин даже для того, чтобы выбрать название дурацкой яхте… – Она сдвинула солнечные очки на макушку. – Пожелай мне счастливого отдыха.

– Я не знал, что ты уезжаешь.

– Разве я тебе не говорила? Новый Орлеан летом меня доводит. А жить с Анной в этом готическом замке тоже не слишком приятно. Я уезжаю недели на три посмотреть Мексику. Я там никогда не бывала.

– Очень мило, – сказал Роберт. – Очень мило.

Он обнаружил, что ему ее не хватает. По утрам в конторе он ловил себя на том, что спрашивает, нет ли от нее известий. Он поспешно снимал трубку, ожидая, что она позовет его позавтракать вместе или потребует, чтобы он заменил неявившегося гостя. Ему не хватало ее громкого смеха в коридорах. Даже вечера на яхте стали другими. Тихая гавань, поскрипывание канатов, всхлипывание воды между сваями, легкое покачивание палубы у него под ногами – все это рождало неясную тревогу. Как-то вечером он уснул с коктейлем в руке. Клубный сторож потряс его за плечо в первом часу ночи, и он поехал прямо домой, торопливо, забыв про ужин, со смутным беспокойством, словно потерял что-то.

Он начал выходить на «Кондоре» из гавани в озеро Поншартрен. Он никого не брал с собой и монотонно крейсировал вдоль берега взад и вперед.

И теперь, заходя поздно вечером в «Магнолию» съесть бутерброд, он ощущал, что его загорелое обветренное лицо дышит здоровьем и жизнью и не кажется таким уж неуместным среди студентов. Когда его руки ложились на стойку или тянулись за сахарницей, было видно, что они тоже загорели, а кое-где ободраны от возни с парусами. Он даже улавливал легкий свежий запах соленого воздуха, исходивший от его одежды. Он понимал, что все это – фанеровка, что загар покрывает стареющую кожу, что соленым запахом он обязан застойной воде. И все-таки эта видимость его как-то защищала. Он чувствовал, что выглядит неплохо.

Как-то в четверг он задержался на яхте – даже долгий летний закат успел померкнуть и совсем погаснуть. Он был в камбузе – убрал на место формочку для льда и начал вытирать разбрызгавшуюся воду. Горела одна слабая лампочка.

– Э-эй, на борту, паруса поднять или как там по-вашему! – крикнула Маргарет.

Он услышал цоканье ее каблуков по палубе.

– Сними туфли, – машинально потребовал он.

Так-то ты со мной здороваешься?

Она ворвалась в кружок света перед ним – ее кудрявые волосы курчавились круче обычного, лицо обтянулось, глаза стали больше.

– Ты похудела, – тут же сказал он.

– Месть ацтеков.

– Что?

– Ты мог бы обрадоваться мне! Я приехала прямо с аэродрома – такси ждет тут с моим багажом.

– Я рад, что ты вернулась, – сказал он. – Мне тебя не хватало.

– Правда?

Она стояла совсем рядом с ним. Он почувствовал сквозь рубашку теплоту ее тела.

– Без тебя было слишком уж тихо.

– Отцу и Анне это, наверное, нравилось.

– Хочешь выпить?

Она стояла перед ним как окаменелая, без единого движения. Немигающие карие глаза были словно две дыры. Он взял ее за локти, чтобы вежливо ее отодвинуть и достать бокалы для виски со льдом. Ее руки оказались такими тонкими, что его пальцы сомкнулись вокруг них. Его собственное тело было таким большим, таким толстым! Оно вздувалось, как воздушный шар. Она была где-то далеко, на его рубеже. Глянцевые завитки ее черных волос были влажными. Наверное, поднялся туман… Однажды он вез ее домой – давным-давно. Она уехала от своего первого мужа. Тогда она тоже казалась маленькой и хрупкой.

Маргарет отступила и вырвалась из его рук. Повернувшись, она пошла в носовую каюту и села на койку. Он увидел, что она начала неторопливо раздеваться, бросая одежду на койку напротив.

Я же ничего не могу, подумал он, пошел за ней и остановился, наблюдая.

Она сняла все, кроме бюстгальтера, и теперь изгибалась, дотягиваясь до застежки.

– В прошлый раз было жутко холодно, Роберт, и воняло плесенью.

– Я не думал, что ты помнишь.

Совсем раздевшись, она выжидающе сидела на краю койки. Он сел напротив.

– Послушай. Ну, как бы тебе сказать… Сейчас ведь не то, что прежде.

– А?

– Да.

Он хихикнул.

– Ты сидишь голая, а я даже при галстуке. – И он снова засмеялся.

Она ждала, не улыбаясь, не сердясь. Терпеливо. Когда он вдруг задохнулся от смеха, она потянулась через проход, взяла его за руку и притянула к себе. Он опустился на пол.

Если бы я мог, думал он. Она же знает. Я ей сказал. Уж куда прямее. Могла бы оставить меня в покое. Ведь я ей сказал.

Брюки врезались в тело. Наверное, перекрутились. Он заерзал. Она крепко прижала его к полу. Сильная, чертовка!

Она соскользнула к нему на пол. Тут было совсем темно. Тусклые лучи лампочки в камбузе сюда не доставали.

– Черт, – сказал он. – Говорю же тебе, что не могу.

Брюки врезались в живот все больнее. Он заерзал.

Она больно укусила его сквозь рубашку.

– Перестань, черт подери!

Она укусила его еще раз, а потом, увернувшись от его занесенной руки, стиснула зубами мочку его уха.

Она стискивала зубы все сильнее, и по его шее прокатывались волны боли. И вдруг по всему телу разлился жар. Жгучий. Давно знакомый. Слепые объятия во тьме…

– В следующий раз, – сказала она, – все-таки снимай брюки. Молния царапается, да и синяк от пряжки – не большое удовольствие.

Он почти ее не слышал.

– Послушай, – сказала она. – Меня ведь ждет такси.

– Я с ним расплачусь. – Он еле ворочал языком. – Сложим твои чемоданы ко мне в машину.

Она быстро одевалась.

– Я пойду с тобой.

Пока они шли по длинному бетонному пирсу, он не выпускал ее руки. И в машине всю дорогу домой.

– Разве ты не рад, что ошибся?

– Может, у меня выходит только с тобой.

Он играл пальцами Маргарет, тянул их то туда, то сюда.

– Больно, – сказала она.

– А может, мне это нравится.

– А может, мне это не нравится.

Она начала вырывать руку, но он только сильнее ее сжал.

– Послушай, – сказал он, – почему бы тебе не переночевать у меня?

– Нет. – Она с мягкой улыбкой покачала головой.

– Ну, пожалуйста.

– Подумай, что скажут соседи.

– К черту соседей!

Она наконец высвободила руку.

– Наверное, за все время, пока ты гонялся за юбками, туда ты никого не приводил?

Он сказал медленно:

– По-моему, это должно тебе польстить.

– О, конечно, – сказала она, – но я добропорядочная разводка и вернусь в отцовский дом.

Они молча ехали вдоль Нового канала с застойной, замусоренной водой. Потом Роберт сказал:

– Я переночую у тебя. В этом сараище кто заметит? Да и Старик уехал в Порт-Беллу. Сегодня же четверг, ты не забыла?

Она сморщила нос. Он разглядел эту гримаску даже в темноте.

– Ну, зачем тебе надо, чтобы кто-то у кого-то обязательно ночевал? Не глупи.

Я все испортил, думал он.

В отношениях с женщиной нельзя пускать в ход нажим – тут нужна легкость, мимолетность. Настаивай на своем – и они начнут думать о последствиях. Попробуй действовать нахрапом – и они решат, что дело нечисто. В таких случаях требуется только легкое, ласковое прикосновение сказочной волшебной палочки.

Утром, еще не совсем проснувшись, но заметив светлую полоску по краю опущенной шторы, он позвонил ей.

– Что случилось?

Он услышал позвякивание фарфора. Она завтракала.

Еще одна ошибка. Да что это с ним?

– Я хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось.

– Конечно, со мной ничего не случилось.

– Теперь я это знаю.

Маргарет с хлюпаньем глотнула.

– Во всей Мексике я ни разу не пила приличного кофе. Паршивая страна. Послушай, Роберт, я всегда думала, что это женщине полагается звонить на следующее утро и говорить что-нибудь вроде: «Правда, было чудесно?» или «Когда мы снова увидимся?»

Он покраснел от обиды и злости.

– Да, конечно, – сказал он. – Но я знаю, где мы снова увидимся.

Она опять засмеялась.

– Нет, дружочек, в конторе ты меня сегодня не увидишь. Я еду в Порт-Беллу.

– Что тебе там понадобилось?

– Повидать сестру, – сказала она и повесила трубку.

В это утро все шло из рук вон плохо. Он никак не мог встать. И только мысль о том, что скоро должны явиться невидимые домохранители Анны, наконец согнала его с постели.

Он опоздал, но все равно он поехал не в контору. Он поехал в яхт-клуб, нетерпеливо лавируя в утреннем потоке машин. Он почти бежал по бетонному пирсу в ярком свете позднего утра. (Вчера в безлунной тьме он шел тут с Маргарет – и сейчас он словно все еще ощущал теплоту ее руки, нежность кожи, хрупкость костей, сжатых его пальцами.) На яхте он сразу пошел в каюту. И почувствовал ее запах: неподвижный, застоявшийся воздух был весь им пропитан. Ее бокал стоял на столике. Он взял его, увидел след губной помады, потер его об щеку, а потом о губы. Он убрал бокал на место в шкафчик, не вымыв его, и подошел к койке: полотняное покрывало еще хранило отпечаток ее тела. Он долго смотрел на покрывало, не касаясь его, потом налил себе виски, сел напротив и начал медленно пить. Снова наполнил бокал и вернулся на прежнее место. Допив, он вымыл бокал и убрал его.

Возвращаясь в город, он тяжело привалился к дверце, безучастно глядя на знакомые улицы. Он потер подбородок и обнаружил кое-где щетину – бреясь, он слишком торопился. Ну, не идти же в таком виде в контору. Он продолжал теребить жесткие волоски и, садясь в парикмахерское кресло, уже мог бы поклясться, что они длиной в палец, не меньше.

В контору он явился только к полудню. Его секретарша подняла на него глаза, поколебалась и ничего не сказала.

– Проспал, – сказал он.

– Да, сэр.

От него пахло парикмахерским одеколоном. Этот запах чрезвычайно ему не нравился. Несет, как от гробовщика, подумал он. Приторно-сладким. Внезапно он громко захохотал.

На этот раз секретарша даже не подняла глаз. Она аккуратно раскладывала бумаги на его столе.

Роберт принялся машинально подписывать письма, как всегда поражаясь размерам империи Старика.

Разнообразие интересов «Эспленейд энтерпрайзез» было удивительным, Роберт вздохнул – нарочно не придумаешь! Аптеки в Чикаго, фабрика игрушек в Атланте, яблочные сады в Нью-Джерси и Виргинии, тысячи две акров под хлопком в Миссисипи, три небольших банка в разных уголках страны, половина модного ювелирного магазина в Сент-Луисе. А через участие в разных других корпорациях еще и небольшая газета, нефтяные промыслы, телевизионная станция, доходные дома на Лонг-Айленде… И Старик внимательно следил за всем этим, с безошибочной точностью ставя то на одно, то на другое или на все вместе в игре против остального мира.

У меня такое ощущение, что я захлебываюсь, думал Роберт.

Он перехватил внимательный взгляд секретарши.

– Усталость на поле боя, – сказал он.

Другой такой абсолютно непривлекательной женщины ему никогда не приходилось встречать. Остренькое, словно изможденное, личико секретарши, ее щуплое тело приводили ему на память обитателей концлагерей, которых он видел в Германии. Да ест ли она или считает это излишним? – вдруг подумал он. Она была безупречна, она была идеальна, она была ничто. Мисс Джонс. Существо женского пола, как свидетельствует «мисс». Вид «человек», как свидетельствует «Джонс», Мисс Джонс – и все. Деловитая, разумная тень, которая ходит, говорит, печатает на машинке, отвечает на телефонные звонки, рассортировывает квадратные мили всяких бумаг. Вы удивительны, мисс Джонс. Женщина, нарисованная ребенком, плоская и бесцветная.

– Мисс Джонс, – сказал он. – Вы замечательная секретарша.

– Благодарю вас, сэр.

В ее голосе не слышалось никакого удовольствия.

Как умудряется Старик следить за всеми этими операциями? И сумеет ли он справляться с этим сам?

В подобные минуты он терялся от ужаса, Как он сможет заменить Старика, если даже не помнит всех фигур в игре? Но ведь рядом будет Маргарет. Маргарет поможет.

Он уставился в грязное окно, задумчиво покусывая кожу на запястье. И вдруг подумал: Энтони, мой сын. Сын, которого я потерял.

На автобусной остановке ждала стайка учениц монастырской шкалы. День какого-то святого – их распустили после первых уроков, и вот они возвращаются домой в полдень, плиссированные темно-синие юбки нетерпеливо колышутся… Энтони сейчас учился бы в старших классах. Энтони назначал бы свидания вот таким девочкам. Дышал бы их дыханием, томился бы от желания укутаться в их кожу, их прекрасную глянцевитую кожу…

У него самого защемило внутри. Чего ты лишился, Энтони, чего мы оба лишились…

За его спиной мисс Джонс сказала:

– Вы не забыли о совещании со Снайдером?

– Нет.

– Папка у вас на столе.

– Спасибо, мисс Джонс.

Он так стремительно начал листать бумаги, что они соскользнули под стол. Мисс Джонс быстро и безмолвно подобрала их.

– Еще некоторые дополнительные сведения об ист-даунской группе. И кстати, купчая на участок старика Моргентау, по-видимому, в полном порядке.

– Благодарю вас, – сказал он.

Что это еще за участок Моргентау? Ну, ни малейшего воспоминания. Конечно, он знал, но забыл.

Роберт подошел к окну и поглядел вниз на запыленные деревья вдоль улицы. Девочки уехали – все эти прелестные кусочки живой кожи. Он оглянулся через плечо. Мисс Джонс все еще ждала, все еще не уходила.

– Мисс Джонс, – сказал он, – позвоните, пожалуйста, всем, кому следует, и скажите, что я не могу быть на сегодняшнем совещании. Если они захотят его перенести, ну, так… пусть назначат день, когда в городе будет мисс Маргарет или мистер Оливер. Но не я.

И тут же, в эту минуту, он навсегда покинул мир, в который проник много лет назад ценой таких усилий.

– Мисс Джонс, – сказал он, – я пошел гулять.

Наконец-то, подумал он с торжеством, ее лицо что-то выразило. Удивление, смешанное с ужасом.

Он шагал быстро, чувствуя, как на коже начинает проступать пот. Дойдя почти до реки, он свернул к Ройял. На этих улицах было чуть прохладнее, в их узких коридорах тянуло легким ветерком. Мимо громыхали трамваи, в их открытые окна высовывались школьники. Наверное, какой-то большой праздник, подумал он, если распустили столько школ. Прямо перед ним на тротуар со смехом выбежали три девушки, небрежно размахивая книгами. Крутые завитушки их волос блестели, толстые ляжки двигались в едином ритме – они словно разучивали какой-то танец. Он поймал себя на том, что мысленно раздевает их. Энтони они были бы не совсем по возрасту – наверное, им не меньше восемнадцати. Ему не понравилось бы, если бы Энтони завел девушку настолько старше себя…

Роберт продолжал идти вперед, а девушки свернули, оглянувшись через плечо и захихикав. Через два-три квартала, проходя мимо магазина, он увидел за витриной телефон. Да, подумал он. То, что требуется. Надо позвонить Конни…

В прежние годы она была проституткой, потом стала содержательницей публичного дома, а затем под натиском послевоенного пуританизма открыла ресторан, который приносил неплохой доход. Она всегда могла предложить телефон какой-нибудь девицы, только обходилось это очень недешево. Старик финансировал ее первое заведение, а потом и ресторан, оставляя себе самый незначительный процент. Это была старинная обоюдовыгодная и приятная деловая связь. А теперь, подумал Роберт, произведем операцию другого рода.

– А, мистер Роберт! – сказала она. – Очень приятно, что вы меня вспомнили. Может быть, вы зайдете и мы спокойно потолкуем о делах за рюмочкой?

Он усмехнулся – говоря по телефону, она соблюдала величайшую осторожность. Снаружи мимо витрины опять прошли девочки. Эти были помоложе, лет пятнадцати – подходящий возраст…

– Конни, я не могу зайти. Мне просто хотелось поговорить с вами о вашей конюшне.

Она действительно держала конюшню с лошадьми – еще одна предосторожность.

– Мистер Роберт, все мои лошади – самых чистых кровей, все до единой, – сказала она.

– Я ищу молоденькую кобылку, совсем необъезженную. У вас такой не найдется?

– Нет, – сказала она после некоторого колебания, – жеребят у меня нет.

– А вы не могли бы подыскать мне что-нибудь в память старой дружбы?

– Могу, конечно.

– Сегодня.

– Нет, нет…

– Цену назначайте свою. Но без обмана. Я сумею разобраться. Я вернусь домой после пяти. Буду вас ждать.