Текст книги "Кондор улетает"

Автор книги: Шерли Энн Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Восстань, красавица, – сказала Маргарет. – Горит даря, запели птицы, грядет жених.

– Ах, – опять сказала Анна.

– Вставай! – Маргарет дернула одеяло. – Меня причешут после тебя. Причешут мои волосы, только подумай! – Она насмешливо дернула свой крутой черный завиток.

– Шляпка тебе очень идет.

– Ну, на моих проволоках никакая шляпка не удержится.

Она исчезла. А когда Анна снова ее увидела, она стояла на голове. Ее крепкие смуглые ноги в ретуши черных волосков тянулись пальцами к потолку, штанины розовой пижамы сползли на бедра. Ее широкая веселая улыбка была перевернута. Эта плотная, стоящая вверх ногами фигурка все утро потом маячила у Анны перед глазами, преследовала ее в церкви, висела, осклабясь, в клубах органной музыки, качалась над сияющим золотом алтаря, плавала в густом запахе ладана и блеске желтых негнущихся тканей.

(И всю жизнь, подумав о сестре, Анна прежде всего вспоминала ее улыбку – широкий ломоть дыни, крупные квадратные зубы.)

Когда это видение наконец исчезло, Анне стало легче. Она не хотела, чтобы день ее свадьбы был хоть чем-то омрачен. Обряд, венчальная служба, ее муж – ничего больше ей не было нужно. Навеки вместе, одна плоть, смерть да не разлучит нас. Смерть… Другие службы, черные. Другая музыка. Другие звуки. Душа отправляется на суд. Барабанный бой, огонь, раскаты грома. Господи, только бы не скоро, не для Роберта, не для меня… Какие глупые видения! Сначала – стоящая на голове Маргарет. Теперь – смерть. Зачем думать о смерти? Потому что я устала. Кости болят, как у старухи. Ноют. Тянут к земле… Не сегодня. Думай о Роберте.

Я хочу коснуться его, я хочу поцеловать его, я хочу провести рукой по волосам, которыми заросла его шея. Сегодня он пострижется, и шея будет гладкой. Мне придется подождать два дня, прежде чем ее снова покроют жесткие волосики… От его волос пахнет лосьоном, он их распрямляет – у кэдженов они всегда вьются… Неужели его мать и правда не знала, кто был его отцом? Ужасно! Нет, сказал он, тут нет ничего ужасного. Она очень обо мне заботилась, только ей нечего было мне дать… Роберт – ребенок. Роберт – бедный и голодный.

Она была готова. Выкупанная, причесанная, окруженная со всех сторон дорогостоящей роскошью. Пел хор, орган ради нее вздымал валы звуков. Когда она, чуть опираясь на руку отца, осторожно поднималась по церковным ступеням, ею владела безмятежная радость.

По принятой в монастыре традиции после венчания Анна сразу поехала с официальным визитом к монахиням. Ее платье блестело и сверкало в темных гостиных, в неподвижном воздухе, среди потускневшей от сырости мебели. Роберт терпеливо стоял рядом с ней среди восхищающихся монахинь в темных одеяниях. Анна с легким страхом подумала: «Белая здесь только я. Все эти фигуры – черные. И даже Роберт одет в черное. Даже он».

Настоятельница поцеловала ее в щеку, жесткий накрахмаленный апостольник хрустнул, прижатый к ее плечу.

– Самая первая из этого выпуска. – По щекам настоятельницы скатились две неподдельные слезы. – Самая первая из наших девочек, кто в этом году выходит замуж.

Первая из этого выпуска – Анна застыла. Ей это не понравилось, хотя это была правда. Не нравился ей и кисловатый запах, исходивший от мантии настоятельницы.

Роберт спросил:

– Идем?

– Да. О, да.

Окружавшие ее черные покрывала вновь заколыхались. На этот раз для того, чтобы распахнуть перед ней огромные дубовые двери.

Анна отдала настоятельнице свой тяжелый букет.

– Могу я вас просить? От меня.

Монахиня кивнула, и, сияя белизной, Анна вышла из дверей. Она прищурилась от солнца и яркого голубого неба. Роберт спросил:

– Зачем ты отдала цветы?

– Они ставят их в своей часовне.

Роберт усмехнулся:

– Стало быть, ты теперь Христова невеста.

– Это просто обычай, – сказала Анна, – все девочки так делают.

Она обернулась и помахала рукой. Одна из черных теней подняла белый букет – высоко, торжествующе.

Правый мизинец Анны вдруг заныл. Резко и сильно. Это случалось, только когда она бывала расстроена.

– Послушай, – сказал Роберт, – я что-нибудь не то сказал?

Она медленно повернулась к нему. Это ее муж, и она едет с ним на свадебный прием. Она поглядела ему в глаза и почувствовала, как ее раздражение проходит. То же она порой испытывала в часовне, когда хору особенно удавался грегорианский гимн. Словно тихие струи катились по спине, по бугоркам позвонков и маленькими волнами омывали голову изнутри.

– Ты прелестна, – сказал он, беря ее руку, на которой блестели новые кольца.

Она все еще разглядывала цвет его глаз. Ее жизнь, сказала она себе, следует своему предназначению. Она была совершенно счастлива.

К середине дня она купалась в счастье. В загородном клубе (украшен он был безупречно, отметила она про себя, все было таким, как следовало) она выпила два бокала шампанского, простояла несколько часов, встречая гостей, станцевала с Робертом и с отцом.

День катился точно по ее плану. На хорошо смазанных колесах. Под нежные скрипки оркестра она танцевала со своими дядьями и кузенами, с восьмидесятилетними старцами, еле передвигавшими негнущиеся ноги, с двенадцатилетними мальчиками, такими маленькими, что она смотрела сверху на их напомаженные затылки. Потом выпила еще шампанского, в голове у нее зашумело, ей стало легко и весело. На белом атласе у нее на плече розовело пятнышко пудры. Она его смахнула.

– Я знаю, кто это, – сказала она Роберту. – Кузина Лоретта. Только она пудрится такой пудрой. Вон та дряхлая старушка, видишь? С лиловыми цветами на шляпке. Из-за этой пудры лицо у нее кажется совсем зеленым.

Роберт сказал:

– Все это твои родственники?

– Ну, тут есть и папины деловые…

– Этих я знаю, – перебил Роберт. Он взмахом руки обвел переполненный зал. – Но кто остальные?

– Родственники, наверное. По крови и через брак.

Ее вдруг охватило горячее сочувствие к нему. Его родных на свадьбе не было. Он сам не захотел никого позвать. Не надо, сказал он. Я не хочу. И вот он стоит один.

Но теперь у него будет семья и дом. Она позаботится об этом.

Ею овладело чувство… но какое? Она даже испугалась его напряженности. Словно ей следовало что-то объяснить ему, сказать какие-то слова, фразы, которые ускользали от нее.

– Роберт, – сказала она торжественно, – я люблю тебя.

В ответ он подмигнул ей.

Через полчаса маленький Питер Гондольфо свалился в бассейн с рыбками. Он ударился головой о мраморный край, кожа на лбу у него лопнула, как дыня, и по лицу потекла кровь. Остальные дети молча стояли вокруг и глазели, разинув рты. Малыш выкарабкался из бассейна, даже не заплакав, настолько он был оглушен, и направился в главный павильон, оставляя на сверкающем полу пятнышки крови. Его мать испустила пронзительный вопль. Кто-то что-то крикнул, и оркестр перестал играть.

– Что это? – Роберт вздрогнул.

– Кто-то из детей ушибся, – спокойно ответила Анна. – Я была уверена, что этого не миновать. Но меры уже приняты.

Вопли начали стихать и вдруг вовсе смолкли. Снова заиграл оркестр.

– Что, они умерли? – сказал Роберт.

– У бокового подъезда стояла папина машина – на всякий случай. Я уговорилась с тетей Сесилией, что она поедет к врачу. Чтобы обо всем позаботиться, если мать будет слишком расстроена.

– Ты все предусмотрела, – сказал Роберт. – Удивительно.

– Ты еще не видел, какой цирк мы устроили для детей.

Поле для гольфа за зданием клуба усеивали полосатые шатры. Жаркий июньский воздух был пропитал звериной вонью.

– Откуда все это взялось? – спросил Роберт.

– Я ведь сказала тебе. Это цирк. Только неопасные животные, Роберт, – добавила она.

За шатрами, покачиваясь, прошли два слона. Они были выкрашены золотой и белой краской, их попоны сверкали стразами. Погонщики в золотистых шелковых одеяниях сидели у них на головах, а в паланкинах разместились дети. Они смеялись и размахивали руками.

– Слоны?

– Сейчас – для детей. А потом, когда стемнеет, я думала устроить романтические прогулки. Мы с тобой можем поехать первыми.

– Если мы еще будем здесь… А что там есть еще?

– Ну, клоуны, как обычно. Воздушные гимнасты. И фокусник. Он будет учить их делать фокусы.

– А шпагоглотатель?

– Ты надо мной смеешься.

– Да, сударыня, свадьба что надо.

– Роберт, я хотела, чтобы этот день у всех остался в памяти. Со взрослыми легче – побольше икры, цветов и музыки. Но мне хотелось, чтобы и дети помнили.

Роберт развел руками. Он не любил этот жест, но ничего не мог с собой поделать.

– Ну, они не забудут.

К вечеру, когда жара спала, праздник стал шумным и пьяным. Маргарет и какие-то ее друзья («Кто они?» – спросила Анна) вытащили рояль на веранду, и черноволосый юноша забарабанил по клавишам. Джазовая мелодия диссонансом врывалась в мягкие звуки струнных инструментов, доносившиеся из бального зала. Маргарет танцевала одна, ее лицо раскраснелось, розовое платье смялось и поблекло от жары.

– Роберт, посмотри, что за ребенок, – сказала Анна. – В пять утра она уже была в моей комнате.

– Ребенок? Да ведь между вами нет и двух лет разницы.

Перед его глазами не маячило перевернутое ухмыляющейся лицо, и она не сумела бы объяснить.

– Но я замужняя женщина, – сказала она.

– Ну, не совсем, – сказал Роберт, – не совсем.

Она решила, что будет приличнее не расслышать его слов.

Когда стемнело, они тихонько ушли. Их ждал новый «студебеккер». Его выбрала Анна – «паккард» или «бьюик» для них не годился.

Маргарет догнала их у выхода.

– Такой свадьбы у вас уже никогда не будет, – сказала она, улыбнувшись чуть криво. – Ты знаешь, что епископ напился?

– Ну, право же! – сказала Анна.

– Не смотри на меня сверху вниз. – Маргарет сделала быстрое па, как в чарльстоне. – Я хорошая католичка… А ты выпустишь концы фаты из окна, когда вы исчезнете в сиянии заката?

– Поди выпей еще, сестричка, – сказал Роберт. – Хотя ты и так уже хороша.

– Одно шампанское. – Улыбка Маргарет стала шире. – Это благочестивый католический выпивон. Только поглядите на всех этих священников: в баре прямо-таки торжественное богослужение.

Роберт помог Анне сесть в машину и положил концы фаты ей на колени.

– Эй! – крикнула Маргарет. Она завертелась волчком, раскинув руки. – Я крутящееся распятие! Глядите на меня!

Она и правда чем-то напоминает распятие, подумала Анна.

Анна вступила в свой первый дом новобрачной в белом атласе, как она и планировала. Была боль, которую она предвидела, и наслаждение, которого она ждала. И была кровь, доказывающая ее мужу, чего она стоит. Она уснула, испытывая полное удовлетворение. Роберт спал беспокойно, он всю ночь ворочался, толкал ее локтями, закидывал руки ей на спину. Он не привык спать в двуспальной кровати, рассудительно решила она, но теперь научится.

Она ошиблась, как ей стало ясно много лет спустя, и не только в этом, но и во многом другом. Несмотря на все ее благочестие, господь не просветил ее.

Маргарет

Маргарет перестала вертеться и смотрела вслед удаляющейся машине. Фата не развевалась за окном, только поднялось облачко легкой летней пыли и скоро рассеялось. Она вытащила из-за пояса платок и вытерла потное лицо. Было жарко, и узкое платье стесняло ее. Оно село на мне, думала она, нет, правда. Невинная молодая девушка найдена задушенной таинственным способом. Бедную жертву удушили всю целиком. Полиция не в силах объяснить…

Может, раздеться? Нагая подружка невесты крушит все на своем пути. Отец посмеялся бы. Анна больше никогда не сказала бы со мной ни слова… Наверное, мне нужно поскорее выйти замуж. Был бы хоть кто-нибудь подходящий. Я жду, чтобы волшебный принц приехал ко мне из сияния заката. Я могла бы устроить все, как Анна: горы белья, целые склады мебели. Ну как не пожалеть беднягу, в честь которого все это делалось. Того и гляди умрет от испуга или удушья… Я этого делать не буду. Нет уж! Я просто буду самой собой. Придется волшебному принцу довольствоваться этим…

Маргарет расправила смявшуюся юбку. Почему она вот-вот заплачет? Она же никогда не плачет – монахини учили этому всех своих воспитанниц. Быстро моргай, говорили они, и думай о милосердии Иисусовом.

Монахини… Я ходила в их школу одиннадцать лет. И чему же научилась? Греческому алфавиту. Читать по-латыни о войнах Цезаря. Вязать крючком кружевные шали для благотворительных обществ. Произносить ежедневные молитвы. Читать романы Диккенса и Скотта, но не Гарди. Вот чему я научилась. Складывать столбики цифр. Написать вежливое письмо. Одиннадцать лет учения… Да, и ругаться по-испански.

Этому она научилась во время Весеннего Уединения, когда сидела в часовне с маленьким черным томиком – «Подражания Христу» – на коленях. Маргарет кое-как прочла оглавление: «О стойкости против искушения», «О благоразумии в деяниях наших», «О любви к уединению и тишине»… На этом она остановилась. Ее соседка Тереза Гарсиа предложила обучать ее испанскому. Они чинно сидели, глядя прямо перед собой, с сосредоточенным самоуглубленным выражением, и разговаривали, не шевеля губами. Первыми словами, которые выучила Маргарет, было ругательство: «Tu puta madre».

Эти слова, думала Маргарет, могут оказаться полезнее всяких молитв, которые она выучила. Однажды их класс одновременно возносил четыре разные молитвы – святому Иуде, святому Иосифу, Святому Сердцу, Богоматери Всеблагой… Одно плохо в молитвах и молитвенниках, думала она, никакой гарантии. Ни про одну не сказано: вот она обязательно поможет. Приходится пробовать их все и уповать. Как в лотерее: выбираешь номер, не выигрываешь, снова выбираешь. Что же, не повезло – попытай счастья еще раз. И как в лотерее, в этом есть что-то несправедливое.

Да и все несправедливо, думала она. Вот как с этой девочой в третьем классе. Как давно это было… Ее звали… Розали? Да, Розали. Она была калека: от детского паралича у нее искривился позвоночник и на плече был горб. Другие девочки всегда бегали за ней в уборную, тыкали пальчиками в горб и смеялись. Каждый день они доводили ее до слез, но она никогда не жаловалась монахиням. Только перестала ходить в уборную. Однажды у нее под партой натекла лужица, а на следующий день она не пришла в школу. И больше никогда не приходила.

Наверное, мы убили бы ее, будь у нас больше времени, думала Маргарет. Вот как Мэтью.

Это был ее не то четвероюродный, не то пятиюродный брат, одного с ней возраста. Он непременно приходил на все детские праздники – крупный, жирный, женоподобный мальчишка с женской грудью. Они – Маргарет и еще семь-восемь детей – попытались утопить его в бассейне посреди розария тети Сесилии. Он уже почти не барахтался, когда тетя Сесилия заглянула б розарий… Маргарет до сих пор помнила ее пронзительный вопль.

Все дети злы, думала Маргарет. Вроде той сумасшедшей дылды, которая так дернула ее за волосы, когда она сидела в уборной, что вырвала целый клок. У нее на затылке долго была плешинка. После этого Маргарет стала носить с собой нож с четырехдюймовым лезвием, которое выскакивало, едва нажмешь на кнопку. «Я тебя по-итальянски так полосну, что и родная мать не узнает», – грозила она.

А монахини занимались своими делами, ничего не зная о том, как ведут себя их воспитанницы. Это тоже было несправедливо.

И вся красота, предназначенная их семье, досталась Анне… Вот уж это совсем несправедливо. Я коротконожка, кубышка, у меня курчавые волосы и дурацкие карие глаза. Анна тоненькая, стройная, с прямыми черными волосами, как у индианки, и кроткими нежными глазами, как у спаниеля.

Как-то она пожаловалась отцу. Он ответил серьезно:

– Маргарет, ты по-своему очень привлекательна и в отличие от Анны умеешь думать.

– Вот спасибо, – буркнула Маргарет. – Я до смерти хочу быть похожей на Джин Харлоу, а ты мне говоришь, что я умею думать. Большое спасибо.

Автомобиль Роберта и Анны скрылся из виду. Маргарет стояла и смотрела на безлюдную улицу. Моя сестра вышла замуж и уехала. Жаль. Жаль.

Подошел отец и обнял ее за плечи, мокрые от пота.

– Они удрали, детка?

Она кивнула и подумала, что отец всегда называл их по-разному. Ее он зовет «детка», Анну же либо «милочка», либо «девочка».

– Папа, эти туфли меня доконают.

Смутная грусть на его лице сменилась улыбкой.

– Ты столько часов на ногах…

– Атласные туфли всегда жмут, но Анна о других и слышать не хотела.

– Анна точно знала, что ей нужно.

Маргарет бросила свои розовые туфли в кадку с гарденией.

– Замечательно! – Сорвав белый цветок, она театральным жестом поднесла его к носу и отшвырнула. – Потрясающе!

Позади них раздался звон разбитого стекла и хохот. Отец поднял бровь:

– Ну, кажется, началось настоящее веселье.

– Помнишь день рождения дяди Гарри, когда А. Д. подрался с Джозефом и все начали кидаться тем, что под руку попало?

– Ты думаешь, что сегодня будет то же самое? Может быть… Детка, вино скверно действует на родню твоей матери.

Они медленно вошли внутрь. Чинный оркестр исчез из бального зала, и на его месте под синими лампочками безумствовал джаз-банд. Отец устало сказал:

– Детка, я выпью виски. Хочешь?

Ее близко посаженные карие глаза блеснули.

– Ты меня в первый раз об этом спросил. Я пила только шампанское.

– Ты теперь взрослая. Можешь переходить на виски.

– А что, если я напьюсь, мертвецки напьюсь?

– В лоне семьи своей матери?

– Ага.

– Ну, так ляжете все вместе. – Он кивнул на мужчину в черной сутане, растянувшегося на светло-зеленой кушетке. – Вот Амброз. Лев ляжет с ягненком.

– Откуда это?

– А черт его знает, – сказал он. – Читал где-то. Давно.

Раньше он никогда при ней не чертыхался.

Он протянул ей бокал виски со льдом:

– За подружку невесты!

Она осторожно пригубила.

– От этой жары пить хочется… чертовски.

Она не сразу произнесла это слово, не зная, как отец к нему отнесется, но он точно не слышал и лишь поднял бокал, с усмешкой поглядев на нее. А затем поднял его уже серьезно и поклонился тете Гарриет, которая подошла к ним.

Потом она еще раз увидела отца. Он сидел один в углу малого павильона. (Все они носили названия в соответствии с оформлением: «Кисмет», «Айвенго», «Шатер султана», «Ледяной дворец», но какой был этот, Маргарет не помнила.) Отца совсем заслоняли пальмы, к которым были проволокой прикручены белые пионы. Перед ним на столике стоял бокал с виски. Он глядел в потолок и курил сигару.

– У тебя совсем домашний вид.

Маргарет опустилась в стоящее рядом кресло и закинула ногу на ногу. Запыленный край ее розового платья отогнулся, открыв грязные теннисные туфли. Отец с удивлением посмотрел на них. Она проследила направление его взгляда.

– Ах, это… Я посылала за ними домой, папа. Совсем расшибла большие пальцы, пока ходила босиком.

Он затянулся и снова уставился в потолок.

– Ты устал, папа?

Он изогнул спину и потянулся.

– Я всегда уставал от родни твоей матери. И сегодня – не больше обычного.

– Ты знаешь, новый тесть Тутси отправился в больницу. Говорит – сердце.

– Тесть Тутси… – Он помолчал, стараясь вспомнить. Тутси был троюродный брат, который недавно женился на девушке из Хьюстона. – Это какой же? Тот, у которого магазин готового платья, или тот, у которого ночной клуб?

– Не помню. А знаешь, машина «Скорой помощи», которую придумала Анна, оказалась не такой уж глупостью.

Отец улыбнулся:

– Анна никогда не делает глупостей.

– Можно, я покурю?

Он покачал головой.

– Сегодня ты пьешь – и этого достаточно.

Она хихикнула:

– На меня это не действует.

– Действует.

– Откуда ты знаешь?

– Ты выглядишь старше.

Она наклонилась к нему и старательно скосила глаза к вспотевшему носу.

– Я хочу вырасти и быть такой, как Грета Гарбо, чтобы мужчины по мне с ума сходили.

Снаружи, за шелковой стеной павильона, началась ссора. Несколько голосов выкрикивали бессвязные слова.

– Знаешь, – сказал отец, – этим праздником я убил двух зайцев: выдал замуж дочь и выполнил свои светские обязательства за прошлые десять лет.

Маргарет сказала:

– Папа, тебе грустно, что у тебя нет своих родных?

Он покачал головой.

– Ты никогда о них не рассказываешь.

– Нечего рассказывать. Отца я вообще не знал, а мать, когда переселилась ко мне, была обыкновенной старушкой.

– Я не об этом. – Маргарет кончиком языка гоняла кусочки льда по бокалу.

Он пожал плечами и вернулся к своей сигаре и виски. Маргарет ушла, так и не допив. Виски ей не понравилось, хотя оно и было настоящее шотландское, очень дорогое и абсолютно противозаконное.

Сад расцвел разноцветными фонариками. Над полем для гольфа висела бледная луна, точно прилипший к небу клочок бумаги. Маргарет стояла у бассейна с рыбками и смотрела, не мелькнет ли между листьями чешуйчатый хвост, но видела только луну – она дрожала и покачивалась среди зеленых кружков.

– На что ты смотришь?

Она так сильно вздрогнула, что едва не упала в воду.

– Так нельзя!

– Что нельзя? – Это был Эндрю Стефано, муж ее троюродной сестры Бернадетты.

– Ты меня испугал.

Какой он красивый, подумала Маргарет. Смуглый и гладенький, как морской котик. Как Роберт.

– Маргарет, ты пила! – Его голос вдруг изменился.

– Мне уже семнадцать лет, – сказала она. – Почти. – Я могу пить, если хочу. – Она насмешливо фукнула, вытянув губы.

– Девочка, я тебя накормлю. По-моему, тебе это будет полезно.

Он обнял ее за талию и решительно повел в буфет. В самом центре бесконечного нагромождения закусок под голубым шелковым балдахином медленно таял ледяной лебедь, охраняемый множеством золоченых купидонов.

– Слышишь? – сказала Маргарет. Размеренные звонкие шлепки: умирающий лебедь капал в тазик, скрытый под кружевной скатертью. – Лебедь истекает кровью.

– Ну-с, – сказал Эндрю, – все выглядит очень аппетитно!

Маргарет отмахнулась от официанта.

– Пойдем на воздух, Эндрю.

Эндрю нагрузил две тарелки, сунул в карман серебряные вилки и ножи, не забыв и салфетки, и они вышли в сад. Все столики были заняты.

– Придется идти обратно, – сказал Эндрю.

– Идем дальше, кузен Эндрю. Что-нибудь да отыщется.

Они шли по саду, оглядывая тесные кружки у озаренных свечами столиков. Потом остановились – дальше начиналось поле для гольфа.

– Что будем делать? – спросил Эндрю.

Ночь была безветренной, как все летние ночи, и в воздухе висела влажная духота. За темным сплетением деревьев над полем громоздились тучи. Иногда от травянистого откоса тянуло легким ветерком, рожденным жаром накаленной солнцем земли и прохладой деревьев. Он задевал щеки, как крылья ночной бабочки.

Маргарет лизнула палец и подняла его.

– Чувствуешь? Говорят, это вовсе не ветер, а дыхание земли.

Эндрю все еще высматривал в сумраке сада свободный столик.

– Ты что-нибудь видишь?

Маргарет повернулась на пятках, пискнув теннисными туфлями.

– Давай прямо здесь. – Она плюхнулась на траву и прислонилась спиной к дереву. – Умираю есть хочу!

– Надеюсь, тебе понравится. Ты же не сказала, чего тебе взять.

– Я так голодна, что и гвозди сойдут.

Она быстро опустошила тарелку и сунула ее в куст азалии.

– Посмотрим, как они ее утром разыщут… Кузен Эндрю, а где вино?

– Тебе на сегодня достаточно, девочка.

– Не говори со мной таким тоном. – Она выпрямилась. – Пойду стащу бутылку у кого-нибудь со стола.

Скоро она вернулась. Резиновые подошвы ступали совсем бесшумно.

– Белое или красное? – Она хихикнула. – Они так целуются… Рюмок не нашла. Зато принесла вот что.

От резкого запаха сахарной пудры он чихнул.

– Пирожные?

– Ну и что?

– Дай-ка мне вино.

– Зря отказываешься, Эндрю. Замечательные пирожные, только не разберу какие.

– Ты что, вкуса не чувствуешь?

– Никакого.

– Девочка, ты-таки пьяна.

– Слышишь, поют?

– Нет.

– А ты послушай…

Звуки праздника: джаз-банд играл «Валенсию», смеялись и громко разговаривали люди; в темноте вокруг них повсюду кто-то шептался.

– Не слышу никакого пения.

– Может, они опять запоют, – сказала Маргарет. – Я подожду. – Она растянулась на земле. – До чего же хорошо!

Она закинула ногу на ногу, чуть не задев Эндрю по лицу. Он схватил ее ступню и почувствовал под пальцами резиновую подошву, брезент, шнурки.

– Маргарет, ты была в церкви в теннисных туфлях?

– Конечно, нет. – Маргарет икнула. – Я была в атласных туфлях, как велела Анна, и вообще вела себя очень прилично.

– Ты ухмылялась, когда шла по проходу.

– Рада, что ты меня заметил.

– Ты рехнулась.

С дорожки вежливо спросил официант:

– Вам что-нибудь подать, сэр?

Эндрю подскочил от неожиданности. На дорожке белела куртка и слабо поблескивал серебряный поднос.

– Ты похож на привидение.

– Шотландского с содовой, – сказала Маргарет.

– Мисс Маргарет, ваш отец спрашивает, собираетесь ли вы ехать домой.

– Скажи ему, что меня подвезет кузен Эндрю.

Поднос поднялся и поплыл прочь, оставив за собой запах виски и крахмала.

– Вот почему говорят, что они черней смолы. – . Маргарет хихикнула. – Их совсем не видно. Ну, поехали. С Новым годом!

– Легче, легче, – сказал Эндрю.

– Знаешь что, – сказала Маргарет, – до сих пор я пила только тайком, когда никого не было дома или никто не видел.

– Я готов отвезти тебя домой, но мне совсем неохота тащить тебя на второй этаж.

– Знаешь, кем бы я хотела быть? Старой дамой, которая рассказывает сальные анекдоты мальчишкам.

Эндрю допил рюмку.

– Ты отправляешься домой сию же минуту.

Она продолжала лежать. Он потянул ее за руки и, подняв, крепко обхватил за талию. Она приникла к нему, немного постояла, потом швырнула рюмку в темноту.

– Ладно, кузен. – Она все еще чувствовала у себя на талии его пальбы.

У Эндрю был «паккард», почти новый.

– Хорошая машина, – сказала Маргарет. – Значит, дела у тебя идут лучше, чем я думала.

Он дал задний ход, осторожно выруливая на дорогу.

– Многие и не думают уезжать, – сказал он. – Пожалуй, веселье продлится до утра.

Она откинула голову назад.

– Тебя тошнит? – сразу же спросил он. – Мне только не хватало испорченной обивки.

Она сказала:

– А ты никогда быстрее не ездишь?

– Все-таки я сейчас не самый трезвый человек в мире, так что обойдемся без происшествий.

Вверху проплывали уличные фонари. Они ей подмигивали, и она подмигнула в ответ.

– Прокатимся по парку, – сказала она.

– Ты едешь прямо домой.

– Я хочу в парк. В тот, за Мэгезин-стрит, к фонтану с голыми дамами.

– Ну, послушай…

– Для такого чертовского красавца, Эндрю, ты чертовски туп.

– Ладно, только на минуту.

Не успел он остановить машину, как она открыла дверцу, мелькнула в свете фар и исчезла.

– Куда ты? – крикнул он.

Маргарет в резиновых туфлях уверенно бежала в темноте.

У фонтана она остановилась и обняла одну из трех бронзовых нимф, державших урны, из которых в мраморный бассейн непрерывно струилась вода. Холодный металл под ее ладонями казался зеленоватым – впрочем, она знала, что он таким и был. В детстве она в солнечные дни часто приходила сюда с няней. В бассейне плескались белые дети, а вокруг на скамьях сидели черные няньки. Однажды какой-то малыш спустил штаны и попикал на ее крахмальную юбочку.

Тут ее и нашел Эндрю.

– А, так это и есть твой фонтан?

– Вы совершенно правы, кузен Эндрю.

Подобрав платье, она шагнула в бассейн. Вода доходила ей до колен. С ее руки ниспадали складки розового шелка. Она бродила по воде взад и вперед, расшвыривая брызги в темноту.

Эндрю сидел на бронзовых коленях и ждал.

Ей надоело это развлечение, и, хлюпая промокшими туфлями, она подошла к Эндрю. Теперь, когда он сидел, они были одного роста. Его лицо казалось неясным пятном, и она его не узнала. Это, может быть, кто-то другой, подумала она. Любой другой мужчина.

– Вода очень приятная, – сказала она. Она не видела, как его руки потянулись к ее плечам, но мир вдруг закрутился, верхушки деревьев качнулись слева направо и справа налево. – Я совсем пьяная.

– Да. – Он крепко держал ее за плечи. – Ты сама не понимаешь, что делаешь.

– Нет, понимаю. Да! – Она хихикнула, и деревья снова закачались. – Как сказала Анна. Да. – И она подставила ему губы.

Странно, подумала она, мой первый поцелуй с мальчиком давным-давно был мокрым, липким, холодным и мне не понравился. И этот не нравится. Лучше бы он целовал мне грудь, а не губы.

Она отвела назад плечи, выставляя грудь. Вдруг поможет? Он заметил ее движение и стал целовать ее в шею.

Вот и все. Это и еще что-то: ожог, легкая судорога. Макушки деревьев заплясали, и она подмигнула им.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Почему ты меня не предупредила?

– О чем?

Деревья замерли. Жаль.

– Да сиденье же, черт побери, сиденье!

Она покосилась на сиденье, потом потерла его краем платья.

– Да, заметно. Я не знала, Эндрю, что крови будет так много. Я думала, что это только символическая капля. А потом простыню вывешивают на балконе – и вся улица ликует. В Сицилии.

– Как, черт побери, я объясню Бернадетте, откуда это?

– А ты выкинь сиденье и скажи, что потерял.

– Очень остроумно, – сказал он.

Она видела его совершенно ясно – наверное, глаза уже привыкли к темноте. Он выглядел ужасно: темные круги и мешки под сощуренными веками.

– Послушай, – сказала она, – а как насчет меня? Мне ведь надо пробраться к себе так, чтобы меня никто не увидел, а это в нашем доме совсем не просто.

– Скажи, что тебя лягнула лошадь. В Сицилии.

Она привстала и щелкнула его по кончику носа. Он отпрянул, точно от пощечины, ударился локтем о дверцу и скорчился от боли.

– Собаки тоже не любят, когда их бьют по носу. – Она осторожно перелезла с заднего сиденья на переднее.

– Аккуратней. – Он все еще держался за ушибленный локоть. – Ради бога аккуратней.

– Я и так уж стараюсь. Поехали.

Он вел машину молча и на большой скорости.

– У меня идея, – сказала она, когда машина остановилась у ее дома. – Только что пришла мне в голову.

– Избавь меня от своих идей.

– Облей сиденье бензином и подожги. Никаких улик.

– И никакой машины.

Он перегнулся через нее и открыл дверцу. Она вылезла, чинно придерживая платье, скрипя мокрыми туфлями. Эндрю сразу уехал.

– Ну, веселись! – сказала она вслед удалявшимся красным фонарикам.

Черный ход был заперт. Она хотела было позвонить, но передумала. Ничего, как-нибудь обойдемся.

В столб веранды был ввинчен большой крюк, который когда-то поддерживал маркизы. Если стать на него ногой и ухватиться за край водосточного желоба, то можно вскарабкаться на крышу. Пройти по скату, спуститься на трельяж, поднять оконную раму с металлической сеткой, юркнуть в комнату – и она дома.

Ей мешало платье, и она, закатав юбку, подсунула ее под пояс. Этот толстый валик мешал дышать. Не скули, малыш, приказала она себе.

На крышу влезть было просто. Внизу она увидела; аккуратный задний дворик – ухоженные клумбы, цветные пятна (то ли розы, то ли еще что-то) и высокие темные веера шелковиц у забора. Дальше чернели слепые окна соседнего дома – все шторы опущены.

Маргарет медленно выпрямилась. Еще одно усилие, старушка! Она вставила ногу в квадрат трельяжа, хихикнув оттого, что мокрая туфля тихо чавкнула. Перенесла вес на эту ногу, продвинулась вперед, вытянулась по стене и подняла раму. Ее туфля соскользнула с перекладины. Она услышала это, прежде чем почувствовала, что теряет равновесие. Стремительно вскинув левую руку, она уцепилась за подоконник, но так сильно ударилась, что от боли чуть было не сорвалась. Она отчаянно дернулась, чтобы всползти на подоконник. Если я остановлюсь, то у меня не хватит сил повторить все снова. Ну! Ее грудь лежала на подоконнике. Если бы не валик платья на животе, было бы куда легче. Просто гора какая-то! Черт бы побрал Анну и ее платье до пят!