Текст книги "Кондор улетает"
Автор книги: Шерли Энн Грау
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– Анна, – сказал он, – ты умеешь плавать?
Она не слышала. Она лежала ничком, совсем нагая, ее длинная гладкая спина блестела от пота.
Странно, подумал он. Как мало я о ней знаю.
Он потрогал ее за плечо:
– Ты умеешь плавать?
Она приоткрыла один глаз.
– Что? Началось наводнение?
– Спи-спи, – сказал он и почувствовал, как под его ладонью ее мышцы расслабились, плечо стало мягким и тяжелым.
Он пощупал постель. Казалось, в нее влилась вся дневная жара. Когда Анна встанет, на простыне останется тень из пота, темный четкий отпечаток. Безупречный абрис. Тень, лишенная плоти.
Он швырнул подушку под окно, туда, где кончался ковер, и улегся на голом полу.
Паркет был скользким, прохладным, приятным. Роберт заложил руки за голову и медленно потянулся. Все свое детство он спал на полу. Летом, если москиты не слишком свирепствовали, – на крыльце-веранде, на выбеленных солнцем половицах с выступающими жесткими прожилками, точно на стиральной доске. Когда же наступала пора москитов, когда они туманом висели в воздухе и люди дважды в день обмазывали дойных коров густым слоем глины, чтобы как-то защитить их от укусов, спать приходилось в доме, опять-таки на полу, но под противомоскитной сеткой. Он ненавидел эти ночи, когда лежал, скорчившись, под пропыленными складками марли и слушал, как жужжат над ней москиты, как поскрипывает кровать, как посапывают во сне остальные дети. Их дыхание шевелило волосы у него на голове, ему становилось невыносимо душно, и, отогнув крохотный уголок сетки, он высовывал нос наружу… Но хуже всего бывала зима, когда непрерывно лил серый холодный дождь и все дети спали, завернувшись в свои тюфячки, сбившись в тесную кучку у остывающей печурки, крепко жмуря глаза, чтобы укрыться от наползающего холода.
Он не любил, чтобы рядом с ним спали другие. Он не выносил, чтобы к нему прикасались, – он всегда просыпался, потому что все внутри у него сжималось от внезапной тревоги. И самым тяжелым в браке было, это – двуспальная кровать. Каждый раз, когда он, вскинувшись, просыпался, он потом часами не мог сомкнуть глаз. Но как объяснить это Анне? Она даже не посоветовалась с ним о кровати. Обо всем прочем она спрашивала его мнения: о цвете ковра для гостиной, о цвете наружных ставен. Что он предпочтет – сад или мощеный дворик на манер патио? Как ему кажется, будет ли сочетаться мебель в стиле королевы Анны с шератоновским буфетом?.. Но только не о кровати.
Сделать ничего было нельзя. Если каждую ночь его тело дергается во сне, стараясь избежать соприкосновения с другим телом, – что же, придется привыкнуть. А пока он, по-видимому, обречен не высыпаться.
Он провел кончиками пальцев по паркету и угрюмо улыбнулся в потолок. Приятно. Рядом ничего нет. Даже стены. В детстве он никогда не придвигал свой тюфячок к стене, как полагалось. Он спал на самой середине, и, когда взрослые вставали, чтобы сходить в уборную во дворе или помочиться с крыльца, распугивая спящих там кур, они по дороге обязательно спотыкались об него и начинали ругаться на чем свет стоит, а он, прежде чем зажигали лампу, успевал устроиться на положенном месте и притворялся, что крепко спит. Они видели только спящих вповалку детей, и он ничем не выделялся среди остальных. Но стоило им вернуться в кровать, как он снова перебирался на середину. Только там он мог уснуть.
Роберт зевнул. Даже спроси его Анна про кровать, думал он, не в силах переключить мысли на что-нибудь другое, он ей ничего не сказал бы. Ты не муж, если не спишь в одной кровати со своей женой. Тогда ты что-то другое – производитель, любовник. Но не муж, не настоящий муж. Анна хотела мужа. И он будет ей мужем.
Он проснулся. Рядом, склонившись над ним, на коленях стояла Анна. Свет изменился, стал желтоватым. Значит, уже вечереет.
– Я не могла понять, куда ты делся.
– Тут прохладнее. – Он говорил виновато, словно оправдываясь.
– А у тебя спина не болит?
– Мне и раньше приходилось спать на полу… – Он увидел, что ее лицо оледенело.
– Хочешь выпить? – Она переменила тему из добрых чувств. Она не хотела напоминать ему ни о чем неприятном.
Внезапно он рассердился. На нее. Ничего она не поняла. Да, он был ребенком на самом дне и даже не знал имени своего отца. У них в семье было множество детей, но все работали и почти всегда ели досыта.
А какой нежной была с ним его мать! Он вспомнил, как она обнимала его и осыпала поцелуями, сжимая в ладонях его лицо. Позже ему представилось, что она в эти минуты пыталась угадать, кто мог быть его отцом. Но тогда он ничего подобного не думал. Тогда она была просто его матерью, такой же, как все матери. Он вообще ничего не думал о ней, пока она не умерла.
А после ее смерти он день за днем содрогался в томительном ужасе, но потом научился не думать о ней и теперь, когда она умерла, точно так же, как не думал, пока она была жива… Он жил среди грязи, и пота, и непроходящей усталости. Но тогда он ничего этого не замечал.
Анна ошиблась. Он не хотел вспоминать все эти дома на всех этих протоках, дворы с тощими курами, провонявшие запахами уборной, креветок и приманки. Он не хотел вспоминать об этом и вспоминал только в случае необходимости. Но он не стыдился своего детства.
– Я ни разу не спал на настоящей кровати, пока не попал в Батон-Руж. И привыкать мне было очень трудно.
По ее лицу скользнула тень.
– Ты мне рассказывал.
Но он не замолчал.
– Крохотный домишко, битком набитый разными людьми. До сих пор не понимаю, как это я не заразился туберкулезом от матери.
– Роберт, ты мне об этом уже рассказывал. Хочешь рассказать еще раз?
Как она это сказала! Он скорчился в безмолвной злобе. Хочешь исповедаться мне в своих прегрешениях? Да что она знает, черт подери?
– Что ты знаешь? – спросил он вслух.
– Только то, что ты мне рассказывал, Роберт.
Спокойная терпеливость в правильных чертах ее лица. Что-то неизменное и неменяющееся. Его злоба волной накатилась на ее назойливую любовь. Накатилась, изогнулась гребнем и отхлынула. И исчезла. Он не мог понять, почему вообще рассердился. Она же не виновата. Ей незачем понимать. А ему незачем считаться с ее мнением.
Он встал. Одеревеневшая спина неприятно ныла. Так, значит, он все-таки не привык спать на голых досках. Им вдруг овладела смутная грусть. Словно он потерял что-то дорогое.
Два дня он смирялся и терпел. На третий день его начало терзать беспричинное беспокойство. Ночью он спал плохо, а потому во второй половине дня непрерывно дремал, просыпаясь с тяжелой головой, потеряв всякое представление о времени. Он был измучен надоевшей вереницей бесконечных пустых солнечных дней.
* * *
И в этот день он спал, когда зазвонил телефон. Трубку сняла Анна. Она не стала его будить, и, очнувшись от потной, тяжелой дремоты, он увидел, что она сидит у окна.
Одного взгляда на ее лицо оказалось достаточно: он резко втянул воздух сквозь сжатые зубы, и дурман сна и скуки сразу рассеялся.
– Анна, что случилось?
– Папа ранен.
Чем сильнее она была взволнована, тем труднее было это заметить по ее лицу. Неужели она способна вот так же держать в узде и свои чувства? Способна сделать так, чтобы желудок не сжимался и по внутренностям не пробегала судорога? Способна усилием воли успокоить страх? В монастыре ее научили сдержанности… но подразумевает ли это столь полный контроль над собой?
– Кто-нибудь звонил? – спросил он осторожно: по этому невозмутимому фарфоровому лицу могли побежать трещины.
– Тетя Сесилия. Примерно час назад. – Без выражения. Без окраски. Серые бесцветные звуки.
– Как его ранило?
Ее руки, неподвижно лежавшие на коленях ладонями вниз, не шевельнулись.
– Тетя Сесилия удивительно умеет напутать. – Анна смотрела в окно на белесо-голубое летнее небо. – Она говорит, что на магазин был налет.
– Какая-то ерунда.
– Не знаю, Роберт. – Руки на миг приподнялись, словно прося извинения. – Папа запретил сообщать нам об этом. Она звонила тайком.
– Анна, ты хочешь, чтобы мы вернулись?
Она не отвела взгляда от окна. И он снова подумал о том, какую неизгладимую печать наложила на нее монастырская школа. Ее голову, изящно посаженную на тонкой шее, словно обрамлял монашеский чепец. Стоит чуть-чуть скосить глаза – и он увидит накрахмаленный апостольник и черное покрывало. Все это было в ее позе. Терпеливой, отрешенной, неистово высокомерной.
От этих мыслей остался неприятный привкус. Точно какой-то запах пропитал шторы, задержался в ковре.
– Так вернемся, Анна.
– Только не ради меня.
– Конечно, – сказал он. – Но давай вернемся.
Она собралась за полчаса, не забыв даже коллекцию морских раковин.
Воздух был душным, пыльным и жарким. Грозовые тучи на горизонте казались чернее обычного. Роберт заметил в их темных клубах вспышки четочных молний. Ехать будет нелегко, решил он.
До своего дома они добрались за полночь. Два фонаря на улице не горели, и маленький белый коттедж был почти невидим среди густого кустарника. Тараканы торопливо исчезали в щелях веранды, из открытой двери в лицо им ударил пахнущий краской жар.
– Боже мой! – сказала Анна.
Роберт начал открывать одно окно за другим. Наружный воздух казался свежим, легким, прохладным от листвы… Он слышал, как Анна нетерпеливо стучит по рычагу телефона. Он ничего не ел чуть ли не с самого утра, но не чувствовал голода. Ему хотелось пить. Стаканы на полке казались запыленными. Он сполоснул стакан и налил его до краев. У воды был вкус замазки. Он открыл бар и достал первую попавшуюся бутылку. Ирландское виски. Он подлил виски в стакан, помешал пальцем и залпом выпил. Пожалуй, можно обойтись без льда.
– Папа дома, Роберт! – крикнула Анна. – Он говорит, чтобы мы к нему не приезжали.
Хочет показать им, что ему все нипочем. Что он поступает по-своему вопреки любым обстоятельствам и неудачам…
– Папа, – говорила Анна, – я просто хочу убедиться, что ты хорошо себя чувствуешь. Ты знаешь, что иначе я не смогу заснуть. – И она повесила трубку.
Роберт тихонько присвистнул.
Анна водила, пальцем по телефонной трубке.
– Не сердись на меня, Роберт.
– Да кто на тебя сердится?
– Это только естественно, если дочь боится за отца.
– Послушай, Анна, – сказал он. – Если ты хочешь его увидеть, мы поедем туда. Только и всего.
Роберт узнал коренастого человека, который открыл им дверь. Джеспер Лукас. Он уже много лет работал у Старика, то в одном месте, то в другом. Начал он барменом в первом казино Старика, во Френсискен-Пойнт. Когда Старик открыл ночной клуб побольше, в Саутпорте, Лукас был там банкометом. Когда Старик купил отель «Сент-Джон», Лукас стал сыщиком. Одно время он вел бутлегерские операции Старика в восточном Техасе. Когда Старик прекратил этим заниматься, Лукас стал сыщиком в универсальном магазине.
Роберт кивнул ему, проходя мимо… Раз тут Лукас, значит, Старик принял все меры.
Старик ждал их, лежа в постели. На нем была ярко-синяя пижама. Левая рука до плеча вся в бинтах.
– О, папа! – сказала Анна.
– Теперь, когда ты все увидела своими глазами, – саркастически заметил Старик, – можно нам всем отойти ко сну?
– Тетя Сесилия была в ужасе, – сказала Анна.
– Она дура. Я ее давно отправил домой.
– Мы могли бы выпить за вашу удачу, если бы Джеспер налил нам виски, – вмешался Роберт.
Джеспер в дверях кивнул.
– Я недавно пил ирландское, – добавил Роберт. – А как вы?
– Сойдет, – сказал Старик. Кожа еще туго обтягивала его виски и скулы, но по щекам разбегалась морщинами, как небрежно постеленная скатерть.
Джеспер принес рюмки. Роберт отпил половину и потер ледяным стеклом обожженное солнцем лицо. Он услышал легкий шорох щетины.
– Ты по крайней мере воздерживаешься от расспросов, – сказал Старик.
– Я все узнаю завтра, – отозвался Роберт. – Они стреляли в вас намеренно? Поэтому тут Джеспер?
– Нет, – ответил Старик. – Это вышло случайно. – Он протянул руку к рюмке, и его губы скривились от боли. Роберт подал ему рюмку. – Сам напоролся. А с ним мне просто спокойнее.
По тяжелому лицу Джеспера скользнула улыбка, потом оно опять превратилось в тупую маску.
– Как это доктор так скоро отпустил вас из больницы? – спросил Роберт.
– Не отпустил бы, так недолго оставался бы моим доктором.
Шурша накрахмаленным халатом, в дверях возникла сиделка.
– Мистер Оливер, – сказала она. – Сделать вам укол? Доктор разрешил.
– К черту доктора! – Старик откинулся на подушки.
– Ну, хорошо, – сказал Роберт. – Мы с Анной переночуем тут.
В коридоре он спросил Джеспера:
– Как это получилось?
Джеспер ответил не сразу. У Роберта возникло ощущение, что Джеспер говорит с ним, тщательно выбирая слова, точно переводит с другого языка.
– Это было в гараже.
– В гараже?
Среди фургонов, тележек, старых витрин и рекламных плакатов.
– Конечно, глупо вышло. Только они думали, что там спрятана большая партия. Чуть все по кирпичику не разобрали.
– А-а! – Роберт потер небритый подбородок. – У меня в прошлом году тоже вышло кое-что в этом роде. Смешно – Старик никогда не занимался наркотиками, а никто не верит.
И снова Джеспер начал подыскивать подходящие слова.
– Когда человек занимается бутлегерством, очень часто он и по другим дорожкам ходит. Вот, скажем, мясо. Мяса ведь вокруг хоть залейся. Даже и Старик имел с ним дело в старые времена, когда я только начинал работать. Ну, вот люди и рассуждают: мясо – раз, бутлегерство – два, значит, и третьего не миновать. Ясно?
Мясо? Какое еще к черту мясо? – подумал Роберт. Ах, да, – девки. Старик же с этого начинал…
– Ясно. Ну и как же все произошло?
Джеспер совсем запыхался от объяснений. В гостиной он уселся поудобнее, передвинув кобуру под мышкой так, чтобы она не мешала покойно откинуться.
– В такую рань в гараже никого не было, только молоденький паренек да пара негров. Когда эта четверка ввалилась, никто и не пикнул. Мальчишка наложил в штаны, просто смех… – Джеспер умолк и беззвучно рассмеялся. – Посмотрели бы вы на него, когда все кончилось. Так и застыл на месте. А по морде слезы катятся.
И я мог бы так, подумал Роберт. Я помню…
– Они пробыли там битый час, перевернули все вверх дном, ничего не нашли, ну и разнервничались. И тут подъезжает Старик. Вы же знаете, он никогда туда не заворачивает, а тут вдруг велел Макалюзо заехать прямо в гараж, а они, как увидели большой черный лимузин, так и начали стрелять.
– Да кто это «они»?
– Дерьмо из Билокси, – коротко ответил Джеспер. – Знаете Риццо, букмекера? Так один был его двоюродный брат.
Под задним сиденьем всегда хранился пистолет. Роберт словно увидел, как Старик потянулся за ним.
– Старик подался вбок и нырнул вниз. А я как раз шел на работу, ну и оказался там в один момент.
Его плечи вновь затряслись, и Роберт невольно спросил себя, смеется ли он когда-нибудь вслух.
– И Макалюзо чуть меня не переехал – подал назад со скоростью в сорок миль, не меньше.
– В перчаточнике тоже ведь есть пистолет, – сказал Роберт.
– Не до него было. – Джеспер нагнулся, распустил шнурки ботинок и начал растирать вздувшиеся лодыжки. – Выводя машину задом, он же Старика прикрыть не мог.
– Да, конечно, – сказал Роберт. – Конечно.
– И прямо за Макалюзо вылетают эти трое сучьих детей. Так и жгут резину, а крышка багажника хлопает вовсю. Раз – и нет их. – Джеспер еще больше распустил шнурки и опять принялся энергично растирать ноги. – У меня высокое давление, – сказал он, – и я долго ходить не могу.
– Эй, погоди-ка, – вдруг встрепенулся Роберт. – Мне показалось, что их было четверо, а не трое.
Джеспер оторвался от своих ноющих ног.
– Вот именно было. Я же вам сказал. Двоюродный брат Риццо, Старик его уложил. – Он сбросил ботинки. – О-ох! – Он снял и носки. – Похожу пока босой, меня же тут никто, кроме сиделки, не увидит.
Роберт пошел спать, думая: я ведь трус. Я знаю, что я трус. Я как тот парнишка в замаранных штанах. Мне повезло, что меня тогда в гараже не было.
В комнате Анны стояли две односпальные кровати.
– Мне так жаль, Роберт, – сказала она. – Так жаль!
– Ничего, милая! – Смотри не ухмыльнись, мальчик. Сегодня ты выспишься.
– И мне очень жалко, что у нас не получился медовый месяц.
– У нас был отличный медовый месяц.
Еще два-три таких пустых дня, и ты бы сбежал куда глаза глядят.
Проснувшись, они сразу поняли, что Старик давно не спит. Они услышали его надрывный утренний кашель. Хриплые квакающие звуки разносились по всему дому.
И Роберт, несмотря даже на безопасность односпальной кровати, беспокойно заворочался. Он поспешно оделся и вышел из комнаты Анны.
А потом начал мерить шагами холл от входной двери до столовой и обратно. Взад-вперед, взад-вперед. Он чувствовал, как жестко ступают его каблуки по ковру, у точно стараясь втоптать его в паркет. Ему чудилось, что он ступает по собственным следам, что каждый шаг стирает четкий отпечаток, обращенный в противоположную сторону.
Остановившись у входной двери, он забарабанил пальцами по сетке. За верандой, за ее белыми креслами и папоротниками в цементных вазах, время от времени проезжали автомобили, потом прошел какой-то человек. Роберт смотрел на его серые брюки и не большой черный зонтик, которым он заслонялся от солнца.
Дождя не было уже давно: улица казалась пропыленной насквозь и даже листья пальм шуршали как-то по-особому сухо. Роберт прислушался к глухому перестуку их черенков. Невидимые древесные лягушки наквакивали дождь. Он давно хотел поймать древесницу живьем, но так и не поймал, хотя один раз такая лягушка свалилась на него с ветки, пощекотав его крохотными лапками с присосками.
Но не мог же он весь день простоять у входной двери, глазея на улицу. Ему полагается что-то делать, ему полагается быть занятым. Да и в любом случае он хотел выпить кофе.
В столовой Анна сказала:
– Роберт, мне пришла в голову чудесная мысль.
– Отлично. – Кофе был черный и очень горячий. Он добавил молока.
– Тебе не кажется, что отель в Порт-Белле мог бы стать чудесным домом для нас?
– Отель?
– Если убрать флигеля и эту жуткую кухню.
– Я как-то об этом не думал.
– Я понимаю, что это может показаться сентиментальным и глупым, но мне хочется, чтобы место, где я провела свой медовый месяц, принадлежало мне.
– Ну что же, – сказал он. (Нет. Только не жить там. Мне там не нравится. Слишком тихо, слишком далеко. Мне не нравятся сосны, не нравится, как они шуршат даже без ветра.) – Что же, пожалуй.
– Мы могли бы уезжать туда на лето. Этот мыс очарователен. Я теперь же спрошу у папы.
– А ты думаешь, он сейчас в настроении говорить о делах?
– Папа не допустит, чтобы этот случай хоть что-нибудь изменил. Несколько минут назад к нему прошел Ламотта.
– Отлично, – сказал Роберт. (А что еще мог он сказать?) И принялся за вторую чашку кофе.
– Как поживаешь, зятек?
Маргарет. Он совсем забыл про Маргарет. Она вихрем подлетела к столу и уселась.
– Ты скверно выглядишь, Роберт.
На ней был светло-зеленый брючный костюм, в котором она казалась девочкой, нарядившейся в мамино платье. Он очень пошел бы Кэрол Ломбард, подумал Роберт, но на толстой итальянской девчонке выглядит смешно. Анна не допустила бы такого промаха… но Анна и в брючном костюме была бы красавицей.
– Послушай, – сказал он, – еще вчера у меня был медовый месяц и никаких забот, разве что не сразу решишь, в теннис мы хотим играть или в крокет.
Она ехидно улыбнулась.
– И ты совсем-совсем не рад?
– Конечно, нет.
– Держу пари, ты подыхал с тоски. – Она ухватила крутой завиток волос, растянула во всю длину и отпустила. Он сразу вновь свернулся кольцом.
Роберт ответил сухо:
– Нам там так понравилось, что мы хотим купить этот отель.
Маргарет придушенно хихикнула.
– С тобой не соскучишься, зятек! Так вот почему Анна кинулась к папе.
– Ламотта прошел к нему еще раньше.
Маргарет подняла брови – густые, мохнатые, они почти срослись на переносице.
– Как это я не сообразила! Можно подумать, что они любовнички.
Роберт недовольно нахмурился.
– Не нравится?
– Да нет, черт подери. Болтай что хочешь.
– Ламотта ему предан. – Она покусала губу. – Это бесспорно. Преданный коннетабль… видишь, я училась в школе и уснащаю свою речь умными словечками.
– Попробуй помолчать.
– Роберт, – сказала она, – почдем посидим на веранде.
– С какой стати?
– А мы оба такие дураки, что больше нам и делать нечего.
Они сидели на веранде, и Роберт думал, что она очень похожа на Бетти. Раньше он этого не замечал, но в овале лица у них было что-то общее.
В это жаркое июньское утро, покачиваясь в качалке среди папоротников, Роберт вдруг задумался о Бетти. А что она делает днем? Он не имел ни малейшего представления. Он же виделся с ней только по ночам.
Своего медового месяца они не возобновили. После переговоров, длившихся не одну неделю, Старик все-таки сумел купить отель в Порт-Белле, и Анна была довольна. Она принялась методично обдумывать перестройку, делая заметки, набрасывая эскизы.
Роберт вновь начал работать. Теперь он каждый день обедал со Стариком у «Гэлетина». Латунные лопасти вентиляторов под потолком лениво шевелили густой воздух.
– Опять будешь есть гамбо?
– Да, – сказал Роберт.
– Я так и не нашел вкуса в кэдженских блюдах.
– Наверное, я кэджен, – сказал Роберт.
– Во всяком случае, по виду похоже, – согласился Старик. – Дело в том, что я не люблю жратвы бедняков. Не люблю гамбо, не люблю фасоли, не люблю риса со свининой.
Почему слово «кэджен» несло в себе запах маслянистых проток и гниющей скорлупы креветок? Роберт сказал:
– Все это вкусно, если человек голоден.
– Когда-то мне и сомятина казалась вкусной. Так и отдает илом Огайо, а я только пальчики облизывал.
– К чему привыкаешь, то и нравится, – не сдавался Роберт, – и будет нравиться до конца жизни.
– Ну и на здоровье, – сказал Старик. – Раз у тебя такой вкус… Сколько же сейчас времени? – Старик вынул карманные часы. В ящике его комода их валялось десятка полтора. Но эти были новыми – на крышке сверкало солнце, выложенное из рубинов и бриллиантов.
– Вам нравятся часы, верно? – сказал Роберт.
– Вот у меня такой вкус, – сказал Старик. – Ну, пошли работать.
Дни Роберта текли размеренно и упорядоченно. Каждое утро в семь часов за ним заезжал лимузин Старика, в семь пятнадцать лимузин подъезжал к дому Старика, в семь тридцать они со Стариком входили в контору. Каждый день. За исключением воскресенья, когда он шел с Анной к мессе. Это были пыльные, потные летние дни в густой жаре безветренного города на большой реке. Во всех углах жужжали вентиляторы. Белый пудель Анны, еще щенок, попал под лопасти большого напольного вентилятора, и его ярко-алая кровь забрызгала голубой китайский ковер. А Старик предпринял реорганизацию своих дел и создал «Эспленейд энтерпрайзез инкорпорейтед», просто чтобы чем-нибудь занять Роберта.
Роберт все время испытывал усталость. Его лихорадило, голова непрерывно побаливала. Его томила странная отчужденность, словно он жил вне себя, но рядом, как собственная невидимая тень. Утром, когда он шел к машине, по мощенной кирпичом дорожке шагали два Роберта. Когда он открывал дверцу, за ручку брались две руки. Он даже ловил себя на том, что отодвигается, чтобы дать место своей тени.
Каждый день он просыпался еще до рассвета, изнемогая от жары двуспальной кровати. Он уходил в гостиную и снова засыпал на диване. В июле кожа у него пошла красными пятнами. Анна тотчас установила еще два вентилятора – от их гудения содрогался дом. Роберт, как от него и ждали, сказал, что чувствует себя заметно лучше. Красные пятна покрылись беловатой коростой, начала шелушиться. И не проходили.
Как-то утром в августе, когда Роберт стоял перед магазином Старика, оттягивая начало делового дня, он увидел Бетти. Она проехала в машине. Он был уверен, что узнал ее, и в следующие дни так же медлил перед дверью в надежде, что она проедет еще раз. Она так и не появилась. Иногда он видел ее во сне – снова и снова одно и то же. Она стояла в дверях подвала в тени бумажной шелковицы с широкими, как зонтик, листьями.
Может быть, он просто вспоминал это, а не видел во сне. Ему становилось все труднее различать сон и явь.
Часто у него возникало такое чувство, словно в его безупречном домике живет кто-то другой. Кто-то другой каждое утро отправляется на работу, каждый вечер возвращается домой. Кто-то другой ласкал гладкую кожу его жены и испытывал судорогу страсти.
Но Бетти позвонил Роберт, и Роберт сказал ей; «Я приеду сегодня в десять», и Роберт стоял в темноте и смотрел на очертания огромных листьев шелковицы на более светлом фоне неба. И ждал, когда отворится дверь.
Потом, подъезжая к своему дому, он подумал: я женат три месяца.
Анна сказала:
– Ты чем-то недоволен.
– Я просто устал, – ответил он. – Вот приму ванну, и все пройдет.
Он сидел в горячей воде, отходя после требовательных, жадных объятий Бетти, и думал: я женат три месяца. Только представьте себе. У меня есть кукольный дом и кукольная жена. Взгляните-ка на ее белый пеньюар, весь в прошивках и прошивочках.
Он встал и встряхнулся, как мокрый пес. Аккуратно, не нагибаясь, он вытер подошвы о коврик. Потом еще раз встряхнулся и вышел из ванной.
– У тебя такой прохладный вид, – сказала Анна.
– Я иду на кухню. По-моему, мне хочется есть.
Капли воды, высыхая, щекотали кожу. Чудесно. В холодильнике он нашел салями и нарезал ее. По кухне разлился запах чеснока. Вошла Анна. Он вдруг бросил салями и нож и потянулся к ее хрустящему пеньюару. Он заметил, что смеется: может, чеснок в самом деле помогает, как говорят старухи.
Он отправился к портному Старика и к поставщику его рубашек. «Шелковые рубашки», – распорядился Старик. «У меня от них кожа чешется», – заспорил Роберт. «Шелковые рубашки», – категорически повторил Старик.
И вот он стоит, пока с него снимают мерку для рубашек, которые он терпеть не может. Полюбуйтесь на меня, думал он, уходя. Полюбуйтесь.
Начался дождь – внезапный сентябрьский ливень: струи воды и зигзаги молний. Мимо медленно ехало такси. Роберт ухватился за ручку и впрыгнул внутрь. Лишь несколько капель успело упасть на плечи его белого полотняного костюма.
– Эспленейд, пожалуйста… Нет, погодите.
Он быстро распахнул дверцу. На тротуаре стояла женщина. Она еще не успела опустить поднятую руку, ее губы складывались в разочарованное «о!».
– Прошу прощения, что перехватил у вас машину! – крикнул Роберт. – Вам куда?
– Угол Канал-стрит и Бургунди. – Она говорила с легким акцентом.
– Я подвезу вас, если хотите.
Женщина заколебалась и посмотрела по сторонам.
– Послушайте, – сказал он, – я ведь не стану промокать до костей, чтобы показать, какой я джентльмен.
Она прижала пакеты к груди и юркнула в такси.
– Большое спасибо.
Поправив шляпу, она вытерла носовым платком брызги со щек. Машина наполнилась слабым запахом пряных духов.
Роберт решил, что одета она очень элегантно, хотя и с некоторой чопорностью. Почти никакой косметики, почти никаких украшений. Только маленькие золотые сережки и большие золотые часы. В самом строгом вкусе. И тем не менее было что-то…
Скользкие от дождя улицы были запружены машинами. Такси еле ползло. Роберт сидел в застывшей позе. Он не двигался и ничего не говорил. Он ждал.
– Надеюсь, я не заставила вас сделать большой крюк, – сказала она.
– Нет, – сказал он. – К тому же я буду только рад опоздать на работу.
– Вот и мой угол. Вон тот, следующий. – Она повернулась, и ее большие черные глаза под густыми черными бровями посмотрели прямо на него. – Может быть, сегодня отец не задержится. Если все ревматические старушки уже кончили изливать ему свои жалобы.
Она открыла дверцу и стремглав бросилась к подъезду. Вывеска над входом гласила: «Подводное царство».
Этот дождливый день тянулся для Роберта удивительно долго и скучно. Сначала счетные книги с Ламоттой, потом со Стариком на деловое свидание в отеле «Рузвельт». Старик покупал какую-то недвижимость на Лонг-Айленде.
Она теперь, наверное, уже дома. Как называются эти духи? Он помнил каждое слово, которое она произнесла в такси. И даже пересчитал их – тридцать два.
Старик неторопливо пожевывал нижнюю губу. Роберт подумал, что он, пожалуй, нервничает… Нет, не нервничает, а тревожится. Значит, то, из-за чего они едут туда, ему нужно. И очень.
Что ж, подумал Роберт, он всегда добивается того, что ему нужно…
Старик оставил Роберта ждать в вестибюле. Просто ждать. И ничего больше.
Длинный сводчатый зал был почти пуст – день кончался, вечер еще не наступил. За стеклянными дверями в обоих его концах все еще лил дождь. Проститутка в поисках клиента – миниатюрная, скромная – поглядела на него. Он покачал головой: ну, нет! Он подумал, не пойти ли в турецкую баню, но Старик не сказал, долго ли он там пробудет… Роберт прошел мимо цветочного киоска. Какие краски, подумал он. Какие краски! Только потому, что женщины любят цветы и какой-нибудь дурак обязательно их покупает…
Он вынул из бумажника двадцать долларов и поманил к себе рассыльного.
– Надо будет сходить за два квартала, – сказал Роберт. – Узнаешь мне адрес. По-моему, он врач. Я знаю, что у него есть приемная в доме с вывеской «Подводное царство». Сегодня он принимал только первую половину дня, и у него есть красивая дочь, которая говорит с испанским акцентом.
Рассыльный кивнул.
– И еще двадцать, если поторопишься.
Роберт ощутил в груди знакомые тиски волнения. Ты учишься действовать, сказал он себе. Усевшись под пальмой в углу, откуда ему был виден весь вестибюль, он закурил сигарету. Старик спустился только через два часа. Нужные сведения Роберт получил через пятнадцать минут. Взглянув на листок, он протянул еще одну бумажку в двадцать долларов. Ни единого слова; все было сделано, рассыльный исчез. Только листок шуршал у него в кармане.
Он снова подошел к цветочному киоску.
– Я хотел бы, чтобы по этому адресу в течение ближайшего месяца каждый день доставлялась одна роза. Без карточки.
Возвращаясь домой со Стариком в этот дождливый сентябрьский вечер, Роберт испытывал гордость оттого, что придумал эту комбинацию с цветами. Красивый ход.
Ночью, когда Анна рядом с ним уже крепко спала, дыша глубоко, ровно и удовлетворенно, он подумал напоследок: пожалуй, я завтра опять позвоню Бетти.
Через месяц он позвонил темноволосой девушке:
– Вам понравились цветы?
Крохотная пауза.
– А вы всегда так экстравагантны?
– Только когда этого требуют обстоятельства.
– Ну и чего еще они требуют?
– Это я предоставляю вашему воображению.
Она засмеялась, и тут он уловил ее неуверенность. Горло его сжала знакомая судорога, в животе похолодело. Она согласится. Охотничий инстинкт не обманул его.
Ее звали Эйлин Гонсалес, и весь следующий год он встречался с ней почти каждую неделю. У нее было безупречное смуглое тело и крупные, высокие, широко расставленные груди. Ему казалось, что они смотрят в разные стороны.