Текст книги "Сильнее бури"
Автор книги: Шараф Рашидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
– Не кричи, дружок! Зачем кричать? Мы с тобой старые приятели…
– Такой друг, как ты, опасней врага!
– Ай-яй, зачем так говоришь? Твои враги в Алтынсае. Враги твои те, кто задумал лишить тебя дома и дочери. А я всегда желал тебе добра…
– От твоей доброты зачах мой хлопок1
– Хлопок не твой, колхозный. А тебе я всегда был другом. Я один понимал, как дорог твоему сердцу Катартал. Вспомни-ка, кто защищал тебя, кто помогал тебе добрым советом, когда стали к тебе приставать с этим переселением.
– Спасибо за советы, Гафур, – с усмешкой сказал бригадир, – спасибо! Они пошли мне на пользу. Уж если ты против какого дела, значит, дело это хорошее, стоящее… Вот я и решил переселиться.
– Ай-яй!.. И ты заплясал под их дудку?
– А ты думал, я вечно буду слушать таких, как ты? Слепец лишь однажды теряет посох! Глаза мои раскрылись, я уже не спутаю черное с белым!
– Столько лет ты знаешь меня, Муратали…
– Я знаю, что ты вор,-лоргаш, разбойник с большой дороги!
– Ну, погоди… – прошипел Гафур. – Погоди, бригадир!
Весь этот разговор Гафур затеял, чтобы выиграть время, усыпить внимание Муратали. Выбрав удобный момент, он подставил старику подножку, толкнул его в грудь, и Муратали, поскользнувшись на траве, мокрой от выпавшей росы, лицом кверху упал на землю. Гафур опустился над ним, прижал коленом его руку и торжествующе прорычал:
– Что? Отчего ты не ведешь меня в сельсовет?
– На помощь! – крикнул Муратали. – На помощь!..
– Тише ты, старый пес! – Гафур достал из-за голенища нож. – Заткни свою поганую глотку!..
– На по-омощь!..
К дамбе с полевого стана уже бежали дехкане. Топот их приближался. Гафур оглянулся. Муратали, воспользовавшись 1 йч) минутной растерянностью, выбил нож. Гаф^р, выругавшись, вскочил на ноги, сильным пинком столкнул старика с дамбы и кинулся бежать в степь…
Очнувшись, Муратали увидел склонившиеся над ним лица дехкан из его бригады. У него болели рука, -плечо, затылок, но он пересилил боль и с трудом приподнял голову.
– Это Гафур… Это он меня… Надо его задержать, он хотел разрушить дамбу. – Старик протянул в темноту трясущуюся руку. – Он побежал туда, в степь…
Михри, плача, вытирала кровь с отцовского лица, а дехкане бросились ловить преступника. Их опередил Суванкул, ноторый в это время в степи заправлял трактор горючим. Услышав крики о помощи, он размашистыми прыжками настиг Гафура, сгреб его в охапку и поволок к тому месту, где лежал Муратали. Гафур бился в могучих рунах тракториста, как заяц.
Кинув своего пленника на траву, Суванкул не удержался и в сердцах крепко пнул его. Гафур очутился перед Муратали, которого подняли, поддерживая под руки. Злодея тоже подняли. Он встал, поникший, опустив голову, колени его мелко дрожали… Муратали взглянул на него в упор, плюнул и, отвернувшись, тихо вздохнул.
– Не человек это… Сорная трава, повилика. Выпалывать ее надо, выжигать, чтоб и духу от нее не осталось.
ЭПИЛОГ
Пролетели дни, прошли недели, наступила осень – пора уборки хлопка, пора волнения, которое охватывает всю республику. Кем бы ни был человек, живущий в Узбекистане, где бы он ни работал, в эти дни он думает о том, сколько колхозами собрано хлопка, много ли не хватает до тех трех миллионов тонн, которые обещаны государству. В эти дни все следят в местных газетах за боевой сводкой, отмечающей, как проходит сбор хлопка в наждой из областей. Ученые и писатели у радиоприемников внимательно выслушивают сводку, рабочие на заводах, толпясь в перерывах у газетных витрин, горячо спорят, какая из областей онажется в этом году впереди. Студенты, спеша на лекции, задерживаются у репродукторов и, прослушав сводку, заинтересованно обсуждают ход хлопкоуборочных работ. Даже приезжих захватывает общее волнение и, покупая газету, они прежде всего ищут глазами все ту же сводку.
В эти дни хлопок – главная тема разговоров, главная причина беспокойств и радостей, главная задача, главное занятие. Хлопок – это честь и слава, это жизнь республики, это гордость и сила нашей родины.»зп
Подлинные герои jsthx дней – хлопкоробы. Они трудятся на колхозных полях, не жалея ни сил, ни времени, их труд – мерило их преданности народу. Старик хлопкороб на плакатах, которые можно встретить в кишлаке и в городе, в сельсовете и на полевом стане, в столовой и в школе, смотрит в упор на дехканина, студента, рабочего и спрашивает с испытующей, суровой требовательностью: «Что ты сделал, чтобы собрать обещанные три миллиона?» Но еще настойчивей звучит в душе каждого голос совести: достойный ли вклад внес ты в общее дело?
И когда хлопкоробы видят плоды своего труда, сердца их наполняются счастливой гордостью.
Осень!.. Счастливая, тревожная, трудовая пора!..
В один из таких осенних, ласково-теплых дней Айкиз и Джурабаев, встретившись в конторе Смирнова, пошли пешком по полям, взглянуть, как спорится дело у колхозников «Кзыл Юлдуза», каковы их успехи, какие трудности им мешают.
Тропинкой, бегущей вдоль широкого старого канала, где вода, как это всегда бывает к осени, стала совсем прозрачной, они дошли до тракторного стана и там разыскали Погодина. Погодин в эти дни был хмур, придирчив, старался взвалить на себя побольше работы, и все понимали, что делает он это, чтобы отвлечься от грустных мыслей о невесте, о Лоле, которая опять уехала в город, продолжать ученье.
Обращаясь к Джурабаеву, Погодин ворчливо спросил:
– О чем думают у вас в районе? Почему до сих пор нет дороги на целину?
– Всему свое время.
– Вот-вот! Есть у меня такие трактористы: выйдет из строя какая-нибудь деталь, а им и горя мало: после, мол, исправим! А из-за этого пустяка в разгар работы трактор останавливается и на ремонт требуется уже не полчаса, а неделя1 Вы ведь знаете' товарищ Джурабаев: отложишь дело, так его снегом занесет, плесенью затянет.
Айкиз засмеялась: Погодин опять щегольнул узбекской пословицей, а Джурабаев, с недоумением посмотрев на нее, добродушно проговорил:
– Ты, Иван Борисыч, ринулся в атаку, не разобрав еще, есть ли перед тобой противник. К зиме дорога будет, твердо тебе это обещаю!
– Вы не обижайтесь на нашего директора, – сказала Айкиз Джурабаеву, и в глазах у нее запрыгали лукавые огоньки. – У него, в силу некоторых причин, дурное настроение…
– Настроение у меня обычное.
– Тан ли, Иван Борисыч1 А мне кажется, после моих слов ваше сердце забилось чаще.
– Мотор у меня всегда работает ровно, – неуклюже пошутил Погодин, но таиться от Айкиз ему не хотелось, и он откровенно сказал: – Только теперь вот забарахлил. И какой черт выдумал эти разлуки!
– Не кручинься, Иван Борисыч, тем радостней будет встреча! Я это по себе знаю.
Погодин ушел к своим трактористам. Джурабаев и Айкиз направились к хлопковым полям.
– Слыхал я, Айкиз, что тебя прочат в председатели райисполкома, -сказал Джурабаев. -. Не хотел говорить тебе об этом раньше времени, да разве утерпишь!
– Почему же именно меня? – с испугом воскликнула Айкиз. – Не справлюсь я, товарищ Джурабаев. Опыт у меня очень мал.
– Справишься! Тут главное – сердце, а не опыт. Сердце, чувствующее нужды народа! А опыт накопишь на работе. До того как я стал секретарем райкома, у меня тоже было мало опыта. Сначала работа, потом опыт, – так ведь бывает в жизни?
– А как решили с Султановым?
Джурабаев нахмурился.
– Султанова пытаются вывести из-под удара. Абдуллаев настаивает, чтобы его послали на парт– учебу. У нас ведь так порой получается: провалит человек работу, а его, как товарища номенклатурного, отправляют учиться. А потом дают должность поважнее прежней, и он проваливает дело уже более крупное и ответственное. Есть люди, которые считают, что не человек красит номенклатуру, а номенклатура человека!
– Султанов-то рад будет такому исходу дела! – с гневной иронией сказала Айкиз. – В этом случае ему не придется заново завоевывать утраченное доверие. На новом месте его снабдят готовым авторитетом, и он опять возомнит о себе бог знает что.
– Был я в обкоме, – досадливо морща лоб, произнес Джурабаев. – Говорил об этом с Абдуллаевым. Султанов, говорю, не оправдал доверия своих избирателей, пусть он и ответит перед ними за свои ошибки. Но Абдуллаев упрямится: «Нет, на это мы не можем пойти. Это был бы подрыв авторитета».– «Да Султанов же, говорю, сам подорвал свой авторитет.» – «А я, товарищ Джурабаев, имею в виду авторитет не Султанова, а советской власти». – «При чем здесь советская власть? Не она ошиблась, а только Султанов!» – «Но ведь рекомендовал его обком? Обком. Следовательно, резкое осуждение Султанова было бы дискредитацией действий обкома. Единственный выход – подвергнуть Султанова дружеской партийной критике, разъяснить ему его ошибки и отправить на учебу. Не будем выносить сор из избы, товарищ Джурабаев!» Хороша логика?
– Все ясно. Абдуллаев навязал нам Султанова и не желает признать свою ошибку.
– А как же! Ведь это был бы «подрыв авторитета»! И не абдуллаевского, а партии… Эти деятели никак не хотят понять, что Султанов еще не советская власть, а Абдуллаев еще не партия.
– Мне кажется, партия наша сильна как раз тем, что умеет смотреть правде в глаза!
– Так, Айкиз!.. Так! И на пути к правде партию не останавливают ни побочные соображения, ни боязнь огласки. Партия никогда не скрывала правду от народа!
У Айкиз упрямо и решительно сдвинулись брови, еще резче выступила складка над переносицей.
– Не удастся Султанову спрятаться! Его надо послать на низовую работу, чтобы он на глазах у народа искупал свою вину перед ним. Так я и поставлю вопрос перед райкомом. Перед вами, товарищ Джурабаев!
– Так и надо, Айкиз! Будь до конца непримиримой! Тогда не останется на нашем большом поле ни одного сорняка. Кстати, Абдуллаев мне заявил: «Дался, говорит, тебе этот Султанов. Ведь тебе-то он больше не будет мешать. Мы уберем его из твоего района». Утешил, называется! Но когда я вижу, что в машину вставляют сработанную деталь, все во мне протестует! Для меня неважно, я ли эту машину обслуживаю, или кто другой. Нельзя нам, коммунистам, жить по принципу: было бы мне хорошо, а сосед пускай сам о себе заботится.
Они поднялись на холм, с которого когда-то обозревал свои владения Кадыров.
Справа, словно застывшая черная лава, лежала распаханная целинная степь. Она тянулась далеко-далеко. Где-то у дальней ее кромки трудолюбивыми муравьями ползали тракторы, поднимая новые и новые гектары. Созданные за это лето степные поселки в лучах осеннего солнца, еще яркого и жгучего, выглядели празднично-нарядными.
Слева – в осеннем убранстве красовался Алтынсай. Деревья пылали буйными красками увяданья. Листва стройноствольных тополей обрела оранжево-красный оттенок. Куполообразные, словно обстриженные кроны деревьев, «сад» бронзовели, как рыжий лисий мех, урюковые сады отливали золотом, купы карагачей напоминали своей окраской огненно-алый закат. Алтынсай утопал в многоцветной кипени рыжих, желтых, золотых, алых листьев, которые ослепительно вспыхнули перед тем как сгореть. Взгляд Айкиз остановился на кирпичном здании сельсовета. Над сельсоветом вился красный флажок.
Прямо перед холмом, на котором стояли Айкиз и Джурабаев, расстилались хлопковые поля. Листья хлопка, убитые вечерними заморозками, уже опали. Поля были сплошь белыми. Хлопок, пенясь, выступал из раскрывшихся коробочек, где покоился недавно нежными лимонными дольками. В этом белопенном море медленно плыли хлопкоуборочные машины. Там, где не было машин, виднелись согнутые спины дехкан, собиравших хлопок в фартуки. В эти дни все, кто мог, вышли в поле: старики и молодые, хлопкоробы и бухгалтеры, мирабы и строителе рабочие и студенты из ближних городов. Поле пестрело различными одеждами, и по ним легкое было угадать, кто склонился над хлопковым кустом: горожанин ли, колхозник ли, сельсоветский ли служащий.
Уборка шла уже второй месяц, коробочки распахивались одна за другой. На участках, где урожай, казалось, уже весь собран, через несколько дней опять становилось белым-бело.
На дорогах в эти дни было шумно и людно. От хирманов, где сушился хлопок, тянулись арбы, доверху нагруженные тугими мешками. К хлопкопунктам мчались грузовики. По дорогам сновали газики и мотоциклы. Медленно шествовали верблюды с тюками хлопка по бокам. Садоводы везли к полевым станам дыни, арбузы, яблоки. Над землей звучали песни арбакешей, слышался скрип колес, перезвон колокольцев…
Рожденные дружным, умным трудом, на хлопкопунктах росли горы хлопка.
Айкиз с холма хорошо были видны эти громадные, в пятьсот – шестьсот тонн каждый, хлопковые бунты, высокие, как Кок-Тау, белые, как его заснеженные вершины.
Айкиз стояла как зачарованная. Теплый ветерок шевелил складки ее простенького ситцевого платья, легкую косынку, не прикрывавшую кос, лепестки цветка, который она приколола к белой жакетке.
Из этого восторженного оцепенения ее вывел Алимджан. Он подошел к ним, обменялся рукопожатием с Джурабаевым и с беспокойством, с упреком, ласково посмотрел на жену: ему казалось, что Айкиз не бережет себя, мало отдыхает, переутомляется…
– Как дела, раис? – спросил Джурабаев. – Чем нас порадуешь?
– Уборку заканчиваем, товарищ Джурабаев. Обязательства выполним!
– Молодцы! Зря, выходит, каркали Султанов и компания: за двумя, мол, зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Народ – охотник умелый и сильный!
– Мы могли бы собрать и лучший урожай…– сказала Айкиз.
– Точно, товарищ Джурабаев! – подтвердил Алимджан. – Если бы нам не вставляли палки в колеса, хлопка мы вырастили бы больше. Пропал хлопок на участке Молла-Сулеймана, сбросили часть цветов кусты на участке Муратали. Не бури нам помешали, не нехватка рабочих рук, не трудности, – помешали те, кто пугал нас этими трудностями.
– Помешали, создав трудности искусствен– ные1 – подхватил Джурабаев. – Сначала спорили с нами, спорили по принципиальным вопросам, а потом принялись умышленно чинить препятствия. И в этом есть своя логика. Если рутинер, консерватор восстает против нового, он вынужден действовать с помощью интриг. Что еще может он противопоставить законам нашей действительности? Кто борется за новое, заботится об общем благе. Кому новое не по нутру, кто видит в нем угрозу своему спокойствию, тот думает тольно о себе, о том, как бы сберечь свои привилегии. Когда такой любитель спокойной жизни вступает в борьбу против смелого плана, тот не задумывается, а не помешает ли он людям в их борьбе за счастье. Он не разбирается в средствах, готов спекулировать даже на народной беде, она ему выгодна. Если бы буря погубила весь хлопок, противники нашего плана возликовали бы: «Ага, мол, голубчики, дождались! Так вам и надо». Вот к чему можно скатиться, позабыв хоть на минуту о цели нашего дела, забыв, ради кого, ради чего мы живем, работаем, боремся, позабыв о народе, о его благе! У Муратали, вы говорите, тоже пропал хлопок?
– У него небольшие потери, – сказала Ай киз,– но сама эта история какая-то странная… Помните, вы спрашивали меня об Аликуле?
– Что-то не припоминаю… Но при чем он тут?
– Муратали, в пику своим мнимым недругам, назначил бригадиром Гафура, – этот Гафур сейчас снова в тюрьме. Аликул, по словам Муратали, одобрил его назначение. А когда я спросила об этом самого Аликула, он от всего отказался, заявив, что Муратали ни о чем ему не докладывал.
– Действительно странно… Ты сама-то что об этом думаешь?
– Я верю Муратали. Нрав у него тяжелый, но это человек честный и добросовестный. Не мог он очернить Аликула.
– Значит, Аликул хитрит?
– Н-не знаю… Я к нему приглядываюсь. ив
– Смотри, от излишней доверчивости не шарахнись к излишней подозрительности. Может быть, он ошибся в Гафуре и не решается признаться в ошибке. Это, конечно, никак его не оправдывает: ведь и этой ошибкой колхозу нанесен ущерб. Любой огрех, любой промах в работе ведет к ощутимым материальным потерям. В колхозе плохие хозяева, а колхозник недополучает за свой труд, государство терпит убытки. Растяпа доверил дело лодырю или жулику – опять-таки страдает народ, государство. Директор завода, заботясь лишь о выполнении плана, положил под сукно рационализаторское предложение – и тем унрал у государства дополнительный доход. Болтун оторвал людей от дела пустопорожней речью, – значит, украл у них время, помешал созданию реальных благ. Упущенные, вовремя не использованные возможности – это тоже транжирство. Если ты сегодйя мог сделать что-то полезное и не сделал, значит колхозник купит себе мотоцикл не завтра, а позже, зарплата у рабочего – не возрастет. Мы говорим: человек плохо работает… Но ведь тем самым он, может сам того не желая, по сути дела обворовывает народ! Вот бы каждый над этим задумался… Впрочем, я и сам, кажется, отнимаю у вас драгоценное время. Ты сейчас куда, Алимджан?
– Хочу проверить работу хлопкоуборочных машин. Колхозники к ним еще не привыкли. Надо убедить их в преимуществе новой техники! Сердцу больно, когда видишь согнувшихся над хлопком дехкан…
– Понимаю тебя, Алимджан. Мне теперь и во сне снятся машины. Ведь на новых землях нам нужно много хороших машин. У тебя нет срочных дел, Айкиз? Не посмотрим ли новый кишлак?
– Чтобы похвалиться своим кишлаком, она все на свете готова бросить! – засмеялся Алимджан. – Я буду обедать на полевом стане, Айкиз. Приходи туда… Приводи с собой товарища Джурабаева, пообедаем вместе.
– Придем,.Алимджан.
Алимджан сбежал с холма и, задерживаясь то возле одного, то возле другого колхозника, ушел к участку, на котором работала хлопкоуборочная машина. Джурабаев и Айкиз отправились в новый поселок.
Секретарь райкома шел по широкой, прямой, обсаженной деревьями улице. С любопытством оглядывал новые дома, прочные, уютные, на каменных фундаментах, под светлыми шиферными крышами. Стены были побелены, около каждого дома стоял столб, – поселок был уже электрифицирован.
– Зайдем к ному-нибудь?
– Все на работе, товарищ Джурабаев.
– А кто это возится в саду?
– Это Муратали. Он упрямился дольше всех, а теперь, как только выпадает свободная минута, спешит домой, благо дом теперь близко, занимается благоустройством.
Муратали был не один. Он сегодня позвал к себе Халим-бобо. Садовод, невысокий, узкоплечий, в новых сапогах, в белом неподпоясанном халате, ставил саженцы в ямы, еще вчера вырытые Муратали, а хозяин что-то мыл, склонившись над арыком.
– Хормангляр! – сказал Джурабаев.
– Хормангляр, – сказал Айкиз.
Старики, вытерев полами халатов руки, подошли к пришедшим, почтительно поздоровались.
– Как живется на новом месте, Муратали– амаки? – спросила Айкиз.
– Спасибо, дочка. Видишь, сколько у меня теперь урюковых деревьев. Земля тут хорошая, воды много. «Сто лет цвести твоему урюку»,– говорил мне отец. А я и сам, дочка, хочу прожить до ста лет… Хочу коммунизм увидеть!
– Увидите, Муратали-амаки!
– Увижу, – согласился Муратали. – Коли так шагать, как в этом году, увижу! Жаль, отец твой не дожил до светлых дней…
Взгляд Айкиз затуманился. Джурабаев, чтоб рассеять ее печаль, спросил:
– Что это вы там мыли, бригадир?
– Да так, – смущенно пробормотал Муратали,– так это…
– Бог мой, да это же сандал! – удивленно воскликнула Айкиз. – Зачем вы притащили его в новый дом, Муратали-амаки? У вас же есть печка.
На берегу арыка действительно лежал сандал, пыльный, закопченный, немало, видно, лет послуживший хозяину. Муратали оглянулся на него в твердо, упрямо сказал:
– Молода ты учить меня, дочка. Печка печкой, а без сандала старикам никак нельзя.
Айкиз стало и смешно и грустно…
Еще недавно сияли перед ней степные просторы, которые не охватишь взглядом. Когда смотрела она в необозримую даль, ей казалось, что она смотрит в будущее. Муратали прав: они сделали в этом году широкий, могучий шаг в будущее, в коммунизм! И этот же Муратали решил прихватить с собой в светлый завтрашний день память седой старины, сандал!
Целина поднята, но борьба не окончена, Айкиз!.. Тебе и твоим друзьям предстоит еще перепахать, очистить от сорной травы души иных твоих земляков. Много впереди новых трудных дел! Но. тебе ли, Айкиз, бояться трудностей? У тебя тысячи, сотни тысяч верных помощников. Ты сознаешь это и потому так бодра, так уверена в успехе. В грядущих днях и в дальней дали времен видятся тебе новые замыслы и свершения, борьба и победы…
Хормангляр, дорогие друзья!
1953-1958 гг. г. Ташкент
Авторизованный перевод с узбекского Ю. Карасева
This file was created
with BookDesigner program
19.04.2013
