Текст книги "Сильнее бури"
Автор книги: Шараф Рашидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
– Это мой подарок, милые друзья. Дыню я растил специально для нашего уважаемого раиса. Ухаживал за ней, как за девушкой! А потом решил обручить ее с бравым капитаном, имя которому– коньяк четыре звездочки! – Он потряс в воздухе бутылкой и, усаживаясь на свое место, обнадеживающе добавил: – Сказать по секрету, там, в холодной водице, томится еще один жених…
Кадыров усмехнулся:
– Уж не думаешь ли ты, что твои «капитаны», понежившись в воде, прибавят в весе?
– Думаю,– серьезно сказал Рузы-палван. – Еще немного, и сей «капитан» догнал бы даже меня!..
– А дыня?
– Э, невестам полнеть не полагается! Дынька моя в воде только посвежела. Говорят: ешь дыню по утрам, не то она покажется горькой, как яд! Но ведь человек, друзья, властелин природы. И сказал Рузы-палван: да будет утро, и опустил дыню в холодную воду, и обрела дыня утреннюю свежесть! А свежая дыня не чета вялой: как вкусна! Мы ведь в этом знаем толк, уважаемый раис, да, да, знаем1
– Молодец, Рузы-палван, – не без зависти похвалил своего приятеля Аликул. – Всегда-то он позаботится обо всем заранее. Сидит на верблюде и смотрит вперед!
Ободренный похвалой,– Рузы-палван заговорил еще оживленней:
– Я, друзья, полагаюсь на чутье. Если есть у тебя чутье, можешь смело идти на риск! Помню, весной попросил меня наш председатель купить для него корову. Я тут же отправился на базар. Приглянулась мне одна норовенка, пришлась по душе. Породы неизвестной, сколько дает молока– неизвестно, что предпочитает из кормов – тоже неизвестно. Словом, все для меня – темная ночь! Приятели отговаривают: плюнь ты на это дело. А я думаю: эх, была не была! Пока осторожный рассчитывает, смелый свершает задуманное! Купил я корову, и вот уж третий день как она отелилась. И дает за сутки по ведру молока. Да какого! Все в золотых блестках, словно небо в звездах! Сдунешь пенку, а под ней сплошной жир. Так что с тебя магарыч, раис!
Кадыров, довольно рассмеявшись, хлопнул Рузы-палвана по плечу.
– Не человек – золото! Спасибо тебе за все, братец!
– Да, знаем толк, знаем!.. – хвастливо повторил заведующий фермой. – Вот мы и обмоем удачную покупку!
Ловким ударом он вышиб из бутылки пробку. Коньяк даже не замутился. Наполнив граненые стаканы, Рузы-палваи обратился к Кадырову:
– Ты что-то хмур сегодня, раис… Шутишь, смеешься, а глаза сердитые. Не таись, друг, тут все свои.
Кадыров, не отвечая, выпил свой коньяк, отправил вслед за ним кусок баранины и, потянувшись за новым, левой рукой налил себе еще коньяку. Лицо у него побагровело, глаза налились грозной чернотой. Аликул поспешно пододвинул к нему миску с помидорами и огурцами, густо поперчил их и, подцепив на вилку несколько кружков, передал председателю. Дожевывая закуску, Кадыров проворчал:
– Будешь сердитым… То отбивался от молодых петушков, а сегодня пришлось схватиться с самим Джурабаевым! Носятся они со своей целиной, а не умиляешься с ними заодно – они крик поднимают!
– Э, дорогой, воробьев побоишься – проса не посеешь! – сказал Аликул. – Ты ведь тоже небось не остался в долгу?
– Я спорил, пока не охрип… Да их не переспоришь! Затвердили одно: надо, мол, сразу делать тыщу дел! Попробуй, переубеди их!..
– Это, видать, про них сказано: кто говорит необдуманно, тот, не заболев, помрет, – заметил Рузы-палван.
– А они живут, живут и здравствуют! Да еще и другим копают яму. Вы бы послушали, что они мне наговорили: «Ты, говорят, потакаешь лодырям!» Это вы-то лодыри! Самые лучшие мои помощники, самая надежная опора! А от тебя, Мол– ла-Сулейман, только перья летели. Общипали тебя дехкане, как курицу. Все припомнили, – и поминки, и много чего другого…
Молла-Сулейман замер, не донеся кусок баранины до открытого рта. Черные коротышки-брови подпрыгнули вверх; большие и глупые, как у барана, глаза вытянулись, приняв форму дождевых капель, – лицо от этого казалось еще длиннее. А Кадыров продолжал:
– Больше всех разорялась, конечно, Айкиз. «Гони, говорит, в шею нерадивых бригадиров, назначай на их место женщин»…
– Это кого же, к примеру? – не без ехидства полюбопытствовал Аликул.
'– Они сказали кого, – Михри! Девчонку, у которой молоко на губах не обсохло! Керим так за нее распинался, – противно было слушать.
– Ах, Кери-им!.. – понимающе протянула Назакатхон. – Я его часто вижу вместе с Михри.– Она вздохнула. – У них ведь любовь…
– Стыда у них нет, вот что я скажу! – возмущенно произнес Аликул. – Мало им того, что они у всех на глазах шуры-муры разводят, так этот молодчик добивается еще для своей красотни всяких поблажек. Подумайте, друзья, вместо нашего почтенного Молла-Сулеймана в бригаде будет верховодить какая-то вертихвостка. Тьфу!.. Упаси нас бог от такого позора… – Он обернулся к Кадырову и строго спросил: – И ты смолчал, раис?
Кадыров побагровел еще гуще:
– Плохо ты знаешь своего председателя, братец! Когда есть что сказать, я не пощажу и родного отца. Я предупредил: «Отвечать за все придется вам самим!» Я сказал: «Я не допущу расправы с верными своими друзьями!» – Он распалился и выкладывал все, что накипело на душе и что не успел выложить в недавнем споре с Айкиз и Джурабаевым. – Я сказал: «Забрасывать грязью моих друзей – значит забрасывать грязью меня, Кадырова! А я не позволю подрывать свой авторитет, товарищ Джурабаев! Я больше двадцати лет руковожу колхозом. Вам не удастся спихнуть меня, посадить на мое место своих любимцев. У Кадырова корни крепкие, как у тысячелетнего чинара».
Неожиданно Кадыров затих, опустив голову, набычился… Аликул поднял станан с коньяком из второй бутылки, которую успел принести Мол– ла-Сулейман. При общем молчании он произнес с почтительным восхищением:
– У того, кто может так разговаривать с Джурабаевым, – львиное сердце!
А Назакатхон, положив обе ладони на плечо председателя, заглянула ему в глаза и шепнула:
– Это у вас львиное сердце, раис-амаки!.. У вас!
Кадыров молча погладил ее руки и отважно выплеснул в свое луженое горло львиную долю ноньяка.
Веселья сегодня не получалось… И когда на быстром, как ветер, велосипеде к обедающим подъехал Алимджан, он застал их задумчивыми, угрюмыми… Взглянув на их кислые лица, Алимджан незаметно усмехнулся. Пожелав всем приятного аппетита, он отозвал в сторону Кадырова.
– Не вовремя вы затеяли этот пир, раис.
– Хм… Уж не прикажешь ли ты нам оставаться голодными, парторг? А может, мы за обедом обсуждали важные колхозные дела?
Алимджан кивнул на Назакатхон:
– А она?
– Дочь почтенного Аликула согласилась приготовить для нас обед… Нам самим некогда этим заниматься.
– Ладно, это я так, к слову. А приехал я вот по какому делу. Мы с товарищем Джурабаевым были недавно в колхозе «Первое мая». Чтобы вспаханная целина не пропадала в этом году даром, первомайцы решили оросить ее и засеять поздними кормовыми культурами, джугарой и кукурузой. Я и подумал: а хорошая это затея! Молодцы первомайцы!
– Да что ты заладил: первомайцы, первомайцы!– раздраженно прервал его Кадыров. – Мне– то до них какое дело?
– А такое, что и нам следует перенять их опыт.
– Перенять? Значит, если кто-нибудь с крыши прыгнет, так и нам прыгать?.. Нет, уважаемый партийный секретарь! Не думай, что ты сидишь на ветках, а я на листьях!.. У Кадырова своя голова на плечах. Кадыров жить чужим умом не согласен! Не буду я целину засевать джугарой! – Он прищурился и с злорадным торжеством добавил:– Ее уж и так… ха-ха… песком засеяло!..
Алимджан, пропустив мимо язвительную реплику Кадырова, горячо произнес:
– Ты пойми, раис, какую мы извлечем из этого выгоду! Доходы от животноводства у нас невелики. Мы об этом мало заботимся, мало этим занимаемся. О заготовке кормов совсем забыли. Другие колхозы силос сотнями тонн закладывают, а у нас его ни грамма! Рузы-пайван коров соломой кормит, хотя сам, я вижу, любит покушать. Вот наши коровы и дают молока меньше, чем козы. Я тебе давно твержу: у нас животноводство хромает на обе ноги. Надо новые фермы строить, кормами запасаться. А тебе и горя мало! Давай хоть теперь исправим наш промах – именно наш, потому что и я во многом виноват. Мало, видно, на тебя наседал.
– Ты мне еще совсем на шею сядь! – буркнул Кадыров, и, как всегда, когда он с кем-нибудь ссорился, брови у него насупились, шея вспотела, лоб собрался в жирные складки.
– Зря сердишься, раис, – дружелюбно сказал Алимджан. – Ведь и тебе перепадет слава, если колхоз в этом году получит хорошие удои.
Кадыров брезгливо оттопырил губы, усмехнулся неприязненной, тяжелой усмешкой:
– Бойки вы, как я погляжу! И хлопок вам подавай, и молоко, и целину, и кукурузу! Хотите из одного лука сразу семь стрел выпустить!
– Ну, лук, положим, оружие устаревшее, – возразил Алимджан. – Сейчас мы вооружены получше. Так что не стоит, раис, унывать. Почти все работы по посеву выполнят эмтээсовцы, тебе же придется лишь выделить для ухода за посевами небольшую бригаду. А Рузы-палван подготовит силосные ямы, это его прямая обязанность.
– Так, так, – с– угрюмой иронией произнес
Кадыров. – Ты напридумывал невесть что, а я отдувайся!.. Ты, выходит, законодательная власть, а я исполнительная. Мне полагается только подчиняться, проводить в жизнь твои директивы.
Алимджан лишь вздохнул с какой-то усталой безнадежностью:
– Трудный ты человек, раис… Опять надулся, как индюк, опять лезешь в бутылку. Ведь Джурабаев звал тебя, ты отказался с нами поехать. А мы сегодня все предварительно и обговорили.
– Кто это «вы»?..
– Товарищ Джурабаев, председатель сельсовета и я, как секретарь парторганизации колхоза.
– Погоди, погоди! Председатель сельсовета – это ведь Айкиз?
– Да, Айкиз… А в чем дело?
– Так бы и говорил: я и моя жена.
Алимджан недоуменно пожал плечами.
– Ну пусть будет так: я и моя жена. Так вот, обсудили мы все, обдумали и пришли к выводу: до того как колхоз засеет целину хлопком, он успеет вырастить на ней джугару и кукурузу. Дело это не очень тяжелое, зато оч-чень полезное! Партийное собрание я решил не созывать, время горячее, страдное, но посоветовался с коммунистами, с бригадирами. Все-«за». Слово за тобой, раис.
– С бригадирами-то зачем советовался? – подозрительно, уже готовясь обидеться, спросил Кадыров. – Им ведь с твоей кукурузой не возиться!
– Все равно надо было знать их мнение. Бригадир– сердце колхоза]
Кадыров возмущенно засопел; теперь и на лбу у него выступили крупные капли пота.
– Та-ак, парторг… Ко мне ты, значит, идешь к последнему? Значит, я, председатель колхоза, вообще уже нуль без палочки. Пугало на колхозном огороде! Колхозный сторож!.. Так прикажешь тебя понимать?
Алимджан внимательно посмотрел на Кадырова и с раздумчивой укоризной, с какой-то даже жалостью поначал головой. Разубеждать председателя было сейчас бесполезно. Глупая обида, упрямое честолюбие замутили ему глаза, и он все видел переношенным, как в кривом зеркале.
– Вот что, раис, – сухо и твердо сказал Алимджан. – Никто не покушается на твои права. Но ты, кажется, начал забывать, что у тебя есть и обязанности… Вместо того чтобы считать обиды да печься о своем престиже, ты бы лучше подумал, как успешней провести сев кормовых. Партийная организация проследит за этим.
Уже оседлав велосипед, он обернулся к Кадырову, на которого словно столбняк напал, и предупредил:
– То, о чем я говорил тебе,"'это партийное поручение. Учти это.
Кадыров, не поднимая головы, медленно повернулся и медленными шагами направился к своим друзьям… Среди приятелей царило пасмурное молчание. На Кадырова устремились ожидающие, спрашивающие взгляды. Он тяжело опустился на свое место, пошарил вилкой в миске с овощами, в сердцах бросил ее на хурджун так, что она подпрыгнула несколько раз, и крикнул:
– Ну, что молчите? У вас молоко во рту скисло? Вашего председателя свалили в грязь и топчут, топчут, а вы только ушами хлопаете!
Аликул осторожно кашлянул, виновато и льстиво улыбнулся:
– Чтобы тебя затоптать, раис, понадобились бы все слоны Индии… хе-хе… Ты уж положись на нас, раис… Мы тебя в беде не оставим. Что бы с тобой ни случилось, мы всегда поможем. И советом, и… делом. Мы – тебе, а ты – нам… Хе-хе…
В это время к обедающим подошел Гафур. Кадыров покосился на него и пробурчал недовольно:
– Ждать себя заставляешь, звеньевой…
Гафур развел руками:
– Вы что, не знаете нашего бригадира? Совсем нас загонял! Ему, можно сказать, в лицо плюнули, а он выслуживается перед обидчиками… Из кожи вон лезет, чтобы спасти хлопок, который по милости моей бесценной племянницы – да пошлет ей аллах кучу детей, чтоб не мешалась в чужие дела! – чуть не погубила песчаная буря. Бригадиру махнуть бы на все рукой: пусть герои сами выкручиваются, как хотят. А он целыми бочками льет воду на их мельницу: и сам не выпускает из рук кетменя, и другим не дает ни минуты отдыха!
– Тебе, пожалуй, не дашь…– криво усмехнулся Кадыров.
– Ай, раис, ты-то уж меня не обижай! Я, кажется, все для тебя готов сделать.
Аликул разлил по стаканам остатки ноньяка. Рузы-палван, быстро разрезав дыню, положил перед каждым по душистому, искристо-белому полумесяцу:
– Предлагаю, друзья, выпить по маленькой за хорошее настроение и поближе познакомиться с моей дынькой.
– И пусть раис расскажет, чем… хе-хе… порадовал его наш молодой парторг.
Кадыров впился зубами в нежную дынную мякоть, обглодал корку, отбросил ее в сторону и обвел приятелей недобрым взглядом, налитым хмурой, тупой обидой.
– Радости мало. Председателя вашего уже ни в грош не ставят! – Он, словно с врагом, расправился еще с одной дынной долькой и с горькой усмешкой продолжал: – Я-то, дурак, думал: я – голова колхозу! Да, недаром говорят, что вода, которая течет в арыке, не ценится. Главные хозяева у нас, оказывается, бригадиры. Парторг так и заявил: бригадир, мол, сердце колхоза! – Кадыров в ярости стукнул кулаком по хурджуну и требовательно спросил: – Ну, а я тогда кто? Печенка, что ли? Бригадир – сердце колхоза, а председатель – пустое место? Печенка, селезенка, слепая кишка? Отрезать ее, да выбросить! – Он чуть не всхлипнул от жалости к самому себе и воскликнул с горечью: – Ну как такое терпеть? Как после этого работать? Руки опускаются…
Аликул поднял глаза к небу и сказал вкрадчиво и соболезнующе:
– Нам больно за тебя, раис… Мы видим, слова парторга ранили тебя в самое сердце, словно острие отравленного кинжала.
– Погодите! – со злорадной угрозой прервал его Кадыров. – Погодите, они и до вас доберутся. Наплачетесь с этой целиной! Особенно ты, Аликул!
Глаза у Аликула забегали, словно мыши в мышеловке.
– Это почему же я, уважаемый раис?
– Ты – председатель совета урожайности. Мы с тобой оба в ответе за урожай нынешнего года.
Аликул задумался. Потом, обращаясь к Молла-Сулейману, поинтересовался:
– У тебя-то на участке оправился хлопок?
– Какое там! Людей мало. Лучшие хлопкоробы ушли в строительную бригаду.
– А остальные на базаре гуляют?
– Да нет… Ковыряемся помаленьку…
Аликул насмешливо прищурился:
– А бригадир, если меня не обманывают глаза, ведет бригаду в бой, крепко сжимая в руках стакан с коньяком!.. Нет, так не пойдет, братец… Запомни: все твои дехкане – золотые работники, и все делают, из последних сил выбиваются, чтобы спасти хлопок. А сам ты ночей не спишь, глаз не смыкаешь, все думаешь, как справиться с лихой бедой? Но вот людей у тебя мало… Как солнце высасывает из земли влагу, как болезнь изнуряет человека, так и целина обескровила, истощила твою бригаду. И как ни бьются герои-дехкане, а хлопок, придавленный бурей, поднять уже не могут… И гибнет на наших полях бесценное белое золото, гибнет по вине тех, кто не вовремя и не рассчитавши сил решил взять «на ура» неприступную крепость – пустыню, добыть себе дешевую славу…
Все, как завороженные, слушали Аликула. Молла-Сулейман глядел прямо в рот оратору своими выпуклыми глазами. Лица Кадырова и Гафура выражали мрачное, тупое внимание. И лишь Рузы-палван морщил лоб, ' стараясь сообразить, куда клонит хитрый старик. Аликул, насладившись впечатлением, которое произвела на слушателей нарисованная им страшная картина, коротко вздохнул и, как о чем-то решенном, сказал:
– Так мы и напишем, дорогие…
Первым пришел в себя Рузы-палван. Он улыбнулся как-то неуверенно и, помявшись, спросил:
– Куда же это, Аликул?
– Как «куда»? – в свою очередь удивился Аликул. – В газету. В нашу районную газету.
Как видите, основание для жалобы на Айкиз имеется. А поломаем головы, так еще что-нибудь отыщем… И подрежем крылья нашей занесшейся в облака орлице… Печать, братцы, бо-ольшая сила.
– И нам… поверят? – усомнился Рузы-пал– ван: он-то не привык, чтобы ему верили.
– А мы сделаем так, что поверят. Мы обопремся на гору! Есть руководители и позорче и поумнее Айкиз с Джурабаевым…
– Султанов? – догадался Кадыров.
– Ты попал в цель, раис. Вспомните мудрую пословицу: только золотых дел мастер способен оценить золото. Разве не о Султанове это сказано? Уж он-то разбирается -в людях. Он уважает нашего председателя, он самый желанный гость в моем доме. И он не оставит нас в беде, братцы…
– Так-то оно так… – угрюмо возразил Кадыров, – тольно ведь и его клюют молодые петушки.
– Ай, раис, ну что для него их наскоки? – возбужденно размахивая руками, воскликнул Ру– зы-палван, успевший уже увлечься замыслом Аликула. – Их критика, как укус моснита: почешется и пройдет. Султанов, как-никак, хозяин района! Он не испугается Джурабаева. Говорят, он, как лев, бился с Джурабаевым и Айкиз на бюро райкома. За такого руководителя жизнь отдать не жалко!
– Верно, братец, – кивнул Аликул. – Султанов большой человек и поможет нам. И помните: дорогу осилит идущий! Ты, раис, завтра поезжай в район к товарищу Султанову. Прихвати для него барашка пожирнее: пусть на нашем письме… хе-хе… будет ценная марка. Так оно надежней. И, я думаю, товарищ Султанов не откажется передать это письмо в газету…
– Хм… А председатель совета урожайности дело говорит, – раздумчиво произнес Кадыров. – Только кто же, по-твоему, должен подписаться под жалобой?
– Я подпишусь! – с готовностью отозвался Гафур.
– Нет, нет, братец, – запротестовал Аликул. – Ты достоин самых высоких похвал, но твоя подпись… гм, в таком деле… Пусть подпишется Молла-Сулейман, – у него хлопок под песком, а бригада ослаблена! И хорошо бы еще подписаться лицу постороннему, не замешанному в наши споры да свары… – Он обратил ласковый взгляд на Назакатхон и добавил твердо, но как бы и просительно: – Придется тебе, доченька, тоже подписать это письмецо…
– Ой, отец! Я же в ваших делах ничего не понимаю!..
– Ты сидишь в колхозной конторе, дочка, тебе оттуда многое виднее, ты не можешь не знать, что творится в колхозе. Кстати, Молла-Сулейман, ты уверен, что твоей бригаде не удастся выходить хлопок?
– Если очень поднатужиться…
– Гм… Поднатужишься – лопнешь. А спасибо тебе никто не скажет. Будем считать, что хлопок на твоем участке… хе-хе… приказал долго жить. И не ты в этом виноват, Айкиз виновата. Айкиз и ее покровители… Вот это вы и напишите.
– Отец! Айкиз добрая, она не сделала мне ничего плохого…
– Это и хорошо, дочка, так тебе скорей поверят. А об Айкиз ты не думай. Подумай лучше о своем будущем. Наш раис низко тебе поклонится за такое письмо. И товарищ Султанов будет доволен. Не упрямься, милая…
Назакатхон вопросительно посмотрела на Кадырова. Тот тяжело вздохнул:
– Что делать, красавица? Не усмирим эту взбалмошную девку^она от нас от самих мокрое место оставит.
Назакатхон не сразу преодолела свою нерешительность. Ей и Айкиз было жалко, но хотелось и отцу угодить, и Кадырову. Кадыров, правда, человек пожилой, женатый. Но жена у него старая, некрасивая. А в их доме раис частый гость и приходит не с пустыми руками: то подарит Назакатхон бусы, прозрачные, как слезы, или алые, как капельки крови, то купит для нее новое платье, то застенчиво и неловко вынет из кармана и поставит перед ней флакон дорогих духов, и тогда в, комнате пахнет, как в саду… Может быть, и есть женщины, что в силах устоять перед этим, но не Назакатхон. У нее голова 'начинает кружиться,, когда она видит нарядное платье… Даже свое скромное жалованье Назакатхон с разрешения отца тратит на наряды, на безделушки и в контору является разодетая, словно в праздник. Но жалованья хватает на одну-две кофточки, на один-два браслета. А Назакатхон не дурнушка, чтоб по целым неделям щеголять в одном и том же наряде. Красота, как облако, – оно радует глаз, потому, что неустанно меняет окраску: то оно снежно-белое, то розовое, то золотистое, то переливчатоперламутровое, – им можно любоваться без конца. Так и Назакатхон: сегодня она в пестрой тюбетейке, расшитой причудливыми узорами, а завтра в черной «чусти», а через день в легкой косынке самой веселой расцветки… И взоры, привыкшие к ее красоте, вновь и вновь устремляются на нее с немым восхищением, а ее возбуждают и согревают эти взгляды… Нет, не может она отказаться от подарков Кадырова. Да и отец, если разгневается, будет держать ее в строгости..: Поколебавшись, Назакатхон снова уголком глаза взглянула на Кадырова и, потупившись, покорно произнесла:
– Пусть будет по-вашему, раис-амаки… Я все напишу, нак вы скажете…
– Вот и умница! – обрадовался Аликул. – Я знаю, дочка, Айкиз тебя приласкала, устроила на работу… Но ведь ты напишешь тольно правду. А правда, дочка, – Аликул приставил к груди сложенные лодочкой руки и с наигранным смирением возвел очи к небу, – правда превыше всего!.. Превыше даже благодарности… Гм… Ты что-то хочешь сказать, Гафур?
Гафур давно уже сопел, сердито и недовольно, дожидаясь, когда ему дадут возможность обогатить общую беседу своим веским словом. На вопрос Аликула он откликнулся угрюмым вопросом:
– А как же Джурабаев?
– Джурабаев?..
– Ай, Аликул, рассуди сам: если под письмом подпишутся только Молла-Сулейман и Назакатхон, то как же мы вставим туда Джурабаева? Тут нужны подписи посолиднее.
– А я думаю, – медленно произнес Аликул, – нам пока и не надо трогать Джурабаева. Одно дело – председатель сельсовета, другое…
– Ай!-не дал ему договорить Гафур. – Белая собака, черная собака – все равно собака!
– Э, нет, братец! Толкнешь с горы маленький намешен, так он скатится без шума… Толкнешь большой – шум будет, грохот будет. А зачем нам шум?
– Да ведь Айкиз за Джурабаевым как за каменной стеной! Не потопим Джурабаева, так он и Айкиз за волосы вытянет!..
– Гм… Ты играл когда-нибудь в бильярд, Га– фур?
– Сам знаешь, не до бильярдов мне было.
– А я вот играл… Хитроумная это игра, братцы! Бьешь одним шаром, а в лузу ложится другой… Не удастся товарищу Джурабаеву спасти Айкиз, она сама его за собой потянет. Одно ему останется – отречься от запятнанного работника. И от идеи, которую она замарала, – тоже…
Назакатхон зябко передернула плечами: от канала повеяло сырым, ознобным холодком. Обед, как всегда, затянулся, время близилось к вечеру..– Притомившееся солнце, на что только не наглядевшееся за день, спешило укрыться за вершинами гор.
Кадыров, кряхтя, поднялся. Встали и остальные. Председательский конь, пощипывавший невдалеке повядший клевер, замотал головой, заржал призывно и приветно: он, в отличие от хозяина, недолго помнил обиды… Кадыров велел Гафуру и Молле-Сулейману торопиться на свои участки; их длительное отсутствие и так уж, верно, вызвало нарекания. Договорились, что вечером все они соберутся у Аликула. Назакатхон принялась убирать посуду. Аликул, оставшись один на один с председателем, приложил руку к сердцу и еще раз проникновенно заверил:
– Можешь во всем положиться на меня, раис. Все от тебя отвернутся, но Аликул и в трудную минуту останется верным другом. Тебе есть на кого опереться, раис…
Рядом с грузным Кадыровым Аликул выглядел щуплым и маленьким.
Глава семнадцатая
СУЛТАНОВ ФИЛОСОФСТВУЕТ
Утром Кадыров отправился в район. Вид у него был помятый, под глазами мешки, лицо опухшее, серое, как пыль на дороге. Он плохо спал этой ночью, к тому же сказывался вчерашний коньяк. Перед тем как тронуться в путь, Кадыров выпил на ферме у Рузы-палвана еще-коньяку, но легче не стало. На душе было скверно, смутно… Теперь бы поразмыслить обо всем трезво, спокойно, неторопливо; хорошенько обдумать те шаги, которые он собирался предпринять, взвесить возможные последствия. Но в голову лезли только поговорки да присловья, которыми был щедро приправлен вчерашний обед. «Воробьев бояться, так не сеять проса, – с кашляющим смешком убеждал его Аликул. – Дорогу осилит идущий!» «Их критика, как укус москита, – вторил ему Рузы-палван. – Почешется – пройдет». «У вас львиное сердце, раис», – пела сладкоголосой птицей прекрасная Назакатхон… От этих чужих голосов голова гудела, как улей: пчелы-слова прилетали и улетали, сновали, пестрые и бестолковые, туда-сюда, сшибались, ломая друг другу хрупкие крылья, заползали, щекоча, перебирая лапками, в самые потайные уголки сознания и жужжали, жужжали… «Нам больно за тебя, раис… Мы тебя в беде не оставим… Тебе есть на кого опереться, раис…»
Дорога в районный центр проходила через целинные земли; они раскинулись справа от всадника. Вот целина, поднимаемая его колхозом… Вот участки, прилегающие к угодьям других колхозов… А вот еще нетронутая, пустынная степь. Она похожа на шкуру линяющего верблюда, но раскинулась так широко, что и глазом ее не окинешь, а об освоении такого простора нечего и думать. Попробуй-ка этакую ширь вспахать, напоить живительной влагой, уберечь от горячих ветров,,«есущих колючий песок! А если и случится чудо, если вырастет тут хлопчатник, он все равно пропадет: ведь никаких сил не хватит собрать урожай вовремя! Алимджан, верно, опять сослался бы на машины. Но машины – дело темное. На машины надейся, а сам не плошай. Заманчиво, конечно, представить эти вот степи залитыми белой пеной раскрывшегося хлопчатника. Разбогател бы тогда колхоз… Но пока можно обойтись богатством, нажитым за последние годы. Обходились же до сих nopl Кадырова в районе хвалили, колхозники обзавелись – кто мотоциклом, кто велосипедом, и никто его, председателя, не смел попрекнуть – ни Айкиз, ни Джурабаев. Славно тогда работалось и жилось славно. А теперь…
Кадыров тюбетейкой вытер лицо, шею и причмокнул, поторапливая коня. Хорошо бы попасть в район пораньше, пообедать вместе с Султановым, а за обедом по-приятельски потолковать о том о сем… Для иных Султанов, может, и начальство, а Кадырову он близкий друг. Он и в райисполкоме примет его в любое время, и домой позовет. А дома у него и улыбка другая, и слова не те, что на работе!.. К тому же, к горячим бокам кадыровского коня прочно прижаты «ценные марки», – две сумы перекинутого через седло хурджуна, в котором покоились мясо и сало барашка, зарезанного утром на ферме Ру(зы-пал– вана. Это был и подарок/ и взятка, и в то же время– не взятка, потому что барашек, плачевно закончивший свой жизненный путь, принадлежал, как это ни удивительно, самому товарищу Султанову. Султанов взяток не брал – не такой это был человек! – да и подарка, пожалуй, не принял бы, блюдя партийную непорочность. Кадыров, чтобы задобрить друга, вез к нему собственного его барана.
Уже не один хурджун с бараниной был переправлен с фермы в дом Султанова, и каждый раз Кадыров сопровождал подарок клятвенными заверениями, – да видит сие аллах! – что это бараны не колхозные, а собственные султановские. Ведь товарищ Султанов помнит, наверно, как года два назад по его просьбе пустил Кадыров в колхозную отару трех султановских барашков? Просьба была, пожалуй, и не совсем законной, но не самому же председателю райисполкома пасти свою скотину! (Кадыровские бараны тоже нагуливают жир вместе с колхозными. Что же тут такого? Дело житейское…) Правда, те три барашка давно уже превратились в шашлык, который был подан к столу в доме Султанова… Но ведь от них был приплод. А от того приплода – еще приплод. Теперь султановских барашков и не сосчитать! Товарищ Султанов знает, наверно, заведующего фермой Рузы-палвана? Ну, того, балагура? Толстого такого! На него вполне можно положиться, это работник преданный, добросовестный, и он так сказал: «Колхозное добро я берегу пуще глаза, я за него в ответе перед колхозниками, отчетность у меня в полном порядке, не придерешься. А этого вот барашка отвезите товарищу Султанову, это его барашек…» И уж пусть уважаемый товарищ Султанов не беспокоится, колхозная скотина у нас вся учтена, а чужой колхозу не надо… Пасутся у нас ваши барашки, и ладно, а сколько их нынче – это уж Рузы-палвану лучше знать.
Кадыров скосил глаза на хурджун с бараниной и чуть заметно усмехнулся… Легко говорить с людьми, которые любят пожить! По чести сказать, только с ними и можно договориться… Предложил бы он какую-нибудь услугу Айкиз или Джурабаеву, так нарвался бы на внушение. А Султанову поможешь – он тоже в 'Долгу не останется. Попросишь его, чтобы он во время уборки направил в колхоз побольше людей из города, разве он откажет? Джурабаев, тот сразу бы в крик: «А почему именно в твой колхоз? Другие колхозы не меньше твоего нуждаются в рабочей силе!» Чудак, право… Да Еедь когда нужно, и Кадыров может сослужить тебе хорошую службу… Как говорится, услуга за услугу. На этом все в жизни и держится. Иначе, как бы он вел колхозное хозяйство? Только тебе, товарищ Джурабаев, этого не понять… Не умеешь ты ценить настоящих друзей. О своей выгоде не думаешь… Ты, конечно, не пустишь своих барашков в колхозное стадо, даже если об этом и знать-то посторонние не будут. Ох, уж эти чистюли! Энтузиасты! Упрутся на своем, и ничем их не сдвинешь! Вот и приходится идти на нрайние меры…
Кадыров покачал головой: ему даже жалко было Джурабаева, не желающего понять, что жизнь – сложная штука и на упрямстве да несговорчивости далеко не уедешь. «Не захотел, уважаемый, поддержать Кадырова, которого знаешь уже много лет, так пеняй на себя. Стрела, пущенная в Айкиз, и тебя заденет, дорогой товарищ… Война так война. А на войне все средства хороши».
Когда Кадыров въехал в районный центр, от мрачного настроения не осталось и следа. Чужие слова-пчелы уже не терзали его своим надоедливым жужжанием, они незаметно обернулись собственными его мыслями, а спорить с самим собой не хотелось. Следовало беречь силы, крепить в себе боевой дух: схватка предстояла не из легких!
Конь зацокал копытами по булыжной мостовой. Центральная улица поселка содержалась опрятно. Каменная мостовая, асфальтированные тротуары, аккуратные, свежевыбеленные ограды, из-за которых, словно снедаемые любопытством, перевешивались наружу кудрявокронные деревья… Кадыров решил заглянуть в райисполком: может быть, Султанов еще там? Он пересек заасфальтированную площадь, на которую смотрели окна райкомовского здания (Кадыров даже не взглянул в ту сторону), миновал еще нескольно домов и остановил коня перед входом в обширный сад, в глубине которого пряталось здание райисполкома. Дом был старый, но добротный. Когда йачали строиться новые дома на главной площади, Султанов отказался переводить туда райисполком, ибо вполне был доволен прежним местоположением: райисполком находился теперь в некотором отдалении от райкома, что создавало ощущение независимости.
