Текст книги "Возвращение бумеранга"

Автор книги: Сергей Буренин

Соавторы: Олег Семергин-Каховский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Инонница, ночь с 3 на 4 ноября 1941 года

Обершутце Курт Фогель подбросил еще несколько сухих веток в большую кучу хвороста и оценил общий объем. Решив, что этого будет вполне достаточно, он собрал в охапку всю кучу и медленно пошел к дороге. Идти в темноте по роще было трудно, пару раз он чуть было не упал, споткнувшись о торчащие из земли корни. Наконец, он форсировал глубокий придорожный кювет и вылез на твердую почву. До машины было не более тридцати метров.

Фогель подошел к задней дверце фургона и крикнул:

– Кто еще не окончательно замерз, откройте дверь, сейчас будем согреваться.

Дверцу открыл роттенфюрер Вернер.

– Тебя только за смертью посылать, – проворчал он.

– Попробовал бы сам в темноте побродить по лесу, – огрызнулся Фогель.

В фургоне было не так уж и холодно и, если не снимать шинель, то вполне можно было сидеть. Однако всем хотелось комфорта, но никому не хотелось бродить по лесу. Фогель бросил свою охапку сразу же у входа, а Вернер присел у маленькой сваренной из толстых листов железа печки. Кроме них в машине находился еще напарник Фогеля Фриц, который в данный момент нес дежурство на радиостанции. Он сидел в наушниках перед большой панелью и крутил ручки. Старший машины унтерштурмфюрер Хольцман сидел, развалившись в кресле, и курил. Шофер машины Карл предпочитал оставаться в кабине: он считал, что там теплее, просторнее и спокойней.

– Проклятая зима, – ворчал Вернер, ломая сучья и запихивая их в топку, – то ли дело лето. А тут еще такие морозы.

– Разве это морозы? – усмехнулся Хольцман. – Представь себе, что ты в России, под Москвой, я читал в газетах, что там жуткие морозы. Кажется, ниже двадцати.

– Меня туда никакими коврижками не заманишь, – покачал головой Вернер.

– Пошлют, и поедешь, куда ты денешься, – пожал плечами Хольцман.

– Работает радист, – прервал их диалог Фриц.

Вернер бросил свое занятие и метнулся к своему рабочему месту – брать пеленг было его задачей. Он натянул наушники, попутно выяснив у Фрица, на какой частоте работает радист. Покрутив ручки, он щелкнул переключателями рации, связывающей их со второй машиной.

– Я – Вольф один. Я – Вольф один. Частота три-один-ноль. Пеленг два-девять-три. Точка А-4. Перехожу в точку Б-2. Пошел на Б-2, – крикнул он уже в переговорную трубу, соединяющую фургон с кабиной водителя.

В динамике рации зашипело, потом послышался ровный голос:

– Я – Вольф два. Я – Вольф два. Мой пеленг ноль-четыре-шесть. Точка Ц-1. Перехожу в точку Б-4.

Хольцман быстро натянул резинки на большой карте.

– Совсем рядом, – сказал он, – где-то в крайних домах. Надо вызывать штурмовую группу.

Он надел наушники, пощелкал тумблерами и взял в руки микрофон.

– Я – Вольф один. Я – Вольф один. Абордажу выйти в точку Б-3.

– Точка Б-2, – раздалось из переговорной трубы.

– Я – Вольф один. Я – Вольф один, – сразу же начал передачу Вернер, – частота прежняя. Пеленг два-ноль-два. Точка Б-2. Сигнал слишком сильный. Жду вашего пеленга.

Динамик тут же щелкнул, и оттуда раздалось:

– Я – Вольф два. Я – Вольф два. Пеленг один-четыре-три. Точка Б-4. Сигнал сильный. Жду указаний.

– Второй дом слева от дороги, – объявил Хольцман, – Направляю штурмовую группу, – он снова взял микрофон, – Абардаж, я – Вольф один. Дом номер четыре по Пражскому шоссе. Радист еще работает.

Он снял наушники, открыл дверь фургона, выскочил на дорогу и закурил. Машина стояла метрах в двухстах от деревни. Была уже половина двенадцатого, и почти ни в одном доме не было света. Во втором доме он тоже не сумел отсюда разглядеть свет.

Он успел всего лишь раза три затянуться, как увидел, что к дому на большой скорости подлетел крытый грузовик. Хольцман выбросил недокуренную сигарету, запрыгнул в машину и крикнул:

– Ко второму дому.

Теперь он уже не сел в свое кресло, а снял с крючка автомат и передернул затвор.

– Сейчас посмотрим, что за соловьи нам попались, – улыбнулся он.

Машина затормозила, почти уткнувшись в капот уже стоящего у дома грузовика. Хольцман снова выскочил из фургона. Рядом с крытым грузовиком стоял всего лишь один солдат с автоматом, а в небольшом садике, окружавшем дом, чувствовалось какое-то движение. В это время в доме начали загораться огни. Придерживая висящий на плече автомат правой рукой, Хольцман направился к входной двери. Дверь была выбита, и в проеме был виден свет в прихожей.

Поперек прихожей валялась вешалка. В большой комнате, куда можно было пройти из прихожей, сидел мужчина средних лет в нижнем белье и женщина в ночной рубашке. Оба были бледными и растерянными. Вместе с ними в комнате находилось несколько эсэсовцев, один из них сразу же навел автомат на Хольцмана.

– Свои, свои, – успокоил его Хольцман. – Где оберштурмфюрер Гельц?

Однако, эсэсовца это не убедило.

– Стоять на месте до выяснения, – приказал он, не опуская автомата.

В это время из соседней комнаты выглянул Гельц.

– А, Хольцман, – улыбнулся он, – Хорошая работа. Взяли тепленькими. И со всем имуществом. Один, правда, попытался бежать, но, думаю, сейчас его приведут.

Хольцман направился в ту комнату, откуда выглядывал Гельц. Комната была небольшой, в ней умещались лишь две узенькие солдатские койки и маленький кухонный стол, на котором и была разложена рация. Рядом с рацией лежал шифровальный блокнот с обгоревшими углами: очевидно, радист пытался его сжечь, но тот не успел разгореться. На одной из коек сидел молодой мужчина, руки у него были за спиной, очевидно, связанные или скованные наручниками, лицо опущено на грудь, на нем виднелись ссадины от ударов. На полу валялся пистолет. Рядом с мужчиной надменно стоял эсэсовец.

Со стороны прихожей раздался какой-то шум.

– Ну, вот и второго привели, – улыбнулся Гельц. – Пойдем, посмотрим.

Они снова вышли в большую комнату, в это же самое время из прихожей в комнату втолкнули взъерошенного мужчину со связанными за спиной руками. Его сопровождали два автоматчика и здоровенный ризеншнауцер, который не то шипел, не то рычал. Это была специально обученная для ночных облав собака, таким псам, когда они были еще щенками, удаляли голосовые связки.

– Теперь можно готовить дырочки и для наград, – хмыкнул Гельц. – Работа чистая – не придерешься.

– Работайте дальше, – удовлетворенно кивнул Хольцман, – а я пойду к своим. Оставь кого-нибудь на связи: вдруг еще понадобитесь.

– Нет, – покачал головой Гельц, – сейчас тебе пришлют кого-нибудь другого. У нас тут дел невпроворот: обыск, вызов местной полиции, предварительные допросы. Будем трудиться до утра.

Прага, 6 ноября 1941 года

Гауптштурмфюрер Абендшен поднял трубку телефона и услышал раздраженный голос Франка:

– Что у тебя там с Тюммелем?

– Продолжаем работать, – ровным голосом ответил Абендшен.

– Я каждый день выслушиваю упреки от Гейдриха, а вы все не можете разобраться с этим паршивым майором. Расшифровка что-нибудь дала?

– Не очень много, – признался Абендшен, – теперь он ссылается на то, что среди дезинформации обязан был давать и правдивую второстепенную информацию.

– Так вы с ним никогда не закончите, – недовольно заметил Франк, – может быть его передать на время кому-нибудь другому, чтобы почувствовал разницу.

– Не стоит, – возразил Абендшен, – это только разозлит абвер. У меня и так на хвосте висит их проверяющий. Однако продвижка небольшая намечается. Два дня назад взяли двух английских радистов. Взяли хорошо: сумели захватить не только шифровальные блокноты, но и журнал радиопередач. Сейчас с этим работают.

– Что толку в этой работе, если он опять заявит вам, что передавал эту информацию пользы ради, – напомнил Франк.

– Информация информации рознь, – возразил Абендшен, – да и количество ее играет роль. К тому же, я хочу сейчас подойти к Тюммелю с другой стороны.

– Это с какой же? – очень недоверчиво поинтересовался Франк.

– Тюммель, по крайней мере, последние три года распоряжается очень большими суммами, – как бы обдумывая на ходу каждое слово, заговорил Абендшен, – На идейного бойца он никак не тянет, а вот на гуляку, швыряющего деньги на ветер, вполне. Вспомните дело полковника Редля – тот тоже попался именно на деньгах. Я хочу зайти с этой стороны, но работа эта кропотливая. Вполне возможно, нам придется на время майора выпустить.

– Чтобы он сбежал? – сразу же возразил Франк. – Или замел следы?

– Раз уж он вляпался в это дело, то его так просто не отпустят, – заметил Абендшен, – или он продолжит свою работу, или его попытаются вывезти в Англию. Оба варианта для него очень рискованны. И плюс деньги. Где-нибудь да поскользнется.

– Не знаю, не знаю, – ты меня пока ни в чем не убедил, – проворчал Франк.

– Сейчас события будут разворачиваться очень быстро и активно, – настаивал на своем Абендшен. – Мы нанесли им ощутимый удар: за полторы недели мы ликвидировали две радиостанции. Сейчас они срочно начнут искать новые каналы связи, а когда что-то делаешь второпях, то всегда допускаешь ошибки.

– То-то я не помню, чтобы вы торопились, – буркнул Франк. – Кстати говоря, – после небольшой паузы добавил он, – Гейдрих тоже считает, что именно Тюммель и является английским агентом.

Аэродром Тангмор, 7 ноября 1941 года

Ротмистры Габчик и Бартош сидели в комнате подготовки парашютистов на аэродроме Тангмор, напротив них за столом штабс-капитан Шустр занимался тем, что вклеивал их фотографии в документы.

– Сейчас сделаем все в лучшем виде, лучше, чем в немецком околотке, – бормотал он, ставя на паспорта печати, – а вы пока проверьте карманы, чтобы ничего английского в них не осталось.

– У нас только английские сигареты, – ответил Габчик, – мы их в самолете сдадим.

– Смотри, не забудь, – проворчал Шустр, – а то еще провалитесь из-за такой мелочи. За вами следит сам президент. Он и англичан все подгонял.

Он положил перед ребятами готовые паспорта.

– Вот, берите, сейчас выдам все остальное.

Он раскрыл свой портфель и вытащил оттуда четыре пачки чешских сигарет, два пистолета с двумя запасными обоймами каждый, две пачки шоколада в совершенно чистых обертках, два набора таблеток и две маленькие коробочки с ампулами с ядом.

– С таблетками разберетесь сами: я уж не знаю, какая отчего, а вам на курсах должны были это объяснить.

– Разберемся, – кивнул Бартош.

В это время в комнату вошел англичанин в летном комбинезоне.

– Вам до Праги? – улыбнулся он.

Все уставились на него.

– Через пятнадцать минут идите на полосу номер три, – сказал он, не дождавшись ответа. – Это первая отсюда. Самолет будет стоять там.

Шустр сразу вскочил и принялся еще раз проверять пряжки на мешке со снаряжением.

– Прыгнет первый, – говорил он при этом, – через две секунды я брошу груз, потом через две секунды – второй.

– Знаем, знаем, – улыбнулся Бартош.

Габчик был очень доволен, что ему в напарники попался этот веселый, разговорчивый, жизнелюбивый парень. Теперь он уже не сожалел о том, что Свобода подвернул ногу. Спустя некоторое время Свобода снова появился на курсах, но ни один из них не заговаривал о том, что хорошо бы вернуть все на свои места.

Все трое вышли из здания и направились к ближайшей взлетной полосе. С другой стороны в их направлении выруливал большой двухмоторный бомбардировщик. Он остановился как раз против ожидавшей его троицы.

– Прямо как такси, – заметил Бартош.

Через минуту открылась дверца в фюзеляже, и, кажется, все тот же пилот спустил металлический трап.

В самолете было холодно, а рев двигателей не давал никакой возможности разговаривать. Ребята съежились и попытались поспать, но холод и шум не позволили и этого. И все же, четыре с половиной часа прошли почти незаметно. Ребята сидели и пытались представить себе новую жизнь, которая вот-вот должна для них начаться.

Отворилась дверь кабины, и оттуда вышел все тот же пилот.

– Экипаж лайнера приносит свои глубокие извинения пассажирам, – прокричал он, – Внизу такой снег, что даже Праги не видно. Ни о какой выброске не может быть и речи.

– Ну и что же, что снег, – прокричал ему в ответ Бартош, – при дожде-то прыгаем. Может ничего?

– Что ничего? – раздраженно прокричал в ответ летчик, – Мы даже не можем найти место, куда вас выбросить. Летим обратно.

– Черт! – сплюнул Бартош. – А я-то уж думал, что обратной дороги нет.

– Скажи «спасибо», что они еще вовремя сообразили, – заметил ему Шустр, – а то одного выбросили в Австрии. Тоже, наверное, заверял, что «может ничего».

– И как он? – поинтересовался Габчик.

– Не знаю, – пожал плечами Шустр, – Сообщил, что приземлился в Австрии, и больше о нем ничего не было слышно.

Каммес-Дэррахе, 15 ноября 1941 года

Рядовой Петр Каминский вышел из ворот казармы в приподнятом настроении. Пока все шло удачно. Правда, увольнительную ему дали только до завтрашнего утра, но завтра воскресенье, и можно надеяться, что до вечера его никто не хватится, а вечером он уже будет в казарме. И потом, одним наказанием больше, одним меньше, не велика разница.

Он быстрым шагом прошел до шоссе, ведущего в Бэнберри, выйдя на шоссе, он несколько сбавил шаг и задумался. Можно было бы подождать здесь на месте и попытаться поймать какую-нибудь попутную машину, но тут он будет у всех на виду, и вполне возможно, что кто-нибудь из знакомых привяжется с расспросами. К тому же, идти вперед как-то спокойней. И он снова прибавил шагу.

Он прошел около пяти километров, прежде чем остановилась первая машина. Англичане боялись немецких шпионов, но Петр надеялся, что его военная форма рассеет такие подозрения. Военная форма могла помочь и в случае с попутной военной машиной. Остановившаяся машина оказалась большим грузовиком, груз которого был укрыт брезентом. Судя по грязным колесам, машина приличное расстояние прошла по бездорожью. Наверное, везла груз с какой-нибудь фермы. Шофером оказался молодой веснушчатый парень лет двадцати пяти. Он без лишних разговоров открыл пассажирскую дверцу и впустил Каминского в кабину.

– Что это у тебя за форма? – спросил он своего пассажира после нескольких минут пути. – Никогда раньше такой не видел.

– Чешская освободительная армия, – с гордостью ответил Каминский.

– Понятно, – кивнул шофер. – А я бы так не смог, – признался он, – сидеть где-то в чужой стране и ждать.

– Тяжело, конечно, – согласился Каминский, – Но мне ждать осталось недолго.

– А что, намечается высадка на материк? – удивился парень.

– Нет, об этом я не слышал, – покачал головой Петр. – Просто я окончил курсы парашютистов, и скоро меня забросят в Чехословакию.

– Здорово, – присвистнул шофер. – А сейчас куда?

– Доеду до Бенберри, а оттуда до Оксфорда, – не моргнув глазом, ответил Каминский. – Сестра у меня приехала туда учиться. Хочу повидаться.

– Как же она туда из Чехословакии добралась? – удивился парень.

– Через Францию и Португалию. По надежным каналам.

– Натерпелась, наверное, страху, – посочувствовал англичанин.

– Не знаю, – пожал плечами Каминский. – Я же ее еще не видел.

За разговорами дорога прошла незаметно. На железнодорожной станции в Бенберри к Каминскому подошел патруль, но, проверив документы, не нашел причин его задерживать, хотя в принципе о поездке в Бенберри или Оксфорд в увольнительной не говорилось ни слова.

В поезде Каминский выбрал себе местечко у окошка и немного подремал. Периодически он мысленно восхищался собой, хваля себя за то, как он четко все спланировал.

По приезде в Оксфорд, он тут же попал на автобус в Эйлсберри, что счел хорошим предзнаменованием. В Эйлсберри он вышел из автобуса, когда было уже около одиннадцати часов вечера. Теперь осталось найти место, где можно было бы переночевать. К полуночи он отыскал городскую ночлежку и зашел туда. Увольнительной у него там никто не догадался спросить, а удовлетворились удостоверением личности и рассказом о приехавшей сестре. Правда, теперь в рассказе о сестре он не упоминал Оксфорд, а говорил о курсах медицинских сестер для Освободительной армии.

Получив место в ночлежке, он улегся и заснул сном праведника.

Эйлсберри, 16 ноября 1941 года

Каминского поднял громкий звонок. Ночлежка полностью оправдывала свое название: она работала только ночью. В семь часов всех обитателей будили, давали им время на то, чтобы привести себя в порядок, кормили благотворительным завтраком и выпроваживали на улицу. На утренний туалет у Петра ушло не более двадцати минут. Потом он сел за стол. Всем выдавали по миске непонятной похлебки, состоящей в основном из томатной пасты, жареного лука и бобов. Похлебка была жидкой и пресной, но за время войны Каминский привык к любой пище, главное, она была горячей и в ней плавали кружочки жира. Запив все это кружкой жидкого, почти несладкого чая, он вышел на улицу как раз в тот момент, когда у него кончилась увольнительная. Однако здесь он этого не очень-то и боялся: в Эйлсберри привыкли к чешской форме, и даже если бы его и остановили, он всегда бы мог сказать, что выбежал за газетой из резиденции президента Бенеша.

Он погулял по улицам города до одиннадцати часов и только после этого направился к резиденции. Месяц назад его направляли сюда для охраны резиденции, именно тогда он и изучил здесь все ходы и выходы. Он прогулочным шагом обошел резиденцию, убедился, что все там осталось по-старому, и подошел к воротам. Ворота находились несколько в стороне от калитки, рядом с которой и располагалась караульная будка. В его время охрана подходила к воротам, только заслышав гудок автомобиля. Каминский достал из кармана перочинный нож, раскрыл его, сунул в щель ворот и попробовал приподнять запор тупой стороной ножа. Замок не поддался. Тогда он покачал ворота и уловил момент, когда запор свободно пошел вверх. Как только запор выскочил из пазов, ворота начали открываться, и Каминскому пришлось даже бросить нож, чтобы схватиться за створки. Он ногой подтолкнул нож в глубь территории, потом заскочил внутрь сам и закрыл за собой ворота.

Он огляделся. Его проникновение в резиденцию президента, похоже, осталось незамеченным. Стараясь держаться в тени кустов или построек, он пробрался к главному входу и проскочил в здание.

В большом фойе с искусственными пальмами и толстыми коврами никого не было. Направо был вход в банкетный зал, но это Каминского тоже не интересовало. Он направился к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Когда он уже поднялся на середину лестницы, то услышал в фойе чьи-то шаги. Петр слегка повернул голову и краем глаза заметил прошедшую из служебного помещения в банкетный зал горничную. Это было не страшно. Гражданский контингент привык к тому, что военные из охраны постоянно меняются, и никогда не задавал им вопросов.

Петр поднялся на второй этаж и прошел в длинный коридор. Эта территория была для него малознакома. Он знал, что здесь находятся спальни для гостей, спальня самого президента, его кабинет, но что именно находится за той или иной дверью было для него тайной за семью печатями. Он начал пробовать все двери подряд.

Первые две оказались закрытыми, а когда он подошел и взялся за ручку третьей, то услышал за спиной строгий женский голос:

– Что вам здесь надо, молодой человек?

Он обернулся и увидел пани Бенеш. На ней был шелковый китайский халат с серебристыми и золотыми драконами.

– Извините, пани, – смущенно заговорил Каминский, – мне нужен пан президент. Мне обязательно надо подать ему прошение.

– Пана президента нет здесь, – уже не так строго ответила пани Бенеш, – Он еще рано утром отправился в Лондон. Сейчас война, и он работает даже по воскресеньям.

Лицо Каминского отразило целую гамму чувств. Здесь была и растерянность, и досада, и отчаяние.

– Пани Бенеш, – дрожащим голосом попросил он, – может быть, вы не сочтете за труд передать ему мое прошение.

Он запустил руку во внутренний карман шинели и достал оттуда обычный почтовый конверт.

– Вам надо подать его через вашего командира, – ответила пани Бенеш, стараясь, чтобы это прозвучало строго, – в крайнем случае, обратитесь в канцелярию правительства. Пан президент обязательно рассматривает все прошения, которые приходят на его имя.

– Я это знаю, – почти плаксиво заговорил Каминский, – но мне это надо срочно. Мне надо очень срочно.

Это прозвучало по-детски наивно, но, в то же время, в этих словах, да и во всем облике Каминского чувствовалась такая мольба, что в пани Бенеш проснулись материнские чувства.

– Хорошо, – кивнула она, – давайте его сюда.

Каминский бережно передал ей конверт.

– Вы очень добры, пани, – пролепетал он, – У вас очень доброе сердце. Когда будете передавать это прошение, замолвите за меня словечко.

– Я же не знаю, что в этом прошении, как же я могу замолвить за вас слово, – сказала она так, как объясняют ребенку, почему нельзя тыкать пальцем в пламя свечи. – К тому же, я не вмешиваюсь в дела правительства.

– Большое вам спасибо, пани, большое спасибо, – пролепетал он, – До свидания, пани.

Каминский развернулся и пошел к лестнице. С лестницы он спускался уже вприпрыжку, перескакивая через две ступени, и напомнил пани Бенеш ребенка, который покончил с трудным и неприятным делом.

Из резиденции президента Каминский вышел уже через калитку. Его никто даже не попробовал остановить.

Тем же путем, что и вчера, он вернулся к себе в казарму. Как он и предполагал, за все воскресенье никто не заметил его отсутствия.