Текст книги "Жиголо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Я почесал затылок: что делать? Оскорблять такую красоту своим ароматным телом? Однако делать нечего – корытце ванны заполнялось озерной, казалось, водой. Вылил туда содержимое флакона и, стащив трусы, заступил в шлюпку "джакузи", в которой задымилась пена. Эх-ма! Жизнь наша! Омоем тело и душу, чтобы после грешить, не так ли, сержант?

В теплой воде почувствовала себя, как космонавт в невесомости: было легко и приятно. Как мало надо для счастья – плыть в озерном пространстве нашего неустойчивого бытия и ни о чем не думать. И о чем можно думать, если находишься в полной безопасности. Так, наверное, чувствует себя ребенок в юрте маминой утробы. Хорош-ш-шо!

– Не уснул, – вошла Александра с подносом в руках. – Коньячку для душевного уюта?

– Можно, – и поднял маленький бокал, на донышке коего плескалась жидкость, настоянная на французских холеных клопиках, о которых я и сказал.

– Какие ещё клопики, – возмутилась гостеприимная хозяйка, – коньячок на родных мухомориках.

– Ну, тогда другое дело, – притворно успокоился я и произнес тост. За твои глаза, похожие на карельские озера.

– Нет, – не согласилась, – у меня глаза, как патовый лед айсбергов.

– Как это?

– Айсберг таит, да?

– Так.

– А внутри него хранится этот патовый лед – синий-синий...

– Ну?

– Что ну? – передразнила. – Красиво же.

– Не знаю, – пожал плечами, – не видел. А карельские озера видел.

– Ах ты, противный, – и шлепнула ладонью по воде.

– Может лучше выпьем, – вскричал, отплевываясь от мыльных брызг, – ... и что-нибудь, кроме шампуня!

– А-а-а, – махнула рукой прекрасная женщина. – Гуляй, рванина!

Из воздуха возникла бутылка коньяка с этикеткой, на которой горбились хребты араратских гор – и праздник любви начался.

После активного возлияния границы реального мира начали терять строгие линии. Было такое впечатление, что мы, находясь в полузатопленной шлюпке, переплываем в другое измерение, где не существует таких земных понятий, как высота, длина и ширина. В этом смысле новая среда обитания была подвижна: её полагаемые рубежи напоминали искрящуюся неустойчивую субстанцию, которую можно свободно пройти насквозь, чтобы в свою очередь...

– Я сейчас взлечу, Дима, – чувствовал под руками вибрирующее от смеха обнаженное и крепкое тело новой женщины.

– Полетим, – требовал я, – но вместе.

– Конечно, вместе.

– Но я пока не могу, – признался.

– Почему?

– Это... буй... мешает.

– Какой буй?

– Какой-какой, – смеялся, – обыкновенный такой буй.

Когда Александра таки вникла о чем я, то, хохотнув, нырнула в мутные от пены воды, словно не веря мне до конца. Она ещё не знала, что я не вру, если это делаю, то в крайних случаях. А зачем лгать той, которая нравится глазами с льдинками?

Я почувствовал, что предмет, препятствующий моему взлету к неизведанным мирам, исследуют самым тщательным образом. Так, должно быть, любознательные ученые из экспедиции Ж. – Ж. Кусто изучают фауну и флору Тихого океана.

– Ух! – вынырнула пытливая женщина из глубоководной бездны "джакузи". – Какой там буй! – Воскликнула. – Там атомная подводная лодка Щ-29!

– Щ-29? – удивился я. – Как интересно.

– Ну точно! – потекшая тушь окаймила её глаза и моя будущая женщина смахивала на сказочную экзальтированную принцессу.

– А что такое у нас "Щ"? – валял дурака.

– "Щедрый", – хохотала.

– С ума сойти, – губами обследовал женскую грудь, она была скользкой и напоминала плотные мячики с двумя ниппелями сосок. – А двадцать девять?

– Сам догадайся!

Смеясь, мы посмотрели друга на друга и прекрасно поняли...

– Не пора ли субмарине войти в гавань, – предложила Александра.

– А почему бы и нет, капитан, – не противилась команда Щ-29.

Словом, случилось то, что случилось. Почти так, как поется в модных песенках: "Каждый хочет любить, и солдат и моряк. Каждый хочет иметь..." или "... и в гавань входили корабли", и их встречали декоративными взрывами петард и праздничными здравицами.

После благополучного завершения торжеств на воде, над и под ней они продолжились на суше – правда, после короткого отдыха.

– Может, бой хочет бай? – поинтересовалась женщина, когда мы оказались в спальне, освещенной напольным светильником, похожим на яйцо динозавра.

– Я хочу, – обнял её за плечи, – тебя.

– Дай перевести дух, хуанито, – прилегла на мою грудь и внимательно взглянула.

– Что, родная?

– Лю-бу-юсь, – проговорила по слогам. – Какой ты красивенький, уточнила, – у меня.

– Дурочка, – застеснялся. – Какой есть. – И отшутился: – Пацан как пацан.

– Пацан, а я... – запнулась, – тетка.

– У меня никогда не было такой великолепной тетки, – и притянул её лицо к своему, – с глазами патового льда.

– Правда?

Я рассмеялся: поначалу все женщины кажутся такими недоступными, как кордельерские скалы, а когда они, прекрасная половина человечества, покорены, то происходит некое странное превращение: становятся чересчур доверчивыми и частенько глупенькими. Александра замахнулась, мол, как дам за дам. Я перехватил её руку, и мы принялись бороться, похожие со стороны на борцов вольного стиля. Понятно, что в конце концов победила дружба.

Женское тело было грамотным в любви, но давно не востребованным, выражусь столь не изящно. Прежде Александра сдерживала чувства, словно не веря в происходящее, затем, очевидно, убедившись в искренности моих чувств, решила не сопротивляться и плыть по бурному течению реки – реки первородного греха. Ее скуластое (с азиатинкой) лицо заострилось, в створках раковин век угадывались жемчужины зрачков, губы, наполненные энергией вожделения, были искажены в пароксизме наслаждения...

Она была потрясающе откровенной в любви, моя новая женщина. Она будто умирала, чтобы через несколько мгновений (или вечность?) воскреснуть.

– Прости, – говорила. – Я совсем не думаю о тебе.

– Милая, – посмеивался, – я тот, кто думает о себе сам, как реактор АЭС.

– АЭС? – не поняла.

– "Атомное чувство – любовь, берегись-берегись его", песенка такая.

– И что?

– Скоро подойдет реакция в реакторе, – шутил, – и тогда держись!

– А что было в ванной комнате? – удивилась.

– Детские забавы, – ответил. – Игра в "американку".

– Игра в "американку"?

Пришлось объяснить: частенько в школе мальчики и девочки спорят спорят по любому поводу. Проигравший обязан выполнить любое желание победителя, то есть исполнить "американку". И как правило, девочки стараются уступить.

– Почему?

Я отвечал: не может же она тащить пацана в укромный уголочек, чтобы там вволю потискаться, а мальчишки только об этом и думают, и делают. Александра рассмеялась: получается, я мечтала тебя, хуанито, затащить затащить с определенными целями?

– Наша цель – Майями!

– Майями?

– То есть райское наслаждение, – объяснил, – как там.

– Ты был в Майями? – повторила вопрос.

– Нет, хотя думаю: эдем на земле, – ответил. – У меня там школьный друг живет – Славка Седых...

– А я здесь с тобой, – её тело было шелковистым и палящим, точно песок на незнакомом океанском побережье с декоративными пыльными кипарисами, как в раю.

Это было последнее, что зацепило мое воспаленное от плотской услады сознание. Возникло впечатление, что моя восторженная душа воспарила из консервной оболочки тела и метнулась в некий туннель – то ли смерти, то ли вселенского перехода из одного измерения в другой.

С невероятной, близкой, должно, к скорости света душевная моя субстанция в 4,5 грамма перемещалась по туннелю, похожему на открытый космос беспредельной своей бесконечностью, сафьяновым мерцанием умирающих звезд и далекими, нарождающимися в муках химерическими галактиками... Затем впереди брызнул свежий рассвет, и с каждым мгновением он насыщался, словно этот незнакомый пространственный мир, как холст, пропитывался колером фанатичного живописца.

После последнего судорожного движения душа моя впадает в безбрежное пространство ультрамаринового наслаждения. Необыкновенная легкость потустороннего полета и радость освобождения от земных пут делают её бестолковой: беспечно кувыркается она в многомерном ОКЕАНЕ ЛЮБВИ.

И продолжается это до тех пор, пока из ниоткуда возникает воронка, которая, разрастаясь, начинает затягивать в смутное нутро свое беззаботную, как дитя в песочнице, душу. И когда субстанция в 4,5 мегатонн понимает, что возвращение в мрак жалкого плоского мира неизбежно, то исторгает из себя такой отчаянный вопль – вопль обманутой души, что, кажется, сама она гибнет навсегда в ослепительной вспышке ядерного оргазма...

– Тише, милый, тише, – слышу знакомый голос, – ты весь район перебудишь. И особенно телефонисток АТС.

– АТС?

– Телефонная, говорю, станция. Здесь рядом. Там такие барышни, засмеялась. – Еще прибегут...

– Прости, – пытаюсь восстановить дыхание: душа вновь вернулась в консервную банку тела, и это возвращение трудное. – Кричал, что ли?

Александра смеется: если бы так – орал, как гиббон с бананом на баобабе, на которого охотится царь зверей.

– Я – гиббон с бананом? – обижаюсь в шутку. – А ты тогда кто?

– И я тоже, – хохочет, – гиббон, – целует в щеку, – но женского рода.

– Это утешает, – признаюсь, зевая. – Извини...

– Спи-спи, – просит.

Я почувствовал приятную теплынь обожания, исходящую от любимой, и, закрыв глаза, поплыл на волне приятного сновидения. И скоро эта волна небытия превращается в океанскую, где бултыхаюсь я. Вода чиста и виден подводный подвижный мир, завешенный гардинами водорослей. Берег золотится песком и кажется диким: ни одной живой души. Тихие волны прибивают меня на отмель, нагретую смиренным солнцем. Незнакомая местность настораживает, но не настолько, чтобы бежать. И куда бежать? Куда идти, сержант? В нерешительности переминаюсь на шипящей линии, где сходятся в вечном своем противоборстве суша и вода. Растительность странная – южно-кактусовая, а вдали плавятся кипарисы из цветного пластика.

Сделав несколько шагов, утопаю по щиколотку в горячем песке. Меж кустарниками тропинка – куда она может вывести? Мои размышления прерывает движение в дальних кустах. Некто в пестреньком летит вниз по петляющей тропинке. Отступаю под защиту гигантских колючек и вижу: на побережье показывается ангельское золотоволосое создание. Молоденькое диво в летне-легком платьице, за тканью которого угадывается выточенная природой фигурка – выточенная до фантастического совершенства. За плечами ангелочка рюкзачок. Так мне показалось, что рюкзачок.

Потом диковинка бежит в океан по колени, словно проверяя температуру воды; вернувшись на берег, начинает стаскивать заплечный предмет. Так мне показалось, что пробует его снять. Наконец это удается: девушка как бы дергает за тесемочку и... и я не верю своим глазам. То, что считал рюкзачком, оказывается крыльями. Да-да, крыльями – ангельскими, цвета чистых облаков.

И пока я, оцарапанный иглами кактусов, приходил в себя, ангелочек бросил эти крылышки на песок, а затем и платье... Да, она была само совершенство. Природа потрудилась на славу: никаких изъянов – тело по форме напоминало бесценную древнегреческую амфору.

Неуверенно переступая, чудная дива входит в мировой океан, смеясь, падает в него и начинает барахтаться в счастливом грехопадении. А что же я, грешник? Ничего умнее не придумываю, как... похитить крылья. Да-да, стянул их самым хамским образом. Кажется, сам не понимал, зачем это делаю, и тем не менее совершил столь неопрятный проступок. И вновь затаился в цепких кактусах, невольно ощупывая крылья – были они легкими, из нежного птичье-поэтического пуха.

Накупавшийся вволю ангелочек выходит из воды – я вижу шафранную по цвету заплаточку между её ладных ножек, которая почему-то не вызывает никаких чувств, кроме умиления. Обнаружив пропажу, девушка ведет себя спокойно: натягивает на мокрое тело платье и смотрит на кустарник, где таится дурачок в моем лице, потом, улыбнувшись проточной улыбкой, говорит:

– "I can't give you nothing but love, baby!"

– Чего? – от удивления вываливаюсь из кактусов.

– "Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малыш!" – переводит слова песенки. – Я тебя приглашаю на танец jig. – И протягивает руки. – Зачем мои крылья тебе, Дима?

– Не знаю, – признаюсь. – Наверное, не хочу, чтобы ты улетела.

– А зачем? – спрашивает. – Будешь меня любить, не улечу.

– Ты ангел?

– Я твой ангел-хранитель, – и, взяв из моих рук крылья, просит, чтобы помог надеть. – Я их снимаю, – считает нужным объяснить, – только когда ты спишь.

– Но сейчас, – удивляюсь, – не сплю?

– Тебе только кажется, что не спишь.

– Да? – перемещаемся по песку в танце jig, не касаясь друг друга.

– Да, – отвечает уверенно.

– А почему именно ты мой ангел-хранитель? – не унимаюсь.

– В каком смысле?

– Ну ты вся такая... – не найдя слов, жестами рисую в воздухе контуры совершенной женской фигуры. – И это... слабый пол ты...

– Это не ко мне, – запрокидывает умытое океаном лицо в немые вечные небеса.

– А имя твое?..

– Даная, – отвечает. – Прости, мне пора.

– Почему?

– Потому, что и тебе пора...

– Даная, ты о чем?

– Просыпайся, милый, – говорит колдовская девушка с крыльями, но уже иным, чем прежде голосом.

– Что-о-о?

– Пора-пора, Дмитрий, – и вижу лицо, мне хорошо знакомое глазами цвета тающих арктических айсбергов.

– Доброе утро, – потянулся к земной женщине по имени Александра.

– Уже вечер, – пошутила. – Спал как младенец. – И приказала, чтобы я привел себя в порядок. – Нас ждет поздний завтрак и работа, – включила магнитофон, который тотчас же ударил африканскими тамтамами.

– А любовь? – шлепал в ванную комнату.

– Что? – не поняла из-за джазового шквала. – Ты о времени? Уже полдень.

– Понял. Спасибо, – и переступил порог ванной с чувством, что недалекое прошлое с Александрой было лишь приятным видением. Иногда кажется, что живем, как во сне.

Сон? Принимая душ, вспомнил странную грезу, где приключилась встреча с прекрасной незнакомкой. Да, она была совершена, эта девушка, от природы совершена, но её полудетские лопатки напоминали крылья... то ли крылья птицы, то ли ангела? Ангела?.. Что за чертовщина? И на этом память отключила прошлое – настоящее врывалось требованием:

– Завтракать! Или уже обедать, уж не знаю!

Прибываю на теплую, как отмель, кухоньку. Обнимаю Александру за плечи. Садимся за стол. Что может быть приятнее завтрака с любимой. Известные наши дела были отложены в дальний ящик и мы говорили обо всем и ни о чем.

– Как ты себя чувствуешь, родной?

– Прекрасно! А ты, родная?

– Лучше всех на свете.

– Не верю!

– А ты верь, – и, как ребенок, показала язык цвета океанской раковины (изнутри).

Вдруг раздался странный живой звук за окном. У меня было впечатление, что бухает оркестр – яростно и неумело. Александра засмеялась: да, именно оркестр, милый мой, духовой, с медными трубами и такими же тарелками гонит в соседний парк отдыха на генеральную репетицию перед выступлением на выходных.

– Как-нибудь приглашу в парк, – пообещал. – Потанцуем под духовой оркестр.

Александра рассмеялась: там только пляшут те, кому за тридцать, и глубоко за тридцать.

– Именно тогда и приглашу, – невозмутимо отвечал, – когда нам будет глубоко за сто.

Оркестрик, бухая, убыл в невидимый парк, а мы продолжили наш поздний ланч, переходящий в ранний обед с видами на преждевременный ужин, во время которого Александра для смеха поведала несколько баек о своей чисто конкретной ментовской службе. Я бы не поверил, однако как тут не поверишь?

Например, такая вот правдоподобная история: в два часа ночи в отделение милиции обратился встревоженный гражданин по фамилии Голиков. По его словам, банда малолеток из пяти-шести человек поймала на огороде его козу Розу и снасиловала несчастное животное. От стыда и позора коза сдохла. Кто будет платить неустойку? Разумеется, хозяину мелкой рогатой Розы поначалу не поверили, потом поверили, когда он предъявил фотографию своей любимицы. (Симпатичная коза была, хотя, видать, не пуританка.) Словом, занялись оперативным расследованием и обнаружили великовозрастных балдуёв аграрного профессионально-технического училища, которые со слезами на глазах, признались суду и оторопелой общественности в глубоко некрасивом деянии. На вопрос судьи объяснить мотивы преступления, один из юных скотоложцев чистосердечно раскаялся и сказал, что он, как все еть Розу Голикову и что очень любит свой родной край, и сделает все, чтобы впредь его приукрасить. Младым любителям родной окраины дали по два года (условно). Говорят, склочный хозяин козы остался приговором недоволен и подал апелляцию. И он, безусловно прав: любить свой край надо, но не до такой же крайней, право, степени.

– Мало дали живодерам, – шутил я, – за Розу.

– У нас самый гуманный суд в мире, – беззаботно смеялась Александра.

– Значит, нам с тобой ничего не грозит.

– Нам? Ты о чем, Дима?

– О наших делах, – перевел тему разговора.

Заметно темнея лицом, Александра махнула рукой в сторону окна, где гулял, как денди по strit, новый день:

– Может, бросим все это! – предложила. – Перелетим в теплые края...

– Только не говори о Майями! – возопил. – Что там делать? Хочешь, чтобы мы жили, как в пластмассовом ведре.

– А здесь живем как?

– Как на свалке, – не без пафоса проговорил. – Но это наша свалка.

– Ты мальчишка...

– А если серьезно, – проговорил с нажимом, – не хочу быть "говны".

– Как? – удивилась. – Кем?

Я объяснил: однажды известный актер театра и кино так изрек о своей "благородной" профессии: "Намажем морды и ходим, как говны". Так вот: не хочу ходить в качестве "говны". И буду делать все, чтобы не находиться в подобном состоянии. Такая вот у меня причуда. Каприз. Вычура моей души.

– Все-все, – пыталась ладонью прикрыть рваную рану моего рта. – Я поняла тебя, милый ты мой "говны".

– Александр-р-ра! – прорычал.

– Ах, ты ещё и кусаешься! – дурачилась. – Ну после этого ты и в правду "говны".

– Отшлепаю!

– А я тебя!..

Только через час мы сумели выбраться из любовного водоворота – и то, подозреваю, чудом. Измаянные иступленной любовной стихией наши тела пали на дно плота, роль которого исполняла кровать, и лежали на нем без движения, словно не желая возвращаться в мир жалких и суетных фантомов, уверенных, что их жизнь полнокровна и счастлива.

– Ты как, – спрашиваю, – жива?

– Чувствую себя, как Жанна Д'Арк, которую распяли...

– Ее, кажется, сожгли?

– Сначала распяли, а потом сожгли, – покачивает головой. – И где же мой жиголенок научился такому ремеслу?

– О чем ты? – валяю дурака.

– Наш Дима большой мастер по гончарному ремеслу, если допустить, что женщина – глина.

– Что на это сказать? – дурачусь, выпячивая грудь. – Талант, мать.

– Ах, у нас одаренный, оказывается, мальчик, – восклицает и снова пытается нырнуть в омут страсти.

– Прекрати, – спасаюсь от её инициативных губ. – За последствия не отвечаю.

– М-да, игрушечка, – потягивается с удовольствием, – для дам. – И делает решительный вывод. – Игрушка моя! – Капризничает. – Никому не отдам! – Целует.

– Александра! – пытаюсь остановить.

– Ах, какой стойкий солдатик, – шалит. – Равняйся! – Командует. Смирно! – Смеется. – Сейчас будет объявлена благодарность от командования...

Надо ли говорить, что благодарность от командования была принята по всем правилам уставной службы. В конце концов мой стойкий солдатик рявкнул нечто похожее на "Служу Отечеству!" и мощно салютовал.

– Теперь можно и умереть, – сказала после Александра.

– Почему?

– Я самая счастливая, – объяснила, – а умирать счастливой не страшно.

Я обнял её за плечи, точно пытаясь защитить от неведомой угрозы, и потребовал, чтобы она прекратила хныкать: переделаем все дела и сразу же мчим на перекладных...

– Только не на Майями! – возмущенно вскричала. – Слышать о них больше не могу!

– Валим в Бердянск, глупыха, – успокоил как мог.

– Куда? – вытянулась лицом.

Я объяснил: на Азовском море хохлит небольшой премиленький городишко с диким пляжем, где можно заниматься love под любым юным кусточком или на песочке, или даже в лодочке. Там, в смысле, городке живут многочисленные родственнички – родные тетки, двоюродные братья, любимые сопливые племянники и так далее.

? В общем, – делает заключение Александра, – дыра дырой.

? Зато местечко надежное.

? То есть?

? Ну после того, как мы тут мало-мало накуролесим, – развожу руками.

? Накуролесим... ? странно задумывается женщина, словно пытаясь заглянуть в будущее.

? Кажется для этого мы все сегодня собрались, – неожиданно испытываю раздражение, то ли от застывшего и незнакомого взгляда Александры, то ли от любовного переутомления, то ли от мысли, что пока я тут блаженствую наши враги...

Как все опытные женщины, Александра понимает, что перечить молодому невыдержанному хвату не стоит – отступает и не без изящества:

– Трум-турум! Труба зовет!.. С тобой, мой дорогой, хоть на край света! – И передает несколько страничек, на одной из которых изображена схема с кружочками, квадратиками и кубиками. – Пока вы-с дрыхли без задних ног, мы-с работали...

– Что это?

– Информация по мафии, боец, – отвечает, – вернее, одна из веточек, нас интересующая.

– Прости, – целую руку. – Я больше не буду с тобой "говны".

– Бог простит, – подшучивает, уходя в ванную комнату.

Я начинаю изучать схему, где представлена лишь малая толика огромного криминального айсберга, дрейфующего у зажиточных столичных берегов. Прочитав информацию, понимаю, что мои голословные обещания бежать в славный южный городок Бердянск вполне реальны.

Почему? Дело в том, что на сегодняшний день в моем родном городе выделяются три основных направления контролируемого "духами Кавказа" бизнеса: производство и продажа наркотиков, распространение фальшивой валюты и похищение людей с целью получения выкупа.

Кажется наша проблема связана с белой дурью, то бишь героином. "Горным москвичам" старые и крепкие связи с диаспорами в странах ближнего зарубежья обеспечивают провоз товара по их территориям, а также из Афганистана, Пакистана и Сирии. Впрочем, часто "чечи" не делают сами грязную работенку, перекладывая её на плечи "славян" или "азеров".

Если судить по схеме, то "наш" Ахмед является одним из основных звеньев, закрепляющим отношения между "своей" ОПГ и некой группой чиновников из Российского правительства, которая в свою очередь контролирует со стороны как бы государства легализованные структуры подобные декоративно-косметическому центру "Russia cosmetic", где, подозреваю, помимо шанхайских румян и фальсифицированной французской воды сбывают умело расфасованные дозы для обдолбанных, то есть наркоманов, грезящих срочно убыть на острова радужного счастья. Как поется в песенке: Ты пришел из ниоткуда – никуда вернешься снова... Сколько ангелов танцует на конце одной иглы, только черный ворон знает ответ, знает ответ – а я нет.

Если не обращать внимания на незначительные промашки и неувязки в нашем деле, то объяснения просты: журналистка Мариночка Стешко тронула интересы мафиозно-столичных элит, занимающихся прибыльным "порошковым" бизнесом, о чем я и раньше, кстати, догадывался. Любопытствующую натуру вырезали из жизни, как хирург вырезает из брюшины пациента тюльпан боли, окаймленный пунцовыми лепестками раковых метастаз. И никакая бы общественность внимания не обратила на гибель очередной скандальной бумагомараки, да случилась досадная осеча. Появляется некто, кто предпринимает радикальные меры по выяснению причин смерти не только своего друга, но и все той же популярной борзописцы. А это чревато. Чревато? Вот только для кого?

Как и полагал: нахожусь на первой ступени лестницы, ведущей вниз, где мне предстоит с тяжелыми боями продираться по лабиринту, куда сложному и опасному, чем капканы для виртуальных человечков, имеющих в запасе десяток жизней. У меня же она одна, следовательно прежде чем, сделать шаг...

Я сладко потягиваюсь: главное, не поскользнуться, сержант, на коровьей, например, лепехе, или окровавленных кишках поверженного врага, а все прочее в твоих руках – руках профессионала по любви и по ликвидации.

Что касается первого – все понятно. Не ходила ли моя прапрабабка в далекую индиговую Гранаду за инжиром; может, и согрешила там на пыльных плантациях винограда, пропитанного палящем солнышком Иберии? Это все к тому, что я любвеобилен и с этим ничего не поделаешь: непоколебимая, стало быть, сила природы.

Что же касается моей второй профессии (профессии убийцы) то здесь все намного проще и все намного сложнее. Я и мои товарищи по "Салюту-10" не боги, да наши отцы-командиры оказались земными вседержителями, кои и дали нам высшее право распоряжаться чужими жизнями. Возникает вопрос: а кто дал им право давать право на право убивать? Правильно, государство. А оно, как известно, у нас самое гуманное и всегда думает о людях, особенно, когда речь идет об истреблении тех, кто слишком много думает, пропуская через свои мозговые извилины, понимаешь, искры каких-то мыслей, вместо того, чтобы просто пережевывать силосно-кормовую пищу.

Впрочем, сейчас у нас загул слова – и говорить можно все, что угодно: власть как хапала ртом и жопой, так и хапает, гадя при этом на головы соотечественникам. Уж и не знаешь, что лучше: жить по уши в говне или пропасть во славу непорочной идеи о всеобщем равенстве и братстве?

Однако беда в другом: славословие, запущенное политическим недоразумением с фиолетовой заплатой во лбу, повлекло за собой разгул преступности. Валит девятый вал криминала. И порой так штормит, что всем законопослушным гражданам очень часто хочется стравить легкий ланч или ужин за корму своего вечного увечного бытия.

Что делать-что делать: именно в такое время в час полнощный на дорогу столбовую как раз и выходят авангардные отряды душегубцев. Образ собирательный, да именно против всей этой преступной нечистой силы, думаю, готовили нас, "салютовцев".

Сознательно это делали или нет, не ведаю, да сама природа требует гармонии. И если возникает агрессивная популяция сорняков, то что-то (или кто-то) обязан противостоять им, не так ли?

Я из глупости, любопытства или корысти, скорее из-за всего вместе, пожелал иметь мирную профессию – профессию добропорядочного европейского boy, отлично владеющего навыками ближнего боя с прекрасными женскими творениями, однако, боюсь, ситуация изменилась настолько, что понятие "жиголо" для меня приобретает совершенно другой смысл.

"Жиг" – на языке зоны означает "нож", предназначенный для пуска помойной кровянистой жижи сучей и предателей. То есть обстоятельства в нашей столь миролюбивой жизни складываются таким образом, что пора вплотную заняться именно кровопусканием из болезненного организма, чтобы принести ему хоть какое-то облегчение.

Я усмехнулся: жиг-жиг, кто на новенького? Полагаю, враг, понеся начальные потери, принял боевую стойку и теперь не так просто будет подрезать ему сонную артерию. Известно, кровь из неё садит фонтаном с таким примерно звуком: фак-фок-фуойк! То есть за несколько мгновений тело теряет весь свой энергетический, скажем так, запас, превращаясь в телесный мешок с будущей инвентарной биркой на синюшне-костлявой лапе. Неприятное зрелище все.

Но главное в этой мировой story, уметь увернуться от персонального фонтана имени "Дружба народов", тогда все будет в порядке: можно не тащить супруге хлопковый костюмчик мужа в химчистку. Зачем лишние хлопоты: как говорится, подрезал чужое горлышко, подумай о женушки и семейном бюджете.

Словом, все в твоих руках, сержант. Ты умеешь не только засаживать ножи в мишень и кидать гранитные гранаты на несколько десятков метров, у тебя, помимо этих необходимых бойцовских качеств, есть основное: принимать жизнь такой, какая она есть. И действовать по её законам. А закон один выжить в кровавой рубке, чтобы потом (лет через сто) пригласить на jig любимую женщину, и танцевать с ней в парке всю оставшуюся вечность под хрипатые звуки духового оркестра.

– Не скучаешь? – входила Александра с умытым и посему хрупким лицом.

– Скучать некогда, товарищ капитан, – и, подбросив вверх страницы, шлепнул их ладонью. – Будем давить гадину в её логове.

– О чем ты? – усмехнулась.

– Мафия бессмертна, да и у неё есть иголочка, – и заговорил скороговоркой, – которая в яйце, а то яйцо в березовом полене, а то полено в гусе, а тот гусь в сове, а та сова в волке, а тот волк в медведе, а тот медведь в блошиных человечках, а те человечки в дупле баобаба, где живет дьячок, а тот дьячок при деде, а дед тот совсем плох – на память оглох...

– Ох-ох, – вскричала Александра. – Прекрати этот народный каламбур.

– Любите народ, – назидательно проговорил, – и народ из вас вышибет последний дух.

– Вот именно. Каждый народ заслуживает то, что заслуживает.

– Все! О народе ни слова, – заявил я. – Будем говорить, хозяйка, чисто, конкретно, по нашему делу, да?

– А что говорить? – передернула плечами. – Ты все сказал.

– Это был романтический бред, – не согласился, поднимая с пола странички, – а теперь будет проза жизни, похожая на блевотинку пассажира "Боинга-747", который летит...

– ... в Майями! – взялась за голову.

– Нет, – отрезал. – Во Фл`ориду!

– Издеваешься! – и с кулачками набросилась на меня. – А я работала всю ночь, в смысле, утро!

– Про ночь – это правильно, а вот что было утром...

– Работала я, – топнула ногой.

– Верно, "работа налицо", – и уложил странички на свою зацелованную физиономию. – Смотри, "работа на лицо"!

– Лучше думай, где яйцо?

– Пардон, какое... э-э-э... яйцо?

– В котором иголка.

– Да? – дурачился, выглядывая из-за бумаги, как нашкодивший школяр высматривает из-за угла мать, возвращающуюся с родительского собрания.

– Дима, ты... ты... ребенок!

– Александра Федоровна, а вы... – смеялся от удовольствия, – фифочка.

Наш амурная забава закончилась в ту секунду, когда на журнальном столике прозвучал сигнал сотового телефончика; это случилось так неожиданно, будто до поры до времени рядом с нами дремала всеми забытая пичуга, и вот её время пришло, она пробудилась и потребовала к себе внимания.

Фьить-фьить! И недолгая иллюзия нашего мещанского счастья рассыпалась в труху повседневности.

По тому, как Александра принимала информацию, понял – ЧП с летальным исходом одного из действующих лиц нашей современной трагикомедии.

Лицо любимой старело, точно с него сдирали маску веселого циркового арлекина, губы сжались в производственно-строгое каре, глаза обледенели до цвета легированной стали бис-2000.

– Кто? – спросил я и после уточнил. – Кого?

... Через час мы с капитаном милиции уже находились в районе Измайловского парка. Знакомая мне пятиэтажка, где, не секрет, проживала молоденькая и ветреная секретарь "Russia cosmetic" Верочка, при дневном свете выглядела убогим богоугодным заведением, где затухали, как апатичные планеты, жизни бывших строителей коммунизма.