Текст книги "Жиголо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Братья Хубаровы нами управляют, – призналась Верочка. – Два брата-акробата.

– Циркачи?

– Ага, раньше выступали под куполом, а теперь крутят сальто-мортале тут, – засмеялась секретарь и отмахнула рукой, едва не сбив лампу-хатку.

Не трудно было догадаться, что настоящими хозяевами фирмы по производству фальсифицированной "Шанель №5" для доверчивых русских бабенок были два чебурека, прибывшие из солнечного Азербайджана. Почему они решили заняться именно этим легкомысленным бизнесом трудно сказать, рассуждала Верочка, заполняя свой молодой организм веселыми шариками шампанского, но они производят благоприятное впечатление.

– Какое впечатление?

– Бла-а-агоприятное, ик, Димочка.

– Я начинаю ревновать, Верочка.

– Ни-ни, у нас строго, – погрозила пальчиком. – Работа прежде всего.

Несмотря на кризис, призналась девушка, фирма процветала. Во всяком случае, оплата труда была стабильна, как рост курса фунта стерлинга. Я тотчас же поднял тост за преуспевание кампании. От шампанского и праздничной атмосферы ресторанчика моя собеседница решительно расслабилась – была мила и проста:

– Ой, – вспомнила. – Пойду пожурчу.

Притягивая взгляды жующей публики вихляющими бедрами, она удалилась. Я задумался: такое впечатление, что продажа духов, белил и розовой пудры для братьев Хубаровых не есть главное дело. Фирма-ширма? А почему бы нет? Наркотики? Продажа оружия? Проституция? Перекачка капитала? Если ошибаюсь, согласен жить святой жизнью в Свято-Сергеевской пустоши и более не грешить с прекрасным, но бесовским отродьем.

Предположим, журналисточка Мариночка Стешко, используя дружеское расположение глуповатенькой Аллочки Николаевны, прознала некую информацию о рынке порока, где в одной из железных палаток трудились радушные чурбанчики из прикаспийской республики. Конечно, обидно и досадно, когда щелкоперы лезут в твой личный бизнес, однако это не повод устраивать столь крепкую резню. Понимаю, схема моя слишком примитивна и не отвечает на ряд вопросов. Например, какую роль во всем этом страшненьком бедламе играет госпожа Пехилова, якобы убывшая под защиту американского правосудия? Подсадной хромающей уточки? Не похоже. Какой смысл заказывать "свидетеля" и, главное, окроплять гранатовой кровушкой подруги свою частную собственность? Необходима дополнительная информация. Где мой славненький и сдобненький на формы информатор? Возвращается той же танцующей вихляющей походкой походкой похоти и любви. Такие женщины мне искренне нравятся: они не скрывают своего естественного животного состояния тела и души. От них исходит особый магнетизм по цвету напоминающий лимонный солнечный диск, погружающийся в теплый мелковатый азовский лиман. И я всегда честен перед той, с кем встречаю подобный магнетический закат, после которого мы вместе совершаем потрясающие полеты в неизведанные звездные миры, где нет ничего, кроме беспредельного чувства счастья.

– Приветик, – садится за столик хмельная прелестница. – Сделать тебе минетик?

Я смеюсь: где, милая, здесь, в "Кабанчике"? Девушка смотрит в меня глубинным взглядом, в нем угадывается бушующая вулканическая лава будущего нашего соития. Мне этот взгляд приятен:

– Ты как факир.

– Ф-ф-факир?

– Факир играет на дудочке, – объясняю, – и змейка под звуки музыки подымается из корзинки.

– А-а-а, – понимает, налегая на столик плодородной грудью, – а мы сейчас проверим... змейку.

– Верочка, мы в общепите, – напоминаю.

– Ого! – не обращает внимания. – У нас там, в корзинке, кажется, удавчик?

Наши террариумные изыскания заканчиваются тем, что натуралисты поспешно покидают заведение общественного питания. Алабамский негр в московской многообещающей ночи провожает нас улыбкой.

– Какой ты чумазенький, – смеется Верочка, пытаясь хлопнуть швейцара по цилиндру. – Почему не умываешь рожицу? – Я оттаскиваю проказницу к автомобильчику, чувствуя под рукой вибрирующий стан, будто внутри его пребывают серебряные колокольчики.

Загружившись в ралли-драндулетик, мчимся по столичным проспектам. Наши лица искажаются от нервного света встречного транспорта, словно мы сидим верхом на болиде и несемся сквозь метеоритный яркие потоки.

Наш полет заканчивается мягким плюхом на незнакомой мне планете. Она тиха, уютна и напоминает малогабаритную квартирку в районе Измайловского парка. Перед посадкой астронавты успевают залететь на базу, где пополняют съестные запасы, включая ликеро-водочные изделия.

– А мне всегда есть хочется, – признается Верочка в универсаме, после любви. И пить тоже.

Этим она мне и нравилась – простодушием: не усложняла отношения и принимала условия вечной игры между мужчиной и женщиной такими, какими они были.

– Эта квартирка бабульки моей, – посчитала нужным объяснить, когда мы толкались в тесной прихожей, заставленной стареньким комодом и трюмо. Подарила на восемнадцатилетние, – и от нетерпения впилась в мои губы. Любишь, хочешь?..

Я не ответил по причине обоюдного сладострастного поцелуя. Впрочем, ответ и не требовался – мужчина обязан действовать как боец во время штыковой атаки: решительно и безоглядно. Я и действовал, воплощая в жизнь тактику и стратегию победы на чужой территории. Смяв поначалу как бы активно сопротивляющегося противника, мой передовой отряд разведчиков принялся дерзко исследовать местность. Она была подвижна, плодородна, холмиста и с глубоководным болотцем, поросшем колющими кустами жасмина. Дальнейшие боевые действия развивались традиционно: мощная фронтальная атака и... полная капитуляция противной стороны.

– О, какое счастье, а я думала, что мужик у нас перевелся, призналась Верочка, плавающая в смятых простынях, как в волнах, и фальшиво напела, наваливаясь грудью на меня: – "Ах, Вера-Верочка, какая девочка! Какая девочка, аж не в терпеж! Пока есть денюжки, хрусты-червончики, бери её и делай что хошь!"

– Намек понял, – сказал я.

...Потом наступило новое утро – измученная бесконечными оргазмами прелестница спала как убитая. На распухших губах блажила счастливая улыбка. Молодая крепкая грудь напоминала шатры летнего шапито. Я прикрыл простыней умаянное красивое тело, облитое сперматозоидной глазурью и ушел. Причин оставаться у меня не было. Я узнал все, что хотел узнать. Узнал в те короткие минуты роздыха, когда мы на кухоньке пополняли свой, скажем так, энергетический боезапас. По словам доверчивой Верочки, её шефиня убыла в город контрастов Нью-Йорк с Эдиком Житковичем. Каким ещё таким Эдиком, насторожился я. Любовником, рассмеялась девушка, и поведала курьезную love story, когда она вечерком, вернувшись по пустяку, услышала, а затем и углядела через замочную скважину свою суровую начальницу в классической позе миссионерки, возлежащей на рабочем столе.

– И на кнопке, – сказал я.

– Что?

– Прости, это я так, – проговорил, вспомнив прекрасное прошлое, когда мой друг был жив, он был боек и весел, мой товарищ, и шутил, помнится, о канцелярской кнопке. Жаль, что теперь не услышу его глуповатых шуточек. – И что, милая, там был Эдик?

И не только был, но и активно функционировал меж лебяжьих ляжек госпожи Пехиловой. Любовники были так увлечены добычей судорожного счастья, что не обращали внимания на окружающий мир и всевидящее око любопытной Верочки.

– А подсматривать нехорошо, – заметил я. – Должно быть, Житкович писаный красавец?

– Куда там? – махнула рукой. – Потертый пиджак. Лысоватенький такой и с брюшком, бр-р-р! – И предложила. – Давай выпьем за нас, Димочка, и забудем их, козлов!..

– За тебя, баловницу, – поднял бокал с шампанским; и, когда выпил, поймал губами кофейный по цвету сосок обнаженной и безупречной груди. – У, сладенький какой!

– Ой!

– Что с тобой?

– Влюблена!

– И покой нам только снится!..

– Ага!

И тем не менее уснула – уснула, когда в окно глянуло сонное и поэтому малопривлекательное лико нового дня. В сером свете этого нового денечка я обнаружил записную книжку любвеобильного секретаря "Russia cosmetic" и одолжил записи на неопределенное время.

Ситуация усложнялась: такое впечатление, что помимо импортных Хубаровых, в парфюмерном бизнесе задействован некто наш Эдуард Житкович, имеющий право сажать исполнительного директора фирмы голой попкой на холодную и колкую канцелярскую кнопку. А такое положение вещей весьма подозрительно. Не является ли наш Эдик представителем российской ОПГ организованной преступной группировки? Или он честный предприниматель, исправно пополняющий государственную казну? Будем разбираться с потертым гражданином, дилетантом в вопросах любви. Дилетантом, поскольку, подозреваю, г-н Житкович, помимо возможных организаторских способностей, не способен на феерическую фантазию в активные минуты, когда сияющая от сладострастия душа парит над вселенной, как херувимчик в молочных облаках.

Признаюсь, мне в этом смысле повезло. Еще до армии познакомился с фантазеркой, о которой вспомнил во время встречи с опытным жиголо Виктор`ом. Она была старше меня на вечность – на семь лет. Оригиналка постель не признавала принципиально. Она любила любить там, где ни одному более менее здравому... Словом, она трахалась в переходах метро в час ночи, в переполненных автобусах в час пик, в тамбурах конвульсивных электричек в час Ч.; елозила на гранитных памятниках Ленину, в багажниках малолитражек, на деревьях, в вольере бегемота, в реанимационных отделениях; оргазмила в ресторанах, на берегу моря, в море, в дырявых лодках спасателей; егозила на телевизорах, на подъемных кранах, в скоростных лифтах, в театрах во время премьеры; пихалась в редакциях модных журналов и книгоиздательств, на вернисажах, у кремлевской стены и так далее. Короче говоря, когда она, чуда, потребовала от меня fuck на чугунном лафете Царь-пушки, или, если это затруднительно, то внутри Царь-колокола, я понял, что на этом наши отношения, к сожалению, заканчиваются. Однако надо отдать должное сумасбродке – ей удалось стащить с моих глаз розовые очки, и теперь вижу мир таким, какой он есть.

Именно эти простые черно-белые краски господствуют в утреннем городе. Он просыпается, как человек восстает из глубокого омута похмелья. Туман размывает дома, улицы и лица ещё редких прохожих, шаркающих в смиренной тишине на заклание новому дню. Что он несет? Надеюсь, это будет не последний мой денек? Причин для беспокойства пока нет. Я только-только начинаю марш-бросок, будто нахожусь в дребезжащем брюхе самолета, створки люка которого медленно приоткрываются...

Меня не страшит мерцающая опасностью бездна, даже в ней можно выжить тому, кто научен действовать в экстремальных условиях. Моему другу не повезло, он слишком любил себя, и поэтому погиб. И теперь живые вынуждены будут его хоронить. Мамин любил, чтобы вокруг его клубилась толпа зевак, такая у него была слабость к эффектным жестам.

Я возвращаюсь домой – старенький будильник утверждает: семь часов, сержант. Падаю в койку, нечаянно вспоминая армейские будни и ночи. Там было проще, следует признать. Наши молодые жизни во время учений командованием закладывались в "процент смерти", и мы об этом знали. А здесь, на гражданке? Мирная бессмысленная бойня, к ней все скоренько привыкли. И верно: пускать друг другу кровушку надо, это самое простое средство для повышения жизнерадостного восприятия действительности всем населением.

Я уснул – и снился мне сон: я иду по улице, на улице – лица людей; лица приговоренных к смерти. Я иду по улице; у меня тоже лицо приговоренного к смерти, но я улыбаюсь солнцу. Я иду и вижу на перекрестке бронетранспортер, рядом с ним солдаты в пятнистой форме. У бойцов вместо глаз – бельма, но, кажется, они меня хорошо видят?

– Эй ты, – ор офицера. – Стоять! Руки вверх!

Вояки толкают меня на бронь боевой машины. Бронь тепла от солнца как крыша. В детстве я любил сидеть на летней крыше и глазеть в небо, свободное от облаков.

– Почему лыбишься, стервец! – орет офицер, ярясь лицом похожим на его же бритое колено. – Власть народа не уважаешь! Мы из тебя... душу вон... И ногой пинает бронетранспортер, который от удара неожиданно трещит так, точно боевая машина из фанеры...

И я просыпаюсь от звука – звука странного и неприятного. Такое впечатление, что дурная сила ломится в дверь. Впрочем, так оно и было. Удивившись, успел выглянуть в окно: казалось, московский дворик и панельный пыльный дом окружен основательным ОБСДОНом. В чем дело? Что за кошмарное явление в наши такие демократические времена? Где Катенька и который час? Сестры, слава богу, не было, а время – полдень. Зевая, поспешил к дощатой входной двери. Сон в руку? И меня хотят взять в оборот ратоборцы репрессивного механизма? Подозреваю, что младшенький Мамин так и не убыл к своим дорогим бабушкам.

– Кто там? – пошутил, поймав паузу между ударами, как миг удачи.

Мне ответили на языке мне хорошо знакомом – знакомом энергичными лингвистическими оборотами. Замок всхлипнул – брызнула сухая щепа. Я успел вывернуть ключ и сделать шаг в сторону – в боковой коридорчик. Три бойца в панцирных бронежилетах неловко и сумчато завалились в прихожую. Если была на то нешуточная нужда, то нейтрализовать мешковатых ментяг не составило бы труда – мне. Но зачем торопить события и нарушать УК РФ? Всегда найдется место подвигу.

– Стоять, – приказал человек в гражданском мятом и дешевом костюме, появившейся вслед за передовым отрядом. – Жигунов? – Я обратил внимание на его туфли. – Почему не открывал? – Башмаки были на модной, но дамской подошве. – У тебя, сукин сын, большие неприятности. – И взвизгнул. – Руки вверх, сволочь, я сказал!..

– Да пошел ты, – проговорил я, отступая на кухоньку перед пляшущими моноклями стволов автоматического оружия. – На каком основании?

– Поговори у меня, стервец, – заорал человек в гражданском. – мы из тебя душу...

Знакомые слова из сна, вспомнил я, значит, все пока раскручивается по банальному сценарию, сочиненному в небесной канцелярии. Я сел на табурет угрозы собственной жизни не чувствовал и поэтому был миролюбив. Сутяга же маленького роста нервничал, оставив меня под присмотром автоматчика, принялся за шумный сыск в комнатах.

– Компота рубанем, – предложил я обсдоновцу.

– Можно, – передернул тот неудобной экипировкой.

Его согласие объяснялось просто – на моем предплечье синела татуировка: летел одуванчик открытого парашютика, а под ним читалось "ВДВ-Салют-10".

Компот из смородины окончательно вернул меня из сна на родину, где происходили странные события. Причин для такого безобразного и бездарного вторжения в частную жизнь не было. Возникало впечатление, что сутяжный человечек в костюме из псковского льна выполнял "левый" заказ. Во всяком случае, люди из части* действуют более спокойно и грамотно. Возможно, я ошибаюсь, и наступили другие времена, когда мелкотравчатые шибзы управляют процессами следствия.

* Часть – отделение милиции (жарг.)

Единственное объяснение настоящему положению: Саньку Мамина взяли в оборот по причине близкого родства с убитым молодым человеком на даче гражданки Пехиловой. Наверное, повел младшенький при пустых вопросах нервно, пустил слезу-соплю, да и признался, что явился свидетелем преступления. И никто не будет разбираться в тонкостях дела по резке тела, вернее двух. Зачем лишние хлопоты? Тем более господин Житкович, лучший друг столичной милиции, проявил сочувствие к труду оперативных сотрудников, и пожертвовал на борьбу с социальными преступлениями два автомобиля в импортном исполнении. По делу же имеется подозрительный тип, дембель, декаду назад пришедший из армии, где его натаскивали на душегубство. Такие отмороженные несут угрозу обществу по определению. Их надо сразу брать на крюк дознания...

– Жигунов, – мелкотравчатый представитель органов внутренних дел швыряет мне джинсы и рубаху. – Вперед и с песней.

– С какой?

Мой оппонент вычурно матерится и приказывает обсдоновцам стрелять без предупреждения, если я удумаю дать стрекача в сторону государственной границы. Я и бойцы смотрим на недоумка: видно, в краснощеком детстве его часто били по черепушке за вредность характера и наушничество, что сказалось на умственных способностях.

Дальнейшие события поначалу развиваются по шаблону: на милицейском "козлике", пропахшем бомжами, пищевыми отходами и бензином, меня везут в районную часть, находящуюся у границ МКАД. Там интерес к моей светлости растет по мере ознакомления с моей биографией. Как я и полагал, человечек в туфельках на дамской подошве оказался горлохватом на должности младшего офицера. Проявив чрезмерное усердие, он вместо того, что пригласить меня на беседу, устроил показательное шоу-представление. Это я узнаю от дознавателя, который оказывается... женщиной.

– Думаю, мы простим младшего лейтенанта Хромушкина, – говорит она.

– Ну, если он Хромушкин, то, конечно, – приподнимаю руки, мол, что можно взять с такого рьяного служаки.

– А я капитан Лахова, – представляется: строга и в форме, которая подчеркивает её женственность; несколько утомленное лицо симпатично, глаза цвета карельского озера умны, чувственные губы подведены розовато-фламинговой помадой. – Александра Федоровна.

– Очень приятно, – глуповато улыбаюсь. – А я – Дмитрий Федорович.

Мы смотрим друг на друга с заметным интересом. Я понимаю, что этот интерес ко мне у дознавателя, скажем так, служебный. А у меня какой? Александре Федоровне лет тридцать пять – самый загадочный возраст женщины, по-моему. И что из этого следует? Ровным счетом ничего. Тем более мы приступаем к прозе жизни, где имеется факт убийства гражданина Мамина Вениамина Николаевича.

– Вы с ним были друзьями? – спрашивает дознаватель и щелкает по клавиатуре компьютера.

– Были, – признаюсь я.

– Вы рассказывайте, а я буду записывать, – и неуверенно смотрит на экран дисплея, признаваясь, что с трудом осваивает новую технику.

– А я вам помогу, – шучу.

Разумеется, понимаю: у каждого из нас свои задачи и цели. При взаимной гуманистической симпатии мы вынуждены исполнять свои роли. Какая она у меня, эта роль? Все зависит от того, что известно областному РОВД о той кровавой ночи? Насколько говорлив был младшенький Мамин? По тому как спокойна дознаватель, можно предположить, что ему удалось попридержать юный язык, как мы и договаривались. Следовательно, я должен исполнять роль выдержанного молодого человека, которому известно о гибели товарища не больше других.

– Да, кстати, кто вам сообщил о смерти Мамина? – как бы вспоминает капитан.

– Санек, его младший брат.

– Когда?

– Поутру, – вру чистосердечно. – Часов в одиннадцать. По телефону.

– А вы знали, куда Мамин на ночь?..

– В общих чертах, – продолжаю валять ваньку и признаюсь, что мой друг не любил трещать о своих похождениях.

– А говорят: был как открытая книга, – настаивает Лахова. – Душа общества...

– Кто говорит? – возмущаюсь. – Это на первый взгляд, душа общества, а так... – искренне огорчен. – Скрытен донельзя. Был.

Прости, Веничка, прости и пойми: мне надо обрести свободу, чтобы действовать в условиях приближенным к боевым. Нельзя попадать в механизмы карательной системы. Думаю, мне и тебе повезло, что я сижу в казенном кабинете и говорю с не казенным человеком, более того – очень привлекательной женщиной. Воображаю, как хихикает твоя легкая душа, плывущая, возможно, сейчас над темным малахитовым лесным массивом Подмосковья.

Между тем наша непринужденно-принудительная беседа продолжалась. Мне задавали вопросы, на мой взгляд, далекие от возникшей проблемы – проблемы, которую дознаватель хотела разрешить сидя за столом.

– То есть у Мамина не было врагов?

– Какие враги, Александра Федоровна?

– А его отношения с журналисткой Стешко? Возможно, он помогал ей в каких-то деликатных вопросах?

Я пожимаю плечами: Веня, праздничная душа, был далек от проблем современного бытия, хотя нельзя отметать версию о том, что, проявив чрезмерное любопытство, оплатил его собственной жизнью. И кто такая, собственно, Стешко, о ней мой друг никогда не упоминал?

Видимо, выдержка у госпожи Лаховой была профессиональна, она слушала мои пустые разглагольствования и лишь слегка улыбалась, когда мои завиралки заносились в дальнюю сторону.

– Подпишите протокол, Жигунов, – наконец проговорила , – и подписку о невыезде.

– Нет проблем, – и, не читая, подписываю теплые страницы, материализовавшие из нутра принтера.

– Будем считать, что познакомились, – аккуратно сложила документы в папку, перевязала тесемочки бантиком. Я невольно наблюдал за её пальцами они были уверенными и домовитыми, с блестящими ногтями крашенными в бесцветный лак.

– Приятное знакомство, Александра Федоровна, – польстил капитану милиции. – Правда, закатили вы меня на край земли, – пожаловался.

Поднимаясь из-за стола, дознаватель поправила парадную форму, усмехнулась: это не самое страшное, Дмитрий; и предложила на личной "девятке" вывезти меня из местечка отдаленного.

– У нас на Петровке совещание, – посчитала нужным объяснить. – Если нам по дороге, то прошу, – указала рукой на дверь, – следовать за мной.

И я поплелся за весьма привлекательной дамой в милицейской форме, предчувствуя, что наша малосодержательная беседа в казенном кабинете это лишь прелюдия к разговору серьезному. И не ошибся.

Когда сели в авто цвета переспелой полтавской вишни и выкатили на обновленное бетонное полотно МКАД, госпожа Лахова неожиданно повела себя очень фамильярно:

– Мальчик мой, – проговорила, щурясь от насыщенного солнечного залпа, – считай, что родился в рубашке.

Я поперхнулся от удивления и выражение моего лица, видимо, было близким к идиотскому. И очень, потому что мой ангел-хранитель в молодящемся облике Александры Федоровны расхохотался. И смеялся так, что крупные слезы засияли на ресницах, как шары на лапах новогодней елки.

Надо ли говорить, что ощутил себя крайне неприютно, летя над бетоном трассы со скоростью сто двадцать километров. Тем более тот, кто крутил баранку, находился в очевидном неадекватном состоянии. Оставалась лишь надежда на промысел божий или на благоразумные светофоры.

– Все в порядке, – наконец услышала трезвый голос капитана милиции. Все очень просто, мальчик: на тебя хотят повесить два трупа. Это тебе надо, скажи?

– Нет, – признался, – но не понимаю...

– И не надо тебе ничего понимать, – проговорила Александра Федоровна, однако постигая, что без объяснений никак не обойтись, снизошла до них.

Все оказалось намного проще, чем можно было представить. Мир тесен и напоминает зловонный вагон подземки в час пик. Не успел я начать свои действия, как они стали известны дознавателю областного РОВД. По какой причине? Все без затей, Дима, вспомни, кому рассказывал о своих проблемах?

– Никому, – и осекся, вспомнив вояж в дамский клуб, где был весьма откровенен с господами Голощековым и Королевым.

– Вот именно, – сказала женщина и пояснила, что с главным секъюрити службы безопасности "Ариадны" они добрые друзья с незапамятных времен.

– С Анатолием Анатольевичем? – не поверил я.

– С Толей? Ну, конечно, – и резким движением вырвала пачку с бредущим по пустыни верблюдом – вырвала из бардачка и... закурила.

Горький дым отечества отрезвлял и я почувствовал себя вконец олухом небесным, хотя и пытался делать вид, что ничего страшного не происходит и ход событий меня всецело устраивает.

Говоря же откровенно: повезло доверчивому сержантику ВДВ, повезло – он запутался в стропах криминальных обстоятельств и только благодаря счастливому случаю не тюкнулся на пятачок у параши.

То есть до последнего времени я жил и действовал в мире собственных субъективных чувств, облегченных самоуверенностью и фантазиями, лопающимися мыльными пузырями.

Помнится, все начиналось с праздника, который всегда с нами: водочка, селедочка и прочие прелести мирной жизни. Потом наступают трезвые будни и двое приятелей отправляются в дамский клуб, где один из них решает поработать на рынке порока – поработать жиголо. ( А почему бы и нет, заключила Александра Федоровна, если на то есть высокий, говорят, потенциал.) Невразумительные события начинают происходить после того, как старый папарацци Хинштейн предложил нашему герою заказ, связанный с "Russia cosmetic". Весьма нервный исполнительный директор фирмы по продаже фальсифицированных, повторю, духов и розовой пудры госпожа Пехилова чудит и чудит крепко, желая пристроить подруге великолепный бисквитный день рождения, чтобы та запомнила его на всю оставшуюся жизнь. И нервозной кошатнице это удается – удается завязать такой кровавый узел, что развязывать его теперь нет смысла, только рубить...

– Только рубить, – подтвердила Александра Федоровна и поведала о событиях мне неизвестных.

Как утверждают первые факты по делу, дружба между бывшими одноклассницами Мариночкой и Аллочкой началась укрепляться год назад, когда в их жизни появился Эдуард Житкович, бывший то ли физик, то ли химик научно-исследовательского центра в Дубнах, а ныне новоявленный "новый русский", ладящий якобы бизнес на косметике. "Якобы", поскольку есть подозрения, что дело его жизни – наркотики, синтетические и нового поколения. По галлюцинацинарному воздействию они во много крат превышают общеизвестный героин, следовательно, в столько же крат разрушительно влияют на человеческий организм.

– Фирма-ширма, – заметил я, признавшись, что подобные мысли посещали и мою бедовую голову. – Не вела ли журналистка собственное расследование?

– Скорее так, – согласилась капитан милиции, – другого объяснения такой резни на даче пока трудно найти.

– А ревность? – пошутил я.

Мы посмеялись: эх, где вы тепличные времена повальной романтики, и моя новая знакомая продолжила излагать суть происходящих в прошлом событий. Отправив на дачу "друга Кена" для лучшей подруги госпожа Пехилова организовала невольный сбой некой боевой группы, заинтересованной в срочной ликвидации любознательной журналисточки. На вечерней веранде оказался свидетель – его тоже уничтожили, не подозревая, что сохранился ещё один.

– Они знают о младшеньком Мамине? – насторожился.

– Нет, но знают о тебе, Жиголо, – ответила Александра Федоровна и, произнося прозвище, подмигнула лихоимским красивым глазом. – И считают тебя свидетелем, которого лучше убрать.

– Это почему же они так считают? – удивился.

– И это хорошо, – уточнила, – что так считают.

– Да, лучше я, – согласился, – чем Санек.

Без всяких сомнений, действовали те, кто имел непосредственное отношение к "Russia cosmetic". Не братья ли Хубаровы и гоп-компания? Мое хамское появление в офисе после случившегося и открытый интерес к судьбе госпожи Пехиловой, убывшей как бы в город Нью-Йорк, спровоцировал организаторов кровавой фиесты к охранительным мерам. Установить мою светлую личность, думаю, не составило труда: старенький порнограф Хинштейн рассказал им не только всю мою биографию, но и показал боевой, скажем, потенциал. И пока я бултыхался в любовном угаре с инициативной Верочкой, надеюсь, тоже ничего не подозревающей, противная сторона анонимно сообщила в областной РОВД обо мне, как первом резчике по телам.

– Что за галиматья? – не выдержал, когда услышал такую версию последних событий. – На кой это им? Не проще меня завалить и... все?

– А зачем им официальный бесконечный сыск по делу? – заметила Александра Федоровна. – Сдается очевидец, вот таким вот образом, – и щелчком отправила "camal-бычок" из авто, – и пока он парится у параши...

В словах капитана милиции был свой резон, однако наши враги не учли одного: наш мир действительно тесен и он не до конца скурвился, этот затхлый мирок на окраине беспредельного макрокосма. У нас ещё порой встречаются первобытные полянки, где ещё не пробились цветы зла, если говорить красиво.

После анонимного сообщения об убийце Жигунове механизмы карательной системы, скрипя, заработали, да вовремя были остановлены волею счастливого, повторю, случая.

– Благодари Королева, – повторила Александра Федоровна. – Толя умница и умеет читать ситуации.

– Думаю, Голощеков тоже помогает.

– Голощеков?

– Директор дамского клуба и дядя Мамина.

– М-да, дамский клуб, – выразительно покосилась на меня. – Не поверила бы, да как тут не верить.

– Вы о чем, Александра Федоровна?

– О том, что наша жизнь имеет такие удивительные стороны. Дамский клуб. С ума сойти.

– И что дальше? – наш автомобиль уже пробивался по знакомым столичным улицам, запруженным ржавым транспортным потоком.

– А ничего, Дмитрий, – резко ответила капитан милиции. – Будем работать мы, профессионалы.

– А я?

– А ты? – усмехнулась. – Ты будешь трудиться по выбранной специальности.

Этот шутливый ответ привел меня в бешенство. И в нем, как в воронке иступленной стихии, я почувствовал ненависть к этой женщине и любовь к этой женщине, и желание обладать её пропитанным эротической энергией планетарным телом – телом незнакомым и новым.

В ней, я чувствовал, была тайна, и, эта тайна влекла меня, как ЛСД манит наркомана. Не без труда вырвал себя из воронки стихийной страсти. Прокусив губу до крови, прохрипел, правда, не без пафоса:

– Моя специальность подождет, а вот Веня ждать не будет.

Меня поняли: души тех, кого мы любим, не сразу оставляют этот дольний мир, но времени у меня мало: сорок дней. И я хочу одного, чтобы душа моего друга уплыла в небесную синь – уплыла, зная о нашей общей победе.

– Ну хорошо, – согласилась Александра Федоровна. – Мечтаешь наломать дров, сержант, так и быть, но под присмотром старших товарищей, – и погрозила пальцем.

– Есть, товарищ капитан!

Наша вишневая "девятка" тормозит у чугунного забора, за которым возвышается массивное здание учреждения, выкрашенного в цвет грязноватой осени. Люди в форме снуют по закрытой территории с такими озабоченными лицами, будто фронт борьбы с правонарушениями приближается к столице, как селевые потоки к горным селениям Северного Кавказа.

– Дима, ты все понял, – говорит Александра Федоровна на прощание . Будь умницей, пожалуйста.

Когда женщины меня так убедительно просят, я стараюсь выполнять любые их капризы. Прихоть капитана милиции в следующем: убыть из своей городской квартиры, запомнить номер домашнего её телефона и, если в том будет нужда, проявляться в любое время суток; встретиться с Королевым и уточнить план общих действия, не торопить события, быть осмотрительным и помнить, что умереть просто, а вот выжить в условиях кучной стрельбы...

– Вы как мама, – открыв дверцу машины, поясняю, что в детстве, когда первый раз уезжал в пионерский лагерь мать просила: кушать все, что дают, не бегать, не заплывать...

– Дитятко, – смеется Александра Федоровна и наносит кулачком деликатный удар по моему левому плечу. – Я тебе дам, "как мама"!

– Ну я в положительном смысле, – считаю нужным оправдаться.